Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том 9"

Действие второе

Начало ноября. Квартира Распутина на Гороховой. Столовая. Кретоновая мебель. Большой стол. На окне клетка с канарейкой. В углу – граммофон. Рассвет. В дверь осторожно пролезают два сыщика – Скворцов и Копейкин; за ними входит прислуга – Дуня; сыщики потирают с холода руки.

Копейкин. Вот спасибо, Дуня, – пустила. Продрогли.

Скворцов. Студено на лестнице-то.

Дуня. Садитесь. Чай будете пить? Все равно, самовар вскипел.

Скворцов. Эх, чайку бы, славно.

Копейкин. У меня грудь в мокрую погоду заваливает, одним чаем спасаюсь.

Скворцов. Ты ведь это вот, Дуня, не гляди, что наша работа легкая – наблюдение. Наша работа очень тяжелая.

Копейкин. Другой раз в подъезде так ветром прохватит, кажется, лучше нужники чистить, чем эта наша работа.

Скворцов. Скука в особенности.

Копейкин. В прошлом году надо было во втором этаже наблюдать, – политические. Я на дерево, аккурат против окна, залез. А ветер так и сшибает. Сучок подломился, я – бряк, бок зашиб.

Скворцов. Григорий-то Ефимыч долго еще будет спать?

Дуня. Продрыхается, встанет.

Скворцов. Со швейцарихой, значит, нонче спит. И была бы баба, а то – глядеть не на что.

Копейкин. Скажи ты мне, Дуня, зачем он так поступает: кругом него дамочки, самое шиксанте[44]44
  Пышущие здоровьем, пышки (от фр. chic sante)


[Закрыть] петроградское, – а он берет с лестницы швейцариху и ведет ее к себе. Почему?

Дуня. А ну его к черту. Жеребец. Ему все равно – с кем спать. (Уходит с грязной посудой.)

Скворцов. Это тоже в листке отметить, Василий Иванович? Значит, сегодня взял к себе в квартиру швейцариху на предмет…

Копейкин. «На предмет» – ты не пиши. Просто, значит, «войдя в подъезд, Распутин вынул из бумажника двадцать пять рублей, показал эти деньги швейцарихе, после чего увел ее к себе на квартиру…»

Скворцов (пишет), «…после чего увел ее…»

Копейкин. Записывать надо, что видал и слышал, с точностью фотографического аппарата. А за рассуждения, – если рассуждать, – в отделении тебя не поблагодарят. Сыщик – это глаза и уши, понятно?

Отворяется боковая дверь, выходит швейцариха.

Рано уходишь, Матрена. Прогнал, что ли?

Швейцариха плюет, идет к входной двери, поправляя платок.

Копейкин. Дал он тебе двадцать пять рублей?

Швейцариха. Дал.

Копейкин (Скворцову). Запиши. (Матрене.) Обожди, с тобой не шутят, – тут дело большой важности.

Швейцариха. Чего тебе еще?

Копейкин. Григорий Ефимович тебе не говорил чего?

Швейцариха. Про что говорить-то ему?

Копейкин. Не говорил ли про какие дела государственной важности?

Швейцариха. А ну тебя, кобель. (Плюет, уходит.)

Копейкин (Скворцову). Запиши: плюнув, ничего не проговорила.

Выходит из той же боковой двери Распутин. Он с похмелья, – волосы, борода встрепаны. Вид – хмурый. Садится у стола. Сыщики при виде его вскакивают.

Распутин. Дунька, рассолу. Кобылища проклятая, Дунька!

Скворцов. Сейчас позову. (Рысью уходит.)

Распутин (Копейкину). Садись, Копейкин…

Копейкин (садится). Продрогли мы, Григорий Ефимович, на лестнице, пришли погреться. А мы рассчитывали – вы часов до двух будете спать, – поздновато вернулись.

Распутин. А тебе какое дело, сволочь. (Кричит.) Дунька, сука, чтоб тебя розорвало.

Входит Дуня, за ней Скворцов. Дуня ставит швырком на стол перед Распутиным чашку с рассолом.

Дуня. На, пей.

Распутин. А ты мне еще так швыркни раз. Я тебя швыркну. (Пьет.) Противная, стерва. Подай водки, закуски. Фу ты, черт, голова болит.

Дуня собирает закуску.

Копейкин. Где были, Григорий Ефимович?

Распутин. Где был, где был… Ты вот все, сукин сын, записываешь, терпеть я этого не могу. (Показывает ему кукиш.) Описывай.

Копейкин. По долгу службы, Григорий Ефимович. Вас же охраняем…

Распутин (идет к телефону). Спать не могу. Кофею много пить стал. (Говорит в трубку.) Царское Село. Соедини с Вырубовой. Как так нельзя? Это я, Григорий Новых. То-то, нельзя. Анну Александровну попроси, это я, Григорий. (Копейкину.) В любое время могу кому угодно позвонить, – хочешь – самой сейчас позвоню? (В трубку.) Ну, это я, ну, здравствуй, Аннушка… Ну, не сплю, ну, нервы у меня расстроены. Все насчет нашего узника думаю… Да Митрия Рубинштейна… Одни неприятности… Это юстиция – Макаров – нам гадит. Про Думу слыхала?.. Маму шпиенкой обозвали, – вот те крест… Сейчас у меня Симанович обещал быть, все расскажет… Позвоню… Ну, спи, спи, господь с тобой… (Вешает трубку, идет к столу.) Денег нет, вот что.

Копейкин. Это у вас-то, Григорий Ефимыч, нет денег.

Распутин. А я тебе говорю, что нет. (Выпивает, закусывает огурцом.) Ты, дурак, думаешь – сто рублей завелось в кармане, – так это деньги. Мне надо деньги большие, я человек государственный. Я Хвостова сместил, Протопопова назначил. Теперь мне требуется юстицию – Макарова – скинуть… Я свой Совет министров должен подобрать. Для этого – большие деньги нужны. Фу ты, скука какая… Заведи граммофон.

Копейкин заводит.

Выпущу из тюрьмы Митрия Рубинштейна – он мне, сколько захочу, – столько и отвалит, – полмиллиона.

Копейкин. Полмиллиона?

Распутин. В мое распоряжение. (Слушает граммофон. Внезапно.) Ах, язви его в душу!.. (Завизжал, сорвался с места, трет лицо.)

Копейкин. Что с вами, Григорий Ефимович?

Распутин. Вот я из-за чего спать не могу… Ах, сукин он сын… Этот мне старикашка поперек горла стал.

Копейкин. Кто, Григорий Ефимович?

Распутин (садится, выпивает). Да Штюрмер.

Копейкин (Скворцову). На кого замахивается! (Дает знак – записать.)

Распутин. Этот старикашка совсем с ума сошел… Какой он к черту министр, когда он ни черта в делах не понимает. Чуть свет глаза продерет, бисквитов с молоком натрескается и сидит в кабинете, морщится, – шишки у него, гиморой… Тьфу! Мы гадали – орел, а его в семь часов два лакея в постель волокут… Молчи, покоряйся, коли бог убил… А он – нет… Он – виляет… Он мамашке в глаза не глядит, врет… Копейкин, – я с тобой говорю…

Копейкин. Здесь, Григорий Ефимович.

Распутин. Кто Штюрмера министром посадил, я тебя спрашиваю?..

Копейкин. Вы, Григорий Ефимович.

Распутин. Так почему же он, сукин сын, меня не спросившись, в ставку поехал, и мамаша ничего не знала. (Стучит кулаком.) Как он смел без моего разрешения поехать в ставку, с папашей разговаривать… Папаша ему иностранные дела поручил сдуру.

Копейкин и Скворцов крестятся.

Я говорю – сдуру… Штюрмер у меня спрашивался – могу я ему иностранные дела поручить?.. Может, это сейчас – главный винт – иностранные дела… И к ним приставляют дурака, разбойника, Каина… Старикашка от рук отбился. Старикашка должен по веревочке ходить… А он сам стал прыгать. Мамаше не повинуется. (Кидается к телефону.) Телефон министра иностранных дел… Штюрмера… Министр дома? Как дома нет, что ты врешь, я знаю, что он дома… Ну, ну, передай министру: звонил Распутин, звонил гневно… Пусть задумается… Так и передай… (Швыряет трубку.) Я его сокрушу, старикашке – крышка… (Садится, выпивает.) Нет, дети, – тут самый корень гнилой. Корень вырвать нужно, и дело с концом… Покуда корень гнил – нет в государстве порядку… Разве я могу на его слово надеяться?

Копейкин. Про кого это?..

Распутин. Про кого?.. Пей водку, Копейкин. Я сейчас о таких делах думаю, – ты лучше за дверь отойди, а то страшно будет. На папашку, на царя не могу я надеяться…

Сыщики переглядываются, крестятся.

Он может мне каждую минуту изменить… Он несчастный человек, у него внутри недостает…

Копейкин. Не пиши этого, Скворцов, ни в каком случае…

Распутин (разгорячись). Он тебе перекрестится, будет креститься десять раз, и соврет… Разве это царь?. Царь – стена. Царское слово – вексель. А это что?. Зачем он Штюрмера помимо меня назначил? Арап, вот он кто…

Копейкин (Скворцову). Этого ты не должен слышать…

Распутин. Нет, папашка ничего не понимает. Такой царь нам не гож.

Сыщики на цыпочках выходят из комнаты.

Уеду в Тобольск от вас, паршивцы… Все ваше государство врозь поползет… (Идет к телефону.) Министерство внутренних дел… Протопопова… А, это ты, аккурат Здравствуй, Александр Дмитриевич… Здравствуй, милай, дорогой… У меня огорчение… Да как же… Маму в Думе шпиенкой обозвали… Ты что же это смотришь?. Знаю, знаю, – огорчен… Подкапываются враги под нас. Денег нет, вот еще что… Секретный фонд как у тебя?. Мне бы тысяч пятьдесят надо… Так, так… Да, неприятно… Митрия Рубинштейна не могу из тюрьмы выручить, – эта юстиция, Макаров, – ну, чистый разбойник, гноит хорошего человека в тюрьме, за что?.. Рубинштейн нам очень нужен, через него бог действует. Ночь не спал, все думаю… Милай, дорогой, ты ко мне заезжай, поговорить надо серьезно… Решение хочу важное принять… Ну, Христос с тобой…

Входит монах с кульком, поясно кланяется. Распутин вешает трубку.

Ну, что ты, ну, здравствуй, Ненил, ну, откуда?

Монах. С Валаама, Григорий Ефимович, с Валаама, батюшка. Гостинчику братия прислала, – снетки, Григорий Ефимович, первый улов, да уж такие жирные нонче снетки, небывалый снеток, во рту тает.

Распутин. Поди отдай Дуньке.

Монах. Слушаю, Григорий Ефимович. (Уходит с кульком.)

Распутин (у телефона, шибко скребет бороду). 1-31-21… Машку к телефону. Как каку Машку?.. Да проститутка у вас живет, Трехгубова, – ее.

Монах возвращается.

Садись, отец, – водку пьешь?

Монах. Не употребляю, Григорий Ефимович, у нас на Валааме строжайше.

Распутин. Ври другому. Пей.

Монах. Ну, хорошо.

Распутин (в телефон). Машка? Да, да, я… Ну, цалую тебя… У меня тут швейцариха была, такая баба противная, вонючая… Не могу отплеваться… Ты бы заехала, ну, через час… Постой, деньги у тебя есть?.. Ну, рублей триста… Захвати, – ну, ну, ну, цалую, цалую… (Садится к столу.) Зачем пришел?

Монах. Надежда наша, православная, Григорий Ефимович…

Распутин. Ну, не тяни, не люблю. Говори, просить чего пришел?

Монах. Епархию желаю получить, Григорий Ефимович… Недостоин, грешный… Но хоть маленькую епархию-то… Все равно – и где подальше согласен…

Распутин. Епархию тебе?.. Это дело серьезное… Это надо подумать…

Монах. Пожалуйста. (Кланяется.)

Распутин (идет, садится, пишет). Поди к прокурору в Синод. Покажи записку… (Пишет вслух.) «Милай, дорогой, не откажи»…

Копейкин (просовывается в дверь). Григорий Ефимович, Симанович приехал.

Распутин. Симанович… (Подает монаху записку, тот кланяется в пояс.) Поговоришь с прокурором, – ко мне забеги.

Входит Симанович, монах через секунду уходит.

Симанович. Здравствуйте, Григорий Ефимович. (Целуется с ним троекратно.) Чрезвычайной важности дело, любезный Григорий Ефимович…

Распутин. Ну, давай, давай, давай… Люблю хорошего человека… (Садится близко к нему, глядит в глаза.) Ну, говори хорошее.

Симанович. Скажите, что Рубинштейн?..

Распутин. Ну, что, ну, сидит… Я папаше в ставку телеграмму послал…

Симанович. И он будет сидеть, покуда министром юстиции остается Макаров.

Распутин (в крайнем возбуждении). Так ведь я охрип, кричавши мамашке-то: нам своя юстиция нужна.

Симанович. У вас светлая голова, Григорий Ефимович… Вам нужен свой министр юстиции, преданный и честный человек…

Распутин. Где его взять-то, где он такой?..

Симанович. Подходящий министр юстиции у меня есть.

Распутин. Ну, где он?

Симанович. В моем автомобиле, у вашего подъезда, Григорий Ефимович…

Распутин. Кто такой?

Симанович. Добровольский…

Распутин. Слыхал, и мама про него говорила…

Симанович. Прекрасный человек, преданный человек, Григорий Ефимович, нужный человек…

Распутин (подозрительно). А зачем он тебе нужен? Зачем ты с ним снюхиваешься?

Симанович. Позвольте с вами быть откровенным. Ведь вы духовидец, Григорий Ефимович, от вас ничего скрыть нельзя…

Распутин. Так, так. Невозможно…

Симанович. Добровольский выдал мне векселей на большую сумму… Его дела очень пошатнулись. Он принужден занимать направо и налево… Вы понимаете, что такой человек будет нам предан. (Показывает векселя.) Здесь-таки – да – весь наш будущий министр юстиции… Скажите, сколько вам обещал Рубинштейн за освобождение из тюрьмы?

Распутин (кричит). Копейкин… Слетай позови, в автомобиле человек сидит. (Копейкин убегает.) (Схватил Симановича.) Дай-ка я тебя в голову поцалую. Ох, жалко, ты – жид, тебя бы посадить в юстицию. Мне хоть черта, только Макарова духу бы не было. А Добровольский не выдаст? Они все сначала-то хороши.

Добровольский (входит). Здравствуйте…

Распутин. Вот ты какой. Ну, здравствуй, Добровольский. Ну, поцалуемся… Ну, присядь… Чем тебя угощать?..

Добровольский. Благодарствуйте, отец Григорий…

Распутин. Ты нашей пищей не брезгуй…

Добровольский. Помилуйте…

Распутин. С человеком соли надо съесть, тогда – доверься, – так-то, милай, дорогой. Ешь, пей.

Добровольский (склонясь). Благословите.

Распутин (благословляет). Благослови господь.

Добровольский (целует ему руку, берет рюмку). Благословите питие.

Распутин. Благослови господь.

Добровольский (выпрямляясь, зычно). За здоровье его императорского величества, ее императорского величества и его императорского высочества государя наследника. (Выпивает одним духом.)

Распутин (Симановичу). Мужик бойкий.

Симанович. Преданный человек, бросится за вас в огонь и воду.

Распутин (Добровольскому). Ты, милай, дорогой, к маме съезди, в Царское. Устрою тебе аудиенцию. Покажись. Нам верные люди до зарезу нужны.

Вбегает испуганный Копейкин.

Копейкин. Председатель Совета министров, его высокопревосходительство господин Штюрмер.

Распутин (слушает, как кашляют, гремят в прихожей). Старикашка два часа будет калоши снимать. Государством управлять! – ему гусей пасти нельзя доверить. (Добровольскому и Симановичу.) Отойдите от меня. (Садится на диванчик.)

Входит Штюрмер, худой старик с большой бородой, в мундире. На Симановича и Добровольского не обращает внимания.

Штюрмер. Это наконец становится невозможным, Григорий Ефимович. Я ничего не понимаю, отказываюсь… Или я высшая власть, или… (Разводит руками.) Простите… Но с властью так не шутят по телефону.

Распутин (Симановичу и Добровольскому). Подите-ка, миляги, в спальную, посидите, я позову.

Симанович и Добровольский уходят на цыпочках.

Штюрмер. Скажите наконец, чем вы недовольны? Чем я провинился перед моим государем?.. В чем моя вина?..

Распутин. Прыгать стал.

Штюрмер. Как так прыгать?.. Я облечен властью, Григорий Ефимович, с властью так не говорят… прыгать… Ваши странные намеки по телефону… «говорил гневно»… «передай, что старикашке крышка»… В какое положение вы ставите меня перед моими секретарями, которые обязаны передавать мне все разговоры…

Распутин. Сам прыгать стал… Когда я тебя в министры сажал, ты круг меня, как кот, – курлы-мурлы, – мордой о коленку терся…

Штюрмер. Признавая, что через вас действует господь бог, и в этом случае…

Распутин. Помолчи… Так как же, старик, – доверились тебе, три министерства дали, а ты озорничать начал…

Штюрмер. Отказываюсь понимать…

Распутин. Опять помолчи… Без мамаши, без меня хочешь обойтись?.. Без моего благословения в ставку поехал, иностранные получил. Чепуху какую-то несешь в Совете министров… воевать, воевать! С Думой тошноту завел… Сказано тебе – распустить Думу, Дума вредная. А у тебя один глаз на нас, другой в Думу. Макаров, мошенник этот, давно его повесить надо, и мама его давно повесить просит али от крайности мундира лишить, орденов, и он – самый твой друг-приятель, канпания… И лучшие люди в тюрьме гниют через тебя же… Все ничего… Много я от тебя терпел… Мамаше говорю: «Подожди, одумается»… А ты что сукин сын…

Штюрмер. Нет, уж это…

Распутин (вплоть к нему, выставив бороду). Старикашка зловредный… Мухомор… Против Протопопова, нашего верного слуги, подкапываться стал. Тут тебе, старый кобель, крышка. Тебя бог убьет…

Штюрмер медленно, закрыв глаза, взялся за голову.

Сволочь!

Штюрмер. Григорий Ефимович… вы отлично понимаете, что я могу немедленно приказать арестовать вас за нанесение оскорбления высшему должностному лицу империи… Материалы, имеющиеся против вас настолько ужасны, что если бы я их передал военному министру, военно-полевому суду… Вы сами понимаете. Но из горячей любви к государю и государыне я готов оставить без последствий… если вы одумаетесь.

Распутин. Со мной бороться? (Берет его за плечо.) Вот тебе бог, а вот тебе дверь… Морда мне твоя опротивела… Иди., знаешь куда?.. По-русски-то понимаешь?.. И на этом твоя карьера конченная… (Толкает его в дверь.) Сам отставку подай, а то стыдно будет.

Штюрмер, издав хлипнувший звук, исчезает за дверью. Распутин кидается к телефону.

Царское Село. Вырубова… Да скорее, барышня, дура сопатая… Аня, ты?.. Немедленно приезжай, как можно скорей… Штюрмера сейчас выгнал… Он мне полевым судом грозился… Вот тебе святой крест… С ума спятил. Орал на меня, у него два раза зубы выскочили… Тут против мамаши весь Петроград поднимается… Один только Протопопов за нас… Надо мамаше самой в ставку ехать… Тут – час дорог… Скорее, жду… (Вешает трубку, бежит к столу, наливает рюмку, закусывает огурцом, с полным ртом кричит.) Симанович, Абрашка!

Из спальни выходят Симанович и Добровольский.

Симанович. Ну, вы, знаете, Григорий Ефимович, довольно резко обошлись с его высокопревесходительством…

Распутин. Еще резче будет, дай срок. Пейте водку. (Добровольскому.) Ну ты, что приуныл, – заробел, что ли, испугался?.. (Идет к граммофону, ставит Камаринского.) Надо тебя, милай, дорогой, развеселить… В государстве нужны люди веселые… Плясать можешь?

Добровольский. Не пробовал, святой отец, не приходилось…

Распутин. Учись… Эх, музыка хороша… Сами ноги ходят… Какой же ты русский человек, если у тебя ноги невеселые… Пляши, тебе говорят… (Хлопает в ладоши.)

Добровольский, крайне смущенно, начинает притоптывать. Жги, чеши, Добровольский!.. Веселей выковыривай!

Занавес

Действие третье

Картина первая

Ставка Верховного главнокомандующего. На стене огромная карта военных действий. Сквозь окна в той же стене видны сотни аппаратов Морзе и телефонов. Перед картой, спинами к рампе, стоят: царь, Алексеев и три военных агента – французский, английский и японский. У телефонов – генерал-квартирмейстер Пустовойтенко.

Алексеев. На Стоходе – бой на фронте: деревня, пруды, деревня, барская усадьба.

Дежурный офицер (читает листки сводки). Карпаты. Высота 5781…

Алексеев. Слушаю…

Дежурный офицер. Противник теснит наши части на всем участке.

Алексеев. Это здесь. (Указывает на карту.) К югу от Кирлибабы. 18 и 65 пехотные дивизии. Кирлибаба была очищена нами в среду главным образом из-за недостатка снарядов.

Дежурный офицер. Липница Дольная, Свистельники. Упорный бой. 133 пехотный полк штыковым ударом занял окопы врага.

Царь. Где это?

Алексеев (указывает). Липница Дольная. Свистельники. 133 пехотный. Здесь – фанагорийцы. Здесь – лес, ручей. Удар – так. Со вчерашнего дня 133 пехотный в третий раз штыковым ударом занимает окопы врага, но удержать их будет трудно из-за недостатка снарядов.

Царь. Какие потери в 133 пехотном?

Пустовойтенко. Справка имеется. К первому ноября в 133 пехотном числилось 3485 нижних чинов, 72 офицера. По сведениям вчерашнего дня в 133 пехотном значилось 710 нижних чинов, 14 офицеров.

Алексеев. Я полагаю – за текущие сутки 133 пехотный будет уничтожен целиком.

Царь. Превосходно… Где еще у нас бои?

Алексеев. Наиболее оживленным в настоящий момент является румынский фронт. Румыны продолжают отходить в районе Предеал, обнажая наш правый фланг, вследствие чего мы также принуждены отходить в районе Добруджи.

Царь. Гм… Румыны, что же это?

Алексеев. Ваше величество, я всегда был против удлинения нашего фронта румынским фронтом.

Дежурный офицер (читая рапортички). Румынский фронт… В долине реки Альпы 1 и 7 румынские пехотные дивизии продвинулись с боями на 10 километров.

Царь (перебивая). А, вы видите – мои румыны продвигаются. (К Пустовойтенко.) Телеграфируйте в Петроград румынскому посланнику мое поздравление.

Пустовойтенко. Слушаюсь, ваше величество.

Алексеев (усмехаясь). Но в целях выпрямления общей линии фронта 1 и 7 румынские дивизии принуждены покинуть занятые позиции и оттянуться.

Царь. Ага… Что же, они успешно отступили?

Пустовойтенко. Потери 500 человек убитыми и ранеными… взятыми в плен – 18 тысяч человек…

Царь. То есть – обе румынские дивизии попали в плен?

Алексеев. Так точно, ваше величество.

Царь. Ага… Румыны… сдались… Ага… Мои солдаты не сдаются, а умирают… (Пустовойтенко.) В таком случае вы повремените посылать телеграмму румынскому посланнику.

Пустовойтенко. Слушаюсь, ваше величество.

Царь. Еще что на фронтах?

Алексеев. На сегодняшний день – все. (Ставит кий в угол.)

Царь (агентам). Буду рад видеть вас к завтраку. (Подает каждому руку.)

Трое агентов уходят. Царь ходит по комнате.

Нельзя ли как-нибудь этих румын подбодрить? Чтобы они дрались…

Пустовойтенко. Ваше величество, генерал Аршаулов только что оттуда, – рассказывает: румынские офицеры на фронте – все в корсетах, нарумяненные, с дамами… Разумеется, драпают при первом выстреле…

Царь. Крайне неприятно. Я вас больше не задерживаю, генерал.

Пустовойтенко кланяется и уходит.

Алексеев. Румынский фронт был и будет нашим больным местом.

Царь. Я с вами не согласен, Михаил Васильевич. Я верю в румынский фронт. Если мы бросим туда еще два корпуса, мы легко зайдем в тыл, проникнем в Венгрию, и австрийцы, а за ними и немцы, покатятся. Все внимание должно устремить на юг. (Вынимает телеграмму.) В подтверждение – вот что телеграфирует Григорий: «Твердость – стопа божия. Против немцев не наступайте. Держись румынского фронта. Оттуда слава воссияет, господь укрепил оружие. Молюсь горячо» Вас это не убеждает?

Алексеев. Ваше величество, я верю в духовную проницательность Распутина, в пользу его молитв, но он недостаточно осведомлен в военном деле…

Царь. Он молится за нас, это главное, это все. Я вижу, опять мы с вами поспорим… Если господь не укрепит нашего оружия, то вся ваша стратегия бессильна.

Он подходит к окну. За окнами топот ног, унылая солдатская песня, музыка.

Это куда?

Алексеев. Пополнение на Карпаты.

Царь. Очень хорошо… Чудо-богатыри…

Алексеев. Солдат опять приходится отправлять без винтовок.

Царь. Ничего…

Алексеев. Эшелоны одеты по-летнему. Скоро зима, ваше величество…

Царь. Ничего…

Алексеев. Ваше величество, заполняя окопы трупами безоружных солдат, мы не выиграем войны.

Царь. Для чего вы мне все это говорите, Михаил Васильевич? Вы хотите расстроить меня или в чем-то хотите убедить? (Наливает вино, пьет.)

Алексеев. Мои годы и преданность моему государю дают мне высшую награду – говорить правду вашему величеству…

Царь (подозрительно). Какую правду?..

Алексеев. Ваше величество, хозяйство страны в крайнем беспорядке. В Сибири сотни тысяч пудов мяса гниют на станциях, сливочным маслом мажут колеса. Петроград начинает умирать от голода. Транспорт разрушен…

Царь. Знаю, Михаил Васильевич, слышал, скучно. Алексеев. Председатель Совета министров Трепов будет сегодня делать подробный доклад вашему величеству о внутреннем положении страны. Я же скажу только как солдат: если мы погибнем – нас погубит тыл…

Царь. Протопопову даны соответствующие указания.

Алексеев. Я хочу обратить ваше чрезвычайное внимание на состояние тыла. Страна на краю гибели.

Царь. Кто это сказал?.. Я бы не хотел слышать от вас таких заявлений, Михаил Васильевич.

Алексеев. Существующий порядок, которого я верный слуга, расшатан. Энтузиазм к войне – среди дворянства, среди крупных промышленников – колеблется… Война разорительна. Крестьянам война до смерти надоела… Деньги падают…

Царь. Неправда… Мои крестьяне будут воевать до победного конца.

Алексеев. Ваше величество, страна не надежна. Ваша единственная опора в действующей армии. Но в армии также сильное брожение.

Царь (страшно). Брожение… Какое брожение?. Откуда брожение?..

Алексеев. У нас два миллиона дезертиров. Безответственные элементы поднимают голову. Несмотря на принятые меры, солдаты в окопах шепчутся о Распутине.

Царь. Я не желаю вас больше слушать! (Пьет.)

Алексеев. Имя императрицы связывают с именем грязного мужика… Нас отделяет один шаг от кровавой революции…

Царь. От революции…

Пауза.

В таком случае немедленно послать войска… Немедленно… решительно… беспощадно…

Алексеев. Ваше величество, успокойтесь… Я только предупреждаю… Пока еще преждевременно.

Царь. Преждевременно…

Пауза.

Я вас больше не задерживаю. (Сует ему руку.)

Алексеев уходит.

Дерзкий старик. (Звонит.)

Входит дежурный офицер.

Попросите председателя Совета министров, Александра Федоровича Трепова…

Дежурный офицер. Слушаюсь, ваше величество. (Уходит.)

Царь (у окна, за которым, опять слышна песня проходящего эшелона). Невоспитанный, глупый старик.

Входит Т р е п о в. Кланяется.

Царь (подавая ему руку). Александр Федорович, теперь я готов вас выслушать. Я хочу только предостеречь наперед, известно ли вам, что нас отделяет один шаг от кровавой революции?

Трепов (перепуганно). Как, ваше величество, – один шаг?..

Царь. Страна на краю гибели. В Сибири сливочным маслом мажут колеса. Транспорт разрушен. Безответственные элементы поднимают голову. Это – факты.

Трепов. Вы правы, ваше величество, но не в такой еще степени…

Царь. Нужно принять меры. Милитаризировать заводы… Бунтующих рабочих – в окопы… Агитаторов судить по законам военного времени… Я сместил Штюрмера и предложил вам пост главы министерства затем, что уверен в вашей решительности. Я слушаю вас… (Садится в кресло.)

Трепов. Я буду говорить по четырем пунктам. Первое: о невозможности роспуска в январе Государственной думы. Второе: о необходимой отставке управляющего министерством внутренних дел Протопопова. Третье: о полном невмешательстве глубоко почитаемого мною Григория Ефимовича во внутреннюю политику и в особенности в военные дела. И четвертое: об экстренной необходимости дать дальнейший ход делам Сухомлинова, Манасевича-Мануйлова и в особенности Дмитрия Рубинштейна.

Царь делает отрицательные жесты.

Я знаю, ваше величество, вас беспокоят просьбами об их освобождении из тюрьмы. Но об освобождении не может быть и речи.

Царь. Вы привезли ваше личное мнение, Александр Федорович?

Трепов. Я повергаю к стопам вашего величества доклад, изложенный в совершенно объективных красках. Мое мнение – есть ваше мнение, ваше величество. Я исходил из тех немногих слов, которые были брошены вами на моем прошлом докладе.

Царь. Все это крайне огорчительно. В конце концов, конечно, я с вами согласен в общих чертах… Читайте, Александр Федорович… (Скучливо усаживается в кресло, закуривает.)

Трепов вынимает из портфеля доклад.

Трепов. Состояние железнодорожного транспорта за ноябрь месяц…

За окном раздается одной могучей глоткой припев песни проходящего эшелона. В песне звучит что-то настолько тревожное и странное, что царь поворачивает голову к окну. Трепов прерывает чтение и также глядит в окно.

Занавес