Текст книги "Основы духовной жизни"

Как только мы вступаем на благодатную духовную лестницу, как только решаем для себя, что не хотим далее жить во грехе, и ужасаемся, что можем не войти в Царство Небесное, этот ужас делает нас рабами Божиими. И тогда мы уже не замечаем, как вдруг на нас нисходит благодать, как эта благодать становится реальностью, без которой мы уже не в силах обойтись, и все больше и больше стремимся угождать Богу.

О послушании

Достижима ли полная свобода в этой, земной жизни? Нет, полная свобода реализуется только в Царствии Небесном. Она даруется нам по мере нашего приближения к Богу. При жизни же люди обретают свободу, лишь достигнув святости.

В этой связи следует отметить роль послушания. Послушание – это не беспрекословное выполнение любых приказов. Исполнение послушания приравнивается к мученичеству. И в этом надо как следует разобраться. Монашеское послушание – это одно, послушание родителям – другое, послушание духовному отцу – третье. Перед нами – три различных вида послушания, хотя корень у них один: это умение слушать, прислушиваться.

К величайшему сожалению, люди часто отождествляют послушание с угнетением личной свободы, ошибочно полагая, что тот, кто слушается, – порабощен, а тот, кто послушание определяет, – владычествует. В действительности дело обстоит иначе.

Однажды на утрене я совершенно по-особому услышал обращенные к Богу слова, содержащиеся в степенне четвертого гласа: «…и мне да будут на послушание Божественная Твоя ушеса!» В тот момент я вдруг отчетливо осознал, что не только мы призваны слышать волю Божию, жить согласно этой воле и пребывать в послушании, – Сам Господь тоже чутко вслушивается в каждую нашу молитву и, можно сказать, исполняет послушание. Мы просим Его о милости – Он нам ее оказывает; мы просим Его о прощении – Он нас прощает и помогает нам в тяжелых жизненных обстоятельствах.

Все богослужения, в которых мы участвуем, – это непрестанное послушание Господа по отношению к человеку, начавшееся с того, что Он был послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Филип. 2: 8). Таким было главное Его послушание – послушание не только Богу Отцу, но и всему человечеству.

Задумаемся, с чего начинается и как строится послушание в семье? С того ли, что дети слушаются родителей или, наоборот, с того, что родители учатся слышать своих детей? Стоит младенцу запищать, как взрослые тут же бросаются к нему со всех ног. Кто у кого пребывает в непрестанном послушании? Конечно же, родители у своих несмышленых отпрысков! Дети растут, и мы все внимательнее вслушиваемся в них, стараясь определить, в чем состоят их достоинства и где кроются недостатки, которые следует вовремя исправить.

Родители находятся в послушании и у своих повзрослевших детей-подростков. Как непросто бывает понять их в этот нелегкий период! Но если отец и мать не станут прислушиваться к душе своего ребенка, то никогда не найдут с ним общий язык и, в свою очередь, тоже никогда не будут им услышаны. Выходит, что послушание – это взаимопроникновение научение любви и свободе, потому что именно в любви и свободе оно и совершается.

Когда мы посещаем врача, тот надевает фонендоскоп и чутко прислушивается к нашему дыханию и к биению наших сердец. Лишь таким образом доктор сможет определить характер и причины наших недугов и только после этого даст нам свои рекомендации. С этого момента в послушании начинает находиться уже больной, выполняя врачебные предписания.

Нечто подобное происходит и когда человек приходит в храм на исповедь или на духовную беседу к священнику, пытаясь разобраться в себе самом. Иерей внимательно выслушивает его, находясь в глубоком послушании у своего духовного чада. Подобно врачу, священник наблюдает за исповедником и, определив основные «болевые точки» его души, предлагает ему духовный совет, после чего уже пришедший оказывается в послушании, суть которого состоит вовсе не в армейской приказной дисциплине, а в любви и свободе.

Господь говорит: Кто имеет уши слышать, да слышит! (Мф. 11: 15). Человек приходит к духовнику именно для того, чтобы услышать волю Божию. Духовник для нас – не какой-то мудрец, дающий полезные советы; духовник – тот, кто молится, чтобы мы жили в согласии с этой волей. Господь хочет, чтобы мы спаслись, и поэтому мы должны знать ее. Вот что говорит авва Дорофей: «Поистине, если кто направит сердце свое по воле Божией, то Бог просветит и малое дитя, сказав ему волю Свою. Если же кто не хочет искренне творить волю Божию, то хотя он и к пророку пойдет, и пророку Бог положит на сердце отвечать ему сообразно с его развращенным сердцем».

Воля Божия – не секрет, проблема заключается в нашей глухоте: ее следует услышать. Потому и существует такая добродетель, как послушание, свидетельствующая о том, что человек готов услышать и следовать воле Божией. К этой добродетели нужно себя готовить, до нее следует дорасти. Отнюдь не обязательно ехать к далекому старцу, чтобы услышать то, что может сказать любой приходской батюшка.

Я знаю массу случаев, когда молодые люди приезжают к старцам с единственной просьбой: «Благословите жениться!» Те благословляют их, а они через год разводятся… Качество брака, качество семьи определяется не тем, ездили ли жених и невеста к старцу перед венцом или нет. Куда важнее вовремя и внимательно вглядеться друг в друга. Ведь жениться и выйти замуж можно по-разному. Случается и так, что люди всю жизнь воспринимают свой брак как тяжкое бремя. Да, это все равно будет брак, но счастья, каким они его себе представляли, у них не будет. Они оказались к этому не способны…

У нас уже вошло в моду: чуть что – к старцу! Старец представляется современным верующим каким-то оракулом. Более того, совет, данный почитаемым священником конкретному человеку в конкретных обстоятельствах, порой превращается людьми в тезис некоего «нового учения», приписываемого этому духовному лицу.

Мы почти забыли о том, что Церковь наша – не «старческая», а апостольская, и даже самые просветленные старцы не должны выходить за пределы церковного учения. Старчество – харизматическое служение, в монастырях старцы избирались, старчество – это особый дар. А нынешних старцев мы почитаем как опытных монахов, как людей высокой духовной жизни. На это служение они не избираются, просто так уж получилось: они стали за людей молиться, и у них проявился дар прозорливости. Но представьте себе, приходит к старцу совершенно незнакомый, духовно не подготовленный человек, старец его внимательно выслушивает, а потом говорит: если то, о чем ты мне поведал, соответствует истине, то тебе следует поступить так-то и так-то. Мы-то думаем, что старец непременно нас сейчас же раскусит и скажет, что мы представляем собой на самом деле, а тот обращается к образу, в котором мы к нему явились: раз ты такой, как говоришь о себе, то тебе надо сделать следующее… Люди ведь частенько сами себя не знают и поэтому нередко получают ответ не на свой вопрос.

Повторю: воля Божия – не секрет. Господь ее от нас не скрывает, напротив, Он хочет, чтобы мы ее знали. Если нам ведомо, что такое послушание, если мы воспитываем его в себе, то непременно услышим волю Божию.

О смиренномудрии

Поучение о смиренномудрии авва Дорофей начинает так: «Некто из старцев сказал: «Прежде всего, нужно нам смиренномудрие, чтобы быть готовыми на каждое слово, которое слышим, сказать «прости», ибо смиренномудрием сокрушаются все стрелы врага и сопротивника».

Я нередко спрашиваю у детей: каким они представляют себе смиренного человека, что вкладывают в это понятие? Мы, взрослые, много читали, чему-то научились в жизни, а дети отвечают попросту, от сердца: «серенький», – говорят, – «убогонький», «беззащитный», «незлобный», «тихий»…

Интересуюсь:

– А вы сами хоть одного смиренного человека знаете?

Ребята задумываются, потом кто-то вдруг восклицает:

– Так это ж святые наши, они же смиренные!

– Верно, – говорю. – Давайте припомним житие кого-нибудь из святых, например преподобного Серафима Саровского. Подходят ли к нему определения «серенький» и «убогонький»? (Правда, сам старец называл себя «убогим Серафимом».)

– Да вроде не подходят…

Далее:

– Александр Невский – это святой?

– Святой.

– Он смиренный человек?

– Наверное, смиренный… Зависит от того, что подразумевать под этим словом…

Преподобный Сергий Радонежский приходил в Рязань к князю и говорил ему: я налагаю на тебя проклятие за то, что не идешь родину защищать, за то, что постоянно ссоришься со всеми и все храмы позакрывал! А ведь преподобный Сергий был действительно кротким и смиренным человеком. Николай II тоже отличался кротостью, но носил боевые награды.

Порой смиренные люди занимали весьма высокое положение в обществе, а порой довольствовались крайне незначительным, могли быть богатыми и могли терпеть нужду. Иногда они становились выдающимися военачальниками, как, например, генералиссимус Суворов или недавно канонизированный нашей Церковью адмирал Ушаков. Сколько замечательных, поистине смиренных людей с оружием в руках отгоняли турок от православных берегов, становясь настоящими героями веры, героями отечества! Так что же такое смирение, с чего оно начинается?

Авва Дорофей пишет: «Первое смирение состоит в том, чтобы почитать брата своего разумнее себя и по всему превосходнее и, <…> как сказали Святые Отцы, чтобы «почитать себя ниже всех». Второе же смирение состоит в том, чтобы приписывать Богу свои подвиги, – это есть совершенное смирение святых. Оно естественно рождается в душе от исполнения заповедей. Ибо как деревья, когда на них бывает много плодов, то самые плоды преклоняют ветви книзу и нагибают их; ветвь же, на которой нет плодов, стремится вверх и растет прямо; есть же некоторые деревья, которые не дают плода, пока их ветви растут вверх; если же кто возьмет камень, привесит к ветви и нагнет ее книзу, тогда она дает плод. Так и душа: когда смиряется, тогда приносит плод, и чем более приносит плода, тем более смиряется; так и святые: чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными».

Вернемся ненадолго к разговору о мужестве. Мужество начинается с того, что человек перестает бояться быть самим собой. Вспомним о том, что человек, страшащийся чужого мнения, все время пытается играть какую-то роль: старается казаться умным, если чувствует, что у него не хватает ума, сильным, когда у него не хватает сил, смелым, если по натуре он трусоват, – то есть стремится если и не быть, то хотя бы выглядеть. Для того чтобы казаться выше, умнее и смелее всех, такой человек стремится унизить остальных, осмеять и даже оклеветать их. Это ужасное состояние души, к несчастью хорошо знакомое нам…

Если же человек в какой-то момент осознает, что, пытаясь казаться умным, он, по сути, расписывается в собственной ограниченности, кичась неуемными силами, сознается в своей слабости, бравируя показной отвагой, выставляет на всеобщее обозрение свое малодушие, то у него сразу же меняется отношение к по-настоящему умным, сильным и смелым людям: прежде он им завидовал и ненавидел их, а теперь начинает ими восхищаться. Он уже умеет увидеть в другом человеке то, чего не хватает ему самому.

Вот с этого и начинается смирение – с мужества. Смиренный человек – прежде всего человек мужественный, не испугавшийся увидеть себя в истинном свете и понявший, что он не умен, не красив, не силен и не смел, – это и есть состояние нищего духом, первая ступень духовной лестницы блаженств. В это состояние можно погрузиться, а можно лишь подступиться к нему.

Вспомним еще раз героев сказки «Волшебник Изумрудного города». Лев стал по-настоящему храбрым, Страшила – мудрым, а Железный Дровосек – добросердечным, когда они нашли в себе мужество стать самими собой, признать свою трусость, глупость и жестокосердие.

Всякий человек, ощущающий себя нищим, просит того, чего у него нет. Чаще всего просят денег, причем иногда могут выпросить столько, что неплохо обустроятся. О чем же попросит Господа нищий духом? Он будет молиться примерно так: «Господи, я глуп – дай мне ума; я трус – дай мне храбрости; я слаб – дай мне сил, терпения, смирения и любви – всего, чего мне недостает!»

Однажды преподобный Антоний воззвал в пустыне: «Господи, я все сделал для того, чтобы Тебе угодить! Есть ли кто-нибудь совершеннее меня?» И повелел ему Господь: «Иди в Александрию и найди там башмачника». Преподобный Антоний нашел этого башмачника в каком-то подвальчике и принялся расспрашивать его, чем же он так угодил Богу и что же в нем такого совершенного? Тот изумленно отвечает: «Не знаю. Я нерегулярно пощусь, потому что много работаю, плохо молюсь, а больше ничего и не делаю для Господа. А живу я так: встану, помолюсь с утра, выгляну из двери – идут мимо меня люди, кто куда, все спешат по своим делам, а я любуюсь на них, приговаривая: «Какие же прекрасные соседи окружают меня! Всем им уготовано спасение, кроме меня, грешного!» Проходит день, я тачаю башмаки, а вечером снова молюсь Богу. Работники возвращаются к своим очагам, а я смотрю на них и восхищаюсь: «Какие же люди здесь замечательные живут, все они спасутся, а я нет!» Антоний ушел, потрясенный услышанным.

Вспомним замечательные строки Булата Окуджавы:

 
Давайте восклицать,
Друг другом восхищаться!
 

Смирение начинается с того, что человек может увидеть: другой – лучше, достойнее его. При этом себя унижать совсем не обязательно; не надо считать себя хуже других, но можно считать их лучше себя. Понять и принять это сразу же не просто. Понимание придет позже, со временем.

Я спрашиваю у мальчиков: как должен вести себя человек, призванный в армию? Он – «молодой», а там всем заправляют «деды». И вот подходит к нему кто-нибудь из них, протягивает зубную щетку и требует начистить его сапоги до блеска, да еще и плюет на них. Как следует поступить в такой ситуации смиренному человеку? Подчиниться, свыкнуться с глумлениями? На самом деле смиренный человек должен отказаться выполнять издевательские требования, а для этого важно понять, что же в действительности означает слово «смирение». Ведь мы часто читаем в житиях о том, что кто-то осознанно терпит унижения, смиряясь перед братией. Так какое же унижение можно терпеть, а какое – ни в коем случае нельзя?

Когда человек оказывается в армии или, не дай Бог, попадает в тюрьму или в какое-нибудь другое место, где в нем начинают унижать, калечить образ

Божий, – понимаете, образ Божий! – ему предлагают выбор: либо мы тебя сейчас жестоко изобьем, либо сломаем духовно, и ты сделаешься нашим рабом в самом отвратительном смысле этого слова, зато через некоторое время уже другие станут твоими рабами. Ты раб, и будешь отыгрываться на других за свое унижение, будешь порабощать других, а те, в свою очередь, – следующих… Вот ведь какая альтернатива предлагается…

Когда человека понуждают к трусости, он должен преодолеть себя и совершить некий подвиг. Смиренный человек не позволит унижать в себе образ Божий, а вот унижение в себе всего человеческого, недостойного, грешного он с готовностью стерпит.

Следователи, жестоко пытавшие священномученика Фаддея[11]11
  Священномученик Фаддей (в миру Иван Васильевич Успенский; 1872–1937) – архиепископ Тверской (Калининский) и Кашинский. В 1997 году Архиерейским собором Русской Православной Церкви причислен к лику святых.


[Закрыть], на допросах не раз предлагали ему: предай! продай! отрекись! Но владыка Фаддей сохранил главное – не помрачил в себе образ Божий, сберег свою истинную кротость и остался самим собой. Он не отвечал злом на зло, но при этом сломать его оказалось невозможно. Архиепископ претерпел такие мучения, по сравнению с которыми измывательства уголовников выглядели детскими шалостями!

Следует отличать личность от индивидуальности. Индивидуальность – это то, что выделяет нас среди других людей определенными чертами характера, оригинальной манерой речи, предпочтениями и пристрастиями, собственным взглядом на мир. Когда унижают нашу личность, мы должны выстоять и не сломаться, а вот индивидуальность пусть унижают сколько хотят: это и есть человеческое – то, что врачуется смирением. «Усердно пей поругание, как воду жизни», – говорил преподобный Иоанн Лествичник[12]12
  Иоанн Ле́ствичник (579 – ок. 649) – христианский богослов, византийский философ, игумен Синайского монастыря. Православной Церковью почитается святым в лике преподобных. Память совершается в четвертую неделю Великого поста и 12 апреля.


[Закрыть].

Наша личность – это образ Божий, нас формирующий, и мы не вправе отдавать его на поругание. Когда пытаются ломать и калечить личность, надо найти в себе смелость восстать, даже если это чревато тяжкими последствиями. Не надо прикрываться лукавыми фразами о смирении, когда следует проявить мужество и героизм.

К сожалению, ныне в головах у многих представления сместились настолько, что смиренный человек представляется им жалким и безответным существом, на котором верхом ездить можно. Это не так: истинное смирение начинается с того, что человек никому никогда не позволит унижать в себе образ Божий, никому не станет рабом. Господь попускает испытания для совершенных людей: кого-то братья в монастыре били, над кем-то в лагере глумились уголовники, но совершенного человека не сломить! Быть самим собой – значит нести в себе образ Божий и в любых ситуациях оставаться личностью.

Об осуждении

Обратимся к шестому поучению преподобного аввы Дорофея, в которой идет речь о том, почему не следует осуждать ближних.

В «Добротолюбии» приведены слова аввы Исаии[13]13
  Исаия Отшельник (Исаия Скитский; начало IV – вторая половина V века) – аскет, церковный писатель, авва Святой Православной Церкви, память которого совершается в соборе Всех преподобных в Сырную субботу.


[Закрыть]: «Прежде всего, братья, нам нужно смиренномудрие, чтобы каждому человеку на всякое дело мы были готовы сказать: «прости».

На самом деле сказать «прости» достаточно сложно. Почему же этим словом, по утверждению аввы Дорофея и аввы Исаии, сокрушаются все козни и отвращаются все стрелы врага?

Представьте себе, что было бы с дьяволом, если б он смог попросить прощения? В тот же момент он стал бы ангелом, к нему вернулось бы его изначальное достоинство.

То же самое происходит и с нами: состояние гордыни, помраченности и озлобленности вдруг исчезает и мы приобщаемся к жизни ангельской. Тем самым мы побеждаем врага, потому что хотя тот и не может сказать: «прости!», но против этого слова оказывается бессилен. Все хитроумные сети, которые он расставляет перед человеком, разрываются обычной просьбой: «прости».

Мы молимся: «И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим…» Проблема заключается в том, чтобы, попросив прощения, одновременно оказаться способным простить самому. Если же мы не прощаем или же стремимся получить от своего прощения какие-то дивиденды, то о чем же тогда мы просим в молитве Господней? Получается, всякий раз мы просим для себя суда и осуждения…

Только Господь может прощать или не прощать. Суд принадлежит Богу. Этой властью Господь наделил апостолов, сказав им: Что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе (Мф. 18:18). Но власть эта дана не только апостолам, не только священникам; властью «вязать и решить» обладает каждый христианин. Именно поэтому мы дерзновенно говорим друг другу: «Бог простит!», часто не до конца понимая, что эти слова означают на самом деле. Получается, что мы за Бога уже все решили: Он точно простит, Он не может не простить, потому что мы уже простили. Это – очень высокое качество, которое Господь нам даровал, но мы можем принять его лишь постольку, поскольку несем в себе образ Божий.

Спасителем сказано: Я пришел не судить мир, но спасти мир (Ин. 12: 47). Согласно учению Православной Церкви, каждый человек предопределен ко спасению. Апостол Павел пишет о том, что Господь хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины (1 Тим. 2: 4). Каждый человек по отношению к ближнему своему и должен быть вот таким судьей. Но мы, к сожалению, поступаем по-другому, обращая свой суд в осуждение.

Почему это происходит? Потому что у нас есть критерий некоего суда, некой оценки, – совершенно естественный критерий для человека. В нас самих есть совесть, наш основной судия – Божественный помысел, который, как говорит авва Дорофей, несет свет и теплоту и который дает нам возможность понять, что есть добро и что есть зло. Ужасно лишь то, что мы часто видим в другом то, чего не видим в себе, и суд, который должен прилагаться к нам самим по всей строгости, по самоукорению, мы через наше искаженное восприятие, через нашу грехом искаженную природу переносим на ближнего и впадаем в тяжкий грех осуждения.

Еще раз хочу подчеркнуть: быть судьей – естественное свойство человека, дарованное ему Богом. Вспомните, апостол Павел спрашивает: Разве не знаете, что святые будут судить мир? (1 Кор. 6: 2). Митрополит Антоний (Блум) в одной из проповедей говорил, что суд святых будет состоять в том, что они представят Богу своих мучителей и будут просить об их помиловании, говоря: «Ты, Господи, их прости, потому что мы их простили!», – ссылаясь на Самого Христа, взывавшего: Отче! прости им, ибо не знают, что делают (Лк. 23: 34).

Всем нам доступен критерий добра и зла, и при этом мы сталкиваемся с дилеммой: как же поступить, чтобы, с одной стороны, избежать греха осуждения, а с другой – не смириться со злом и не приобщиться к нему? Ведь если человек поступает скверно, не станем же мы утверждать, что он поступает хорошо. Здесь действительно очень многое переплетено, очень многое перепутано… Нам следует понять, как христианину следует относиться ко злу и, вообще, что такое зло? Откуда оно появилось? Где его первоисточник?

Существует восточная, а впоследствии и оккультная модель восприятия мира, называемая дуализмом.

Согласно ей двойственность мира определяется взаимодействием двух полярностей, стоящих за сотворенной Вселенной (света и тьмы, добра и зла). Эта мировоззренческая система отражена в многообразной символике. Наиболее известна даосская монада, изображающая так называемую концепцию «инь-ян»: круг разделен плавной изогнутой линией на две равные части, одна из которых – черная, а другая – белая. В светлой части расположен темный кружок, а в темной – светлый:

Вот модель равновесия доброго и злого начал, причем добро, согласно этой концепции, содержит в себе зло и наоборот; они взаимопроникающи. Такая модель мира весьма популярна в современном обществе, она-то и определяет отношение многих к происходящему вокруг них. Однако если бы так все обстояло на самом деле, зло было бы онтологично, безотносительно и действовало бы изначально. Приверженцы этой концепции не могут определить, что такое добро и что такое зло, не в состоянии четко разделить и разграничить их, поскольку, по их мнению, они равновелики, по сути, тождественны и плавно перетекают друг в друга.

Во всех восточных религиях посмертное существование и спасение – вовсе не пребывание в добре, а состояние, которое выводит человека за пределы добра и зла. Скажем, нирвана – это не бытие; просто человеку наконец удалось вырваться из мучительного круга перевоплощений. А в христианстве смысл спасения заключается именно в том, чтобы приникнуть к источнику добра и, сочетавшись с ним, жить вечно.

По большому счету зла нет, потому что то, чего Бог не сотворил, существовать не может. Не существует того, чему Бог не сказал бы: «Да будет»! В противном случае Бога следует признать творцом зла, потому что в мире творится очень много жестокого и бессмысленного. Все мы сталкиваемся с гибелью безвинных жертв или по крайней мере едва ли не ежедневно слышим об этом. Но Бог ни в коем случае не является источником зла, Он его не сотворил. Господь – по природе Своей благ, Он – источник всякого добра.

Тогда что же такое зло? Мы должны вспомнить его историю, хотя она и не имеет четкого отражения в Священном Писании, что придает ей несколько мифологическое звучание (мифологическое – не в смысле неправильное, придуманное или ненастоящее, но – сверхббразное, поддающееся очень широкому толкованию и не поддающееся конкретному пониманию). Речь идет об истории отпадения от Бога Денницы – ангела, который изначально был сотворен светлым и добрым. На это есть только неясные намеки в Книге Исаии и в Апокалипсисе.

Можно привести такую аналогию: а что такое тьма? Всего лишь отсутствие света. Тьме не присуще самостоятельное бытие. Точно так же и зло – всего лишь отсутствие добра, его искажение; добро, отпавшее от Бога и исказившее свою изначальную природу, но при этом оказавшееся бессильным обрести и структурировать новую. Как это ни парадоксально, оно все равно связано с Богом, потому что Богом ограничивается и Богом побеждается.

Да и в самом носителе этого зла, возненавидевшем добро, нет абсолютного зла. Самое парадоксальное, что даже сатана при всей своей злобности по природе добр, просто природа его искажена, хотя и не настолько, чтобы он смог противопоставить себя Богу до конца, как бы он к этому ни стремился.

И постольку, поскольку абсолютное добро существует, а абсолютного зла нет, зло всегда оказывается бессильно, оно не имеет ни собственного бытия, ни собственной силы, ни собственного продолжения, а пользуется только тем, что может захватить и на чем может паразитировать. Добро вечно, а зло – нет.

Следовательно, каждый христианин располагает всеми возможностями противостоять злу. Оно должно было быть посрамлено еще в раю; одна из целей сотворения человека состояла именно в том, чтобы человек победил сатану. Христос воплотился и победил сатану как человек, хотя к этому был призван еще ветхий Адам. Как мне кажется, плоды древа познания добра и зла потому изначально и не предназначались для человека, что он, прежде утвердившись в добре, познав его истинный источник, должен был познать зло иначе и победить его именно как сотворенный свободным. По своей тварной природе мы гораздо теснее сопричастны добру, нежели искажены злом.

Как же человек может противостоять злу? Господь обращается ко всем нам: А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду (Мф. 5: 39–40).

Эти слова известны всем, именно на них ссылался Л.Н. Толстой, проповедуя принципиальное непротивление злу. Что же они означают для нас? Следует ли нам вовсе не бороться со злом, а если все-таки бороться, то каким образом?

Апостол Павел предостерегает: Гневаясь, не согрешайте: солнце да не зайдет во гневе вашем; и не давайте места диаволу (Еф. 4: 26–27). Вспомним, как Сам Господь относился ко злу. Он ему противился, в том числе и силой, например изгоняя торговавших из храма: Приближалась Пасха Иудейская, и Иисус пришел в Иерусалим и нашел, что в храме продавали волов, овец и голубей, и сидели меновщики денег. И, сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, [также] и овец и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул. И сказал продающим голубей: возьмите это отсюда и дома Отца Моего не делайте домом торговли (Ин. 2:13–16). Гневался и Иоанн Креститель, называя приходивших к нему фарисеев порождениями ехидны и сурово спрашивая у них: Кто внушил вам бежать от будущего гнева? (Мф. 3: 7).

Это – безгрешный гнев, порожденный чувством любви и сострадания к согрешившему, обусловленный боязнью его погибели и стремлением его спасти. Надо раз и навсегда все расставить по своим местам, чтобы в дальнейшем эти слова ни у кого не вызывали смущения и соблазна. Что значит «не противиться злому»? Злу не следует противопоставлять зло, вместо этого его необходимо побеждать добром. Не противьтесь злу злом, не вставайте на его позиции, не говорите со злом его же языком! Никогда не боритесь со злом на его территории! Лучше подставьте другую щеку, лучше отдайте последнюю рубаху, но одолейте его иными средствами! В тот момент, когда человек начинает говорить на одном языке с грехом, даже пытаясь ему противоречить, он побеждается этим злом и сам становится его частью, его проводником в этом мире.

В конечном итоге зло побеждается мужеством и смирением: человек вырастает над своим обидчиком настолько, что оказывается способным даже полюбить его. Разумеется, дорасти до такой духовной высоты удается далеко не каждому, но зло в любом случае никогда не должно властвовать над нами.

Все это чрезвычайно важно для понимания того, как же нам разграничить понятия осуждения человека и оценки самого зла. Как говорят Святые Отцы, «люби грешника и ненавидь грех». Иными словами, осуждай грех, но оправдывай ближнего. На самом деле сделать это очень и очень непросто: так уж получается, что мы прежде всего спешим осудить не поступок, а человека, его совершившего.

Авва Дорофей рассказывает о том, как в каком-то городе продавали рабов. На невольничий рынок заглянули две женщины: одна – монахиня, а другая – блудница. Они увидели, что продают двух пятилетних сестер-близняшек. Монахиня купила одну из них и решила воспитать ее в страхе Божием, благочестии и чистоте. Вторую девочку купила блудница и сделала ее сосудом греха в сотню раз худшим, чем была сама. Спрашивается, если эти две девицы, повзрослев, согрешат одним и тем же грехом, например блудом, неужели Господь будет их судить одинаково? Конечно же нет! Но ведь только Бог может знать, что кому было дано, в какой ситуации каждый жил и каким образом оплакивал потом свой грех.

Авва наставляет: «Вот ты осудил брата своего, который преткнулся, но ты же не знаешь, сколько слез брат твой пролил до этого падения, сколько пролил пота и крови, прежде чем преткнулся? И может быть, само падение этого брата Бог не просто оправдал, а во спасение ему вменил? Потому что иногда падение доводит человека до глубочайшего смирения, и это смирение приравнивается к тем трудам, которые возводят человека на очень высокую духовную ступень. Он покаялся, и это падение его обернулось еще большим подвигом. А ты брата своего осудил! Как же ты можешь знать то, что ведомо одному Господу?»

Мир, в котором живем мы с вами, все настойчивее подталкивает нас к осуждению. Зло, творящееся вокруг, всячески преподносится нам и навязчиво рекламируется, как некое блюдо, которое мы непременно должны попробовать. Многочисленные телевизионные шоу, посвященные судебно-правовой тематике, призывают нас стать судьями и вынести свой «непредвзятый» вердикт. При этом всегда получается так, что мы как бы возвышаемся над преступлением и подозреваемым в его совершении человеком.

Это – очень опасное ощущение! Авва Дорофей утверждает, что, как и другие грехи, осуждение порождается «небрежением в малом». Не зря Господь говорит в Нагорной проповеди: Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, [таким] будете судимы; и какою мерою мерите, [такою] и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучок из глаза твоего», а вот, в твоем глазе бревно? Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, [как] вынуть сучок из глаза брата твоего (Мф. 7:1–5).