Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том 9"

Картина девятая

Площадка перед зданием революционного трибунала. Третий день процесса. Обеденный перерыв, сквозь окна видно, как сторожа убирают зал суда.

Симон (появляется на площадке. В окно – сторожу). Алло! Пашен.

Сторож (выглядывая в окно). Что тебе?

Симон. Я недурно пообедал здесь, за углом в кофейной.

Сторож. Ну, и вари себе на здоровье, если ты сытно пообедал.

Симон. Не в том дело, Пашен. Пропусти-ка меня, старина, в трибунал. Я хочу заранее занять местечко поближе.

Сторож. А ведь дела-то плохи. Судьи совсем струсили, Дантон делает с ними что хочет.

Симон. Дантон рычит так, что его слышно на другом берегу Сены. Весь народ за Дантона. Коммуна также за Дантона. Вот дела какие.

Сторож. Получается так, что не Дантона судят, а Дантон судит революционный трибунал.

Симон. Скажу тебе по совести, Пашен, я сам ничего больше не понимаю: за кого мне стоять, за Дантона или за Робеспьера? Дантон друг народа, и Робеспьер друг народа. И тот и другой мне очень нравятся. Но почему-то все же одному из них нужно отрубить голову. Пойми меня, Пашен, – я выпил перед обедом целых три аперитива и впал в страшную меланхолию, я не могу решить, кому из них нужно отрубить голову. Мой патриотизм сбит с толку.

Сторож. Ну, иди, я тебя пропущу.

Симон уходит в подъезд, и затем видно через окно, как он проходит на места для публики. На площадке появляются Колло и Фукье.

Колло. Победа Дантона будет поражением революции. Дантон – это остановка. Это революция, ушедшая в пищеварение. Его необходимо убрать с дороги какой бы то ни было ценой, хотя бы ударом кинжала.

Фукье (нюхает табак). Обвиняемые требуют вызова в суд депутатов Конвента и членов Комитета общественного спасения.

Колло. Но тогда мы погибли, этого нельзя допускать!

Фукье. Это их право. Закон бессилен отказать.

Колло. Привлеки еще свидетелей обвинения.

Фукье. Свидетели все уже допрошены.

Колло. Найди новых. Заплати им денег. Мы рискуем сейчас своей головой. Плати им по тысяче франков за каждое слово.

Фукье. Дантон все время обращается к народу.

Возбуждение в зале и суде не поддается описанию. Судьи сидят, повесив носы, как мокрые вороны. Дантон, Камилл и Лакруа так ругаются, что женщины визжат от наслаждения.

(Протягивает табакерку.) Прошу. Большой ошибкой было начинать этот процесс.

Колло. Я говорил Робеспьеру, что нужно обождать. В народе еще бродят дрожжи анархии. В Париже еще не притупился вкус к переворотам и мятежам. Идея железной государственной власти еще не опирается на народные массы.

Фукье. Что же ответил тебе на это Робеспьер?

Колло. Робеспьер, как всегда в таких случаях, застегнул наглухо сюртук, и нос у него стал белый, как кость.

Фукье. Может быть, он и прав.

Входит Сен-Жюст.

Сен-Жюст. Я тебя искал, Фукье: только что получен донос из Люксембурга. В тюрьме раскрыт заговор. Жены Дантона и Демулена организовали раздачу денег народу. Сторожа подкуплены. Готовится разгром тюрем, говорят, что здание Конвента будет взорвано.

Колло. Мы спасены!

Фукье. Есть свидетели?

Сен-Жюст. Арестованы восемнадцать человек. Пока молчи обо всем. Я иду в Конвент и заставлю его спешно издать декрет, – чтобы процесс продолжался при закрытых дверях.

Фукье (захлопывая табакерку). Да, это смертный приговор.

Занавес

Картина десятая

Там же через час. У решетки толпится народ. Сквозь окна видны в зале трибунала судьи, обвиняемые, часть публики.

Дантон (видный во весь рост в окне). Вы должны знать правду. Франции грозит диктатура. Шайка честолюбцев и негодяев стремится набросить железную узду на республику. Смертельная опасность грозит всем вольностям, правам человека и завоеваниям революции. Я обвиняю Робеспьера, Сен-Жюста, Кутона и Колло д'Эрбуа в стремлении к диктатуре. Я обвиняю их в государственной измене. Они хотят утопить республику в крови, разогнать Конвент и учредить Директорию.[41]41
  …разогнать Конвент и учредить Директорию. – Дантон обвиняет сторонников Робеспьера в том, что в дальнейшем действительно совершит контрреволюция после переворота 27 июля 1794 года, положившего начало термидорианскому Конвенту, который перешел к режиму Директории (4 ноября 1795 – 10 ноября 1799), то есть к правительству, состоявшему из пяти членов (директоров), выражавших интересы крупной буржуазии.


[Закрыть] Народ, ты требуешь хлеба, а тебе бросают головы твоих трибунов. Ты томишься жаждой, а тебя заставляют лизать кровь на ступеньках гильотины.

Голоса в толпе:

– Долой диктаторов!

– Долой, долой, долой диктаторов!

– Да здравствует Дантон!

Отдельный голос. Он правильно говорит. Вместо вина нам дают пить кровь. Нем бросают отрубленные головы вместо хлеба.

Женские голоса. Хлеба, хлеба, хлеба!

Отдельные голоса. Граждане, идем разнесем трибунал! Граждане, пароль: Дантон и хлеба!

Голоса:

– Дантон и хлеба!

– Дантон и хлеба!

– Дантон и хлеба!

Толпа напирает, несколько солдат с ружьями стараются ее оттеснить.

Дантон (кричит судьям). Мерзавцы! Вы слышите, что кричит народ! Держите крепче свои головы.

Камилл (кричит судьям). Мы требуем отдельной комиссии.

Герман (звоня в колокольчик, схватившись за растрепанный парик). Я призываю вас к порядку. Имейте уважение к суду.

Лакруа. Это не суд, а шайка подкупленных мошенников. Замолчи, негодяй.

Камилл. Герман, поправь парик, он упадет в чернильницу.

Геро. Гражданин председатель, именем Фемиды, перестаньте звонить, у меня лопнут уши.

Дантон. Приказываю тебе прервать эту гнусную комедию.

Камилл. Мы требуем прервать заседание до созыва комиссии.

Лакруа. Прервать заседание! К черту!

Шум, судьи растерянны, обвиняемые встают. Толпа ломится к окошкам.

Дантон. Народ, тебя пытаются обмануть… Мы раскрыли чудовищный заговор.

Голоса:

– Освободить Дантона!

– Долой предателей. Бей окна!

В это время сквозь толпу трибунала протискивается К о л л о.

Колло. Дорогу, дорогу, дорогу. Декрет Конвента, декрет Конвента! (Входит в зал суда.)

Голоса в толпе:

– Это Колло д'Эрбуа!

– Кровопийца!

– Он сказал – декрет Конвента.

– Опять какая-нибудь подлость.

– Новый заговор против народа.

– Одна шайка. Хулиганы! Кровопийцы!

– А мы без хлеба сидим.

– Хлеба, хлеба, хлеба!

– Освободить Дантона!

Фукье (которому Колло передал бумагу). Декрет Конвента.

Мгновенная тишина.

Конвент постановил. Вследствие того, что в Люксембургской тюрьме обнаружен мятеж среди заключенных, вследствие того, что гражданки Люси Демулен и Луиза Дантон раздавали народу ассигнации в целях поднять восстание против правительства, вследствие того, что генерал Диллон, подкупив сторожей, сделал попытку бежать из тюрьмы и стать во главе мятежников, вследствие того, что обвиняемые по настоящему процессу принимали участие в этих преступных замыслах и неоднократно оскорбляли суд, – революционному трибуналу предписывается продолжать судоговорение без перерыва и вменяется в право лишать слова обвиняемого, буде обвиняемый не обнаружит должного уважения перед лицом закона.

Дантон. Я протестую. Мне зажимают рот, чтобы ловчее перерезать глотку. Это не суд, это убийство!

Камилл (судьям). Мерзавцы, мясники.

Герман. Я вас лишаю слова.

Камилл. Так подавись моим словом. (Швыряет скомканную рукопись в лицо Герману.)

Герман. Я объявляю высшую меру пресечения: прошу публику очистить зал.

Голоса в зале трибунала:

– Позор!

– Протестуем!

– Не уйдем!

– Требуем отмены декрета!

– Позор, позор, позор!

Солдаты очищают места для публики.

Голоса перед трибуналом:

– Граждане, что же это такое?

– Какой это суд, это убийство!

– Убейте нас, стреляйте в нас!

– Все равно подыхать!

– Освободить Дантона!

Дантон (бросается к окну, протягивает руки к толпе). Граждане, братья, защитите, нас убивают!

Взрыв голосов.

Герман. Закрыть окна, спустить занавеси.

Служитель оттаскивает Дантона, закрывает окна, спускает занавеси.

В толпе смятение, драка. Отчаянные крики. Из двери наружу валит народ, бывший в зале.

Гражданин в красном колпаке (поднявшись на фонарь). Граждане, слушайте, граждане, тише! Вы хотите знать, почему в Париже нет хлеба?

Голоса:

– О чем он говорит?

– Говорит, почему в Париже нет хлеба.

– Тише, он говорит о хлебе.

Гражданин в красном колпаке. Я спрашиваю, почему вы помираете с голоду? А только потому, что этот изменник Дантон тайно продавал хлеб англичанам.

Голоса. Врешь, Дантон не станет продавать хлеба англичанам.

Гражданин в черной шапочке (забравшись на другой фонарь). Граждане, у меня есть достоверные данные, что Дантон предатель.

Гражданин в красном колпаке. Граждане, вас едят вши. На вас, как на покойниках, истлела одежда. А вы знаете, как живет Дантон?

Гражданин в черной шапочке. Дантон купил в Севре дворец. Дантон носит шелковое белье.

Гражданин в красном колпаке. Дантон Жрет фазанов и купается в бургундском. Дантон кормит охотничьих собак белым хлебом.

Голоса. О, о, о!

Гражданин в черной шапочке. Дантон был раньше так же беден, как мы все. Дантон поехал в Бельгию и получил от герцога Орлеанского пять миллионов франков золотом.

Голоса. О, о, о!

Гражданин в красном колпаке. Правительство передало Дантону, как министру юстиции, на хранение бриллианты проклятой австриячки. Я спрашиваю: где эти сокровища?

Гражданин в черной шапочке. Бриллианты австриячки вывезены в Испанию, золото продано англичанам. Дантон богат. Дантон по шею в золоте.

Голоса. О, о, о!

Гражданин в красном колпаке. А вы знаете, граждане, как живет Робеспьер, истинный друг народа? За пять лет он не сшил себе нового сюртука. У него две рубашки – все в заплатах. Я сам видел, как одна гражданка подарила ему носовой платок. Робеспьер с негодованием швырнул носовой платок в лицо глупой женщине. Он сказал: «Я не желаю предаваться излишествам, покуда у французского народа нет хлеба, чтобы утолить голод». И такого человека Дантон хотел очернить и бросить под нож гильотины.

Гражданин в черной шапочке. Да здравствует Робеспьер! Голоса:

– Да здравствует Робеспьер!

– Да здравствует Неподкупный!

– Да здравствует друг народа!

Гражданин в красном колпаке. Смерть Дантону!

Голоса:

– Долой Дантона!

– Смерть, смерть Дантону!

Занавес

Картина одиннадцатая

Тюрьма, сводчатое помещение. В глубине окно. На койках лежат Дантон, Камилл, Лакруа, Филиппо и Геро. Посредине – стол с остатками еды. Входит сторож с фонарем.

Сторож. Иные перед смертью много едят и пьют, а иные ничего не едят и не пьют, а иные едят и пьют без всякого удовольствия, вспомнят, что наутро голова будет валяться в корзине, – и их тошнит, и в желудке останавливается пищеварение. (Смотрит в бутылки, в тарелки.) Эти все съели, все вино выпили. Нет, ведь, чертовы дети, сторожу оставить. Не все ли равно: натощак тебе голову отрубят, или ты набил живот свининой. (Освещает фонарем койки, считает пальцем.) Раз, два, три, четыре, пять.

Геро (поднимает голову). Кто это?

Сторож. Может быть, еще спрятали где-нибудь бутылку-то?

Геро. Это ты, Диоген. Ищи, голубчик, ищи.

Сторож. А куда спрятали-то?

Геро. Далеко спрятано и глубоко, а завтра запрячут навсегда.

Сторож. Ты про что это говоришь?

Геро. Про человека, Диоген, про человека.

Сторож. Глотка собачья, а я говорю про бутылку.

Геро. Мы выпили все вино до последней капли и уходим с пиршества с такой легкой головой, будто ее и нет на плечах.

Сторож. Ну, ладно, спите, чертовы дети.

Вдалеке звонят часы.

Три часа, скоро за вами придут. (Уходит, замкнув за собою дверь.)

Лакруа. Я весь съеден.

Геро. Ты не спал?

Лакруа. Здесь необыкновенное количество насекомых. Невыносимо!

Геро. С завтрашнего дня нас будут кушать насекомые другой породы.

Лакруа. Черви? Да.

В окне показывается луна, тюрьма озаряется ее светом.

Геро. Мы взошли на палубу таинственного корабля. Паруса уже распущены. Мы полетим по этим голубым волнам. Родная земля задернется туманом и уйдет навсегда. Это неизбежно и очень грустно, но что ж поделаешь. Мы все лишь на короткое время посещаем нашу прекрасную планету.

Лакруа. Я боюсь не смерти, но боли. Говорят, эта сотая секунды, когда нож гильотины перерезывает шею, – исступленно мучительна и долга, как вечность. Какое было бы счастье – достать яду.

Филиппо. Молчите, я хочу спать.

Геро. Когда я был маленьким, я часто видел сон: плыву в фантастическом корабле по лунному свету.

Филиппо. Если бы можно было избавиться от насекомых!

Лакруа. Это ужасно!

Филиппо. Республика – это просто мясная лавка! Нас устраняют, – превосходно! Но кто останется? Народ без вождей, страна без головы, – одно брюхо. Ради бога, хотя бы намек на здравый смысл в нашей казни. Мучительна бесцельность. Разве только одно, что Робеспьер протянет еще лишних два-три месяца, но и он попадет под нож. Весь цвет страны, весь гений народа срезан. Торжествуйте, лавочники!.. Торжествуйте, мещане!..

Лакруа. Замолчи, не все ли тебе равно теперь, – поздно, поздно.

Геро. Одно хорошо. Там мы будем молчать. Это меня примиряет со смертью. Тихо и прилично. Лакруа, не тащи с меня одеяло. Откуда-то страшно дует. Я бы не хотел, чтобы к утру распух нос. Камилл слезает с койки и идет к окну и на подоконнике пишет письмо.

Филиппо. Пять лет мы летим по стеклянной плоскости в бездну. Ни секунды остановки. Какое ничтожество, какое возомнившее о себе ничтожество человек!

Лакруа. Приближаются палачи, бросаются на тебя, как на зверя… «Правосудие совершено!» Это ужасно.

Дантон. Они посмеют отрубить мне голову! Невероятно! (Встает с койки и ходит из угла в угол.) Лакруа, ты можешь понять это во всю силу разума?

Лакруа. Мне тошно. Я слишком много съел, пища стоит комом в желудке.

Геро. Жонглеры, цирковые акробаты, жокеи никогда не едят много перед выступлением. Плотный желудок тянет к земле и мешает делать чистые сальто-мортале.

Филиппо. Сальто-мортале! Сначала нужно научиться ходить по земле, а Франция сразу начала прыжки смерти.

Дантон. Я перестану быть! Завтра во Франции не будет Дантона! Но ведь никто из них не понимает, как нужно управлять страной. Какое ликование подымется в Англии: французы сошли с ума! (Берется за дверную решетку и потрясает ее.) Французы сошли с ума! Эй, французы! Революция сошла с ума!

Голос из соседней камеры. Не мешайте мне спать.

Геро (вскакивает с койки). Дантон, подожди. Кто там говорит за стеной? Что?

Голос за стеной. Не мешайте мне спать.

Геро. Это он! Это голос Андре Шенье![42]42
  Андре Шенье (1762–1794) – поэт и публицист; печатал антиякобинские статьи; был казнен за два дня до крушения якобинской диктатуры.


[Закрыть]

Филиппо. Быть этого не может! Андре Шенье брошен в тюрьму?

Дантон. Робеспьер давно уже внес его в проскрипционный список. Его арестовали на прошлой неделе, ночью, около отеля Буленвилье. Они арестовали бы Вольтера и Руссо. Казнить обыкновенных людей – старо и скучно. Вали их в известковую яму хоть десятками, а вот поднять над эшафотом голову национального гения, – о, такую роскошь может позволить себе не каждый народ. Завтра, завтра – веселый день для парижан. Подумайте, какой обмен впечатлениями за рюмкой аперитива. А вы видели, как Дантон всходил на эшафот? Великолепная фигура! Как он откинул гриву и оглядел площадь, брезгливо поморщился и лег, и – хрясть! отскочил мячик от плеч.

Геро. В особенности будут довольны женщины. Завтра ночью они увидят тебя во сне. Завтра ночью сто тысяч молоденьких парижанок изменят мужьям с твоею тенью. В одну ночь сто тысяч любовниц, – недурно, Дантон! (Щелкает пальцами.)

Лакруа. Тише… Стойте…

Бьют часы.

Филиппо. Половина четвертого.

Дантон. Я выхожу из тележки на эшафот. Впереди два столба, между ними доска с круглой дырой, в эту дыру я должен просунуть голову. Тридцать пять лет я жил, любил, наслаждался, потрясал мир. Я поднялся выше всех – только для того, чтобы последним усилием просунуть голову в эту дыру, не шире моей шеи. Ворота из жизни в небытие! Стоило устраивать революцию. Стоило создавать человека, стоило создавать эту дурацкую землю!

Геро. Я высчитал. Из моего тела получится все же горсточка чернозема, на ней вырастет артишок.

Камилл (у окна). Люсиль, Люсиль, дорогая моя Люсиль. (Склоняется головой на лист письма и плачет.)

Геро. Ну, дело дошло до слез. (Вытаскивает из-под подушки книгу, раскрывает ее и углубляется в чтение.)

Дантон (тихо). Мерзавцы, мерзавцы!

Лакруа. Если бы знать, что там, за смертью?

Филиппо. Дурной сон, бред, сумасшествие!

Дантон. Что там, за смертью? Плевать. Во всяком случае, я хорошо воспользовался жизнью. Наделал много шуму на земле, выпил много вина. Да, может быть, это мудро, что я ухожу вовремя. (Подходит к Камиллу.) Не нужно плакать. Ты пишешь Люси? А я в эти дни ни разу не вспомнил о моей жене. Бедняжка, она беременна. Не плачь, прочти мне.

Камилл (читает). «Благодетельный сон сократил мои мучения. Небо сжалилось надо мной. Я видел тебя во сне, Люси. Я целовал твои руки, твои губы, твое заплаканное лицо. Я проснулся со стоном, и вот снова в тюрьме. В окошко светит холодная луна. Боже, какой там холод! Какой холод! Люсиль, Люсиль, где ты?» (Зарыдал.)

Дантон. Ну, ну.

Камилл. «Умоляю тебя, – если ты увидишь завтра, как меня повезут, молчи, не разорви мне сердце, не кричи, стисни зубы. Ты должна жить ради нашего ребенка. Говори ему обо мне. Говори, что я хотел великого счастья. Я хотел такой республики, которую обожал бы весь мир. Я умираю, Люси. Я верю, что есть бог. За мою любовь, за мои страдания господь простит меня. Я верю, там я увижусь с тобою, Люси. Прощай, моя жизнь, моя радость, мое божество. Прощай, Люсиль, моя Люсиль, моя дорогая Люсиль. Я чувствую, как убегает берег жизни, но мои связанные руки еще обнимают тебя, и моя отделенная от туловища голова не отводит от тебя потухших глаз, Люси».

Дантон. У нас не осталось вина?

Сильный стук в дверь.

Лакруа. Кто там? Палач?

Дантон. Пришли за нами, простимся. Прощай, Камилл, будь мужественен.

Геро (захлопывая книгу). Пора в путь.

Дверь раскрывается, входит тюремщик с фонарем, солдаты и палач.

Занавес

Картина двенадцатая

Дождливое утро. Часть площади. Кучки любопытствующих. У стены стоит Люси, закрыв голову черной шалью. У ног ее – Луиза, – спрятав голову ей в колени. В глубине – эшафот гильотины. Появляется Симон.

Симон. Везут, везут.

В толпе волнение, сдержанный гул голосов. Луиза стремительно поднимается, озирается. Люси снова прижимает ее голову к груди. Слышен приближающийся грохот колес. Вбегают Жанна и Розалия. Где-то запели карманьолу и сейчас же оборвали.

Граждане, правосудие совершается. Враги революции сложат головы. Запомните эту минуту. Глаза всего света в эту минуту устремлены туда. (Указывает на эшафот.) Вон на те два столба с блестящим лезвием. Вы знаете, что означают эти два столба и лезвие. Это суровый ангел истории, это мститель времен, гений человечества. Эта машина вышла из небытия, чтобы, как огненный ангел, вести французский народ к бессмертной славе. Ее вид прост и страшен: два столба и лезвие. Вглядитесь, вглядитесь в нее хорошенько. Она прекрасна. От нее идут ослепительные лучи. Вы ослепнете, если будете долго глядеть на нее. С ее помоста струятся молоко и мед. Ее подножие из печеного хлеба. Она стоит на золоте, на грудах золота. Она сияет, как солнце.

Грохот колес приближается.

Жанна. Везут, везут!

Розалия. Я боюсь, уйдем.

Жанна. Молчи. Смотри – вот они.

Появляется тележка с осужденными. У всех – связаны руки за спиной. Тележка сквозь молча раздвинувшийся народ подъезжает к эшафоту. Вокруг него становятся солдаты со штыками. Люси молча протягивает руки к тележке.

Прощай, Дантон!

Розалия громко плачет. Дантон первый выходит из тележки на эшафот, отталкивает палача.

Дантон. Французы, я оставляю вам мою славу. А ты, палач, хорошенько покажи мою голову народу, она стоит этого.

Громко затрещали барабаны. Шум голосов. Осужденные выходят из тележки на эшафот. Камилл протягивает руки, ища в толпе Люси. Глухой удар ножа. Трещат барабаны.

КОНЕЦ

Заговор императрицы
Пьеса в пяти действиях, десяти картинах с прологом
(Сценарий совместно с П. Е. Щеголевым)

Действующие лица

Председатель Чрезвычайной следственной комиссии.

Вырубова Анна Александровна.

Лакей Вырубовой.

Князь Андроников, авантюрист.

Феликс князь Юсупов, паж.

Барышня.

Протопопов.

Сестра милосердия.

Адъютант, поручик С.

Царь Николай Второй.

Царица Александра Федоровна.

Распутин Григорий Ефимович.

Копейкин } сыщики.

Скворцов

Дуня, кухарка Распутина.

Швейцариха.

Монах.

Симанович, биржевой делец.

Добровольский.

Штюрмер, председатель Совета министров.

Генерал Алексеев.

Дежурный офицер.

Генерал Пустовойтенко.

Трепов, председатель Совета министров.

Великий князь Дмитрий Павлович.

Пуришкевич.

Рубинштейн, известный биржевой воротила.

Лазаверт, доктор.

Лакей Александры Федоровны.

Хибалов, комендант Петрограда.

Комендант тюрьмы. Военные агенты. Цыганки и цыгане. Рабочие.

Пролог

Маленькая комната в Трубецком бастионе, 6 мая 1917 года. У стола – председатель и члены Чрезвычайной следственной комиссии.

Председатель. Сейчас мы прикоснемся к тому главному и тайному центру, где в последние месяцы императорского режима делалась внутренняя политика. Этот центр – кучка изуверов и авантюристов, – я говорю о Вырубовой, Распутине, министре внутренних дел Протопопове, министре юстиции Добровольском, аферисте князе Андроникове, журналисте-охраннике Манасевиче-Мануйлове, банкире Дмитрии Рубинштейне, ювелире Симановиче и так далее, – эта пестрая компания возглавлялась императрицей Александрой Федоровной. Система царской власти позволила им взять вожжи управления империей. Они сажали на посты нужных им министров. Они перетасовали Государственный совет. Они подготовляли уничтожение Государственной думы путем периодического ее разгона. Они деятельно вмешивались в дела ставки верховного главнокомандующего. Они сносились с агентами германской контрразведки. Они выписывали колдунов и хиромантов. Страна истекала кровью. Революция уже повисла над Петроградом, – они же занимались гаданиями и сверхъестественными чудесами, – в распаленном чаду половой психопатии, изуверства, шарлатанства и уголовщины подготовляли то, что нам еще не вполне известно. Мы знаем лишь отдельные куски этой мрачной картины. Сегодняшний допрос должен соединить их в одно целое. Сейчас мы допросим одно из главных действующих лиц этого тайного центра, распоряжавшегося жизнью и смертью ставосьмидесяти-миллионного русского народа… Введите ее!

Комендант вводит Вырубову. Это полная, с круглым лицом, светлая шатенка. Простоватое выражение. Одета в голубое платье.

Председатель. Вас зовут Анна Александровна Вырубова?

Вырубова. Да.

Председатель. Садитесь. Вы – перед лицом Чрезвычайной следственной комиссии, которая учреждена для расследования противозаконных действий высших должностных лиц старого режима. Вы обязаны честно и откровенно ответить на все поставленные вам вопросы. Сколько вам лет?

Вырубова. Тридцать два.

Председатель. Вы сделались фрейлиной большого двора десять лет тому назад?

Вырубова. Я вышла замуж в тысяча девятьсот седьмом году, значит, – сколько же это будет?

Председатель. Когда вы сделались фрейлиной, вы сразу вступили в близкие отношения с царской семьей?

Вырубова. Что вы, милый!..

Председатель. Вы не станете отрицать, – в последние годы вы были в тесной дружбе с царской семьей, в особенности с императрицей.

Вырубова. Конечно, встречались.

Председатель. Как часто?

Вырубова. Ну, они меня звали. Бывали у меня. Вы думаете – жизнь при дворе легка? Совсем не легка. Правдивому человеку трудно жить при дворе. Я была проста, так что эти десять лет ничего кроме горя, при дворе не видала.

Председатель. На какой почве произошло ваше сближение с императрицей?

Вырубова. Мы вместе брали уроки пения. У нее был низкий голос, у меня высокий, так что это подошло. Затем брали уроки рисования. Шили, читали. (Смеется.) Разговаривали.

Председатель. Когда и при каких обстоятельствах в эту вашу жизнь вошел Распутин?

Вырубова. Я увидела его у великого князя Николая Николаевича.

Председатель. У бывшего верховного главнокомандующего?

Вырубова. Да, да… Епископ Феофан привел к ним интересного странника, который ясновидящий. Все были поражены.

Председатель. Чем именно все были поражены?

Вырубова. Очень просто. У великого князя заболела собака. Он приказал ветеринару, чтобы она выздоровела. Собака была безнадежна. Ветеринар в отчаянии обратился к этому страннику. Тогда странник заговорил собаку, и она выздоровела. Все тогда говорили, что это – чудо.

Председатель. Этот странник и был Распутин?

Вырубова. Распутин.

Председатель. С этого чуда, исцеления собаки, и начинается влияние Распутина на царскую семью?

Вырубова. Там многое еще было. Например, когда наследник бывал болен, – государь и государыня посылали за Распутиным, просили его помолиться. Наследник так часто бывал болен.

Председатель. Не говорил Распутин, что его жизнь как-то особенно связана с жизнью царской семьи?

Вырубова. Он видел пророческий сон и постоянно говорил: «Помните, покуда я жив, папашке с мамашкой нечего бояться».

Председатель. Кто это – папашка?

Вырубова. Так он называл государя – отца земли русской.

Председатель. А мамашка?

Вырубова. Императрица.

Председатель. Бывшие царь и царица верили в это пророчество?

Вырубова. Они считали Распутина божьим человеком, посланным им богом, верили, что его устами говорит бог.

Председатель. Вы никогда не слышали, что Распутин – хлыст?

Вырубова. Что вы! Мне он никогда не говорил ничего подобного. Мне он много рассказывал про свои путешествия, – массу. В Иерусалиме, еще не знаю где, – по всей России он ходил в веригах, пешком. Он же странник.

Председатель. Однако он в Петербурге ходил в шелковых рубашках и вериг не носил.

Вырубова. Да, ему всё дамы шили. Хотя, мне кажется, он носил что-то такое.

Председатель. Почему вам это кажется?..

Вырубова. Он говорил, что у него все тело болит…

Председатель. Может быть, у него болело от – кутежей. Вы знали про его кутежи с цыганами, про пьянство, разврат?

Вырубова. Это неправда. У него было призвание снимать с людей страсти. Вот и в Тобольске, когда он семерых фрейлин заставил себя в бане мыть. Об этом так много писали в газетах. Ужасно неприятно.

Председатель. Нас интересуют ваши отношения к Распутину. Как часто вы с ним встречались?

Вырубова. У меня никаких отношений с ним не было. Во-первых, вы же знаете, ведь никакая женщина не согласилась бы любить его, ведь он старый человек. Сколько же ему было? Лет пятьдесят, я думаю.

Председатель (показывает тетрадь). Это ваша тетрадочка, вы писали?

Вырубова. Это, вероятно, что-то старое. Председатель. А новее у вас ничего нет? Вырубова. Нет.

Председатель. Здесь записаны телеграммы. Телеграмма Распутина: «Не забудь владыке за гулянку по Костроме, пусть носит. Духом радостно молюсь и целую тебя». Что это значит: «Не забудь владыке за гулянку по Костроме, пусть носит»?

Вырубова. Ах, это про епископа Варнаву.

Председатель. Очевидно, Распутин ему за хорошее угощение в Костроме просит пожаловать наперсный крест и обращается к вам, чтобы вы помогли Варнава получил крест?

Вырубова. Получил.

Председатель. «Духом радостно молюсь и целую тебя». Разве вы позволяли Распутину целовать себя?

Вырубова. У него был такой обычай. Он всех целовал три раза, христосовался.

Председатель. А вы не замечали в этом страннике никаких особенностей, – может быть, он целовал вас не три раза, а много больше?

Вырубова. Что вы, он был такой неаппетитный.

Председатель. Телеграмма от Распутина: «Старикашку пусть бог судит, – никуда не годится, убрать бы». Кто это – «старикашка»?

Вырубова. Штюрмер, председатель Совета министров.

Председатель. Распутин требует его смещения. Оказывается, этот странник занимался немного и политикой.

Вырубова. Говорили что-то. Со мной он никогда не занимался политикой.

Председатель. А вы сами политикой никогда не занимались?

Вырубова. Я?

Председатель. Вы никогда не проводили высочайших докладов?

Пауза. Вы никогда не устраивали министров?

Пауза.

Вы никогда не сводили императрицу с министрами?

Вырубова. Я даю честное слово, что не делала ничего подобного.

Председатель. Вы лучше честного слова не давайте.

Пауза.

Еще телеграмма от Распутина, от 2 ноября 1916 года. Из Петрограда. Срочно. Вырубовой. Поезд ее величества. Ставка главнокомандующего. «Калинин пускай пробудет только сутки. Не задерживайте его никак дольше». Кто это «Калинин»?

Вырубова. Кого-то Распутин так называл. Кто-то из этих господ. Кажется – Протопопов.

Председатель. Почему вам об этом телеграфирует Распутин?

Вырубова. Соскучился, должно быть, без него. Распутин очень любил Протопопова.

Председатель. Вам известно, что Распутин через ваше посредство провел Протопопова в министры?

Вырубова. Это, кажется, не через меня. Когда Протопопов приехал из-за границы, им очень увлекались при дворе государыни. Потом он поехал в ставку, и там государь его назначил.

Председатель. А вам известно, что эта телеграмма от второго ноября послана в то время, когда Государственная дума была в острой борьбе с Протопоповым и требовала его смещения? Распутин в этих телеграммах на ваше имя настаивал на том, чтобы вы и Александра Федоровна поддержали Протопопова в ставке.

Вырубова. Ужас что такое! Я же вам и говорю – ко мне все лезли со всякими просьбами.

Председатель. Вы знаете дело Манасевича-Мануйлова, который совершил преступление?

Вырубова. Отчаянный человек, гадкий человек. Председатель. Но вы принимали участие в том, чтобы Манасевича-Мануйлова не судили.

Вырубова. Меня так просила какая-то дама. Валялась в ногах. Она подала какое-то прошение. Я передала, больше ничего.

Председатель. Манасевича-Мануйлова судили и осудили, но, после того как вы передали прошение, министр юстиции получил шифрованную телеграмму от императора, и Манасевич-Мануйлов был выпущен на свободу.

Вырубова. Разве? Очень странно. Председатель. Перед назначением Штюрмера министром внутренних дел вы не звонили Распутину по телефону, спрашивая у него, кого назначить министром внутренних дел?

Вырубова. Никогда в жизни. Зачем? Они сами без меня могли назначить.

Председатель. Однако у нас имеются сведения из охранного отделения, что вы звонили.

Вырубова. У Распутина всегда на лестнице сыщики дежурили из охранного. В дом лезли. Он с ними даже чай пил. Они и кошек у него отравили. И писали они всякие глупости в охранное.

Председатель. А Добровольского не вы устроили министром юстиции?

Вырубова. Я его даже и не знала… Тоже – ужасный, препротивный…

Председатель. У вас в маленьком домике было свидание Добровольского с императрицей. Через три дня Добровольский был назначен министром.

Вырубова. Это князь Андроников подстроил, такой препротивный, он ко всем министрам лез, и ко мне лез, всякие конфекты посылал, врал…

Председатель. Теперь позвольте поставить вопрос прямо. Между Распутиным и Александрой Федоровной вы служили передаточным звеном. По рассуждению Распутина, имевшего неограниченное влияние на императрицу, назначались министры, убирались непригодные, подбирался определенный состав высших должностных лиц. Для чего все это делалось, какая была цель?

Вырубова. Какая цель?

Председатель. Из предыдущих допросов нам известно, что в последнее время Распутин упирал на то, что. «царь негож», «папашка ничего не понимает». Нет ли связи с переменами в министерствах и мыслью, что Александра Федоровна должна быть Екатериной Второй?