Текст книги "История Саудовской Аравии"

В аравийских оазисах в интересующий нас период, несомненно, существовали классовые отношения, которые, очевидно, сложились за много столетий до XVIII в. Однако, характеризуя их как «феодальные», мы должны сделать существенную оговорку. Социальная структура земледельческого населения Аравии, в общем-то отсталой периферии Ближнего Востока, повторяла в примитивном виде основные элементы общественного устройства более развитых стран этого района. Поэтому, употребляя в дальнейшем термин «феодализм» для характеристики аравийского общества, мы будем подразумевать, что это был феодализм, характерный для стран Ближнего Востока, арабо-османского общества средних веков, существенно отличный от западноевропейского или восточноевропейского феодализма.

Патриархально-родовые отношения внутри кочевых племен.

Хроника «Блеск метеора» оставила нам перечень кочевых объединений Центральной, Восточной, Северной и Западной Аравии в XVIII – начале XIX в.²⁹, чего мы не находим в ваххабитских летописях того периода. Самым крупным из арабских племен (мы назвали бы его конфедерацией племен) автор «Блеска метеора» считал аназа, разделенных на три группы; в каждой из них было примерно 60 тыс. мужчин, под которыми анонимный летописец подразумевал бедуинов, способных носить оружие. (Ф. Манжен упоминал, что соотношение воинов и женщин, детей, немощных, стариков составляло один к трем³⁰, что позволяет определить общее число аназа примерно в полмиллиона человек.) Аназа славились искусством верховой езды. Традиции взаимопомощи и солидарности были у них сильнее, чем у других племен. Когда во время засухи часть подразделений аназа перекочевывала из Неджда в полупустыни Сирии, им помогали жившие там соплеменники.

Анонимный летописец сообщал, что большая часть аназа подчинилась Саудидам без войны. Это – многозначительный факт. Видимо, централизаторские, объединительные усилия диръийских эмиров отвечали интересам племени, распространившегося по значительной части Аравии.

Шаммары, обосновавшиеся в Северном Неджде и считавшие своими предками кахтанов из объединения тай, могли выставить 20 тыс. воинов. Хиджазское племя харб имело 30 тыс. вооруженных мужчин из числа кочевников и оседлых.

Недждийское племя мутайр, славившееся своими воинами и боевым духом, имело 14 тыс. бойцов; племя атайба, расселенное в Неджде и Хиджазе, – 40 тыс.; бакум – 4 тыс.; племя субай, особо преданное Саудидам, – 12 тыс.; сухуль – 10 тыс.

На юге Неджда в могущественном племени кахтан было 50 тыс. воинов, и его никто не смел трогать. Кахтаиы присоединились к Саудидам на условии поддержки Эд-Диръией их набегов на Тихаму, Горный Йемен и Хадрамаут.

Аджмаиы могли собрать 5 тыс. бойцов. Это племя, в XVIII в. откочевав из района Наджрана на север, видимо, разрослось и укрепилось. В последней трети XIX в. оно выставляло в Восточной Аравии на поле боя многие тысячи воинов.

Бану мурра, или ааль мурра, жившие на кромке Руб-эль-Хали, насчитывали до 2 тыс. бедуинов «или больше», замечал автор «Блеска метеора». Суровые условия их жизни поражали даже аравийского летописца, и он не преминул отметить, что бану мурра могли питаться одним молоком верблюдиц и пить солоноватую воду.

Наконец, бану халид, хозяева Восточной Аравии в середине XVIII в. и соперники Диръийского эмирата в период его возвышения, насчитывали 30 тыс. воинов.

Не вызывает сомнения, что все эти цифры очень приблизительны. Летописец не уделил внимания ни «неблагородным» племенам, ни рабам и вольноотпущенникам, ни ремесленникам – суннаа, о которых речь пойдет ниже. Но перечисление племен дает хотя бы условную статистическую картину кочевого общества Аравии того времени (без Йемена и Омана). Общее число воинов-бедуинов достигало почти 400 тыс., что позволяет определить численность кочевников Аравии примерно в 1,2 – 1,5 млн.

Общие черты социальной структуры аравийских кочевников достаточно хорошо изучены, и мы ограничимся здесь ее кратким описанием.

Низшей ячейкой племени была семья. Иногда группа из трех-четырех семей, связанных между собой узами близкого кровного родства, владела «более или менее нераздельным имуществом»³¹. Но это явление встречалось редко. Сами потребности кочевого хозяйства, уход за скотом и его выпас не делали необходимым в условиях Аравии объединение больших коллективов людей для совместного труда.

Несколько семей близких или дальних родственников, помнивших или знавших общего предка, составляли небольшую родовую группу.

Широкая родовая группа охватывала семьи, объединенные отдаленным родством. Самое распространенное ее название – ашира. Ее члены были связаны строгими обязательствами и правами взаимопомощи и взаимоответственности. Во главе аширы стоял старейшина – шейх, иногда военачальник – акыд. Род также имел знатока и толкователя обычного права. У каждой аширы были собственное имя, тамга, военный клич, нередко родовое кладбище. Род мог принимать в свой состав и чужаков.

Далее шло подплемя – группа родов, связанных вымышленными генеалогическими или фактическими родственными отношениями, а также политическим или военным союзом.

Следующей ступенькой общественной структуры кочевников было племя, которое чаще всего называлось «кабила» («кабиля»). Оно имело свою территорию, некоторые диалектальные особенности в языке, специфические черты быта, культуры, верований, свою тамгу и военный клич. Соплеменники считали себя родственниками, происходящими от одного предка. Во главе племени стоял шейх, имелись также акыд и несколько знатоков обычного права – арифов.

Группировки племен формировались по этническому (родственному) признаку и по политическим соображениям. Отношения между родственными племенами регулировались нормами обычного права – урфа³².

Внутри кочевых племен сохранялись реальные явления, свойственные патриархально-родовому обществу. К ним прежде всего относится коллективная собственность племен на пастбищные территории (дира). Границы земель, принадлежавших племени, были строго определены. «Каждое из таких племен присваивает себе какую-либо территорию, которая образует его владение, – писал К.-Ф. Вольней. – В этом отношении отличаются они от земледельческих народов тем только, что их земли должны быть гораздо более обширными, чтобы на весь год обеспечить кормом их стада. Каждое из этих племен образует один или несколько лагерей, разбросанных по местности. Они постепенно меняют места стоянок на этой территории, по мере того как стада поедают весь корм вокруг лагерей»³³. Эта информация подтверждается позднейшими путешественниками.

Значительная часть степных колодцев и водоемов также принадлежала бедуинским племенам. «Большинство колодцев в глубине пустыни и особенно в Неджде, – сообщал И. Буркхардт, – является исключительной собственностью какого-либо племени или отдельных лиц, предки которых выкопали колодец… Когда в пустыне иссякнут дождевые воды, племя разбивает шатры подле собственного колодца; никаким другим бедуинам не позволяют поить здесь своих верблюдов»³⁴.

Родоплеменные подразделения могли быть коллективными собственниками обрабатываемых земель в оазисах³⁵. Бедуины сдавали их в аренду африканским вольноотпущенникам или арабским феллахам, забирая определенную долю урожая и распределяя ее среди отдельных семей³⁶. В общественной собственности племен находилась большая часть жеребцов-производителей, но кобылы всегда считались частной собственностью³⁷. Есть сообщения об общественных стадах верблюдов у отдельных племен.

В среде кочевников существовали многие элементы патриархально-родовой взаимопомощи в хозяйственных делах, например при стрижке овец, которая сопровождалась угощением. Сородичи также оказывали помощь друг другу во время семейных событий – свадьбы, обрезания.

Бедуины славились гостеприимством. Пренебрежение его обычаями считалось страшным позором. «Если чужестранец или даже неприятель прикоснется к палатке бедуина, то его личность становится, так сказать, неприкосновенной, – сообщал К.-Ф. Вольней. – Было бы подлостью, несмываемым позором даже удовлетворить справедливую месть в ущерб гостеприимству. Если бедуин согласился разделить с гостем хлеб и соль, ничто в мире не может заставить его предать гостя»³⁸. Но так как вовсе не каждый мог длительное время содержать гостя, его выручали сородичи. Они также приходили на помощь, если гость лишался какой-либо части или всего имущества и хозяин был обязан возместить потери. Огромное значение имела материальная помощь сородичей в случае падежа скота в результате засух и болезней, потери имущества при грабительских набегах. Утраченную собственность возмещали скотом, деньгами, утварью или лагерным снаряжением. Попавшим в беду семьям помогали сородичи, а родовым объединениям – соплеменники или союзные племена. Как писал Ч. Доути, кто бы ни был ограблен, это считалось «общей бедой всего племени; никто из лишившихся скота не должен оставаться неимущим, и правящий шейх обязывает всех соплеменников в течение одного-двух дней возместить пострадавшим весь утраченный ими скот»³⁹.

Стоит заметить, однако, что даже при крепких узах родоплеменной солидарности полностью покрыть убытки чаще всего было невозможно. Так, если племя лишалось значительной части скота после военного разгрома, то обычай возмещения потерь практически переставал действовать. Бедняки в таких случаях были обречены на голодную смерть. То же самое происходило при страшных засухах или во время эпидемий. Теряли при этом в той или иной мере все члены племени, и часто они уже просто не могли помочь особо пострадавшим. Обычай восполнения потерь не был фикцией, но его ограничивали рамки реальных возможностей.

Отношения между различными родо-племенными подразделениями регулировались прежде всего с помощью важнейшего института обычного права – кровной мести (cap)⁴⁰. «Интересы общей безопасности издавна ввели у арабов закон, который требует, чтобы кровь любого убитого была отомщена кровью убийцы, – писал К.-Ф. Вольней. – Это называется у них cap, или отплата; она возлагается на ближайшего родственника убитого. Честь его перед всеми арабами настолько задета, что если он пренебрежет своей обязанностью мести, то навеки будет обесчещен. Вследствие этого он выжидает удобный случай, чтобы отомстить. И если его враг умирает от какой-либо другой причины, то он не считает себя ни в какой мере удовлетворенным и его месть переходит на ближайшего родственника убийцы. Эта ненависть передается по наследству от отца к детям и прекращается лишь с исчезновением одного из родов, если только семьи не договорятся пожертвовать виновным или заплатить выкуп за кровь деньгами или скотом»⁴¹.

Среди бедуинов обычай кровной мести охватывал, как правило, родственников до пятой степени родства. Часто вся группа сородичей, на которую распространялась кровная месть, покидала свое племя и искала пристанища у могущественного шейха чужого племени. Затем они пытались договориться об уплате выкупа. Если убитый не принадлежал к аристократии, то его родственники соглашались на выкуп. В разных районах и племенах размеры выкупа были различны, но значительны. В выплате участвовали все родственники убийцы. Шейхская же верхушка за смерть сородича требовала уплаты кровью⁴².

Весь род помогал выкупать из плена своих членов⁴³. Состоятельные бедуины в случае нужды помогали беднейшим. Они же делали своим менее обеспеченным сородичам подарки продуктами, тканями, скотом, устраивали угощения. Таким образом они завоевывали себе популярность. Прослыть скупым было позором для представителя знати. Зато щедрость причислялась к самым высоким добродетелям⁴⁴.

Бедуины не знали никаких регулярных налогов. «Платить налог – это всегда унижение»⁴⁵, – считали они. Отсутствие налогов внутри племен – важнейшее доказательство стойкости патриархально-родовых отношений.

Тем не менее даже наблюдатели, восхищенные солидарностью и взаимопомощью кочевников, обнаруживали в бедуинском племени явления, далекие от патриархально-родовой идиллии.

Элементы неравенства внутри кочевых племен.

В конце 1784 г. К.-Ф. Вольней посетил шейха племени, кочевавшего в районе Газы. Сравнение благосостояния этого представителя кочевой аристократии, хотя и небогатого по европейским масштабам, с достатком рядового кочевника говорит о многом.

Шейх «почитался самым могущественным во всей округе, мне же показалось, что его расходы не превышали расходов богатого откупщика. Его движимое имущество, состоявшее из одежды, ковров, оружия, лошадей и верблюдов, можно оценить не более чем в 50 тыс. ливров. Следует заметить, что сюда входят четыре чистокровные кобылы стоимостью 6 тыс. ливров и каждый верблюд по 10 луидоров. Поэтому, если речь идет о бедуинах, не следует применять наши обычные понятия к словам „государь“ или „сеньор“. Вернее будет их сравнить с состоятельными откупщиками из горных районов, на которых они похожи в простоте одежды, а также в домашней жизни и нравах. Шейх, который командует отрядом из 50 конников, не гнушается оседлывать и взнуздывать свою лошадь, дает ей ячменя и рубленой соломы. В палатке жена готовит кофе, замешивает сама тесто и варит мясо. Дочери и родственницы стирают белье и, закрыв лицо, ходят с кувшином на голове черпать воду из водоема. Это выглядит в точности так, как описано Гомером или „Книгой Бытия⁴⁶ в истории Авраама…

Простота или, если хотите, бедность бедуинов соразмерны условиям жизни их вождей. Вся собственность семьи состоит в имуществе, перечень которого я даю почти полностью: несколько верблюдов и верблюдиц, коз, несколько кур, кобылица со сбруей, палатка, копье длиной 13 футов, кривая сабля, ржавое ружье, трубка, переносная мельница, котел, кожаное ведро, сковородка для обжаривания кофе, циновка, кое-какая одежда, плащ из черной шерсти, наконец, вместо всех драгоценностей – несколько стеклянных и серебряных колец, которые женщина носит на ногах или на руках. Если все это есть, то семья богата. То, чего нет у бедняка, и то, чего он больше всего желает, – это кобыла»⁴⁶.

В описании К.-Ф. Вольнея политический мыслитель берет верх над этнографом. Но хотя путешественник и идеализировал простоту жизни бедуинского шейха, отличие имущественного положения шейха даже от бедуина, имеющего лошадь, чрезвычайно велико. Бедный же кочевник жил несравненно хуже.

«Я заметил, – писал Вольней, – что шейхи, то есть богатые люди, и их слуги были вообще большего роста и большей упитанности, чем простой народ… Объяснить это можно лишь их пищей, которая более обильна у первой группы, чем у второй. Можно даже сказать, что простой бедуин всегда живет в нужде и постоянно голодает… Дневная пища большей части из них весит не более шести унций, в племенах Неджда и Хиджаза умеренность в пище доходит до крайности. Шесть или семь фиников, смоченных в растопленном масле, немного свежего или кислого молока составляют дневной рацион бедуина. Он считает себя счастливым, если может присоединить к тому несколько щепоток муки грубого помола или немного риса. Мясо едят лишь по самым большим праздникам; лишь на свадьбу или похороны они режут козленка. Только богатые шейхи и военачальники могут бить молодых верблюдов, есть рис, приготовленный с мясом. Из-за всегдашнего недостатка вечно голодный простолюдин не брезгует самой дрянной пищей – саранчой, крысами, ящерицами, змеями…»⁴⁷ Если саранча у бедуинов действительно была лакомством, то «крыс, ящериц и змей» мы оставим на совести французского путешественника.

Имущественное неравенство в кочевых племенах проявлялось заметнее всего в собственности на скот. Если бедняки племени аназа в начале XIX в. владели едва десятком верблюдов, то у более состоятельных стада насчитывали до полусотни голов, а семейства шейхской верхушки имели по нескольку сот верблюдов⁴⁸. У самых богатых и могущественных шейхов было до нескольких тысяч верблюдов.

Регулируя сезонные перекочевки, участвуя в распределении пастбищ, племенная верхушка приобретала преимущественные права на распоряжение землей, хотя произвол знати и был ограничен племенными обычаями. Стада, принадлежавшие шейхам, получали лучшие пастбища. С древних времен существовали даже заповедники (хима) для шейхского скота. Часть водных источников также становилась собственностью кочевой знати, которая за их пользование рядовыми кочевниками получала определенное вознаграждение.

Из института родовой взаимопомощи возникала эксплуатация кочевников при передаче им на выпас скота. Первоначально передача скота выглядела как временная ссуда нескольких животных обедневшему сородичу⁴⁹. Это явление было распространено у аравийских кочевников и позволяло крупным скотовладельцам сохранять и приумножать свои стада.

Следующей ступенью эксплуатации была передача скота на началах издольщины малоимущим или неимущим беднякам, при которой владельцы получали часть приплода и животноводческие продукты⁵⁰.

Передача овец на выпас была еще более распространенным явлением. Верблюдоводы не могли забирать мелкий рогатый скот в продолжительные перекочевки и оставляли его на выпас овцеводам, принадлежавшим к другим родам или чужим племенам. В этом случае эксплуатация была откровеннее и не столь замаскирована патриархально-родовыми формами. Если семьи кочевой знати не справлялись с уходом за своими стадами верблюдов, то использовались рабы или представители других племен, но лишь редко – соплеменники.

Поборы на издержки гостеприимства становились одним из способов эксплуатации бедуинов со стороны знати. «Когда приходят гости, – сообщал И. Буркхардт, – и для них нужно зарезать ягненка, арабы обычно приносят для этого одного к шатру шейха. В некоторых кочевьях арабы не допускают, чтобы их шейху приходилось резать своего ягненка, и по очереди снабжают мясом его шатер»⁵¹. Ввиду того что шейх «должен очень часто принимать гостей, он берет то там, то здесь верблюда или овцу, которых ему охотно дают, потому что дающий нередко сам ест у него после гостей», – так объясняли А. Мусилу механику этих поборов даже в начале нашего столетия⁵².

Племя помогало шейху приобрести лошадь. Когда его стадо редело в результате грабительского набега, его убытки старались возмещать полностью. В подобных же обстоятельствах рядовому бедуину восполняли лишь часть потерь, писал И. Буркхардт⁵³.

Шейхи и знатоки обычного права в племенах получали вознаграждение за разбор судебных дел.

Рядовые бедуины иногда оказывались в личной зависимости от представителей знати. Этому способствовал развитой институт самоотдачи бедуинов под покровительство могущественного шейха своего или чужого племени (дахаля). Вокруг такого шейха собирались «небольшие семьи, которые, не будучи достаточно сильными для самостоятельной жизни, нуждались в защите и союзе»⁵⁴.

Более развитой формой зависимости была опека (висая), при которой бедняки за определенную мзду просили защиты у шейха. Широко распространена была самоотдача под покровительство целыми группами. Например, лица, опасавшиеся кровной мести, стремились получить защиту у знати чужого племени. За это бедуины должны были нести некоторые обязанности, в том числе экономические. Личная свобода таких лиц была несколько ограниченна⁵⁵.

Об ослаблении патриархально-родовых уз свидетельствует и тот факт, что внутри рода должник должен был уплатить кредитору сам, в этом ему никто не помогал в отличие от практики взаимопомощи и выплаты долга кредитору со стороны.

Возникает вопрос: зашло ли разложение патриархально-родовых отношений внутри кочевых племен настолько далеко, что эти отношения уже превратились в «классовые»? – если использовать ортодоксальный марксистский термин. Ответить на этот вопрос помогает определение характера собственности на пастбищные земли и колодцы.

«Земельная собственность, – писал К. Маркс, – предполагает монополию известных лиц распоряжаться определенными участками земли как исключительными, только им подчиненными сферами их личной воли»⁵⁶. Даже применительно к западноевропейскому обществу XIX в. Марксова аксиома слишком категорична. Что же касается аравийского общества, то сразу возникают вопросы: обладали ли шейх какого-либо племени или аристократическая группа правом распоряжаться пастбищами как «исключительными, только им подчиненными сферами их личной воли», даже учитывая, что в средневековье формы собственности не были безусловными? Можно ли в таком случае говорить о собственности одного шейха или группы знати на участки пастбищных территорий? Означало ли это, что они могли, например, продать племенные пастбища чужестранцам? Сдать их в аренду и забрать все доходы в личное пользование? Поменять на другой участок, например в оазисе, а главное – лишить своих соплеменников права пользоваться пастбищами? В условиях Аравии до XX в. такие действия были невозможны или представляли собой неизвестные нам исключения. Право племенной верхушки распоряжаться пастбищами было ограничено хотя бы ее принадлежностью к своему племени, т. е. она пользовалась общинной территорией постольку, поскольку ее представители являлись соплеменниками, хотя и знатными, хотя и привилегированными, хотя и богатыми. Это, естественно, ограничивало их право распоряжения землей и возможности феодального метода ведения хозяйства, феодальной эксплуатации внутри племени⁵⁷.

В отдельно взятых кочевых племенах XVIII–XIX вв. можно наблюдать тенденцию к феодальным отношениям, но не их господство. В Саудовской Аравии ликвидация общинной собственности племен на пастбища не завершена и поныне. И прав Н.П. Прошин, который разложение патриархальнородовых отношений внутри бедуинских племен относит только к XX в.⁵⁸

Многочисленные факты свидетельствуют, что доходы аристократии, которые она получала в своем племени, были незначительны и в ряде случаев не покрывали ее расходов, связанных с традициями патриархально-родовой солидарности и взаимопомощи. Внутри бедуинских племен, во всяком случае в XVIII–XIX столетиях, преобладали патриархально-родовые отношения, основанные на общинной собственности на пастбища и источники воды, на крепких кровнородственных связях, на традициях взаимопомощи и солидарности. Процесс усиления эксплуатации простых бедуинов знатью, основанный на имущественном неравенстве, происходил, но он не достиг еще стадии раскола кочевых племен на классы.

Причины этого, как представляется, лежат как в слабом развитии производительных сил кочевого хозяйства и в мизерной норме и массе прибавочного продукта, так и в устойчивой социальной психологии свободолюбивых бедуинов.

Сохранение в бедуинских племенах значительной или даже преобладающей прослойки «средних» бедуинов или бедняков, ведущих самостоятельное хозяйство, также служит веским доказательством отсутствия здесь сложившихся эксплуататорских отношений. Европейские путешественники не упоминают об эксплуатируемых соплеменниках внутри кочевых племен. Это предполагает, что большинство бедуинов владели собственным скотом и пасли его на общественных пастбищах.

Однако, оценивая характер социальных отношений в кочевых племенах, не стоит рассматривать их изолированно от аравийского общества в целом, так как подобный подход искажает реальную картину. И бедуины, и полукочевники, и оседлые жители Аравии представляли собой единый, взаимосвязанный социальный организм.

Грабительский набег (газу).

Бедуины при отсутствии сильной централизованной власти постоянно совершали грабительские набеги. Объектом грабежа чаще всего был скот, но также и лагерное снаряжение, утварь, оружие, одежда, рабы⁵⁹; у купцов отбирали товары, у оседлых жителей – земледельческие продукты и утварь. Существовало различие между газу и настоящей войной из-за пастбищ и колодцев. Но эти два вида военных действий постоянно переплетались.

«Арабские племена находятся в состоянии почти непрерывной войны друг против друга, – писал И. Буркхардт, – и редко случается, чтобы какое-либо племя наслаждалось моментом общего мира со всеми своими соседями. Однако война между двумя племенами редко продолжается долго, легко заключается мир, но его нарушают по малейшему поводу. Способ ведения войны – партизанский, генеральные сражения редки: захватить противника врасплох в результате внезапного нападения, ограбить его лагерь – главная цель обеих враждующих партий. Вот почему их войны обычно бескровны. Врага атакуют обычно превосходящим числом, и он уступает без боя. Ужасные последствия кровной мести предупреждают многие кровавые конфликты»⁶⁰.

О бедуинских газу сообщал и К.-Ф. Вольней: «Будучи больше грабителем, чем воином, араб не стремится пролить кровь; он нападает только для того, чтобы ограбить; и если ему оказывают сопротивление, он считает, что небольшая добыча не стоит риска быть убитым. Нужно пролить его кровь, чтобы его озлобить; но тогда он столь же упорен в мести, сколь был осторожен, избегая опасности. Арабов часто упрекали за склонность к грабежу, но, не желая ее оправдывать, не обращали внимания на то, что стремление к грабежу направлено лишь против чужестранца, которого арабы считают врагом; поэтому подобное стремление основано на публичном праве большинства народов»⁶¹.

Газу считался самым благородным занятием, и мечта о грабеже постоянно горячила бедуинов. Участие в грабительских экспедициях было добровольным, но на практике воины, особенно молодые, просто не могли от них отказаться. Уклонение от газу создавало опасность прослыть трусом и потерять уважение сородичей и соплеменников. «Уверяют, – писал К. Нибур, – что молодой человек не может жениться, пока не совершит несколько подвигов»⁶². Имена удачливых грабителей передавались из уст в уста и воспевались поэтами. Даже в XX в. авторы перечисляют прославленных героев бедуинского «молодечества» – фирусийи.

В результате беднейший бедуин одним удачным набегом мог поправить свое положение или даже стать зажиточным. Газу, несомненно, был одной из причин сохранения прослойки самостоятельных кочевников.

Грабительские набеги обогащали племенную верхушку. Именно ей шла большая или лучшая часть добычи⁶³. Во главе отрядов, совершавших набег, становились или шейхи, или акыды. Даже если шейх не участвовал в набеге, ему «отчисляли» его долю. Не случайно добыча от газу неизменно фигурирует в числе важнейших доходов бедуинской знати.

Постоянные грабежи и набеги, естественно, наносили ущерб хозяйству, производительным силам. Бывало, что газу не обходились без кровопролития и приводили к жестоким, истребительным войнам, в которых погибали или вымирали целые роды и племена. «Иногда слабое племя возвышается и распространяет свое влияние, между тем как другое племя, когда-то могущественное, приходит в упадок или даже уничтожается»⁶⁴, – отмечал К.-Ф. Вольней. Подобные же наблюдения делал, спустя более чем сто лет, А. Жоссан: «Племя может исчезнуть из страны многими способами. Прежде всего, путем переселения вследствие больших ссор или постоянного голода в районе… Другую, более частую причину уничтожения этих племен нужно искать в постоянных войнах и набегах. Достаточно одного несчастливого дня, чтобы уничтожить целое племя; мужчины остаются на поле битвы, а женщины рассеиваются в соседних племенах или… погибают от голода»⁶⁵. Некогда сильные племена могли приходить в упадок, терять людей, скот, пастбища, подчиняться другим племенам, иногда сливаться с ними.

Однако не было ли какой-либо закономерности в победах и поражениях отдельных племен?

Военные силы различных племен и их подразделений часто зависели от характера их хозяйственных занятий, а не только от доблести бойцов, таланта и мужества руководителей. Именно верблюдоводы, т. е. «настоящие» кочевники, обладали наибольшей военной мощью. Верблюды позволяли передвигаться по безводным пустыням быстро и на большие расстояния, концентрировать силы и наносить внезапные удары, а в случае неудачи уходить от преследования в пустыню – убежище, недоступное противникам. Верблюдоводы совершали самые удачные газу, чаще становились победителями в крупных сражениях и были соперниками только друг другу. Именно племена или подразделения верблюдоводов в результате газу оказывались в выигрыше, а полукочевники-овцеводы проигрывали. В открытом поле по большей части пасовали перед «настоящими» бедуинами и оседлые. Безопасность их торговых связей, скота, который выпасали в степи или полупустыне, пашен или пальмовых рощ, не защищенных стенами, зависела от отношений с бедуинами.

Сильные племена бедуинов-верблюдоводов навязывали выплату дани более слабым племенам, главным образом овцеводам, и оседлому населению. Газу служил одним из методов принуждения к даннической, а иногда и вассальной зависимости.

Дань (хува).

С древних времен выплата полукочевым и оседлым населением дани бедуинам облекалась в патриархальную оболочку, принимала видимость вознаграждения за защиту и покровительство. Поэтому дань получила название «братство», «побратимство» – «хува» (хава, хувва, ухувва). «Дань обычно выплачивается шейху или какому-либо почтенному члену племени, – писал И. Буркхардт. – Как только селение и какой-либо араб договорятся о хуве, последний немедленно требует часть обусловленной на год суммы, из которой покупает кое-какие припасы и делит их между своими друзьями, чтобы они были свидетелями договора, съев часть хувы»⁶⁶.

Дань шла не только протектору плательщиков хувы – «главному шейху, по и почти каждому влиятельному лицу в различных кланах»⁶⁷, – сообщал Г. Валлин. Значительная часть хувы оседала в руках племенной верхушки, но тем не менее какая-то доля доставалась и рядовым сородичам. Оседлые и полукочевники могли платить дань и нескольким бедуинским племенам сразу, а те, в свою очередь, собирали ее с различных оазисов и овцеводческих племен⁶⁸. Иногда полукочевники – плательщики хувы сами собирали дань с более слабых племен или оазисов.

Все это создавало сложные формы зависимости, но суть дела – перекачка значительной части прибавочного, а иногда и части необходимого продукта от оседлых и полукочевников могущественным объединениям бедуинов – не менялась. Хува приносила кочевой знати и всем бедуинам большие доходы. За право собирать ее сражались племена бедуинов, при этом гибли и данники. Сбросить гнет «побратимов» можно было лишь в результате вооруженного сопротивления, а оно не часто приводило к победе⁶⁹.

Даннические отношения иногда переходили в вассальные, и тогда подчиненные племена участвовали в военных набегах своих сюзеренов, т. е. вносили «дань кровью». Шейх-вассал оказывал внешние знаки почтения шейху-сюзерену. Зависимость некоторых племен достигала такой степени, что Х. Диксон, например, называл племя рашаид «крепостными» племени мутайр, а племя авазим – «слугами» аджманов⁷⁰. Правда, это – информация XX в., но, видимо, подобные отношения существовали и раньше.