Текст книги "Мы были советскими спортсменами"

Конечно, такая тренировка мобилизовала и не позволяла расслабиться во время перерывов между сборами, но эту эмоциональную встряску достаточно трудно было переносить, поскольку никакого времени на постепенное втягивание не давалось. Нельзя не признать, что такие регулярные проверки на прочность воспитывали характер, учили нас собираться в нужный момент, в любое время, в любом состоянии.

На моё замечание по поводу этой немилосердной методики и работы на износ мой тренер спросил:

– А ты что хотел, чтобы вас с коктейлем в руках встречали?

– Почему бы и нет? – улыбнулся я, – а то эти контрольные тренировки на следующий день после приезда похожи на испытание психической атакой.

– Золото – не золото, коль не было под молотом, – усмехнулся Геннадий Никифорович, посмотрел на меня и с убеждением в голосе сказал. – Лёша, ты должен уметь собираться и быть способным выполнить всю твою программу в любой момент, даже если тебя разбудят среди ночи и привезут в гимнастический зал.

Я понимал, что внутренняя конкуренция в сборной команде была очень жёсткой. В эту эпоху на место в команде из шести человек на чемпионате мира или на Олимпийских играх могли претендовать как минимум дюжина гимнастов, причём вне зависимости от состава результат мог быть одинаковым. В восьмидесятые годы мы знали, что в случае попадания в эту шестёрку медаль нам была обеспечена, даже при неудачном выступлении всей команды, как минимум серебряная.

Скамейка запасных была очень длинной, и попасть в команду, состоящую из шести наилучших на этот момент, было непросто даже для очень титулованных гимнастов. Приоритета не было ни для кого, место в команде нужно было заслужить. Достаточно сказать, что на чемпионате мира в 1985 году в Монреале запасным был чемпион мира Александр Погорелов, а на Универсиаде в Японии запасным оказался многократный чемпион мира Владимир Артёмов.

На международных соревнованиях нашими основными соперниками всё больше становились китайцы. Два года назад был организован двусторонний международный турнир СССР – КНР. Это была своеобразная «разведка боем» за несколько месяцев до Кубка мира. Впервые после долгого перерыва советская сборная команда по спортивной гимнастике, в составе которой я оказался, приехала в Пекин.

Нас принимали хорошо и пятитысячный зал был заполнен зрителями даже на тренировках. Мы жили в комфортабельной гостинице и в ресторане нас кормили по-европейски. Китайцы нас разглядывали, как инопланетян, постоянно улыбались, просили с нами сфотографироваться и, как дети, радовались, когда мы им дарили значки или открытки.

Меня удивили эти заполненные велосипедами улицы и одетые в одинаковые синие рабочие костюмы «а ля Мао» прохожие. По телевизору показывали мультфильмы, в которых у зайца, лисы и волка были раскосые глаза, а в примитивных художественных фильмах отрицательный герой был обязательно толстым. Как– то раз, прогуливаясь недалеко от нашей гостиницы, мне довелось стать свидетелем забавной сцены на стройке – один рабочий передавал другому совковую лопату, наполненную бетонным раствором, с первого этажа на второй, подкидывая её словно в цирке.

В конце нашего пребывания в Поднебесной нас привезли в какой-то шикарный ресторан, и мы с ребятами расположились в четырёхместном закрытом кабинете. Достаточно быстро нам принесли одно за другим несколько блюд. Некоторые из них мы съели, некоторые только попробовали и стали ждать десерт или что-нибудь в этом роде. Блюда были незнакомые и приходилось только догадываться об их содержании. Позже, например, нам объяснили, что мягкий чёрный шарик, разрезанный на две части, было утиное яйцо, пролежавшее несколько месяцев в земле. К нашему удивлению, после небольшой паузы нам принесли опять какое-то блюдо, за ним следующее, ещё одно и ещё… Оказалось, что это было только начало! Юра Балабанов с подозрением разглядывал и нюхал содержимое каждой тарелки.

– Ребята, надеюсь, что это не кошка, обезьяна или, того хуже, летучая мышь, – сказал он, наклоняясь над очередным сюрпризом китайской кухни.

– Да ладно, ешь. Не отравишься. Обнюхиваешь всё, как собака, – кивнул ему я.

– А как же не обнюхивать? Я где-то слышал, что если китайское блюдо укусило тебя в ответ, значит оно свежее, – засмеялся он.

Всего мы насчитали, что нам принесли восемнадцать блюд.

В этой стране во всём была своя специфика. В магазинах нам было странно, что лук продавали очищенным, а цена была всегда указана за полкилограмма товара. Здесь был большой выбор макаронных изделий, но абсолютно не продавались молочные продукты. После соревнований нас привезли на Великую Китайскую стену. Переводчик прочитал нам красовавшуюся у входа на стену фразу Мао Цзе Дуна: «Если ты не побывал на Великой Китайской стене – ты не настоящий китаец».

Тренеры переглянулись. Один из них усмехнулся и сказал:

– Не побывал – не настоящий, а если побывал, то настоящий? Ребята, поздравляю вас, мы теперь все настоящие китайцы! Кстати, у китайцев есть нецензурные иероглифы? Мне вдруг захотелось написать парочку в книгу отзывов.

– Успокойся. Как говорит китайская мудрость, зачем волноваться и переживать, если можно не волноваться и не переживать, – улыбнулся Андрей Фёдорович Родионенко и стал подниматься по изрядно истёртым ступенькам.

Тут прервал своё молчание наш судья:

– Вы знаете, а я все соревнования переживал – у меня было подозрение, что за китайскую сборную выступает один и тот же спортсмен. Хотя говорят, что мы для китайцев тоже все на одно лицо.

Наконец ступеньки закончились, и мы очутились на смотровой площадке. Я перегнулся через зубчатую стену и посмотрел на отвесные скалы, местами заросшие густым кустарником. «Как эти ребята втащили сотни тысяч каменных блоков на этот горный хребет пятнадцать столетий тому назад?» – подумал я.

1986 год. Китай. Великая Китайская стена. Шахлин Борис, Родионенко Андрей, Кердемилиди Валерий, Тихоньких Алексей.

Мы ещё долго ходили по этой стене от башни до башни, фотографировались, любовались пейзажем и вернулись в гостиницу уже под вечер. Мы поужинали и пошли прогуляться по территории парка, в котором находилась наша, как мне показалось, элитная гостиница. По аллеям гуляла молодёжь, а на скамейках ворковали влюблённые парочки, и обстановка ничем не отличалась от европейской. Под деревом на траве сидел одетый в джинсовую куртку парень и пел «Let it be» с еле заметным акцентом, аккомпанируя себе на гитаре. Вокруг него стояла небольшая группа молодёжи и подпевала.

Мы уезжали на следующий день рано утром. Улицы и парки Пекина были заполнены людьми всех возрастов, делавшими утреннюю разминку, похожую скорее на всеобщий шаманский танец, чем на гимнастические упражнения.

В конце второй тренировки после работы на снарядах ученики с тренерами разошлись по углам. Казалось, что стало вдруг меньше народу, хотя все по-прежнему находились в зале. Ребятам было тяжело и не очень хотелось показываться на глаза старшему тренеру. Кто занимался растягиванием, кто специальной физической подготовкой, не каждый день удавалось держать ритм последние полчаса. Однако никто не имел права закончить тренировку без разрешения, по негласному правилу все должны были «тянуть лямку» до конца.

Аркаев следил за выполнением этого правила и лишь изредка за десять-пятнадцать минут до окончания тренировки выходил из зала, но в 13:15 обязательно проводил построение, проверяя всеобщее присутствие.

Недавно, в день отдыха, когда мы парились в бане и в перерывах между «заходами» играли в шахматы с Юрой Королёвым, Аркаев подошёл, понаблюдал за игрой и предложил мне сыграть с ним. После этого случая он часто предлагал сыграть пару партий.

1984 год. Королёв Юрий и Тихоньких Алексей на Круглом озере.

Вот и в этот раз, когда оставалось минут пятнадцать, он понял, что у ребят прилично подсели батарейки, и весело обратился ко мне:

– Эй, Супер, ты закончил? Пошли, я тебе мат поставлю!

– А это мы ещё посмотрим, – ответил я, бросая вопросительный взгляд на моего тренера. Геннадий Никифорович согласно кивнул, и я, провожаемый обрадованными взглядами подуставших товарищей, направился к выходу.

Аркаев начал звать меня «Супер», когда услышал, как я, отшучиваясь по поводу моего возраста среди ребят в сборной команде, рассказал анекдот, в котором американский президент Рейган якобы говорит: «Да, я стар. Я очень стар. Я Суперстар!»

С Леонидом Яковлевичем мне было непросто найти правильную линию поведения. Я являлся действующим спортсменом, а он был старшим тренером и ответственным не только за результаты, но и за наш, как говорил герой фильма «Бриллиантовая рука», «облико морале». Хоть за шахматной доской мы и были просто соперниками, я старался оставаться корректным, а он не позволял себе особо разрывать дистанцию.

Аркаев был неплохим организатором, и в период его нахождения на посту старшего тренера мужской сборной советские гимнасты успешно выступали на международных соревнованиях. В то время сотни тренеров в нашей стране работали с детьми, причём работали с полной отдачей, творчески, часто жертвуя своей личной жизнью и свободным временем. Оздоровительной гимнастики в спортивных школах не существовало – все работали на результат, и только самые способные могли претендовать на место под солнцем. Кому и в каком качестве находиться в сборной команде СССР – решалось на Круглом озере и практически только Аркаевым.

Эмблематичная личность советского спорта, человек с сильным характером и чем-то военным в манере руководить, Леонид Яковлевич Аркаев мог бы стать блестящим офицером. Рослый, уверенный в себе, с командным голосом, он занимался своей физической подготовкой, проводил лично разминку и во всём проявлял удивительную напористость. Волевой и целеустремлённый, он мне напоминал командира, который выскакивал из окопа и бросался в атаку, увлекая за собой вверенное ему подразделение. Рядом с ним бежали солдаты, падали, выбывая из боя, а он бежал вперёд к поставленной цели, не придавая значения потерям и не принимая во внимание происходящее вокруг.

Даже в его манере играть в шахматы это проявлялось настолько очевидно, что становилось почти его тактической слабостью. С первых же ходов он выдвигал несколько пешек на две клетки, что было не очень правильно с точки зрения шахматной теории. Тем не менее мне приходилось защищаться всю первую половину партии. Если же мне удавалось отразить его первоначальный натиск и обеспечить оборону, часто оказывалось, что он о своей обороне не позаботился вообще. В таких случаях мне удавалось относительно легко выиграть партию. Если же, отбиваясь от его атаки, я ошибался, то он сразу же использовал мой промах и добивал меня весело и с воодушевлением.

Мы расставили фигуры и начали партию. Аркаев торопил меня, посмеиваясь:

– Ну давай ходи! Что-то ты медленно думаешь!

– Сейчас, сейчас! – отвечал я, пытаясь не поддаваться его давлению.

– Ну вот, наконец-то! – говорил он и сразу делал следующий ход, выдвигая свою пешку на две с половиной клетки.

– Не торопитесь, Леонид Яковлевич, – успокаивал я, поправляя его слишком далеко поставленную фигуру.

В этот раз я не смог противостоять его напору, провалился в обороне и проиграл партию. Вторую играть не стали, нужно было идти на построение.

Возвращались из зала мы вместе с Володей Артёмовым. Мне нравился этот парень. Добрый, улыбчивый, немного наивный, Володя притягивал своим открытым характером. Вместе с тем он был целеустремлённым и трудолюбивым спортсменом и отличался академическим стилем. Хорошая базовая подготовка позволяла ему быть одним из лучших в обязательной программе.

1985 год. Абсолютный олимпийский чемпион 1988 Владимир Артёмов.

– Ну что, кто выиграл? – спросил он, улыбаясь.

– Аркаев, – ответил я.

– Тренеры говорят, что ты ему специально поддаёшься. Это правда?

– Глупости говорят твои тренеры! – засмеялся я. – В прошлый раз я у него две партии подряд выиграл, не помнишь, как он на меня потом рычал?

Играть в шахматы меня научил мой отец ещё в детстве. Он играл в шахматы часто с коллегами и даже участвовал в соревнованиях. Я видел, как он разбирал партии гроссмейстеров и решал учебные задачи. Он дал мне прочитать несколько книг про известных шахматистов.

Тогда большое впечатление на меня произвела книга про русского чемпиона мира Алёхина. Мне особенно запомнилось описание его сеанса одновременной игры с двумя десятками немецких офицеров во время войны. В этой сцене, после нескольких минут игры, он под предлогом забытых очков уходит в другую комнату и заканчивает игру вслепую, причём не проигрывает ни одной партии.

Мне всего лишь раз удалось сыграть в шахматы с противником, который играл против меня вслепую. Это было в Крыму в городе Евпатория. Обычно в этом городе мы жили на квартирах, которые сдавали местные жители. На этот раз я очутился в компании с нашим областным начальством. Мы поселились в гостинице, и вечером я зашёл в номер председателя областного совета ДСО «Буревестник» и его зама. Они собирались смотреть какой-то важный матч по футболу. На низком столике между их креслами красовалась бутылка армянского коньяка, фрукты и шоколад. Будучи действующим советским спортсменом, я понимал, что к столу они меня не позовут.

Я знал также, что Владимир Петрович имел звание кандидата в мастера спорта по шахматам и предложил ему сыграть. У него не было сильного желания играть со мной, но из вежливости он принял моё предложение. При этом он попросил моего разрешения играть вслепую, на что я с радостью согласился. Итак, я уселся на кровать, расставил фигуры, сделал первый ход и объявил: «Е2 на Е4!». Он ответил: «Е7 на Е5!», и игра началась. Мне спешить было некуда, я спокойно обдумывал каждый следующий ход, сообщал ему, на что он практически тотчас отвечал координатами своего хода. В это же время они смотрели футбольный матч, пили коньяк и негромко переговаривались.

Я был под сильным впечатлением, к тому же с первых ходов почувствовал мощное давление в центре развивающейся шахматной партии. Мой соперник не делал ни одного слабого хода, правильно организовал свою защиту и готовился к решающей атаке. Я надолго задумался и наконец решил: «Так просто мне не выиграть, но я могу использовать сложившуюся ситуацию. Мой противник намного сильнее меня, это очевидно, но он не сосредоточен на игре, и я могу попытаться его запутать». Я стал отказываться от размена фигурами, который упрощал шахматную позицию и облегчал запоминание их расположения на шахматной доске. Кроме того, я стал повторять уже сделанные ходы, то наступая, то отступая на прежнюю шахматную клетку. Таким образом, я называл один и тот же ход несколько раз.

Вопреки моим ожиданиям, моё положение становилось всё более напряжённым, и вдруг моя тактика сработала, мой соперник совершил ошибку. Я воодушевился и мёртвой хваткой уцепился за поданную мне надежду. Я стал давить на его левый фланг, где он непростительно далеко выдвинул слабо защищённую пешку, и в конце концов его защита провалилась. Владимир Петрович вдруг забеспокоился, видимо понимая, что недооценил мои скромные возможности. Он встал, подошёл ко мне, сел напротив и попробовал выправить положение, но было поздно! Я ликовал, хотя и понимал, что мне помогла моя хитрость.

Смущённый моей неожиданной победой, мой соперник предложил сыграть ещё, на что я с радостью согласился. Мы сыграли три партии, в которых он меня просто уничтожал. Я не смог продержаться больше двадцати ходов ни в одной из трёх, но первую, проигранную им партию вслепую со мной, уже нельзя было переиграть.

1987. Роттердам. Алексей Тихоньких и Леонид Аркаев.

Когда мы зашли в столовую, за нашим столом остался только Дима Билозерчев. Остальные уже поели.

– Тишка, а я хотел сегодня начать вес держать! – сказал он и, указывая рукой на поваров, продолжил, – но с ними разве это возможно?

– Что, Бил, лишний вес появился? – спросил Володя.

– Да нет, не лишний – запасной! – рассмеялся он и похлопал себя по животу.

Дима начинал потихоньку тренироваться после серьёзной травмы, которую он получил в автомобильной катастрофе. В сборной он появился четыре года назад. Его восхождение на гимнастический олимп было впечатляющим. В 1983 году в апреле он выиграл международный турнир «Московские новости», затем в мае чемпионат Европы в Болгарии и в этом же году в октябре стал абсолютным чемпионом мира в Будапеште. Он как-то сразу заявил себя неоспоримым лидером в сборной команде и не собирался никому уступать это место в ближайшем будущем.

Было что-то свежее и яркое в его гимнастике. Красивый, хорошо сложенный и улыбающийся Дмитрий очень быстро завоёвывал симпатии болельщиков на соревнованиях. В Японии, во время Универсиады, мне было забавно смотреть, как он с трудом отбивался от назойливых поклонниц, желающих во что бы то ни стало с ним сфотографироваться. Когда же им наконец это удавалось, они визжали от радости, как сумасшедшие.

1985 год. Трехкратный олимпийский чемпион Дмитрий Билозерчев

Осенью 1985 года перед чемпионатом мира в Монреале, возвращаясь из Москвы на Олимпийскую базу «Круглое озеро», он не справился с управлением, и машина врезалась в столб. Так для него начался другой этап его спортивной карьеры.

Дима не зря сетовал на поваров, хотя в общем-то они были и ни при чём. Питанию сборной команды СССР уделялось особое внимание. Достаточно сказать, что стоимость рациона одного спортсмена на Олимпийской базе «Круглое озеро» составляла около двенадцати рублей в день, оплачиваемых государством дополнительно к нашей, так называемой, стипендии. Стипендия членов сборной команды зависела от классификации спортсменов по результатам: первые три гимнаста получали по 350 рублей в месяц, следующие три – по 300 рублей и т. д. Кроме этого, нам выделялись специальные талоны на оплату дополнительного питания, когда мы не находились на всесоюзных сборах. Для сравнения – зарплата моего отца в должности заместителя начальника отдела взрывных работ шахты имени Шевякова города Междуреченска была около 350 рублей в месяц. Такой зарплаты ему бы не хватило, чтобы меня одного прокормить по советским олимпийским стандартам.

Анатолий Николаевич Тихоньких. Отец Алексея.

Мне даже было не по себе, когда он мне рассказывал, как они голодали в Забайкалье во время и после войны. В то время он жил и учился в городе Балее Читинской области, крупном центре золотодобывающей промышленности, расположенном на берегах реки Унды.

Есть было просто нечего. Отец на фронте, в семье четверо детей. Ходили весной по полям и искали остатки мёрзлой картошки, из которой стряпали оладьи. Также собирали на полях колоски пшеницы, после обмолота которых варили кашу, называющуюся кутьёй. Приходилось есть простой борщ из крапивы да хлеб, как глина, от которого он однажды чуть не умер. А мать вообще непонятно, что ела. Как она говорила – лепёшки из листьев и цветов. Люди ели, что попало, а от употребления неубранного зерна, бывшего под снегом, заболевали асептической ангиной. Голод толкал людей на самоубийства, бывали даже случаи каннибализма.

Отец говорил, что выжить ему помогло знакомство с одним беспризорником, который ему показал потайной лаз на территорию хлебозавода, где им удавалось ночью собирать хлебные крошки, оставшиеся после погрузки на развозящие подводы.

Мне не приходилось голодать, но я с пятнадцати лет жил без родителей в спортивном интернате, ел то, что подавали в столовой, и не был особо избалован. Вот и сейчас я с удовольствием съел тарелку солянки и принялся за свиную отбивную, когда к столу подошёл врач сборной команды и сказал:

– Алексей, не забудь зайти на физиопроцедуру после обеда.

– Хорошо, Док, – ответил я, – не забуду, плечо напомнит!

Кабинет для физиотерапевтических процедур находился в том же здании, что и столовая. У меня болело плечо и приходилось лечиться, чтобы снять воспаление. Здесь же находился и зубной кабинет, куда приезжал несколько раз в год зубной врач, проверял состояние наших зубов и приступал к лечению в случае необходимости.

О нашем здоровье заботились, и это было неудивительно. Врач Вячеслав Михайлович Борисов всегда был в нашем распоряжении, он жил в одной с нами гостинице и всегда присутствовал на тренировках и соревнованиях. Ему помогал массажист сборной Николай Иванович Захаров, который также постоянно находился с нами. Таким образом, каждый гимнаст сборной команды теоретически мог получать почти ежедневно локальный массаж и минимум один раз в неделю общий. На деле общий массаж хорошо накачанных гимнастов был делом физически нелёгким. В субботу после третьей тренировки ребята наперебой занимали очередь, и Николай Иванович, который всегда любил побалагурить, после двух-трёх человек обычно замолкал и уже молча пыхтел, растирая и раздавливая мышечные узлы своих пациентов.

Один раз в год нас привозили в Московский медицинский центр, который располагался на стадионе «Лужники». Здесь мы проходили полный медицинский осмотр, переходя из кабинета в кабинет. У нас проверяли слух, зрение, снимали кардиограмму сердца, делали анализ мочи и крови и т. д.

Недавно к нам на базу приезжала врачебная комиссия, чтобы провести ещё более глубокое обследование способности каждого гимнаста на восстановление после нагрузки. Когда подошла моя очередь, я подсел к ожидавшей меня симпатичной брюнетке в белом халате со странным именем Инга и спросил:

– Инга, вы уже мерили давление у боксёров?

– Конечно. А почему вы спрашиваете? – кокетливо ответила она.

– Да мне одна знакомая медсестра рассказывала, что это бывает опасно, – Инга с удивлением взглянула на меня, а я продолжил. – Она как-то одному говорит, завязывая жгут: «Так, работаем кулачком!» А он её спрашивает: «По корпусу или в челюсть?»

Инга засмеялась и взялась за работу, с улыбкой посматривая на меня. Она измерила пульс и давление, сняла кардиограмму и взяла кровь на анализ в состоянии покоя. Затем я должен был выполнить подряд два обязательных вольных упражнения на ковре. Обычно даже первое я дотягивал до конца, запыхавшись, а в этот раз требовалось сделать сразу же без перерыва второе. Когда я его начал, ноги не слушались, а в середине комбинации понял, что сделать стойку силой согнувшись на руках без помощи не получится. Я помог себе толчком ногами и перед последней диагональю почувствовал, что в лёгких не хватало воздуха, а сердце билось где-то в горле.

Я закончил и подошёл к врачебному столу. Стараясь не выдать моего состояния, я сел, улыбнулся и положил руку на стол. Инга молча взглянула на меня и засекла время, необходимое мне на полное восстановление пульса и дыхания.

После этого она проделала те же процедуры, что и перед моим подходом на снаряде. Она деловито исполняла свои обязанности, а я глубоко дышал и молча наблюдал за ней. Отдышавшись, я спросил:

– Вы что, хотите проверить выскочат ли вместе с сердцем из груди и лёгкие?

– Ничего у вас не выскочит! – сказала она, стрельнув в меня своими коричневыми глазами. – На полное восстановление – полторы минуты хватило. На вас пахать можно!

– Так на нас и пашут с вашего благословения, – засмеялся я, подмигнул ей и направился в глубину зала для прохождения тестов по скоростно-силовой подготовке.

После обеда и физиопроцедуры я поднялся в номер, почитал немного и поспал около часа. Потом встал, согрел кипятильником стакан воды и заварил чаю.

Когда чай был готов, я поставил стакан на тумбочку и открыл тетрадь, куда я записывал разрозненные фразы, слова, рифмы и четверостишья. Всё это было местами подчёркнуто, местами перечёркнуто, дополнено словами или фразами с вопросительным знаком. Другими словами – это был мой черновик. Я записал два четверостишья, которые в последнее время созрели и с сегодняшнего утра не выходили из головы:

 
Запечатляя этот год,
Художник, утомлённый цветом,
Заставил жизни эпизод
Застыть графическим фрагментом.
 
 
В нём штрих главенствующий стёрт,
И красок нет – есть только тени.
В нём прост тональностей аккорд,
Конкретна суть, изящен гений.
 

Ещё раз перечитал четверостишья, зачеркнул слово «главенствующий», написал «господствующий», потом подумал и поставил рядом вопросительный знак.

В дверь постучали. Зашёл Володя Новиков, динамовец из Алма-Аты, самый молодой гимнаст в сборной команде. Невысокий, сильный, гибкий и одновременно хорошо координированный, он сразу заставил специалистов говорить о себе и о своих потенциальных возможностях. Я заметил, что в свободное от тренировок время он тянулся ко мне, как будто ему чего-то не хватало среди сверстников. Иногда он спрашивал меня, какие книги стоило прочитать, какие фильмы посмотреть, просил почитать стихи. Несмотря на девять лет разницы в возрасте, мы подружились. Вот и сейчас он попросил меня показать ему несколько аккордов на гитаре.

Я умел немного играть на гитаре, но это было скорее умение подобрать и элементарно сопровождать какую-нибудь простую мелодию, чем настоящее владение этим музыкальным инструментом.

Мы некоторое время побренчали на гитаре попеременно, я показывал Володе аккорды, он повторял. В какой-то момент он увидел мою тетрадь и спросил:

– Я тебе, наверно, помешал. Ты что-то сочиняешь?

– Ты не помешал, а это мой черновик.

– А… Так это ты в него стихи записываешь?

– Не совсем так. Это рабочая тетрадь, а готовые стихи я записываю в другую.

– Как это? Ты их что, два раза записываешь?

– Иногда некоторые строчки и десять раз переписывать приходится, поэтому у меня и две тетради.

– Я думал стихи пишут, только находясь под вдохновением, – Володя встал в позу, сделал глубокомысленный вид и шутливым тоном продолжил. – Поэт снял сюртук и сел за стол. Затем задумчиво посмотрел на осенний пейзаж за окном, достал перо, обмакнул в чернильницу и написал:

 
«Унылая пора!
Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса.
Люблю я пышное природы увяданье…»
 

Мы оба рассмеялись.

1986 год. Олимпийский чемпион Владимир Новиков

До третьей тренировки оставалось чуть больше часа. Я предложил Володе прогуляться до озера и прямиком оттуда отправиться в зал. По дороге он рассказывал мне про себя и про своего тренера Владимира Яковлевича Уфимцева, который, оказывается, имел высшее техническое образование, был влюблён в горы и занимался альпинизмом. Вторым его увлечением была гимнастика. Летом он организовывал походы, которые служили его ученикам отличной физической подготовкой на свежем воздухе. Володя вздохнул и сказал:

– Так что я досыта наелся этих бесконечных переходов, в которых отваливались ноги и не хватало кислорода, а Владимир Яковлевич бодро шагал сзади и поторапливал.

– Жалеешь? – спросил я.

– Да ты что? Я теперь скучаю по горам! – воскликнул он. – У меня теперь, как в песне – «Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал».

– Слушай, Володя, а как ваша семья оказалась в Казахстане?

– История мне не совсем понятная. У моего прадеда по матери немецкие корни. Когда началась война, их семью из Украины выслали. Прабабушку в Казахстан, а прадеда с сыновьями в Сибирь. Потом как-то объединились. Ну а в Казахстане моя мать встретилась с моим отцом, у которого наполовину китайская кровь, короче поженились, пошли дети…

– Ну что тут непонятного – время было такое. Говорят же: «Жизнь прожить – не поле перейти».

– Меня Аркаев на турнир на призы газеты «Московские новости» заявил. Что ты об этом думаешь? – перевёл он неожиданно тему.

– Это самый престижный международный турнир по гимнастике в стране. Рад за тебя. Надо не упустить шанс!

– Надо, – сказал он и, не глядя на меня, спросил. – А ты уже выступал на этих соревнованиях?

– Нет. Но я выступал на ежегодном турнире в Риге, который в СССР второй по рангу после «Московских новостей».

– Ну и как?

– Нормально. Призы там оригинальные – в финале по отдельным видам за первое место вручают миниатюрную копию снаряда, сделанную из янтаря. В Ленинск-Кузнецком музее стоят теперь несколько таких игрушек.

Мы подошли к покрытому льдом озеру. На другой стороне виднелись деревянные постройки, справа от нас на автобусной остановке стояли две женщины с сумками. Мы остановились и молча смотрели, как рыбак неподвижно сидел на ящике, не спуская глаз с высверленной во льду лунки. Подошёл автобус, женщины вошли, и автобус тронулся.

Я вспомнил, как у нас в Сибири зимой, мы с нетерпением ожидали автобус на остановке, пряча лицо в шарф и переминаясь с ноги на ногу от холода.

Температура на улице опускалась до минус тридцати, а в часы пик влезть в него не было никакой уверенности. Иногда он подъезжал уже полный и часто проезжал метров двадцать дальше остановки, чтобы успеть высадить сходивших до того, как стать объектом осады.

Люди бежали за ним и только несколько первых подбежавших пассажиров успевали влезть в уже изрядно заполненный салон. Когда наконец следующий автобус останавливался на остановке, его брали штурмом. Последнего пассажира, влезшего и торчащего из двери, оставшиеся на остановке вталкивали снаружи, пока дверь не закрывалась с трудом.

Позже городские власти запустили троллейбусную линию, но это проблему решило лишь частично. Ехать до спортивной школы от нашего микрорайона было четыре остановки, и когда спадали морозы, я предпочитал идти сорок минут пешком.

Когда мы пошли назад, Володя спросил:

– Алексей, скажи мне честно, что тебе даёт гимнастика? Ты ведь никогда о ней не говоришь, постоянно чем-то другим занимаешься. Я не могу понять. Извини, конечно, я тебя уже, наверно, достал.

Я не ожидал от него такого вопроса и не стал отвечать сразу. Какое-то время я шёл задумавшись, затем взглянул на него и сказал:

– Я тебе сейчас прочитаю стихотворение и потом отвечу на твой вопрос. Хорошо?

– Ладно.

Мы прошлись ещё немного, и я начал:

 
Цена мастерства измеряется в чувствах,
В нём нет никому неприступных высот,
В нём исповедь жеста, движений искусство,
Отточенность линий, эмоций полёт.
Сегодня гимнастика празднует чудо!
Закон притяженья опять не у дел.
Как джин из открытого ею сосуда,
Гимнаст высоко над помостом взлетел.
Он в празднике этом не просто участник,
Он дерзкий творец, создающий его,
Летит, разрывая пространство на части,
И вновь торжествует его естество.
Звучит камертоном в нём каждая мышца.
Трибуны гудят от напрягшихся тел.
И мир перевёрнутый бешено мчится,
И кажется, вот он – у нервов предел!
Сейчас он на пике своих ощущений —
Бросок, и разомкнут очерченный круг!
В стремительной крутке несутся колени,
Зажатые обручем стиснутых рук.
Он накоротке упивается риском,
Вот-вот – и ему приведётся шагнуть
Туда, где витает мучительно близко
Неуловимой гармонии суть…
 

Я закончил, и мы некоторое время шли молча. Володя ждал.

Наконец я заговорил: