Текст книги "Штык и вера"

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Понимание случившегося пришло не сразу.

Что бы ни говорили литераторы о хладнокровии в бою, но во время всеобщих рукопашных схваток сознание практически отключается и на первый план выходят отработанные навыки.

Стогов воевал второй год. Воевал неплохо, чему были свидетельством три ордена и чин, но на этот раз он не принадлежал себе, и было заранее обговорено, что в случае крайней опасности он должен спастись во что бы то ни стало.

Не в силу его исключительной ценности. Жизнь офицера принадлежит Родине и государю. Но в данный момент молодой поручик спасал не жизнь, а нечто гораздо более ценное. И это ценное всецело распоряжалось его поступками и даже повелело забыть на время древнюю русскую заповедь: «Сам погибай, а товарища выручай».

Вот только как выручать, если под гимнастеркой лежит аккуратно свернутый штандарт, давным-давно врученный полку одним из императоров?

И пусть рухнула Империя, не стало армии, однако остался Долг, и его требовалось выполнить во что бы то ни стало. Если ты, конечно, хочешь называться мужчиной и без стыда смотреть в глаза потомкам, а на том свете на равных встретиться с длинной чередой предков, ни разу не допустивших врага до полковой святыни.

Стогов действовал так, как ему было приказано, не задумываясь, едва только понял, что на этот раз не отбиться.

И вот сейчас появилось время задуматься, решить, как действовать дальше.

Поручик стоял посреди леса. Ни коня, ни винтовки, лишь сабля и наган, который он так и не успел выхватить во всеобщей суматохе. Да еще драгоценный сверток, отделивший его судьбу от судьбы остальных.

Если бы не этот сверток, Стогов обязательно попытался бы вернуться к овину. Пусть шанс спасти друзей один на миллион, а наган не оружие против двух десятков винтовок, однако вдруг да повезет.

Нельзя.

Своей жизнью человек распоряжается сам, но тут речь шла не о человеческой жизни…

Хуже всего было то, что поручик абсолютно не знал, куда ему теперь идти. Цель отряда была неопределенной. Шли в поисках уцелевших островков порядка, верили, что такие должны где-то сохраниться, на самый крайний случай собирались пробираться на Дон. Все-таки казачество всегда было опорой трона, и оставалась надежда, что хоть им удалось устоять среди всеобщего безумия.

И Стогов пошел. Без всякой надежды, просто чтобы не стоять на одном месте и не сходить с ума от мысли об оставшихся.

А мысли все равно оставались с ним, придавливали к земле, лишали происходящее реальности.

Стогов ни за что бы не сказал, сколько он так брел, когда вдруг из-за поворота лесной дороги почти прямо на него вылетели полдюжины всадников.

Рука поручика дернулась к кобуре и тут же расслабленно повисла.

На плечах встречных светом надежды горели золотом офицерские погоны…

– Так. Овин ваш вижу. Только крестьяне ваши какие-то странные.

Аргамаков не отрывал глаз от бинокля, внимательно оглядывая место предстоящего дела.

Две войны приучили его всегда тщательно готовиться к любому, пусть даже самому пустяковому бою. Он твердо усвоил, что малейшая неучтенная мелочь может привести к напрасным потерям, и всячески старался избежать их.

Вот и сейчас. Пусть против него были обычные крестьяне, однако Аргамаков заранее послал одну роту с пулеметами в обход и теперь терпеливо ждал результатов.

– Обычные крестьяне, господин полковник, – отозвался Стогов.

– Да? А вы взгляните! – Полковник протянул кавалеристу бинокль.

Стогов припал к окулярам. Ему потребовалось совсем мало времени, чтобы понять кардинальное изменение ситуации.

– Это не они. Такое впечатление, что в деревне заезжая банда. Вон повозок сколько!

– Я тоже так думаю.

Аргамаков давно пришел к тем же выводам, что и молоденький поручик. Оставалось надеяться, что вошедшие в село бандиты – те самые, побывавшие в несчастном Кутехине.

– Ротмистр Ган!

– Здесь, господин полковник! – вытянулся командир эскадрона.

В числе других начальников команд он находился поблизости от Аргамакова.

– Немедленно после первых же выстрелов атаковать деревню! С вами пойдут оба броневика.

– Слушаюсь!

Ротмистр хотел уже идти к своим людям, как перед ним оказался Стогов:

– Позвольте мне.

Ган понимающе взглянул на взволнованного офицера и кивнул:

– Идемте, поручик.

Кавалеристы ушли. Канцевич проводил их своими грустными глазами и тихо спросил у Аргамакова:

– Думаете, в деревне наш недавний флотский знакомец?

– Хотелось бы верить! – искренне произнес Аргамаков. – В противном случае получится, что банд здесь больше, чем мирных жителей. Хотя, – после некоторой паузы продолжил полковник, – отнимать чужое гораздо легче, чем производить свое.

Ожидание не затянулось. Чуть в стороне от деревни зарокотали пулеметы, и Ган немедленно выпрямился в седле:

– Эскадрон! Шашки вон! В атаку марш-марш! – и первым дал коню шпоры.

Все получилось как на заранее расписанных учениях, где противник лишь обозначен условно. Объединенные жаждой наживы и авторитетом предводителя, привыкшие к безнаказанности, бандиты не желали знать о дисциплине и охране. Жестокие к безоружным, они отнюдь не желали рисковать собственными шкурами в борьбе с достойным противником и легко впадали в панику при малейшей угрозе.

Здесь же угроза шуточной не была. Умелый и неожиданный пулеметный огонь уложил на месте немало любителей пожить в свое полное удовольствие, а вид несущейся с одной стороны кавалерии и движущейся пехотной цепи с другой окончательно лишил уцелевших последнего мужества.

Стогов в числе первых ворвался в деревню. Не сбавляя бега коня, он рубанул какого-то убегавшего бандита и устремился к овину.

Рядом со знакомым строением творилось нечто неописуемое. Площадка перед овином была заставлена нагруженными и пустыми телегами, а между ними метались охваченные паникой люди. Другие, те, кому удалось развернуть телеги, лихорадочно погоняли их к лесу. И еще больше было тех, кто безмолвно валялся прямо в грязи.

Впрочем, убиты были не все. То тут, то там среди трупов осторожно приподнимались люди, одетые по-крестьянски, очумело трясли головами, пытались понять, что происходит вокруг. Женщины лихорадочно одергивали юбки, на четвереньках пытались отползти от творящегося на их глазах ада.

И в это пропитанное паникой многолюдье с разгона влетел разгоряченный скачкой и боем эскадрон. Влетел, проложил кровавую дорогу и частью завертелся среди людей и телег, а частью устремился дальше вдогон убегавшим.

Стогов, разумеется, остался у овина. Он проворно покинул седло, отбросил подпирающее ворота бревно, открыл их и сразу оказался в объятиях сослуживцев.

Взаимные приветствия заняли несколько мгновений. Бывшие пленные прекрасно знали, что делать, и сразу бросились подбирать оружие. Но драться было уже не с кем.

Ничего не соображающие местные жители и уцелевшие бандиты тянули вверх руки, а к ним со стороны леса подбегала отправленная в обход рота. Сюда же спешили оба бронеавтомобиля, за ними подпрыгивал на рытвинах легковой командирский паккард, а еще дальше пылили телеги с остальными бойцами аргамаковского отряда.

– Местных в одну сторону, бандитов – в другую! – деловито распоряжался своими пехотинцами Усольцев.

– Отделение агнцев от козлищ, – хмыкнул Раден.

Он только что нашел свое георгиевское оружие, и это сразу привело его в хорошее настроение.

– Знать бы только, кого считать козлищами, – пробурчал Сухтелен.

Несмотря на свой чин, он копался в не разобранном местными багаже, затем обнаружил свой мешок и торопливо полез на самое его дно.

– Помогите, барон… – Сухтелен извлек запрятанные погоны.

Приведение себя в надлежащий вид не заняло много времени. Подъехавший Аргамаков увидел перед собою выстроенную шеренгу спасенных. И пусть все они были небриты, одежда грязна, но это были воины, и шагнувший, рука под козырек, Сухтелен строевым голосом произнес:

– Господин полковник! Группа гусарского полка прибыла в ваше распоряжение! В наличие – офицеров шесть, вахмистр – один, солдат – двое. Один офицер раненый, остальные готовы немедленно выполнить любое боевое приказание. Старший группы – подполковник Сухтелен.

Аргамаков выслушал представления и искренне обнял каждого из своих новых подчиненных:

– Благодарю за верность долгу! А теперь извините, господа. Надо решить с этими.

Он кивнул на две группы, понуро стоявшие под охраной стрелков. Канцевич уже деловито допрашивал бандитов, а из толпы местных неслись жалобные крики:

– Ваше высокоблагородие! Мы ни в чем не виноваты! На нас напали! Это все они!

Если бы не рассказ Стогова, Аргамаков, может, и поверил бы крестьянам. На них действительно напали, и, не подоспей отряд, еще непонятно, чем бы кончилось дело. Вот только прежде те же самые местные набросились на отряд Сухтелена. Следовательно…

– Так. Кто зачинщики нападения? – Аргамаков остановился перед крестьянами.

Его щека нервно подергивалась, а в глазах стоял лед.

– Ничего не знаем, ваше высокоблагородие. Сон вдруг сморил, очнулись, а тут такое…

Местные явно желали изобразить из себя дураков.

– Господа, не поможете?

Ни подыгрывать, ни изобличать Аргамаков не собирался.

– Собственно, нашей смерти требовали все, но вожаками являлись вот этот здоровяк и староста… – Сухтелен показал, кто именно.

– Они, – подтвердили Раден и Желтков.

Остальные в это время окружили доктора, занятого раненым Мезерницким.

– Этих двоих расстрелять! – коротко распорядился Аргамаков.

– Не виноватые мы! – взревел здоровяк, но остальные крестьяне шарахнулись от приговоренных в стороны.

Лишь рыжая девка обхватила зачинщика, завопила, стала поминать совместно нажитых детей, просить о помиловании.

– Раньше надо было думать, – отрезал Аргамаков и пошел к другой группе.

Он не стал смотреть, как стрелки оттащили обоих приговоренных в сторону и прислонили к стене овина. Точно так же он не собирался слушать надуманных оправданий и просьб.

– Что у вас, Александр Дмитриевич?

– Это они. В смысле банда матроса, – уточнил Канцевич. – Вот только самому матросу, похоже, на этот раз удалось уйти.

Сухо треснул залп. Аргамаков, не оборачиваясь, процедил:

– Ничего. Его преследует Ган. Будем надеяться…

– У них поезд с орудийными и пулеметными платформами, а до железной дороги отсюда меньше двух верст, – предупредил Канцевич.

– Проклятье! Корольков! Двигайте батарею! – Аргамаков торопливо побежал к пушечному броневику.

Вести преследование по лесу было трудно. Проселок непрерывно петлял, в паре мест был перегорожен сцепившимися повозками, по сторонам же лежала натуральная чащоба.

Эскадрон растянулся. Впереди, обогнав всех, мчался Курковский с тремя офицерами из тех, у кого кони были получше или просто устали меньше во время стремительной атаки на деревню. Чуть дальше несся Ган с частью людей, и еще дальше погоняли коней остальные кавалеристы.

Курковский несколько раз догонял повозки с убегающими бандитами. Не обращая внимания на торопливые неприцельные выстрелы, кого-то рубил на ходу и мчался дальше.

Шестым чувством он знал одно: где-то впереди так же торопливо удирает матрос. Его надо во что бы то ни стало настигнуть, одним ударом отомстить за Юдина, за всех мирных жителей Кутехина и многочисленных сел и полустанков, через которые проходил путь.

Это интуитивное знание не позволяло поручику задерживаться хоть на миг, гнало вперед и вперед, словно речь шла самое малое о судьбе мира и с гибелью колдуна могло вернуться исчезнувшее в одночасье прошлое.

Лес закончился внезапно.

Прямо впереди в каких-то ста саженях, отделенная от леса небольшим полем, возвышалась железнодорожная насыпь, и по ней медленно двигался длинный поезд с двумя паровозами.

Впереди и позади состава помещались платформы с орудиями и пулеметами, а между ними тянулся длинный ряд теплушек и классных вагонов. Подлетавшие к нему на повозках и верхом бандиты торопливо спешивались, на ходу запрыгивали в ближайшие вагоны.

Пыхтенье паровозов почти заглушило пулеметную очередь с последней платформы. Курковский лишь краем глаза заметил, как вдруг рухнули вместе с конями чуть позади него два офицера, но в азарте погони даже не сумел осознать этого факта.

Поезд постепенно набирал ход. Курковский отклонил бег коня, заставил его бежать под углом к уходящему составу.

Точно так же скакали не успевшие погрузиться бандиты. Кто-то что-то кричал, кто-то размахивал винтовкой, пара человек неслись рядом с составом по насыпи. Вот один из них попробовал запрыгнуть на подножку, но не удержался и рухнул вниз прямо под колеса…

Опять заработал пулемет, однако пулеметчик никак не мог взять верное упреждение, и очередь прошла далеко позади.

Другой пулемет гораздо удачнее ударил по опушке леса. Выскочившие оттуда кавалеристы попали прямо под огонь. Кто-то упал, остальные смешались, были вынуждены торопливо свернуть под прикрытие деревьев.

И этого Курковский просто не заметил. Он был весь во власти боевого азарта, и, кроме уходящего состава, в мире для него не существовало ничего.

Поезд заметно приблизился. Пришедшие в себя бандиты открыли торопливый огонь из винтовок, словно два преследующих кавалериста несли им неотвратимую угрозу.

Курковский вновь не заметил, как второй офицер взмахнул руками и полетел из седла. Теперь за поручиком неслась одна лошадь, однако Курковский оставался по-прежнему невредим.

Показалось или нет, но в окне классного вагона промелькнул знакомый бушлат. Остальной поезд словно исчез, как перед этим исчез весь мир. Был лишь вагон, и в нем матрос с «Императора Павла», с начала Смуты ставший колдуном.

Вагон стремительно вырастал. Он был уже совсем рядом, и Курковский на ходу стал примериваться, как бы половчее запрыгнуть на близкую подножку. Он не был казаком, знакомым с вольтижировкой, однако в этот момент умел и мог все.

В открытых дверях возникли сразу три или четыре человека и, не мешкая, открыли огонь в упор.

Нет, поручик отнюдь не был заговорен от пули, как показалось стрелявшим в него перед этим бандитам. Ему просто долго везло, но сейчас это везение кончилось.

Где-то вдалеке торжественно пела труба, вытянулся в линейку строй юнкеров, и адъютант зачитывал приказ императора о производстве в офицеры.

Это был самый счастливый момент в биографии Курковского.

Воспоминание всплыло в памяти, а потом исчезло, как исчезло вдруг все…

– Ушел! – Аргамаков цветисто выругался. – Опять ушел, гад!

Над дальним лесом поднимался паровозный дым. Кавалеристы отлавливали не успевших уйти бандитов, что-то докладывал Ган с висевшей на перевязи правой рукой, однако все это были мелочи по сравнению с главным.

Ушел!

Пришлось собрать всю волю, чтобы взять себя в руки. В конечном итоге раз противник так привязан к железной дороге, то рано или поздно его все-таки удастся перехватить.

Вот только сколько он еще успеет натворить до следующей встречи!

– …Трое убито и трое ранено, – проникли в сознание слова Гана. – Поручик Курковский пропал без вести. Видели, как он продолжал гнаться за эшелоном, но дальше… Я послал людей вдоль железнодорожного полотна. Нами захвачена дюжина пленных и человек сорок изрублено.

– Так. Пленных допросить. Главный вопрос – дальнейшие планы этого Горобца. Должен же он куда-то направляться! Грабить – понятно, однако не будет же он так и возить награбленное с собой.

Уточнять, что делать с пленными дальше, Аргамаков не стал.

Ротмистр угрюмо посмотрел на согнанных в кучку уцелевших бандитов:

– Разрешите выполнять?

– Только не мешкайте. Соберите все оружие, разберитесь с пленными, дождитесь посланных и двигайте к деревне. Батарею я забираю. Действуйте, ротмистр.

Полковник кивнул и направился к паккарду. Броневик стоял на самой опушке. Внешне он походил на грузовик, только кабина и борта были обшиты броней, а в кузове за коробчатым щитом располагалась тридцатисемимиллиметровая автоматическая пушка.

«Надо будет дать броневикам собственные имена, – несколько не к месту вспомнил Аргамаков свою старую мысль. – Все-таки это наши товарищи, часто помогающие нам, выручающие из беды. Негоже звать их по-казенному, словно они не заслужили даже имен…»

Но мысль промелькнула и исчезла, заслоненная ворохом более важных проблем. Да и о тех думалось с трудом. На лесной дороге броневик то и дело немыслимо трясло, и приходилось прилагать немало усилий, чтобы не набить себе шишек. Местами вчерашний ливень породил столько грязи, что машина едва ползла на первой скорости, однако каким-то чудом каждый раз выползала на более-менее сухое место.

В конце концов Аргамаков не выдержал, перебрался в кузов, где хотя бы был свежий воздух.

– Смотрите, волки!

Взоры офицеров немедленно повернулись в ту сторону, куда указал воскликнувший. И в самом деле, среди стволов мелькали серые тени неторопливо бегущей стаи. Один из офицеров потянулся за винтовкой, но другой остановил его:

– Оставь. Нашел на кого патроны тратить!

Хищники в последнее время были неопасны. Люди поставляли им столько пищи, что дикие звери не могли справиться с ней. Как вороны, отяжелевшие настолько, что почти разучились летать. Так с какой стати им было нападать на своих благодетелей?

А вот раздавшиеся где-то позади выстрелы заставили офицеров насторожиться.

Впрочем, ненадолго. Все тут же поняли их причину и равнодушно повернулись к дороге.

– Деревня!

Аргамаков покинул броневик еще на ходу. Очень уж надоело трястись по этому проселку, и оставалось лишь удивляться, как подобные прелести не замечались во время торопливой погони.

На площадке перед овином многое переменилось.

Нет, трупы так и оставались лежать, но часть повозок была убрана в сторону, трофейное оружие собрано в аккуратные кучи, а большинство крестьян отпущены на все четыре стороны. В смысле в одну – в сторону деревни. С остальными беседовал Канцевич, однако, заметив своего командира, махнул мужикам рукой и заторопился навстречу.

– Ушел, сволочь! – Аргамаков понимал нетерпение своего начальника штаба. Поэтому, не дожидаясь вопросов, он вкратце пересказал итоги погони, но все-таки решил закончить на оптимистичной ноте: – Ничего! Два раза уходил, да все равно в третий встретимся. И будем надеяться, в последний раз. Во всяком случае, его ватагу мы проредили изрядно.

Канцевич кивнул, хотя оба полковника прекрасно сознавали, что потери не играют для Горобца особой роли. При нынешнем разгуле страстей и десятимиллионной армии утративших всякий человеческий облик дезертиров набрать новую банду для предприимчивого атамана не составляло никакого труда. А в предприимчивости отказать матросу было нельзя.

– Что дал допрос?

– То же самое. Никто ничего не знает. Впрочем, если учесть, что нам попадается мелкая сошка, то это как раз объяснимо. Судя по всему, Горобец делится своими планами лишь с двумя подручными. А то и вообще составляют их втроем. Один – некий Яков, судя по описанию, не то либерал, не то социалист, бандиты в таких тонкостях не разбираются, да и я, признаться, тоже. Своего рода теоретик и идейный вдохновитель. Второй – здоровенный амбал Гриша, палач-любитель, охранник и многое другое в одном лице. Похоже, бывший разбойник, оказавшийся в своей стихии. Но ни среди убитых, ни среди пленных их нет.

– Понятно, – кивнул Аргамаков.

Он был несколько разочарован результатом и лишь по привычке старался не показывать вида.

– И еще… Я тут прикинул возможные пути матроса. Если учесть, что он не собирается покидать железную дорогу и должен стремиться где-то осесть хотя бы на время, то наиболее вероятный пункт – это Смоленск. Вот, смотрите.

Канцевич подвел Аргамакова к машине, расстелил там довольно скверную карту, единственную карту здешних мест, которая была в отряде, и принялся старательно демонстрировать:

– Здесь железнодорожный узел. Вторая дорога имеет главным образом промышленный характер. Если Горобец двинется по ней, то никакой особой добычи ему это не сулит. Да и в конце его ожидает тупик, из которого выбраться при случае будет трудновато. Все-таки в составах он держит накопленное добро, а на телегах столько не увезти. Если же он повернет сюда, то как раз выходит на Смоленск. А там свобода маневров, возможность действовать в разных направлениях.

– Звучит логично.

– А главное для нас – мы можем двигаться напрямик и оказаться в городе раньше нашего прыткого знакомца.

Аргамаков склонился над картой, размышляя. Когда он поднял голову, то стал похож на кота, почуявшего поблизости присутствие жирной мышки.

– Так. Принято. Конечно, для нас это крюк, только остановить Горобца необходимо. Все банды мы не переловим, но эту надо уничтожить любой ценой. Да и через Днепр переправляться все равно где-то придется.

Они не собирались в Смоленск. Связь давно прервалась во всех направлениях, однако, со слов очевидцев, Москва пострадала не меньше Петрограда. Власть в Первопрестольной рухнула, и напрасно юнкера и случайные офицеры пытались смягчить это падение.

Волна насилия и анархии захлестнула город, превратила его в сущий ад. Навести там порядок с небольшим отрядом было немыслимо, они просто растворились бы в нем без следа и пользы. Надо было сначала попытаться собрать всех государственно мыслящих людей, накопить силы и лишь тогда начинать постепенное освобождение родной земли.

Мыслилось, что эти силы должны собираться где-то южнее, может, в районе казачьих областей или Киева, который, опять-таки по слухам, сохранился в неком подобие порядка. А Смоленск…

Про Смоленск не было известно ничего, словно он находился где-нибудь в Австралии, а то и вообще на другой планете.

Точно так же не было ничего известно о Брянске, Орле, Харькове, Омске, Оренбурге. Да что говорить о городах, когда редкий житель знал, что творится в соседней деревне! И всего-то и понадобилось лишить людей почты и телеграфа. А сам попробуй доберись, когда дороги стали опаснее, чем насквозь простреливаемое пулеметами голое поле!

– Так. Решено. Идем на Смоленск. Через полчаса пригласите господ командиров. И не забудьте Сухтелена. Судя по всему, гусар он лихой. Вдевятером проделать такой поход… – Аргамаков покачал головой.

– Георгиевский кавалер, – с уважением подтвердил Канцевич.

Аргамаков невольно скосил взгляд на собственную грудь, где торжественно висел его собственный офицерский Георгий.

– Значит, через полчаса. – Полковник заметил приближающегося к ним Барталова и шагнул навстречу: – Как обстоят дела, Павел Петрович?

– Все три кавалериста Гана ранены легко. – Доктор невольно улыбнулся, радуясь за этих людей, но тут же на его лицо набежала тень. – А вот с гусарским корнетом, так сказать, дело обстоит посложнее. Пулю я извлек, однако рана тяжелая, да и крови он потерял порядочно. Остается надеяться, что организм молодой, справится. Плохо то, что придется взять его с собой. Ему бы покой хотя бы на месяц…

Доктор красноречиво развел руками, говоря, что как раз этого он дать не в состоянии.

Оставлять где-нибудь раненых означало обречь их на мучительную смерть от руки первой попавшейся банды, все равно, местной или пришлой. Гораздо милосерднее в таком случае было добить их самим.

Все это было настолько ясным, что комментировать Аргамаков не стал.

В обозе уже было около десятка раненых, и с каждой стычкой их число ненамного увеличивалось.

– Как ваше предположение, Павел Петрович? Я имею в виду колдовские способности нашего противника. Получили какие-нибудь доказательства?

Барталов снял пенсне, старательно протер его носовым платком и задумчиво произнес:

– Вы знаете, Александр Григорьевич, как это ни дико звучит, но похоже, что да. Гусары в один голос говорят, что перед самым появлением банды местные жители внезапно уснули. До этого шумели, митинговали и вдруг ни с того ни с сего разлеглись где попало, часто прямо в грязи. Этакое сказочное царство. Поневоле приходится признать: мы имеем дело с человеком, владеющим, так сказать, классическим волшебством. Тот же гипноз предполагает первоначальный контакт, а здесь… Можете смеяться надо мной, но ничего другого предположить я не в силах. Мы имеем дело с чем-то непознанным. А магия – это не более чем обозначение метафизических способностей отдельных людей.

Смеяться полковник не стал. Он всегда твердо стоял на земле и не верил ни в какую чертовщину. Однако гибель в одночасье Империи, а затем и остального мира поневоле заставляла допустить вмешательство некой враждебной силы. А дьявол ли, магия – уже не имело особого значения.

Вернее, имело, но лишь сугубо прикладное. Говоря проще: против нечистого надо бороться молитвой и святой водой, против колдовства…

А чем надо бороться против колдовства?

– Хорошо. Допустим, вы правы. Чем же тогда объяснить тот факт, что гусары Сухтелена оказались не подвержены чарам? Насколько я понимаю, ни один из них не заснул.

– Но желание заснуть ощутил, – уточнил Барталов. – Я поговорил с офицерами. Они говорят, будто тоже испытали внезапный приступ сонливости, вот только спать в их положении… Кстати, некий состоявший при матросе Яков тоже очень удивился, увидев пленников бодрствующими, и пытался объяснить данный факт ощущением опасности, которую испытывали офицеры.

– Иначе говоря, страх делает людей неподвластными колдовству? – Вывод Аргамакову явно не понравился.

– Если честно, то не думаю. По логике, испуганный человек становится, так сказать, более внушаемым, подверженным любому постороннему воздействию. Да вы это знаете не хуже меня. Стоит людям запаниковать, испугаться, и самый абсурдный слух немедленно воспринимается на веру, заставляет толпу шарахаться в сторону от любой воображаемой опасности.

Аргамаков, разумеется, это знал. Имел печальные случаи убедиться, в какое стадо порой могут превратиться еще недавно вполне нормальные люди.

– Я бы, напротив, предположил другое, – продолжил Барталов. – Не страх, а умение справиться с ним. Осознание своего долга, отметание всего личного, твердые внутренние устои. Обратите внимание: после злосчастного манифеста люди посходили с ума. Свобода вскружила головы и заставила позабыть обо всем, что было свято веками. Во главе оказалось, так сказать, минутное желание без малейшего осмысления последствий для других людей. Любой талантливый демагог, как сказочный Баюн, оказался в состоянии убедить людей, что черное – это белое, и наоборот. И лишь очень немногие оказались неподвластными постороннему внушению и сумели сохранить веру в наш исконный триединый лозунг. Я пока не имею доказательств, но мне кажется, что разделение людей на подверженных и, так сказать, не подверженных магии лежит здесь.

Аргамаков протянул доктору портсигар, закурил сам и, выдохнув ароматный дым, с некоторым облегчением произнес:

– Так. Вы меня очень обрадовали, Павел Петрович.

– Погодите радоваться, Александр Григорьевич. Другая сторона неподверженности магии – неумение овладеть ею. Иными словами, ни один из нас не сможет стать ни колдуном, ни простым оборотнем. Из тех, которых мы имели, так сказать, счастье созерцать по пути.

– И слава Богу! Откровенно говоря, не хотелось бы оказаться в волчьей шкуре.

– В шкуре – да. Однако какое-то количество магии нам, возможно, не помешало бы. Чтобы бороться, так сказать, с колдунами их же оружием, – уточнил свою мысль Барталов.

Аргамаков прикинул мысль так и этак и решительно произнес:

– Нет, доктор. Мы справимся без этого. На нашей стороне Правда. Не стоит марать ее в грязи. Иначе чем мы будем отличаться от наших противников?