Текст книги "Штык и вера"

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

– Хорошо живете, граждане правители!

Орловский посмотрел на письменный стол, ставший в одночасье обеденным, и выразительно покачал головой.

Закусок на столе было немного, зато какие! Провесной окорок, балычок, пара салатов, вазочка с черной икрой…

Невольно вспомнились былые студенческие посиделки, когда довольствовались чайной колбасой да квашеной капустой, лишь бы было вдоволь водки, под которую так хорошо пелись революционные песни и лились вольные речи.

Как давно это было! Орловскому едва вспоминался юноша, с восторгом критиковавший правительство и мечтавший о светлом царстве всеобщей свободы.

Да и «вспоминался» сказано слишком громко. Георгий успел позабыть о собственных заблуждениях, всецело поглощенный службой и текущими делами. Это не говоря о том, что сами взгляды были давно пересмотрены и сознательно заменены на противоположные.

– Давай за встречу! – Шнайдер приподнял наполненную смирновкой рюмку.

Иронию Орловского он не то проигнорировал, не то не заметил.

– За встречу! – эхом отозвался Орловский.

Он закусил балычком. Недурственно… Готовят тут явно как в лучшем ресторане.

– Как ты хоть жил? – несмотря на нынешний пост Шнайдера, говорить ему «вы» Орловский по старой привычке не мог.

Яков задумчиво прожевал бутерброд с икрой.

– Да как все при старом режиме. Две ссылки, четыре побега, нелегальная работа… Зато вот теперь пожинаю плоды прежних трудов своих. Ты-то как? Исчез в самый канун первой революции и с тех пор ни слуху ни духу. Слышал, что загремел тогда в армию. Да и сейчас в шинели. Неужели даже до прапорщика не дослужился? Все-таки образование.

– Почему не дослужился? – Уточнять, что тогда отправился на фронт добровольно, и называть свой чин Орловский не стал. Помнил отношение своего прежнего круга ко всему связанному с властью, да и должность приятеля не располагала к излишней откровенности. По крайней мере, пока не будут расставлены все точки над «i».

– Так это здорово! – обрадовался Шнайдер. – Нам как раз до зарезу необходим хотя бы один свой военный.

– А в Смоленске таких что, нет? Мне по дороге офицеров попадалось, выбирай – не хочу. Да и в приемной вашего главнокомандующего прапор сидит.

Шнайдер вновь наполнил рюмки и лишь затем ответил:

– Как сказать… Да ты сам понимаешь: половина из них спят и видят, как все на место вернуть. А второй половине вообще на все наплевать, лишь бы их не трогали. До судьбы демократии и революции им никакого дела нет. Те же, кто точно с нами, пороха не нюхали и авторитета не имеют. Есть у нас среди юнкеров, к примеру, один капитан. Так он как в начале войны в тыл перевелся, так там и просидел. В итоге веса в гарнизоне у него никакого. Слушать его будут, а слушаться… Единственный, кто реально имеет вес, – это некий Мандрыка. Сволочь редкая, монархист, причем даже не скрывает этого, но юнкера стоят за него горой, а солдаты откровенно побаиваются. Убрать его трудновато. Надо бы как-то иначе.

Выпили без тоста, и Орловский поинтересовался:

– От меня-то ты чего хочешь?

– Как – чего? Трофим, наш гражданин по обороне, мужик мировой, настоящий революционер, вот только не жалуют его офицеры. Так и норовят саботировать каждое распоряжение. Да еще посмеиваются втихомолку. Тоже, гении выискались! А у него, между прочим, опыт боев на Пресне, да и потом в нескольких эксах участвовал. Так что не им чета… Но если ты у него заместителем будешь, то подскажешь, если что не так, да и все-таки не штатский. Свой брат офицер. А что до чина, мы тебя хоть в поручики произведем, хоть в капитаны. Погоны найдем, если надо. Да и пару орденов навесим для солидности, а проверить все равно никто не сможет. Понятно, чтобы авторитет повыше был. Глядишь, справишься с этим Мандрыкой. Потом уже официально можем и следующий чин дать.

Обещает тайком разжаловать да еще рассматривает это как благодеяние! Нравы!

Да и «гражданин обороны» у них опытный, ничего не скажешь. Это тебе не какие-то там боевые действия! Человек в эксах участвовал!

– Яша, обманывать-то нехорошо. – Орловский не сдержался, позволил себе легкую улыбку.

– Если это для дела всеобщей свободы, то можно и нужно, – убежденно отрезал Шнайдер. – Никогда ни одной самой подлинной правде никто не поверит так, как поверят обману. Настоящий обман красив, специально рассчитан на людей, а правда что… Нечто случайно сложившееся, частенько противоречащее возвышенным целям. Я уже не говорю про общественные интересы. Если бы мы всегда говорили правду, то никакой революции бы не было.

Уж в этом-то Орловский не сомневался. Благо сам когда-то вращался в революционной среде и о применяемых методах знал не понаслышке.

– Но она же была. И царство свободы уже наступило. Так теперь-то зачем?

Шнайдер обиженно засопел и принялся сосредоточенно поедать салат. Затем оторвался от тарелки, щедро плеснул в рюмки водки и внимательно посмотрел на Орловского:

– Наступить оно наступило, но как бы в отступление не пошло. Сейчас-то головы кружатся, столько лет ждали, а немного очухаются людишки, и что тогда? Еще подумают, что раньше жили лучше. Это же рабы, им до конца не угодишь. Заводы, вон, встали, скоро начнутся жалобы, что работы нет, а с нею и денег. И все прочее в том же духе. Нет, народ должен быть уверен, что на его свободу покушаются всяческие генералы и прочие пережитки власти, нужна зримая опасность, которая сплотит всех до единого, заставит ценить отвоеванное благо, защищать его.

– А что? Кто-то покушается? – Сердце Орловского поневоле вздрогнуло.

– Пока не слышно. Наверное, большинство контриков уже перебили, – дернул плечом Яков. – Но разве в этом дело? Народу враг нужен, доходчивый и понятный.

– Объявите врагом банды. Хоть ту, которая в Рудне. Она пострашнее генералов будет, – посоветовал Орловский.

Шнайдер взялся за рюмку, чокнулся с приятелем и, лишь выпив, вздохнул:

– Банды не годятся. Они же тоже за свободу выступают, хотя немного и по-своему. Да и польза от них самая прямая. Почитай, большую часть грязной работы они за нас делают. Всякую скрытую контру уничтожают. Нам меньше возиться приходится. Хотя немного приструнить их, конечно же, придется. Иначе народ нас не поймет. Сам говорил, что цепляют всех без разбора. Чуть припугнуть и договориться по-хорошему, чтобы меру знали.

Как можно на практике договориться с откровенными бандитами, Орловский не представлял. И не хотел представлять, если быть честным. Видел воочию плоды их полезной деятельности.

– Знаешь, Яша, я, наверное, чего-то не понимаю, однако зачем вам вообще армия? Сам говоришь, что никаких контрреволюционеров на самом деле днем с огнем отыскать невозможно, а против банд применять вооруженную силу, насколько я понял, вы не собираетесь. И вообще, как идея армии вяжется со всеобщей свободой? Коллективные обсуждения приказов, прости меня, но это полнейший вздор. Поверь человеку, который кое-что сумел постичь на практике.

Чаще всего человек слышит то, что хочет услышать, и пропускает мимо ушей остальное. Шнайдер не был исключением. Орловский едва кончил говорить, как он уже небрежно махнул рукой с зажатой в ней дорогой папиросой.

– Я тоже противник армии. Давно предлагал разогнать ее к дьяволу, а вместо нее оставить отряды милиции, рабочей гвардии и создать группы особого назначения. Но не все же сразу! Откровенно говоря, – он нагнулся над столом и заговорил тише, словно боялся, что их подслушивают, – в правительстве, к сожалению, нет единства. Коалиция из представителей разных партий от эсеров и эсдеков до, смешно сказать, кадетов. Каждый из них всецело обладает даром завораживать толпу, а вот убедить друг друга удается далеко не всегда. Тянут каждый на себя. Что ты, не знаешь наших либералов? Но ничего, это дело времени, убедим и их.

Шнайдер недобро усмехнулся, и Орловскому показалось, что он понял, как именно будет проходить процедура убеждения.

Да, впрочем, бывает ли действительно нечто новое под луной?

– Именно так, – подтвердил его догадку Шнайдер. – Поэтому мне и нужен свой человек во главе армии. Ну и попутно потренируешь отряды особого назначения. Народ там подобран идейный, истинные борцы, однако опыта у них маловато, всяких тонкостей не знают. Согласен?

В этот самый момент все та же приятная глазу секретарша принесла горячее, и Орловский получил некоторую отсрочку.

Вновь наполнились рюмки, и мужчины принялись за еду.

– Видишь ли… – У Орловского было много аргументов, почти все – против, и к окончательному ответу он был не готов. – Прежде всего мне надо добраться до семьи. Я ведь даже не знаю, как они сейчас там. Кругом такой бедлам, ни за что нельзя поручиться. Я же не могу бросить ее на произвол судьбы.

– Так ты женат? – без удивления спросил Шнайдер. – Впрочем, столько лет… Далеко хоть ехать?

– Чуть за Москву. Не знаешь, что там сейчас?

– Понятия не имею, – искренне отозвался Шнайдер. – С этой связью просто беда. Достигли полной свободы, а живем, как в Средневековье. Не знаем, что творится в соседнем уезде. Послушай, а они тебе действительно нужны? Что мы, бабу тебе не найдем? Хоть десяток, только укажи каких. Чем тебе, к примеру, Верка не хороша?

Предложение прозвучало цинично, зато откровенно, без всяких там экивоков. Да и Вера выглядела весьма приятно для глаз, чтобы не сказать большего.

Свою жену Орловский все еще любил, хотя страсть давно прошла. Да и при чем тут страсть? У них семья, сын Дениска. И куда возвращаться, как не в семью?

Здесь же сохранилось некое, пусть и весьма карикатурное, подобие государства и, значит, сохранялся шанс начать его возрождение.

– Ты подумай сам, – уловил колебание Шнайдер. – Наконец-то наступила свобода. Впервые появилась возможность построить общество всеобщего счастья. Вспомни, мы же об этом мечтали!

Мечты имеют подлое свойство сбываться, с некоторым ожесточением подумал Орловский. Во всяком случае, глупые мечты.

– Я подумаю, Яша. Но не так сразу.

Настаивать Шнайдер пока не стал.

Зато вспомнил другое, и, показалось или нет, глаза в накатывающих в комнату сумерках сверкнули красноватым.

– А ты к какой партии принадлежишь?

За прошедшие годы немало людей меняло свои убеждения. Кто-то самостоятельно, кто-то – под воздействием обстоятельств. Например, Орловский к нынешним взглядам пришел сам после долгих размышлений, когда удалось избавиться от чужой наносной чепухи.

– Ни к какой. Или ты думаешь, у нас в армии существовали партийные организации?

– Нет. Но со времени революции вполне можно было определиться. – Все-таки красноты в глазах Шнайдера не просматривалось, хотя глядел он на своего товарища испытующе.

– Обстоятельства не позволили. У нас там такое началось, что стало не до выяснения взглядов. Ноги бы унести, – наполовину искренне сказал Орловский.

– Тогда вступай к нам, к эсерам, по старой памяти. Только наших баюнов не слушай. Они тебя, от дискуссий отвыкшего, враз в чем хочешь убедят.

Он именно так и сказал: «баюнов».

Убедить Орловского в чем-либо уже давно было трудно, если вообще возможно, поэтому он лишь спросил:

– Почему баюнов? От Баюна?

– Соображаешь! – усмехнулся Шнайдер. – Вся их сила ведь в чем? В умении говорить. Простой человек послушает, и ему уже кажется, что это-то и есть правда, да такая, до которой он давно дошел сам. Вот и готов идти за нашими болтунами до тех пор, пока на другого баюна не нарвется, а тот уж его в своем убедит. А ты как думал? Что люди сами по себе трибунам верят?

Откровенно говоря, до сих пор Орловский об этом не думал вообще.

Случившаяся трагедия, для многих ставшая праздником, настолько потрясла Георгия, что ему стало не до абстрактных рассуждений о некоторых ее последствиях.

Летун-гимназист, оборотень в вагоне, теперь вот эти баюны: не то талантливые гипнотизеры, не то мифические создания, умеющие убеждать людей, что черное – это белое, а белое – это черное… Сплошная мистика из разряда страшных сказок.

Но в дни всеобщей катастрофы почему бы им не стать былью? Может быть, все легенды не более чем память о былых катаклизмах? Только что было раньше – прорыв в мир откровенной магии или вакханалия свободы? Какое зло породило другое?

Если они, конечно, могут существовать в одиночку.

Здесь было над чем поразмыслить, да был ли в размышлениях смысл? Искать причины хорошо, когда есть возможность их устранить, однако никто и никогда не побеждал в одиночку.

Орловский взглянул на своего собеседника и сразу отвел взгляд. На роль единомышленника Шнайдер не подходил. Уж его-то случившееся устраивало полностью, а те мелкие штришки, которые шли вразрез с планами, он готов был потихоньку ликвидировать, убрать, чтобы не мешали.

Как наверняка был готов убрать Орловского, узнай его подлинные взгляды. Партийная борьба гораздо более беспощадная, чем даже природная борьба за существование.

Или более грязная, если сказать точнее.

Вечер за окном плавно стал перетекать в ночь, а беседа – в воспоминания о прошлом. Какая выпивка обходится без них? Водка извлекает на поверхность желания, хочется снова стать молодым, когда мир казался прекрасным, а ты сам – всемогущим.

Объявившаяся с кофе Вера показалась девой юношеской мечты, загадочной, прекрасной и затаенно-страстной. В ее взгляде промелькнул призыв. Все-таки Орловскому было не восемнадцать лет и он научился разбираться в женщинах. Вопреки уверениям не такая уж сложная наука.

В другое время Орловский не придал бы взглядам особого значения, все-таки не мальчик, да и непорядочно изменять жене, но воспоминания о юношеских годах подействовали расслабляюще, и сейчас Георгий почувствовал себя почти молодым.

– Присоединяйся, Вера, – понял обмен взглядами Шнайдер и пояснил Орловскому: – Вера не секретарша. Это мой первый помощник в делах, член партии и проверенный товарищ.

Показалось или нет, но рекомендация вроде бы имела другой, ускользнувший от внимания тайный смысл. Да за столом ли с этим разбираться?

Тем более что Вера села рядом и поглядела при этом так, словно продолжение ночи было ею уже твердо решено.

– За успех! – опять-таки как-то многозначительно произнес Яков, и было не понять, что он имеет в виду.

Вера выпила вместе с мужчинами, не жеманясь, и при этом как-то невзначай слегка коснулась ногой ноги Орловского.

Прикосновение обожгло, а в голове зашумело так, словно вместо рюмки Георгий опорожнил стакан.

А тут еще, как назло, Шнайдер поднялся, пробормотав, что он скоро придет.

Орловский еще пытался бороться с приступом внезапной страсти и, удерживая Якова, спросил:

– Яша, один вопрос. Насколько я понимаю, одним из следствий свободы, а может, и ее причиной, является исчезновение связей между людьми. Так почему не распадается твоя партия?

Вопрос и в самом деле интересовал Георгия, только задавать его он все не решался. Теперь же это было последней хрупкой соломинкой, которая еще могла отвратить неизбежное.

Не то что Орловский был монахом, однако какое-то смутное чувство тихо шептало об опасности. Что за опасность могла подстерегать при заурядном общении с хорошенькой женщиной, было абсолютно непонятно, и все-таки Георгий привык доверять своим предчувствиям.

В электрическом свете лицо Шнайдера показалось неестественно бледным, а выражение на нем – зловещим.

– Так то у простых людей. А мы крепко спаяны совместной борьбой и общей кровью.

При последнем слове глаза Шнайдера полыхнули красным. Хотя, возможно, в этом было виновато все то же освещение или выпитый алкоголь.

Мерещится же чертовщина!

Орловский собрал все силы, чтобы избавиться от последствий возлияния. До конца это сделать не удалось, однако мир все же стал не таким расплывчатым.

– А мы ведь даже не познакомились, – с придыханием произнесла Вера и медленно провела язычком по пунцовым губам.

Выглядело это бесподобно, и Орловский почувствовал, что теряет голову.

– Георгий, – голос предательски сел.

– Вера… – Но до чего же хороша! Даже бледность кожи в сочетании с черными волосами смотрится сногсшибательно.

Тьфу! И что все кажутся бледными?!

– Простите, а вы давно работаете с Яковом? – лишь бы что-то спросить, пробормотал Орловский.

– Два месяца. – Вера ни на мгновение не сводила с Георгия глаз. – Но зачем же на «вы»? Как я понимаю, мы будем работать вместе. Так давайте выпьем на брудершафт.

Интересно, нашелся бы мужчина, способный устоять?

Орловский не смог.

Он плеснул на донышко водку (раз уж на столе не было ничего более слабого, а Вера пила и ее) и поднялся.

Руки переплелись. Первая часть ритуала свершилась. Губы потянулись навстречу друг другу, но за миг до их соприкосновения снаружи громыхнуло так, что едва не вылетели стекла, а сам дом ощутимо вздрогнул.

Оба поневоле отпрянули, повернулись к окну.

– Что… – продолжить вопрос Вера не успела.

Вновь раздался взрыв, едва ли не сильнее предыдущего, и почти без перерыва еще один и еще.

Это походило на артиллерийскую канонаду, если бы в мире существовали снаряды по две тонны весом. А так даже Орловский в первые мгновения растерялся, не в силах понять, что же происходит.

О Вере нечего и говорить. От страха и неожиданности девушка забыла про все не высказанные словами обещания и тряслась, словно осиновый лист.

Дверь резко открылась, и в кабинет влетел полноватый мужчина в дорогом костюме. В другое время он наверняка выглядел очень респектабельно, однако сейчас на породистом лице с холеной бородкой властвовало выражение крайнего ужаса.

Мужчина хотел что-то спросить, только рот его открывался совершенно беззвучно, а звуки оставались где-то внутри, намертво застряв еще в горле.

Снаружи продолжало оглушительно грохотать. Лишь изредка в паузах между очередными взрывами можно было услышать испуганные крики вконец растерянных, обезумевших от ужаса людей.

А вот Орловский, наоборот, успокоился. Он быстро понял причину происходящего, а привычная, не имеющая ничего общего со сверхъестественными силами опасность уже давно не вызывала в нем страха.

– Шнайдер! Где?.. – наконец сумел выдохнуть респектабельный мужчина.

– Куда-то вышел, – спокойно, лишь несколько громко, дабы перекричать грохот, ответил Орловский.

Его невозмутимость подействовала на незнакомца словно возвышающееся над водой крепкое бревно на утопающего.

Мужчина подскочил к Георгию вплотную и обеими руками вцепился в рукав гимнастерки. Он вторично лишился дара речи, однако на этот раз в выпученных от ужаса глазах робко вспыхнула надежда на спасение.

Вновь резко распахнулась дверь. Ворвавшийся в кабинет Шнайдер выглядел ничуть не лучше того, кто его разыскивал, и, казалось, был готов прятаться под стол от напастей.

– У вас артиллерийские склады в городе есть? – поинтересовался у приятеля Орловский.

Подобно мужчине, говорить Яков не смог и лишь судорожно кивнул в ответ.

– Вот они и взорвались, – сообщил Орловский.

– Почему? – после краткой паузы выдавил Шнайдер.

– Откуда я знаю? – пожал плечами Орловский. – Причин тут может быть столько, что одно перечисление займет кучу времени. И диверсия, и халатность… Лучше пойдем посмотрим, что там можно сделать. Раз уж ты тут начальство…

Его вид подействовал на приятеля благотворным образом. По крайней мере, Шнайдер внешне обрел часть былой уверенности.

– Я распоряжусь насчет мотора, – намного спокойнее вымолвил Яков и повернул к выходу.

Орловский мягко освободился от продолжающего цепляться за его рукав мужчины и молча двинулся следом.

Гулянка была нарушена, хмель выветрился, а с ним исчезла и притягательность сладострастной брюнетки. Любовные услады плохо уживаются с грохотом канонады.

– Это не опасно? – с оттенком истеричности выкрикнул последовавший за ними мужчина.

– Кому как повезет, – обронил Орловский.

Как и все бывшие на фронте, он был немного фаталистом. Да и чем другим, кроме предназначенной судьбы, можно объяснить, что твой сосед убит, а ты уцелел?

Ответ подействовал так, как и ожидал Орловский. Мужчина исчез, растворился в хитросплетении коридоров, и дальнейший путь приятели проделали вдвоем.

Древний Смоленск помнил многое. Волна за волной обрушивались на него с запада полчища захватчиков. Казалось, так будет всегда, и каждый смолянин с рождения считал себя воином.

Но времена переменились. Ставшая Императорской, Россия сумела обеспечить если не достаток, то покой своих подданных, и бывший передовой форпост превратился в заурядный губернский город.

Лишь раз в грозный и памятный год на него навалились орды Наполеона. Подобно предыдущим незваным гостям, они щедро полили окрестные поля своей кровью, но все же вошли в пылающий город и задержались там на целых три месяца.

И снова потекла размеренная спокойная жизнь. Жители трудились, растили детей, и в этом извечном круговороте незаметно прошло больше века.

Смоленск практически не знал революционных бурь и потрясений. Любые взрывоопасные перемены неизбежно ведут к ухудшению, без них же жизнь потихоньку улучшалась, вселяя уверенность в завтрашнем дне.

Даже новая война оставила город в стороне. Еще в самом начале ушла на запад стоявшая здесь первая пехотная дивизия, но в остальном все осталось практически по-прежнему. Лишь госпитали напоминали, что где-то льется кровь, да очередные солдаты запасных полков готовились уйти на смену выбывшим из строя собратьям.

И тем страшнее и неожиданнее было случившееся сейчас несчастье. Грохот взрывов, вспышки пламени, летящие вдоль улиц осколки казались иллюстрацией ада. Или это и был ад?

Революция избавила город не только от городовых, но и от пожарной команды. Поэтому вспыхнувшие деревянные дома тушить было некому, и в отблесках пламени по улицам носились обезумевшие от ужаса и безысходности жители. И никто никому не спешил на помощь. Напрасно стонали раненые, какие-то одиночки тщетно старались отстоять от огня свое имущество. Каждый был сам за себя, и даже Бога больше не было на небе…

– Что это был за господин? – Орловский понимал, что ничего не сможет здесь сделать, и потому спросил совсем не о том, что его волновало.

Человек один не может ни черта. Можно быть каким угодно героем, однако без поддержки других людей никому и никогда не удавалось одолеть стихию.

– Всесвятский. Первый гражданин нашей республики. Известный кадет и депутат Думы двух созывов. Между прочим, отменный Баюн. Люди его слушают и верят любой ерунде, которая только взбредет ему в голову, – без восторга или осуждения, просто констатируя факт, ответил Шнайдер. – Пока приходится его держать из-за авторитета, но долго так продолжаться не может. Слишком много у него буржуазных замашек.

– Болтун, значит, – сделал вывод Орловский. – Языком чесать мы все горазды, а как доходит до дела…

– Ты не прав. На данном этапе уметь убедить людей гораздо важнее, чем что-то делать самому. Хотя, конечно, трусоват, как и все общественные деятели, – на этот раз в тоне Якова отчетливо прозвучало вековое презрение революционеров к либералам.

Машина медленно ползла вдоль улицы. Взрывы стали значительно реже, но все равно порой грохотало так, что некоторые слова приходилось кричать.

Шофер, мужчина средних лет на редкость звероватого вида, вел мотор осторожно, поминутно оглядываясь на своих пассажиров.

Совсем рядом просвистел осколок, а затем взрывы внезапно прекратились, и на улице стало поразительно тихо.

Нет, продолжало гудеть пламя, отовсюду доносились людские крики, просто после царившего несколько секунд назад грохота эти звуки уже не производили впечатления и действительно казались практически полной тишиной.

Водитель невольно остановил машину, да так и остался сидеть, уставясь куда-то вперед.

– Вроде все?

– Подождем, – пожал плечами Орловский и потянулся за папиросой.

Справа от них вовсю полыхал двухэтажный дом и вокруг носились пять или шесть человек.

– Я бы срочно прислал сюда солдат. Надо быстрее погасить пожары и вообще помочь, – вымолвил Георгий, борясь с желанием броситься на помощь погорельцам.

– Выведешь их! Промитингуют до завтрашнего вечера, пока весь город не сгорит, – равнодушно махнул рукой Шнайдер. – Даже если наши баюны туда двинут, столько времени пройдет…

Как бы подтверждая его слова, еще раз полыхнуло, и до машины донесся грохот запоздалого взрыва.

– А юнкера?

– Ты что?! – Яков едва не поперхнулся от возмущения. – Хочешь, чтобы на них потом смотрели как на героев?

– Да какая разница! – в свою очередь возмутился Орловский. – Главное, чтобы дело сделали!

Он посмотрел на приятеля и замолчал. Было видно, что Шнайдер лучше спалит весь город со всеми обитателями, чем допустит, чтобы помощь пришла не из тех рук.

– Я смотрю, ты вообще отошел от жизни, – после некоторой паузы произнес Шнайдер. – Тут вообще самое лучшее – свалить все на происки реакционеров. Мол, раз им не удается вернуть старое, так они решили уничтожить город к чертовой матери. А под этим соусом разогнать юнкеров, да и поголовье офицеров сократить бы не мешало. Они же все спят и видят, как бы тиранию восстановить, а нас на столбах развешать. Одно слово – золотопогонники. А тут кое-кто из наших граждан еще возится с ними, говорят, что свобода для всех. А того не понимают, что многие люди не достойны свободы и уже потому должны быть уничтожены чем скорее, тем лучше. Ты, вон, тоже хорош. Порою говоришь, как заправский контрреволюционер, даже не задумываясь, что в данный момент хорошо, а что плохо. В твои годы пора уже соображать. Вместе же начинали.

И, уже не сдерживая раздражения, прикрикнул на водителя:

– Чего стал?! Поехали назад! Без того вся ночь насмарку!

Последнего восклицания Орловский не понял, а уточнять не стал.

Короткая майская ночь в самом деле стремительно шла на убыль. Небо потихоньку светлело, пожары же освещали улицы получше любых фонарей.

Да и народу кругом было едва ли не больше, чем днем. Подавляющее большинство людей, явно не попавших в число пострадавших, просто ходили с места на место, с интересом разглядывая последствия взрывов. Лишь какая-то часть бестолково суетилась, что-то пыталась сделать, однако, не поддержанная никем, была обречена на явное поражение в схватке с огнем.

Сознание собственного бессилия породило в Орловском тупую усталость. Поманившая было надежда обрести обетованный уголок оказалась лживой, как и все надежды в последнее время. Жизнь вновь казалась лишенной малейшего смысла, и лишь слабое воспоминание о семье, до которой надо обязательно добраться, удерживало от последнего рокового шага.

Удерживать-то удерживало, однако к немедленным действиям не призывало. Дорога являлась продолжением непрекращающегося кошмара, и двигаться или на какое-то время оставаться на месте, было одинаково безразлично.

А вот усталость проявляла себя властно. Повинуясь ей, Орловский вяло выслушал слова Якова о свободных комнатах в правительственном (бывшем губернаторском) дворце, так же вяло проследовал за своим приятелем по коридорам и равнодушно посмотрел на предоставленные ему на этот день апартаменты.

Они состояли из одной комнаты, служившей одновременно и кабинетом, и спальней. Кровать была уже расстелена, и Георгий, едва дождавшись ухода Шнайдера, по приобретенной недавно привычке тщательно закрыл дверь, даже подпер ее стулом, выкурил последнюю на эту ночь папиросу и через некоторое время провалился в сон.

Последнее, что не то показалось, не то приснилось, было осторожное подергивание дверной ручки, словно кто-то неведомый хотел встретить с ним утро.

Да только кому и зачем это надо?