Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том 9"

Картина шестая

Палаты Буйносова в Москве. Сидит Мишка в нарядном европейском платье. Около него – Авдотья. У дверей – Абдурахман.

Авдотья. Какой ты стал щепетный,[82]82
  Щепетный – нарядный, щегольской.


[Закрыть] будто стал длиннее, поджарый стал.

Мишка (зевает). Зёр шмуциг хир, ин Москау.[83]83
  Очень грязно здесь, в Москве (нем. Sehr schmutzig hier, in Moskau).


[Закрыть]

Авдотья. Чего, сынок?

Мишка. Скука, грязища у вас в Москве. Тараканы в щелях, хоть бы вы на стенку зеркало, что ли, повесили.

Авдотья. Да ты отдохнул ли с дороги-то, сокол ясный? Сколько же ты ехал от Амстердама-то? Чай, месяц, а то и более?

Мишка. Зехс вохен.

Авдотья. Чего?

Мишка. Фу ты, ну, зехс вохен… Шесть недель. Ну, разучился я по-вашему – русиш шпрехен. (Абдурахману.) Не скаль зубы, дурак.

Авдотья. Вот и сестры твои, Антонида с Ольгой, тоже все по-заграничному стараются, да чего-то плохо выходит, язык у них, что ли, не повинуется.

Мишка. Где им, кобылам московским. В Ганновере с неделю отдыхал в трактире да в Берлине отдыхал.

Авдотья. В трактире?

Мишка. Ку, а где же еще!.. Там любой трактир почище ваших палат. Всякие фрейлены, в чепчиках, – бите, бите, такие любезные, и тебе нальют и тебя уложат.

Авдотья. Кто же это – фрейлены, Миша?

Мишка. Ну, девки ихние. (Зевает.)

Авдотья. Миша, чадо родное, да ты там не спутался ли с кем?

Мишка. Этого я еще не понимаю, мамаша.

Абдурахман ухмыляется.

Абдурахман, по затылку наложу…

Авдотья. А у нас такая жизнь стала тяжелая, Миша. Ни тишины, ни покою. Люди стали как бешеные. Где это видано, чтобы русский человек торопился? Да столько бы работал… К антихристу торопимся, – все это говорят.

Мишка. Пустое… Просто оттого, что варвары.

Авдотья. Варвары, варвары, Миша… Опять приказано святки[84]84
  Святки – от 25 декабря ст. стиля до 6 января ст. стиля.


[Закрыть] справлять в Москве… На пяти тысячах подвод всем Питербурхом сюда приехали. Святки! С одного конца по Москве царь ездит с машкерами,[85]85
  Машкера – маска.


[Закрыть] с другого царевич ездит – пьяный. И такая эта потеха происходит трудная – многие приуготовляются, как бы к смерти, особливо знатные персоны… В прошлые святки князя Лыкова напоили и давай протаскивать сквозь стул, а ведь князь какой тучный… На князе Гагарине оборвали платье и сажали его, Миша, в лукошко с сырыми яйцами… А князя Коркодинова надували кузнечным мехом.

Мишка. Как это – мехом надували?

Авдотья. Обыкновенно, – бедный, вот так раздулся – едва отходили. Нынче – еще страшнее ожидаем – будут эти шалости…

Мишка. Вот бы посмотреть, Абдурахман!

Вбегают Антонида и Ольга.

Ольга. Мишка, а мы тебя еще толком и не видали… Ну, как мы против заграничных мамзелей?

Антонида. Вровень или чересчур?

Мишка (оглядывая). Ну нет, вам до них далеко еще.

Ольга. То есть как это нам еще далеко?

Антонида. Свои – так уж надо хаять.

Мишка. Платья наверчены на вас без толку, ногами стучите. Да и жирны чересчур.

Ольга. Что ты… Нас по четыре девки засупонивают, дышать нечем.

Антонида. У нас полнота легкая, приятная, мы девы здоровые. Да ну его, Ольга.

Ольга. Миша, что ж там носят?

Мишка. Днем одно, вечером – другое. А вы с утра в робы со шлепами выкатились, – эх, варварки!..

Ольга. Ну, это у нас – ошибка. Говорят, в Париже полосатые юбки стали носить?

Антонида. Нижние.

Мишка. У француженок нижних юбок не видал.

Авдотья. Замолчите, бесстыдницы, – боярышни вы али из Лоскутного ряда шлюшки?

Ольга. Миша, значит, вот ко мне подходит кавалер, – о чем я, дева, начинаю разговор?

Антонида. Сразу ли надо говорить про любовь, про амур?

Мишка. Амур, амур, – вам и верно в Лоскутном ряду трясти подолами.

Ольга. Тогда – про что же, господи?

Абдурахман (у двери). Начинай говорить, что в книге прочитала, какую музыку слушала, какую комедию в театре видела… Красиво надо говорить, умно.

Ольга. Тебя спрашивают?!

Антонида. Калмыцкая морда, пошел вон!

Мишка. Не уходи, Абдурахман, стой у притолоки.

Авдотья. Замуж, замуж им надо, – перезревают, с ума сходят…

Входит Буйносов.

Буйносов. Авдотья! Мать! Сколько у нас висело коровьих кож в подклети?

Авдотья. Шестьдесят семь кож коровьих, сама считала.

Буйносов. Вот! А он что плетет… Оська!

В дверях показывается приказчик.

В продажной росписи он шестьдесят две только проставил. Куда делось пять кож? Кто украл? То-то – поищу… У крыльца босиком на морозе настоишься, вор, покуда не найдешь… Шиш, бродяга. Пошел вон.

Приказчик скрывается.

В праздничек – нет покоя… И все из-за вас, толстомясые… Растопырили юбки, нет, чтобы поберечь дорогие платья… В обыкновенных санях они уж не могут ездить, – золотую карету им подавай… Ренские вина им подавай, кофей!.. А деньги, как птицы, летят из кармана. Да разве княжеское дело – считать кабацкие деньги, кожи продавать! Отцы, деды жили… Эх! Едешь тихонько в Кремль, посидишь в Государевой думе и покойно едешь домой… Вот и вся твоя забота. Все было свое, всего досыта. Шуба али турский кафтан от прадеда правнуки донашивали… О деньгах и не думали…

Авдотья. Все говорят – на новой копейке антихрист в мир въехал.

Буйносов. Цыц… Ты забудь про антихриста, Авдотья! Указ знаешь?

Авдотья. Какой?

Буйносов. Настрого велено ныне всем дворянкам зубы чистить.

Авдотья. Ба-а-атюшки, да ведь белые зубы только у арапов да у обезьян, у боярынь зубы всегда желтые.

Буйносов. Поди, штукатурки возьми кусочек да тряпочку, почисти зубы… Подожди. Надень шелковую бострогу[86]86
  Бострога. – Бострог – женская одежда без рукавов.


[Закрыть] с хвостом.

Авдотья. Ой, куда же я так разряжусь!.. Дома-то стыдно.

Буйносов. Царя жду… Мне сказали – Петр Алексеевич хочет быть к нам сватом.

Ольга. Ой-ой, сватом. Ой, Тонька!.. Сватом!

Антонида. Кого ж сватать? Мутер, фатер, кого?

Ольга. Не тряси руками, уж не тебя только.

Антонида. Царь лучше разберется, где пышная дева, а где сухоядение.

Ольга. Это я – сухоядение?

Мишка (глядя в окошко). Идите щеки румянить, кобылищи, кто-то подъехал на двух санях…

Ольга. Сваты, сваты!..

Антонида. Сваты, сваты!..

Ольга, Антонида и Авдотья уходят. Буйносов тоже идет к окошку.

Буйносов. Нет, не царь… Батюшки, никак – царевич… Вот черт принес не вовремя!

Мишка. Мне остаться?

Буйносов. Нет, Миша, лучше ты уйди… И женщинам скажи, чтоб не выпархивали… Царевич на отца зол… Пьет… Жену бросил. Завел себе девку из слободы… Ох, нехорошо… А какой человек, – истовый, царственный, тихоречивый. К дворянам люб, не то что… К духовным – люб… Иди, иди…

Мишка. Невесело живете…

Мишка и Абдурахман уходят.

Буйносов (спешит к парадной двери). Пожалуйте, дорогие гости…

Входят Алексей, Вяземский, приказный Еварлаков и поп Филька. За ними лезут, ползут нищие, убогие, юродивые.

Юродивые, нищие (поют гнусаво).

 
Пропел петух трижды во полунощи…
Волхвы со звездою путешествуют.
Родился царь царей во скотьем хлеву
Да на гноище, на гноище, в рубище…
 

Алексей. С праздничком, князь Роман Борисович… А мы уж зело шумны… Питербурхские святки справляем, только уж извини – машкеры да шутовские колпаки в сугроб обронили… Много дворов объехали… У Вяземского были… Хорошо у тебя, Вяземский, по обычаю живешь, по дедовской старине… Господи, господи… Так мне жалко его стало… Разоряем, все разоряем. Ну-ка, сними кто-нибудь валенки, – жарко.

Буйносов (отстраняя Еварлакова). Отойди прочь, подъячий. Мне здесь по месту, по званию сапожки снимать у русского православного царя.

Юродивый. Убогие, восславим Алешеньку.

Хор юродивых и нищих.

 
Слава тебе, слава, царь…
 

Юродивый. На четырех зверях восседающий.

Хор. Слава тебе, слава, царь.

Юродивый. Силы и престолы и могущества ошую и одесную взирающий…

Хор. Слава тебе, слава, царь…

Юродивый. Сатану, большого черта, в тартарары низвергающий.

Хор. Слава тебе, слава, царь.

Юродивый. А тот черт большой, сатана – с кошачьей головой, он глазами вертит, шеей дергает.

Юродивые, нищие мяукают, визжат, дергаются. Алексей хохочет.

 
Свят, свят, свят, наш Алеша царь…
 

Алексей (вскочил, толкнул юродивого, затопал ногами на остальных). Тише ты, замолчи, – царь! Какой я царь! Не царь я, не царь… (Падает на лавку.)

Еварлаков. Вот так-то, от темна до темна, – не живем, все оглядываемся…

Вяземский. Отчего ж, пускай царевич слышит правду.

Филька. Истинно, истинно, правда нынче по задним дворам ходит. Правда в тайной канцелярии на дыбе стонет. Храмы божий пустеют… Золотые купола воронами обгажены…

Алексей. Замолчи, поп проклятый… Еварлаков. Правда есть бог, а бог – тишина да покой. (Алексею.) Твой дед, царь Алексей Михайлович,[87]87
  Алексей Михайлович (1629–1676) – русский царь, отец Петра, прозванный «тишайшим». В 1654 году воссоединил Украину с русским государством, в 1671 г. подавил восстание Степана Разина.


[Закрыть] был тишайший, а Украину присоединил и анафеме Стеньке Разину голову отрубил. А мы десять лет воюем и все без толку, – швед мир-то заключать не хочет… Православных обрили наголо, катехизис,[88]88
  Катехизис – книга, излагающая христианское вероучение в форме вопросов и ответов.


[Закрыть] часослов учить не велят, партикулярные книжки учить велят, и все без толку. Тем и сильна была Россия, что, прикрыв срам лица брадой, аки голубь в святом неведении возносила молитвы… А мы кораблики строим, за море плаваем, а купцы-то наши приедут в Амстердам, – товары-то у них не берут, и так ни с чем, пропив одежонку в кабаке, и плывут обратно… Все без толку. Пропала Россия.

Вяземский. Ох, боже ты мой, замолчи, Еварлаков, – тошно.

Филька. Кораблям на России не бувать, и наукам на России не бувать.

Буйносов. Вот Мишка мой, хотя бы, чему хорошему в Голландии научился? Херес пить да мамзелей вертеть… Вот она, Европа.

Филька. С такими порядками бувать в России пусту месту.

Алексей. Пусту! Давно у нас пусто… Слышали? Отец жениться хочет на Катьке. Ее, суку, короновать будет… Царица! Под телегой взята, в солдатском кафтане приведена… Опять брюхата она, слышали? Наследника ему носит… Святки отпразднуют, и в Успенском соборе он с Катькой перевенчается. За тем и в Москву приехали. Вот когда будет пусто…

Вяземский. Двери закройте.

Буйносов (торопится, закрывает внутреннюю дверь). Ох ти, ох ти, что это будет, что будет…

Вяземский. Если это случится, – на срамную девку наденут царский венец, щенка ее в ектеньях с амвона заставят возглашать,[89]89
  …щенка ее в ектеньях… возглашать… – Ектения – заздравное моление о государе и доме его, молитвенное прошение.


[Закрыть] – не жить Алексею Петровичу, не жить, изведут…

Филька. Долго ли, клобук[90]90
  Клобук – головной убор монахов.


[Закрыть] на лоб – и Пустозерск.

Алексей. Клобук на лоб?

Филька. Навечно.

Алексей. А Катькиному ублюдку царствовать? Русские вы люди? Или вы дьяволы? На Крещенье на Москве-реке при всем народе кинусь в прорубь… Холопы!

Буйносов. Алексей Петрович, не ругай нас. Не живем – зубами скрежещем… Ведь только тем и живы, что надеемся на твой царский венец.

Еварлаков. Аминь.

Алексей. Вы что же, тайны мои выпытываете?.. Проклятые, проклятые… Ей-богу, скажу отцу, ей-богу, спознаетесь с князем Ромодановским… Из-за вас, дураков, мне голову терять! Не царь я! Нет, не царь! Не человек я… Душа изныла от страха. Шафирова, еврея, боюсь. Девьера, сатану, еврея голландского, боюсь… Поспелова, беглова холопа, боюсь. Меншикова боюсь… Ах, Меншиков, собака!.. Сколько лет меня спаивает. Кричит на меня. Будет он торчать на колу. Отцовских министров на сковороде буду жарить на Красной площади… Придет мой час… Вяземский, князь Роман, – мне ведь только переждать, без страха… Увезите меня на край света. Затаюсь где-нибудь… И вы перетерпите… Отцу не век же лютовать. Он пьет много. Долго жить ему не под силу. Господи, буду царствовать на Москве с колокольным перезвоном. В ризах византийских. С вами думу думать. Питербурх пускай шведы берут, – черт с ним, это место проклятое. Флот сожгу, войско распущу. Нас никто не тронет: мы тихо, и к нам – тихо. Все монастыри пешком обойду. Обещаю. Взгляни-ка в глаза мне, Вяземский… Взгляни, князь Роман. Поп, взгляни мне в глаза… Поп, тебе одному скажу. Не выдашь исповеди? Хочу отцовской смерти… День и ночь думаю о том… Грех это? Будут мне за это адские муки? Будут? (Оборачиваясь ко всем.) Слышали, что я сказал? Чего же молчите? Бегите к Ромодановскому, кричите на меня «слово и дело»…[91]91
  …кричите на меня «слово и дело». – «Слово и дело государевы» – система политического сыска, введенная в конце XVI века. По «Слову и делу» рассматривались и другие дела: о личных оскорблениях, о чародействе, о преступлениях администрации. Выражение «Слово и дело» произносилось при доносе.


[Закрыть] Признавайте царевичем Катькиного ублюдка…

Буйносов. Захмелел ты, царевич…

Еварлаков. Ничего, царевич страшной порукой вяжет.

Вяземский. Царевича оставлять в России опасно. Увезти его хоть в Польшу, а лучше к римскому кесарю. Пусть там и переждет.

Алексей. К римскому кесарю? В Неаполь? Побожитесь, целуйте крест…

Мишка (отворяя дверь). Ряженые приехали.

Буйносов. Ну, пошло… (Спешит к окошку.)

Алексей. Кто, кто приехал?

Буйносов. Окошко-то замерзло… Батюшки, саней-то… На верблюдах, на собаках, на козлах… Царь приехал.

Алексей. Отец!

Юродивый. Большой черт с кошачьей головой… Спасайся…

Юродивые, нищие, убогие кидаются во все двери, как крысы, исчезают.

Вяземский. Спрячьте скорее царевича. Алексей. Куда идти? Проводите меня. Буйносов. Ведите царевича в задние покои…

Все уходят в боковую дверь, уводя царевича.

Ох ти! Ох ти! Мишка! Зови сестер.

Входят Петр, Екатерина, Шафиров, Меншиков, Поспелов, князь-папа, поп Битка и несколько человек песельников.

Петр (стоя лицом к вошедшим, запевает).

 
Свекор с печки свалился,
Ветчиною подавился.
Любо, любо, любо, любо…
 

Хор.

 
Ветчиною подавился
Да за лавку завалился.
Любо, любо, любо, любо…
 

Петр.

 
Кабы я была вестима,
Я б повыше подмостила.
Любо, любо, любо, любо…
 

Хор.

 
Я б повыше подмостила,
Свекра б лучше угостила.
Любо, любо, любо, любо…
 

Петр. Принимай сватов, князь Роман Борисович.

Буйносов. Обрадовали, дорогие сваты. Садитесь, дорогие сваты. Не побрезгуйте нашей хлебом-солью.

Где же ваш женишок, дорогие сваты, где ваш ясный месяц?

На него, рыча, мяукая, пища, лезут страшные маски.

Петр. Выбирай любого: вот медведь, коза, преужасная мышь, конь Пегас, адский Цербер, капуцин, арап.

Буйносов. Петр Алексеевич, уж для шуток-то я стар будто бы.

Петр. А мы не шутим. Жених налицо, хотим смотреть невесту.

Мишка (в дверях). Идите же, не упирайтесь.

Он втаскивает Ольгу и Антониду, за ними Авдотья.

Ольга. Пусти, пусти, пусти…

Антонида. Ах, ах, ах…

Петр (взмахивает руками, вместе с хором).

 
Вей, вейся, хмель,
Завивайся, хмель.
Хмелюшка по выходам гуляет,
Сам себе хмель подпевает:
Нет меня, хмелюшки, лучше,
Нет меня, хмеля, веселее.
 

(Подходит к Антониде и Ольге, кланяется, потом Буйносову и Авдотье.) Ясный месяц, жених молодой, ехал мимо, увидал белую куницу, она будто бы на ваш двор ушла. Отдайте нам белую куницу, вашу красную девицу.

Буйносов. Против твоего жениха, государь, наша невеста будет худа, плоха.

Авдотья. Которую же, батюшка, вы берете?

Князь-папа. Целуй, которая потолще.

Петр целует Антониду.

Битка. Ликсеич, руками плотно не держи девку, не для себя берешь.

Антонида. Ах, ах, ах…

Ольга (матери). Видели, – сама рожу подставила.

Екатерина (подводит Поспелова в маске арапа). Вот, красавица, твой суженый…

Антонида. Арап! Ой, родители!

Екатерина. Лицом – ясный месяц, сердцем – вулкан огнедышащий, душой – сизый голубь! (Снимает с него маску.) Такого молодца во сне не увидать.

Буйносов. Васька! Да шутите вы надо мной!

Петр. Нам не до шуток.

Буйносов. Не видано, не слыхано…

Авдотья. Осрамили, опозорили…

Буйносов. Не бывать этой свадьбе.

Князь-папа. Для строптивых у нас средства есть.

Битка. Мех кузнечный…

Меншиков. Яиц лукошко…

Шафиров. Аки верблюд сквозь игольные уши проходит, так и человеку возможно пролезть сквозь стул…

На Буйносова наступают.

Мишка. Абдурахман, гляди – начинается потеха.

Абдурахман. Князь уступит.

Авдотья. Батюшка, ты уж лучше не упрямься, ведь – святки, закон неписаный.

Буйносов (оробев). Не надо!

Петр. Как решит красавица сама, так и быть посему.

Екатерина. Люб тебе жених, царский денщик?

Антонида. Отчего же… Это даже более рафине,[92]92
  Изысканнее (фр. raffine).


[Закрыть] чем князья-то нынче.

Петр. Умно говоришь, девка. Я вот подумаю, пожалуй, да ему и дам графский титул.

Авдотья (завыла). Доченька, думала ли я, тебя рожаючи, что за беглого мужика выдадим…

Антонида. Да ступайте, мамаша, выть на черное крыльцо.

Ольга (Антониде). Поздравляю, Тонька.

Антонида. Данке зер.[93]93
  Большое спасибо (нем. Danke sehr).


[Закрыть]

Все усаживаются за стол.

Петр. Василий, подними-ка стакан с большим виватом.

Поспелов. Тесть дорогой, матушка теща, уж вы простите меня, дурака деревенского, что я побоев ваших тогда не вытерпел, и как был за мной должок в семь рублев…

Буйносов. С полтиной…

Поспелов. Ушел я, горемычный, искать счастья по белу свету. Тогда Петр Алексеевич меня, дурака, научил: счастье-то само в рот не лезет, счастье надо на шпагу брать…

Меншиков. Правильно.

Поспелов. Пришлось потрудиться. Девять ран на теле ношу. И теперь чин на мне не малый. В Питербурхе на мое крыльцо князья-то без шапок входят.

Петр. Ну, уж это ты врешь. (Идет от стола к Мишке.)

Поспелов. Так уж вы мной не побрезгуйте, тесть дорогой, теща-матушка… (Кланяется Буйносову и Авдотье, выпивает кубок, отходит к Антониде.)

Буйносов (Меншикову). Буйносовы в шестой книге вписаны, Александр Данилович, и с нами восемнадцать княжеских фамилий. Бесчестья чтоб не было множеству столь великих родов – дать бы ему, Ваське, графский титул поскорее.

Меншиков. Дадим, дадим, это нам раз плюнуть.

Петр (Мишке). Давно прибыл из Амстердама?

Мишка. Вчерась ночью, великий государь.

Петр. Чему там научился?

Мишка. Математике, фортификации, кораблестроению, как было приказано.

Петр. Будешь держать экзамен на офицерский чин.

Мишка. Слушаюсь, великий государь.

Петр (берет со стола сверток – чертеж). Посмотрим. (Разворачивает.) Кто чертил? Не врать, – проверю… Это что?

Мишка. Парус.

Петр. Дурак. Как сей парус называется?

Абдурахман (шепотом). Грот…

Мишка. Грот-парус.

Петр. А это что?

Абдурахман (подсказывает). Бом-брамсель…

Мишка. Бом… парус…

Петр. Ты, я вижу, в Амстердаме из кабаков не вылезал.

Мишка. Вылезал.

Петр идет к свечке, чтобы закурить трубку.

Громче, Абдурахман.

Абдурахман. Говорят тебе, – бом-брамсель.

Петр (поймал Абдурахмана за ухо). Держи экзамен. (Указывая на чертеж.) Это что?

Абдурахман (бойко). Бом-брам-стеньга.

Петр. Это?

Абдурахман. Эзель-копф-брам-стеньга.

Петр. Это?

Абдурахман. Брам-рей… Стеньга… Топ-стеньга… Все сие есть полное парусное вооружение трехмачтового стопушечного фрегата «Ингерманландия», спущенного в августе месяце с петербурхской верфи…

Петр. Сукин сын! Все знает! Чертил кто?

Абдурахман. Я.

Петр. А! Помню, – Абдурахман?

Абдурахман. Абдурахман, точно так.

Петр. Ну, если ты мне так же ответишь по математике и фортификации, навешу тебе офицерский кортик. А княжонка твоего – к тебе же матрозом.

Абдурахман. Отвечу, Петр Алексеевич.

Меншиков (который, встав из-за стола, слушал экзамен и нечаянно под лавкой увидел валенки). Мин херц, здесь Алексей Петрович. Его валенки.

Петр. Чего ж он от меня прячется? Я на него не сердит.

Буйносов. Царевич пьяный приехал, едва в дверь проводили. В чулане спит.

Петр. Разбуди. Выспится после святок.

Буйносов уходит.

Что приумолкли? Святки хороните. (Заводит музыкальный ящик.)

Князь-папа (поднимая чашу, гнусавит нараспев). Во здравие отца нашего всепьянейшего Ивашки Хмеля и матери нашей, аки адское пламя, распаляющей помышления наши, всеблуднейшей Венус…

Екатерина (пляшет одна).

 
Купидон, стрелой пырнувши,
Сам смеется, ах, злодей…
Купидона не боюся
Сих проказливых затей.
 

Меншиков. Чистая Венус, мин херц. Петр. Ах, хороша, хороша… Катерина, осторожнее…

Алексей входит, бросается к Петру.

Алексей. Отец! Обезумел я от пьянства, от страха… Сам не знаю, что говорю.

Петр. Что-нибудь он здесь говорил?

Буйносов. Чепуху, одну чепуху… Мы уж его стыдили… И рот уж не знали чем заткнуть… Спьяну, все спьяну.

Меншиков. Сумнительно, чтоб только спьяну.

Алексей. Больной я… Головой немощен, телом хил… Чахотка у меня… Отец, отпусти за границу.

Петр. За границу? Истинно, ты весьма пьян, Алексей… Бежать от меня хочешь?

Алексей. Нет!

Петр. Я к тебе добр. С чего же ты? Что спрашиваю с тебя много? Так с кого же и спрашивать!

Алексей. Ничего мне не надо… Отрекаюсь от наследства… Не хочу царствовать… Отпусти за границу…

Петр (бешено). В чулан ступай! Юродивый!.. Тварь презренная!

Екатерина (бросаясь к Петру). Успокойся… Не гневайся, свет мой… Не стоит он твоего гнева… (Гладя его голову.) Ну вот, ну вот… Все знают, – другого такого дорогого не найти на свете… Поедем веселиться в другое место…

Алексея утаскивают.

Петр. Катерина, матка моя, спасибо. Едем отсюда… Всешутейшие… Надевай маски. Жениха с невестой в сани. Романа Борисовича с нами же в сани… Одевайте его чертом…

Картина седьмая

Комната в замке Сент-Эльмо в Неаполе. У окна сидит Фроська, в халате, неприбранная. У стола Алексей, пишет.

Фроська (раскладывая карты). Опять дальняя дорога, на сердце пиковый король… А ты говоришь – карты врут. (Облокотилась, глядит в окошко.) Господи, господи… Полгода смотрю на это море, ничего хорошего, одна простуда. Алеша, куда же дорога-то? Домой, что ли? Брось писать, кому ты все пишешь?

Алексей. Сенаторам пишу… Императорский курьер скачет в Питербурх, он и передаст тайно… Сенаторы меня любят… Князь Мосальский любит, князь Мышецкий любит, князь Ростовский любит. Еще напишу митрополитам, а они шепнут попам, а попы – прихожанам… Все будет, как я захочу. Меня чернь любит.

Фроська. Опять во сне видела, – ем студень. Почему здесь пища такая вредная, Алеша? Как итальянцы терпят? Не привыкну вовек, и так уж юбки сваливаются…

Алексей. Потерпи, Фрося. Все будет хорошо. Император даст мне войско. Турки поднажмут из Крыма. Да шведы опять поднажмут… Англичане мне денег обещали… Чернь за меня, духовенство за меня… Половина сенаторов за меня…

Фроська. Много спишь, Алеша, у тебя в головке путается. Никто тебе войско не даст, и денег не дадут…

Алексей. Дура, рыжая дура!.. Много ты понимаешь в европейской политик…

Фроська. Дура, – а зачем сюда привез? Я же не просила… (Глядит в окно.) Ну, опять чертушка идет.

Алексей. Кто?

Фроська. Да все они же – Петр Андреевич Толстой.

Алексей. Сатана! (Сует по карманам письма, комкает черновики, бросает в камин.) Подосланный! Сатана!

Фроська. Все к тебе подосланные. Скоро уж я буду подосланная… Он вчерась говорил, – государь его послал в Италию купить подешевле идолов старинных, мраморных, да картин разных мастеров…

Алексей. Врет он! А ты поверила? Не хочу его видеть. Ну его к черту! (Уходит в боковую дверь.) Фроська раскладывает карты, напевает. Входит Толстой.

Толстой. Здравствуй, Ефросинья… Одна?

Фроська. Спит.

Толстой (подсаживаясь). Ну, говорила с ним?

Она фыркает.

Надо кончить это дело. Царевич по своей воле должен вернуться.

Фроська. Не хочет он ехать… И не приставай с этим. Император нам громадное войско дает.

Толстой. Кто это тебе сказал?

Фроська. Да уж знаем, – обещано.

Толстой (берет у нее колоду, бросает на пол). Дура, не картам верь. Мне верь. Император обещал нам выдать царевича.

Фроська. Нет! Пугаете.

Толстой. Наложим цепи на него, на тебя, повезем в мужицкой телеге об одну конь, – что хорошего… А вернется своей волей, государь отпишет царевичу город Углич али Новгород на воеводство… Тебе деревеньку дадим душ в полтораста… Такой-то и жить в довольстве… Молодая, пышная… Шейка-то у тебя беленькая, лебединая. (Потянулся поцеловать.)

Фроська. Пусти… Не про тебя это…

Толстой. Ну, как по такой шейке да топором тяпнут? Жалко.

Фроська (отшатнулась). Сатана… Сатана…

Толстой. Не вернешься добром, спознаешься с топором. Иди к нему.

Фроська (дрожит, всхлипывает). При вас он со мной говорить не захочет.

Толстой. Я пойду по крепостным стенам похожу… Без канители, Ефросинья, чтоб ответ был сейчас. (Уходит.)

Фроська (приотворяет дверь). Алексей Петрович, он ушел…

Алексей. Ушел? Сатана…

Фроська. А ну вас обоих, право… Через вас такие муки терпеть… Не хочу больше здесь жить – вот и весь сказ… Который месяц в бане не парилась.

Алексей (подозрительно). Что он тебе говорил?

Фроська. В Москве теперь крыжовник поспел. Девки в огородах на качелях качаются.

Алексей. Что крыжовник… Все у нас будет. Про здоровье отца он ничего не говорил? Я знаю: отцу года не прожить, гниет заживо.

Фроська. Лучше я дома полы буду мыть. Лучше мне дома куски по дворам сбирать, чем томиться в этой могиле… Думаешь – император тебе войско даст? Как же, жди… Император обещался тебя выдать государю…

Алексей. Врешь! Тебе Толстой это сказал?.. Тебя Толстой подослал? Отвечай, сука! (Кинулся на нее, опрокинул на кровать, начал душить.) Заодно с ним, заодно!

Фроська (вырвавшись). Черт с тобой! Одна уеду… Оставайся, сумасшедший, оставайся – лягушек жрать… Ни денег тебе не дадут, ни войска… Все равно, чеп на шею набьют, увезут на худой телеге… Поганый… (Идет к дверям.)

Алексей кинулся за ней, удерживает.

Алексей. Погоди. Куда ты… Свет мой… Да как же я без тебя! Сядь… Потолкуем… Страшно мне, Фрося… Люди злы. Император со мной ласков, турецкий посол ласков, английский и того ласковее… Я все понимаю… Ну и пускай их берут, что хотят… Много ли нам с тобой нужно? Покой, да тишина, да радость…

Фроська. Не плачь, свет мой, не плачь. Разве я тебе зла желаю? От тебя под сердцем ношу. Поедем домой. Государь тебя простит. Нам город подарит, – русский, с плетнями-огородами, с белыми церквами, во садах, с монастырьком над речкой… Заживем… Поедем, свет, вернемся…

Алексей. Ох, тошно…

Фроська. Обещай. Не сходя с места… Целуй крест… (Вытаскивает нашейный крест, дает целовать.)

Толстой осторожно входит.

Толстой. Батюшка твой, Петр Алексеевич, мне со слезами говорил: выручи сына моего, чтоб не брал он на себя страшного греха… Чтоб именем твоим, Алексей Петрович, как сто лет назад именем Григория Отрепьева, русская земля не была б разорена из конца в конец и попрана иноземцами, так что и жилого места было не найти. Тягостен тебе царский венец – живи партикулярно. Отпиши себе города, забавляйся, чем хочешь. Но беги из Европы, царевич. Того не ведаешь, что именем твоим готовятся кровавые дела.

Алексей. Уйди, Толстой. Не сразу петлю на меня накидывай. Дай подумать… Господи, с мыслями дай собраться.

Толстой. Слушаю, царевич. (Пятится к двери, кланяясь.)