Текст книги "Русский фронтир"

14

Постепенно обстановка становилась привычной, как становится привычным все, что нас окружает на том или ином отрезке жизни. Боль никуда не ушла, как не ушли первые желания. Просто чувства несколько успокоились, вместо пожирающего пожара превратились в подспудно тлеющий уголек. Зато улучшилось здоровье. Крепкий организм справился с ранами, больше сам, чем с маловразумительной помощью лекарей. Сносное питание, свежий воздух, хорошая наследственность – и словно не было нескольких опасных ран.

Другой бы на месте Блохина слег бы месяца на три, если бы вообще выжил, а тут не прошло месяца, как матрос почувствовал себя в нормальной форме и уже вполне сумел бы устроить на острове небольшой переполох.

Он так и собирался первые дни. Но тогда сильно мешала слабость. Теперь же пришло понимание.

Один в поле не воин. Можно перебить полдюжины, а то и дюжину пиратов, прежде чем оставшиеся отправят на тот свет тебя самого, можно изловчиться и поджечь какой-нибудь корабль, а если в гавани их будет много и пламя перебросится дальше – то и два, только что это изменит?

Несколько убитых пиратов не сыграют особой роли. Корабли морские разбойники захватят новые. Даже убийство главаря не ликвидирует преступную шайку, обосновавшуюся на затерянном острове. Как и прежде, пираты будут нападать на мирные суда, и жертва окажется попросту напрасной.

По долгому размышлению выход был один. Каким-то образом суметь улизнуть с Галвестона, добраться до своих и рассказать им о пиратском гнезде. Там уж найдут способ сделать так, чтобы никто и никогда больше не слышал о морском разбое.

Решить просто, выполнить решение гораздо сложнее. Блохин был один, поэтому угнать корабль он не мог. Оставалась шлюпка, но и тут за пленным следили, в чем он имел возможность убедиться несколько раз.

Нет, никто не приставлял к нему караул, матрос мог бродить по острову, сколько ему вздумается, но стоило подойти к какой-нибудь лодке, как рядом оказывался кто-то из пиратов.

Впрочем, просто завладеть лодкой было лишь частью дела. Требовалось проделать все так, чтобы бегство хотя бы какое-то время осталось незамеченным и никто не сумел догнать моряка. Иначе в чем смысл? Помимо всего, требовалось как-то решить вопрос с продуктами и водой. Умереть Блохин мог и здесь. Ему нужно было сообщить о происходящем, а для этого как минимум требовалось выжить. И еще – отвести от себя подозрения. Господь простит небольшую ложь, если она направлена на общее благо.

Блохин перестал дичиться пиратов. Он не рассчитывал и не искал себе помощников среди них. Это было бы глупо, памятуя, что никто не гнал сюда этих людей и не принуждал их заняться нынешним ремеслом. Собственные мысли и планы моряк держал при себе. Просто он стал поддерживать разговоры, насколько ему позволяло весьма поверхностное знание языка, которое он приобрел за время пребывания на острове. Когда вокруг все говорят на незнакомой прежде смеси наречий, что-то все равно откладывается в памяти и становится знакомым. Где же не хватает слов, выручают жесты. Было бы желание, а понять друг друга можно всегда. Разве что речь идет о каких-нибудь философских проблемах и прочей зауми. Но где и когда моряки ударялись в философию?

В небольших коллективах не любят бездельников. Исключения делаются лишь для начальников, которым сам Бог не велел подставлять плечо при общей работе. Это в городах никому и ни до кого нет дела.

Едва Блохин стал оправляться от ран, его стали подключать к работе. При погрузках не бывает лишних рук, тем более – рук сильных. Сам Блохин тоже не возражал. Таскать – дело привычное, безделье же утомительно прежде всего для самого человека. Очень медленно идет тогда время, и не чаешь наступления часа, когда можно будет на полном основании завалиться спать. Опять же, кто бы ни был вокруг, неприятно ощущать себя нахлебником.

Неизбежно пришел момент, когда Блохина взяли в море. Его желания никто не спрашивал. Указали на небольшой бриг, дальнейшие пояснения посчитав излишними.

Блохин стоял вахты вместе с остальными, возился с такелажем, сам же с напряжением всматривался в окружающее со всех сторон море. Вдруг попадется военный корабль, обещающий избавление от постылой жизни? При всем своем затруднительном положении Блохин верил, что ему удастся каким-то способом освободиться, а там он сумеет рассказать о пиратском вертепе.

Моряк понимал: как бы ни был притягателен этот вариант, гораздо больше шансов нарваться на какое-нибудь торговое судно, и речь пойдет не о свободе, а о праве называться христианином и человеком.

Убивать ни в чем не повинных людей ради наживы Блохин не мог. Позволить заниматься убийствами другим – тоже. Оставалось одно – по боевой тревоге изловчиться и бросить в крюйт-камеру факел или нечто в том же роде. То, что послужит взрыву хранимого на бриге пороха. Иных способов предотвратить преступление Блохин придумать не сумел. Собственная судьба с некоторых пор его заботила мало. Наверное, потому помыслы матроса были не столько о преходящем, сколько о вечном.

Судьба хранила пиратов и Блохина. За время крейсерства им лишь один раз попался парус на далеком горизонте. Время как раз близилось к вечеру, и догнать неведомое судно до темноты флибустьеры не сумели, а в темноте – потеряли.

Зато, возвратившись, команда была грустна, и только Блохин радовался, стараясь не слишком афишировать свое чувство. Он не знал, что довольно много выходов заканчивается безрезультатно. Пусть Карибское море оживленно и в нем постоянно находятся корабли и суда самых разных стран, встретиться с ними удается далеко не всегда.

Встреча тоже ничего не гарантирует. Каким-то судам удается уйти, некоторым – отбиться, порою же самим пиратам приходится удирать от реющего над мачтами противника военного флага.

Тут как повезет. Просто если бы каждый поход заканчивался удачей, море давно обезлюдело бы, ибо ни один торговец и ни один моряк не согласился бы идти в него на верную погибель.

В довершение налетевший откуда-то свирепый шторм повредил на бриге рангоут, и команда не смогла утешиться последним возможным средством – пограбить какое-нибудь прибрежное селение.

Единственным человеком на борту, который что-то приобрел в итоге неудачного похода, оказался Блохин. После совместной работы, и уж тем более – штормовом аврале, пираты стали считать его своим. Соответственно, ни о какой слежке на берегу теперь не было речи.

Надо отдать Блохину должное: действовать поспешно он не стал. Вначале он исподволь убедился, что его предположения верны. Даже пару раз вышел на небольшой шлюпке в море, объяснив, что хочет половить рыбу. Над ним посмеялись. Пираты охотно занимались охотой, однако ловить рыбу им казалось предосудительным. Гораздо проще ее отнять в какой-нибудь рыбацкой деревеньке, чем самим трудиться, не зная, будет ли толк от труда.

Но – вольному воля. Все положенное время Блохин старательно работал на ремонте поврежденного корабля, делал кучу других дел, если же ему не хочется отдохнуть – его проблемы.

Когда же Блохин приволок пойманные сетью пуда полтора улова, желающих поесть жареной рыбы набралось порядочно. Ему даже помогли почистить и пожарить, равно как и принесли горячительное, без которого на берегу не обходился ни один обед. Да и в море тоже.

Теперь оставалось ждать удобного случая. До сих пор Блохин демонстративно не удалялся далеко от берега, и любой случайный наблюдатель мог бы подтвердить: пират-рыболов занят лишь проблемами улова, прочее же его не волнует. Разве что еще побаивается быть унесенным в открытое море, но как иначе, если в подобном случае его почти наверняка ждет гибель? Продуктов никаких, воды самый минимум, вокруг же безбрежная морская гладь, в которой нет дорог, сплошные направления.

Случай подвернулся примерно через неделю. Бухта была пуста, лишь стоял ремонтирующийся бриг, на котором столь неудачно сходил Блохин. Соответственно, народа на острове находилась самая малость. А тут как раз объявился один из пиратских кораблей, причем с добычей. Последовала неизбежная всеобщая пьянка, и уже к вечеру пираты поголовно, что называется, не вязали лыка. Благо Лафита как раз не было, и некому было проследить, чтобы хоть кто-то оставался в человеческом обличии.

Блохин пил осторожно, хотя перепить его кому-нибудь из местных пока не удавалось. Тем не менее моряк лишь пару раз в самом начале опорожнил посуду, а дальше больше проливал, чем выпивал, делая вид, что искренне веселится.

Солнце еще не зашло, когда большинство пиратов утихли кто где – в тех позах, в которых их свалил алкоголь. Наиболее стойкие еще что-то горланили вразнобой, уже не слушая друг друга, пытались немелодично орать разные песни да упорно старались влить в себя крепкие напитки, будто для полного счастья им не хватало нескольких полных чарок.

Блохин старательно изображал из себя пьяного, размахивал руками, делал вид, что заплетается язык, бормоча нечто на смеси разных наречий, в которой преобладали русские слова, и щедро подливал всем из большой бутыли, которую запасливо поставил рядом с собой.

Потом на мир упала тьма, и с нею все закончилось. Погасли последние костры. В Кампече наступила тишина, наполненная лишь храпом, редкими вскриками да еще более редким бормотанием тех, кто даже спать молча не умел.

Пиратский городок вымер на некоторое время.

Блохин выждал немного, внимательно прислушиваясь, а затем поднялся и, старательно шатаясь, принялся осуществлять давно намеченный план.

Его шлюпка лежала на берегу за пределами бухты, достаточно далеко от воды, чтобы не унесло приливом.

Оставалась сущая мелочь. Блохин в два приема перенес туда же заранее припасенный мешочек с сухарями, небольшой анкерок с водой и добавил ко всему этому позаимствованный у спящих кусок копченого мяса. До материка было не столь далеко, однако море щедро на всевозможные сюрпризы, и уж лучше обезопаситься хотя бы от части из них, чем потом умирать от жажды посреди раскинувшейся кругом воды, или от голода, не имея возможности как-то приготовить рыбу, даже если ее удастся поймать.

Гораздо труднее оказалось подтащить шлюпку к урезу воды. Обычно кто-нибудь из новых знакомцев помогал Блохину, однако проделать то же самое в одиночку…

Блохин налегал то с одной, то с другой стороны, тянул, толкал, напрягаясь изо всех сил. Хорошо, что сил было много, однако при всем при том моряк едва доволок суденышко до вожделенного моря.

Погода порядком испортилась. Волны накатывались на берег с шумом, норовя слизнуть с песка все, что там могло бы лежать. В душу невольно закралось сомнение: не отложить ли побег до другого момента? Все-таки шлюпка не корабль, да и кораблям далеко не всегда удается справиться со стихией. Сейчас, конечно, не шторм, однако стоит волнению усилиться еще немного, и обычная непогода превратится в бурю.

Но если другого случая в ближайшее время не представится? На памяти Блохина, Кампече впервые был таким сравнительно безлюдным. Обычно здесь отстаивалось несколько кораблей, плюс находился своего рода резерв во главе с Лафитом, а с недавнего времени каждые два-три дня сюда же являлись купеческие суда, старательно перегружавшие в трюмы добытое пиратами. Да и ремонт закончен, и бриг со дня на день может выйти на промысел. Там уже не сбежишь.

Эх, была бы хоть мачта! Тяжеловато будет на веслах!

Блохин вознес молитву Николаю-угоднику, размашисто перекрестился и столкнул шлюпку на воду.

Первые несколько саженей дались с большим трудом. Волны упорно старались вытолкать шлюпку обратно на берег, разок она дернулась, коснувшись днищем песка, и лишь Блохин с его силой сумел как-то совладать с ситуацией, подналечь на весла так, что утлая посудина отошла подальше. А там ее вдруг подхватило и понесло прочь.

Свобода, мать ее!

15

Сысоев прибыл в станицу на следующий день. Видно было, что генерал и его свита гнали коней, да только и у животных существует предел сил. Даже когда всадники идут с запасными лошадьми, давая скакунам некое подобие передышки.

Заранее предупрежденный атаман встретил начальника рядом со станицей. Никаких торжеств по случаю прибытия не было, да и до торжеств ли было казакам?

– Докладывайте, – после обычных приветствий произнес Сысоев.

– Так что, ваше превосходительство, налет отбит. Найдено порядка полутора сотен трупов нападающих. Да столько же, а то и раза в полтора поболее ушло. У нас – одиннадцать убитых казаков, раненых – чуть не сорок. Пострадали бабы, среди них тоже есть убитые. Несколько домов сгорело. Особенно досталось хутору Григорьевскому. Они там у себя в оборону засели, вместо того чтобы самим атаковать, вот разбойникам и удалось туда ворваться.

Вид у Бакланова был виноватый. Победа не радовала, раз за нее пришлось заплатить такую цену. С кого же спросить, как не со станичного атамана, за то, что недоглядел, не все учел и не ко всему надлежащим образом подготовился? Казаки не боялись смерти, но всегда стремились воевать с минимальными потерями.

Сысоев мрачно кивнул, затем что-то прикинул и уточнил:

– Сколько, вы говорите, их было?

– По показаниям пленных – сотни четыре. По нашим прикидкам – столько же.

– У вас и пленные есть?

– Четверо раненых. – Бакланову очень хотелось отвести взгляд, только позволить себе этого он не мог. – Казаки очень злы были, никого не брали. Я их еле отговорил от ответного рейда. Да и кто был против нас? Рабовладельцы, конокрады, угонщики скота и прочий сброд. Собрались и решили смести нас с лица земли, раз мы их дальше не пускаем.

– То есть власти ни при чем? – уточнил генерал.

– Так точно. Чистая самодеятельность. За главного у них был некий Маккуйн, ну и имечко, прости господи! Богатый луизианский помещик.

Сысоев вопросительно посмотрел на Бакланова, и тот пояснил:

– У нас католический монах гостит. Он дюже много языков знает. Вот с его помощью и допросили.

– Какой монах?

– Доминик.

– Тот самый, который с отцом Григорием дрался?

– Было дело, – хмыкнул Бакланов.

– Что ж он у вас делает?

– К батюшке Григорию и приехал. Они то спорят, то мирятся, – на этот раз широко улыбнулся есаул.

Сысоев тоже не смог сдержать улыбку да еще и покачал головой:

– Надо же! Вот бы чего не подумал! Этот Доминик все пороги обил, все жаловался на побои.

– Сам в первый момент удивился. Да их водой не разольешь!

Державшиеся за своим атаманом несколько казаков загоготали. Очевидно, странные беседы представителей разных конфессий уже стали притчей во языцех.

К смеющимся присоединился кое-кто из генеральской свиты. Те, кто был рядом и помнил кляузы монаха.

– Ладно. Потом будете ржать, как жеребцы, – первым обрел серьезность Сысоев. – Маккуйн ушел или?…

– Похоже, ушел, – вздохнул Бакланов. – Их же было втрое больше.

Сысоев кивнул. Сам казак, с юности участвовавший в различных войнах, он прекрасно понимал: не все получается так, как хотелось бы, и еще надо радоваться, что налет не удался.

– Бандиты атаковали нас сразу в нескольких местах, – меж тем сообщал Бакланов. – Силы им позволяли, вот они и разделились. Но больше всего их было здесь, то есть расположение наше им ведомо. Застава своевременно обнаружила приближение неизвестных, сообщила, а дальше я собрал казаков и устроил гостям встречу. Но с десяток всадников не то отстали, не то обошли заранее, проникли в станицу, были встречены стариками, детьми, бабами и уничтожены целиком. Кстати, оба попа тоже приняли в схватке активное участие. Про хутор Григорьевский вы уже знаете. В остальных местах их отбили полегче.

– Как североамериканцы в бою? – Сысоева интересовало главное.

– Больше на стрельбу налегают. А в рукопашной слабоваты. Больше пытались взять нахрапом, но удара не выдерживают. – Бакланов выжидающе посмотрел на генерала.

Вдруг разрешит ответный рейд? Надо же поквитаться с ночными налетчиками!

Взгляд Бакланова был прекрасно понят. Как истинный казак, Сысоев полностью разделял мнение подчиненного, тем более главный виновник случившегося был известен. Но все же генерал понимал и другое: перед подобными акциями требуется взвесить все шансы. Вдруг существует возможность уладить проблему дипломатическим путем? Соседи как-никак. Мать их…

Не верилось генералу в дипломатию. Но все-таки… Иметь бы в распоряжении хотя бы один полк! А то соберешь казаков с линии – и кто будет прикрывать границу? Когда гонялись за Миньей, обошлось. Но кто знает, что может случиться в следующий раз?

– Ладно. Поехали в станицу, – вздохнул Сысоев. – Что тут торчать? Там и поговорим подробнее.

16

– Шторма бы не было. – Литке критически оглядел горизонт, высматривая малейшие признаки возможного изменения погоды.

Голубизну небес лишь в паре мест слегка разбавляли перистые облака. Небольшое волнение слегка покачивало шлюп, и никаких видимых причин для тревоги не было.

Впрочем, море переменчивее любой самой взбалмошной женщины. Идиллия через несколько часов вполне может смениться свирепым штормом. Да и в штиле нет ничего хорошего. Кому понравится застыть посреди моря и ждать хоть какого-нибудь ветерка?

Сейчас ветер был боковым, заставляющим постоянно менять галсы. Привычная работа для любого, кто хоть раз вышел в море.

Матюшкин с некоторым недоумением посмотрел на старшего товарища. Недавний лицеист успел хлебнуть морского лиха, но это не охладило его стремление к выбранной стезе. Потому замечание Литке о шторме показалось слегка неуместным. Пусть в шторме нет ничего хорошего, однако не всегда так страшен черт, как его малюют.

Литке понял юнкера и с легкой улыбкой пояснил, с его точки зрения, очевидное:

– В шторм мы рискуем потеряться с купцами. Они и без того с трудом держат подобие строя.

Три торговых судна, на которых помимо груза находилось семь с лишним десятков будущих кадетов, лавируя, то едва не сбивались в кучу, то расходились к противоположным сторонам горизонта. Винить кого-либо в том не стоило. Любой из шкиперов был мастером своего дела и не раз совершал прыжок через Большую лужу, как иногда звали бывалые моряки Атлантический океан, просто они привыкли ходить поодиночке, и им трудно было приспособиться к совместному движению.

Так что обеспокоенность Литке была понятна. Чтобы проводить конвой, надо как минимум не растерять охраняемые тобой корабли.

– Надо было преподать шкиперам пару уроков совместного плавания, – буркнул Матюшкин.

– Послушают они, как же! Чтобы старый морской волк признался в собственном неумении! К чему им оно? Считайте, на всем остальном пути никакой опасности от пиратов не существует. Да и тут пик морского разбоя миновал больше века назад.

Для юного юнкера век казался вечностью. По рассказам родителей он представлял царствование Екатерины, но все прочее для него было чем-то настолько давним, что Эллада вполне могла соседствовать со Столетней войной.

Разговор смолк сам собой. Вернее, его прервала необходимость в очередной раз отдать команды для смены галса.

Ветер редко бывает полностью попутным, не требующим от моряков почти никакой работы. Но ведь попутный – это для кого-то обязательно встречный. Здесь же устойчиво дуло с правого борта, что давало одинаковые шансы как для продвижения к Европе, так и к Америке.

– Парус на горизонте!

Протяжный крик с мачты заставил Литке вскинуть подзорную трубу, осматривая горизонт.

Неведомое судно было так далеко, что парус мог показаться зависшим над самой водой облаком. Однако, без сомнения, это был корабль, но чей и куда следовал, понять было невозможно.

– Что у вас? – Головнин, как подобает настоящему капитану, немедленно объявился на палубе и легко поднялся на квартердек.

– Парус, нет, два паруса, – поправился Литке, разглядев неподалеку от неведомого корабля еще один.

Это становилось интереснее. Карибское море было оживленным районом, и встретить кого-нибудь являлось заурядным делом. Но как объяснял Литке юнкеру, торговцы вместе не ходят. Или экипаж «Камчатки» вновь стал свидетелем столкновения между мирным судном и пиратским кораблем?

Все прислушались: не донесется ли отдаленный гул пушечного выстрела?

Никакого гула не было. Лишь привычно поскрипывал корпус шлюпа, тихо шелестела разрезаемая волна, чуть слышно пели снасти да раздавались голоса на палубе. Труд матросов коллективный, в одиночку на корабле почти ничего не сделаешь, и потому работать молча никак не получается. Некоторые операции сопровождаются пением, только сейчас прислушивающиеся люди позабыли про вокальные упражнения.

Литке терпеливо дожидался распоряжений капитана. Матюшкину было труднее. Море быстро приучает людей к терпению, просто юнкер был молод и потому излишне склонен действовать не только под влиянием разума, но и чувств.

– Василий Михайлович! Может, надо сменить курс и узнать, кто такие? – выпалил Матюшкин.

– Смею напомнить, что в данное время мы выполняем определенную задачу, – суховато отозвался Головнин.

Обычно он относился к бывшему лицеисту с теплотой, старательно объясняя азы морской службы и воспитывая из него будущего морского волка. Этой официальностью бывалый капитан подчеркнул, что главное – служба и никакие чувства не имеют права влиять на принимаемые офицером решения.

На купцах тоже заметили далекие корабли. Все три транспорта стали маневрировать, пытаясь сблизиться между собой, главное же – с охранявшим их шлюпом.

– Третий корабль, – оповестил Литке. – И кажется, есть еще четвертый.

– Да что там: целая флотилия? – Головнин вновь припал к подзорной трубе.

Довольно долго на квартердеке царило молчание. Поднявшиеся сюда же остальные офицеры в свою очередь до боли в глазах всматривались в далекий горизонт, пытаясь понять, кто и куда движется этими же водами.

– Шесть, господа, – оповестил Литке, усмотрев новые паруса.

Впрочем, их могло быть и больше, просто остальные находились чуточку дальше.

– Они идут в противоположную сторону, – наконец сделал вывод Головнин. – Но кто это?

Паруса уже исчезли, как исчезают в небе облака. Будто никогда не было никаких встречных кораблей, лишь обманчивые белые пятнышки на далеком горизонте.

На шлюпе не могли знать, что это идет к Мексике долгожданный караван из далекой России, первый, перевозящий в Новый Свет русские регулярные части.

Небо на западе окрасилось в розовые тона, и красное от усталости солнце зависло над морской гладью.

– Солнце красно к вечеру, моряку бояться нечего, – пробормотал Литке известную пословицу.

Приближалась ночь, а с нею неизбежные проблемы – не потерять во мраке подопечные суда. Хотя это были уже проблемы не Литке. Его вахта заканчивалась, и теперь офицера ждал отдых в крохотной каюте, ужин и сон.

Пословица оказалась верной. Следующий день не принес каких-либо изменений в погоде. Устойчивый ветер, небольшое волнение, безоблачное небо – не поход, а мечта моряка. Далекий островок, маячивший на горизонте, лишь подчеркивал идиллию разворачивавшейся перед взорами картины.

Тем более лишними показались три небольших корабля, внезапно вынырнувшие из-за проплывающей мимо земли. Спустя какое-то время следом появился четвертый и стал догонять ушедших вперед товарищей.

– Два брига и две шхуны, – прокомментировал Врангель, оторвавшись от подзорной трубы.

– Интересно, это вчерашние? – спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, Матюшкин.

– Бросьте. Как бы они догнали нас ночью? – вздохнул Литке.

Офицеры вновь в полном составе находились на квартердеке и, как вчера, внимательно всматривались в чужие корабли, пытаясь определить их принадлежность и возможные намерения.

И как вчера, транспорты стали сближаться, стараясь держаться поближе друг к другу перед лицом вероятной опасности.

– А ведь это по нашу душу, господа, – сделал вывод Головнин. – Кто-нибудь видит их флаг?

Небольшая флотилия в самом деле лавировала почти против ветра, но общий курс не вызывал сомнений. Неведомые суда явно двигались на пересечку курса конвою, и вряд ли они делали это лишь для того, чтобы поприветствовать собратьев или поинтересоваться, скажем, грядущей погодой.

– Мексиканский, – первым углядел флаг над одним из кораблей Литке. – Вернее, флаг самозваной республики.

– Значит, пираты, – кивнул Головнин.

Купеческие суда уже без всяких напоминаний ставили дополнительные паруса.

Капитан внимательно посмотрел на офицеров, скользнул взглядом по палубе «Камчатки» и коротко распорядился:

– Свистать всех наверх! К бою!

Подтверждая последние слова, немедленно запел горн, а мгновение спустя к нему подключился барабан.

Повинуясь сигналам, шлюп ожил. Нет, он раньше тоже отнюдь не производил впечатления сонного царства, но теперь жизнь на нем не шла – кипела.

Вновь, как при первой встрече с пиратами, сноровисто карабкались по вантам марсовые, канониры готовили к бою закрепленные перед тем по-походному пушки, открылся зев крюйт-камеры, и натруженные руки привычно извлекали на свет божий ядра, картечь и заряды. Уже посыпалась песком палуба, дабы затем не скользить по крови, лекарь раскладывал в кают-компании инструменты довольно устрашающего вида, несли уксус для охлаждения орудий и оружие – для матросов на случай абордажа.

Суета улеглась очень быстро, уступив место деловитому ожиданию. Офицеры в последний раз пробежались по палубе, проверяя готовность, а затем собрались на квартердеке.

Шлюп уже выдвинулся в сторону пиратской флотилии, прикрывая от последней транспортные корабли. Четыре против одного было многовато, однако «Камчатка» была военным кораблем с прекрасным экипажем, а ее пушки были мощнее тех, которые могли нести небольшие бриги и шхуны.

Головнин с некоторой тревогой посматривал в сторону подопечных судов. Самое плохое, что могло бы быть, – их бегство в данный момент. Тогда шлюп просто не сумеет защитить находящиеся в разных точках транспорты, а количество нападающих позволит хотя бы паре из них пуститься в погоню.

Видно, шкиперы сами понимали это, и суда, напротив, сошлись, насколько позволяла им безопасность при маневрировании. На каждом из них тоже было по нескольку мелких пушек, и все вместе они могли хотя бы попытаться постоять за себя.

– Какие предложения, господа?

Устав предписывал в сложных случаях созывать военный совет, и Головнин воспользовался своим правом.

Взоры офицеров устремились на Матюшкина, бывшего среди них младшим. Конечно, совет офицерский, но раз уж на него приглашен юнкер…

Помимо юнкера на шлюпе имелся гардемарин Лутковский, и каким образом было решено, что из двух кандидатов в офицеры первым должен высказаться Матюшкин, оставалось тайной.

Или дело в том, что Лутковский учился в Морском корпусе, а Матюшкин до недавнего времени был человеком сугубо штатским? Все же Царскосельский лицей задумывался как место подготовки будущих администраторов высокого ранга, а не военных, тем более – для морских нужд.

Думал юнкер недолго:

– Напасть первыми. Ветер у нас, мы успеем разнести одного из пиратов, пока остальные смогут прийти к нему на помощь.

Строй флибустьерской флотилии трудно было назвать компактным, и потому в прозвучавших словах имелся свой резон.

– Я думаю так же, – поддержал Матюшкина Лутковский. – Сомневаюсь, что пираты живут по принципу «Сам погибай, а товарища выручай».

– Я тоже сомневаюсь, – буркнул Врангель, лишь год назад выпущенный из Корпуса и потому бывший младшим из мичманов. – Пока мы будем громить одного, остальные тем временем могут спокойно заняться купцами. Нам же будет достаточно трудно затем подойти к месту схватки. А если нервы купцов не выдержат и они пустятся в бегство, то мы вообще рискуем потерять какое-то из судов.

Головнин согласно кивнул. Броситься в бой очертя голову и тем самым поставить транспорты под возможный удар… Если бы встретиться с пиратами в одиночку!..

– Что вы предлагаете, Фердинанд Петрович? – уточнил капитан.

Предложить нечто выигрышное было трудно. Все же пираты имели превосходство по вымпелам, и связать боем сразу четверых являлось нелегкой задачей.

– Сообщить купцам, чтобы держались максимально кучно, помогая друг другу. Самим же подпустить флотилию поближе и напасть с таким расчетом, чтобы сразу действовать против двух кораблей. Если сумеем их крупно повредить, то это остудит остальных, а расстояние позволит вовремя вернуться к купцам.

Прочие офицеры по размышлении согласились с Врангелем. Никто из них не думал об отступлении, напротив, каждый говорил в полной уверенности в победе, и речь шла лишь о том, как бы при этом уберечь порученные их охране суда.

– Хорошо. Тогда добавлю от себя. Быть готовыми к абордажу. Если получится, высадим на какого-нибудь пирата партию, а сами займемся другими. В любом случае один корабль тогда будет вычеркнут из боя.

Абордаж в подобных условиях был делом едва ли не безнадежным, однако Головнин свято помнил, что его задача – защитить транспорты любой ценой. Даже если погибнет шлюп со всей командой, пассажиры обязаны доплыть до России.

Оставалось назначить офицера для абордажной партии. Но офицеры обязаны находиться на своих постах, и взгляд Головнина оценивающе скользнул по юнкеру и гардемарину.

– Можно мне, Василий Михайлович? – торопливо произнес Матюшкин.

Он первым успел понять, чего хочет командир, и сразу же попытался обеспечить себе почетную должность.

О гибели юнкер не думал. Вернее, подумал, но как-то вскользь, мол, вдруг не вернусь? Зато друзья в далекой России обязательно при встрече будут говорить: «А вы слышали про Плыть Хочется?» Это была лицейская кличка Федора, как Француз у Пушкина или Лисичка у Корфа. И уж в любом случае никто не сумеет упрекнуть его в трусости. Если же все закончится хорошо, то как приятно будет потом рассказывать приятелям: «Помню, в Карибском море…»

Справедливости ради главной причиной было отнюдь не желание покрасоваться. Это так, лишь дань уходящей юности, и нельзя упрекать в том юнкера. Тем более вызвался он, прекрасно понимая, что абордаж – акт самопожертвования и вряд ли из него вернутся все. Да и хоть кто-то – тоже.

Про себя Матюшкин решил в случае чего пробиться к крюйт-камере и взорвать пиратскую посудину ко всем чертям.

– Быть по сему, – сказал, как припечатал, Головнин. – Господам офицерам выделить добровольцев из числа морских служителей, не занятых непосредственно обслуживанием орудий или управлением шлюпом.

Горестно вздохнул Лутковский. Гардемарин корил себя, что не сообразил вовремя и не вызвался первым.

– Смотрите, господа, они сближаются!

Пиратская флотилия приблизилась к конвою кабельтовых на двадцать и дальше идти не стала. Вместо этого четыре корабля сманеврировали так, что образовали посреди моря небольшую кучку. Паруса они, правда, не спускали, но в остальном почти не двигались.

Конвой уходил. Готовность к бою совсем не означает полной остановки. Поход продолжался, лишь к этому добавилось ожидание нападения.