Текст книги "Пушки Острова Наварон"

– И вправду звучит весьма достоверно, – буркнул Миллер.

Йенсен не удостоил его реплику вниманием.

– Реалии тотальной войны неимоверно жестоки. Поэтому-то я и отослал этих трех юнцов – не хочу охлаждать их пыл.

– Мой-то уже основательно подмок, – уныло вставил капрал.

– Ох, да заткнешься ты или нет? Далее, было бы неплохо, если бы вам дополнительно удалось выяснить, почему восемьдесят процентов наших воздушных поставок попадает в руки немцев, и уж совсем чудесно, если бы вы смогли отыскать и вызволить из плена наших агентов. Однако это отнюдь не главные ваши задачи. Как поставки, так и агенты – материал в условиях войны расходный. А вот нерасходный – семь тысяч человек под командованием присутствующего здесь генерала Вукаловича, семь тысяч человек, запертых в районе под названием Зеница-Клеть, семь тысяч голодающих, уже практически без боеприпасов, семь тысяч человек без будущего.

– И мы сможем им помочь? – вымученно вопросил Андреа. – Вшестером?

– Не знаю, – честно ответил Йенсен.

– Но у вас ведь имеется какой-то план?

– Пока нет. Не совсем. Только проблески идеи, не более. – Кэптен устало потер лоб. – Я сам прибыл из Александрии всего лишь шесть часов назад. – Он чуть помолчал, затем пожал плечами. – Может, к вечеру что и народится. Несколько часов сна всем нам пойдут на пользу. Однако прежде всего отчет о Навароне. Трем остальным джентльменам ждать незачем – дальше по коридору спальное помещение. Полагаю, капитан Мэллори сообщит мне все, что я хочу знать.

Когда за Андреа, Миллером и Вукаловичем закрылась дверь, Мэллори спросил:

– С чего мне начать отчет, сэр?

– Какой отчет?

– О Навароне, естественно.

– Да к черту Наварон! Это уже дело прошлого. – Йенсен взялся за трость, подошел к карте и опустил еще две. – Итак…

– Значит, план у вас все-таки есть, – осторожно предположил капитан.

– Ну конечно, у меня есть план, – невозмутимо подтвердил Йенсен и ткнул тростью в карту перед собой. – Пятнадцать километров к северу отсюда. Линия Густава. Поперек всей Италии, вдоль рек Сангро и Лири. Немцы соорудили здесь самый неприступный оборонительный рубеж за всю историю современных войн. Гора Кассино – здесь разбиты отборные союзнические дивизии, некоторые наголову. А здесь – береговой плацдарм Анцио. Пятьдесят тысяч американских солдат сражаются не на жизнь, а на смерть. Вот уже целых пять месяцев мы бьемся лбом о линию Густава и плацдарм Анцио. Наши потери в людях и технике – несчетные. А продвижения ни на сантиметр.

– Мы вроде говорили про Югославию, сэр, – неуверенно напомнил Мэллори.

– К ней-то я и веду, – сдержанно отозвался кэптен. – Итак, наша единственная надежда прорвать линию Густава – ослабить немецкую оборону, а добиться этого можно, только вынудив их отвести с фронта несколько дивизий. Так что мы прибегаем к тактике Алленби[18]18
  Эдмунд Алленби (1861–1936) – английский фельдмаршал.


[Закрыть].

– Понимаю.

– Да ничего ты не понимаешь. Генерал Алленби, Палестина, восемнадцатый год. Линия фронта проходила с востока на запад, от Иордана до Средиземного моря. Он планировал наступление на западе и принялся убеждать турок, будто наступление произойдет на востоке. С этой целью он соорудил на востоке настоящий город из армейских палаток, в которых на самом деле обитало лишь несколько сотен человек. Стоило над лагерем пролететь вражескому самолету-разведчику, и они высыпали из палаток и носились вокруг, словно школьники начальных классов. Те же самые самолеты наблюдали огромные колонны военных грузовиков, с утра до ночи тянувшиеся на восток, – вот только турки знать не знали, что ночью все эти колонны двигались назад на запад. Алленби даже сделал пятнадцать тысяч брезентовых чучел лошадей. И мы занимаемся тем же.

– Делаем пятнадцать тысяч брезентовых лошадей?

– Ха-ха, очень смешно. – Йенсен снова ткнул в карту тростью. – Каждый аэродром отсюда до Бари битком набит макетами бомбардировщиков и планеров. Под Фоджей обустроен крупнейший военный лагерь, который населяют всего двести человек. Гавани Бари и Таранто забиты десантными амфибиями, целиком сделанными из фанеры. День за днем длиннющие колонны грузовиков и танков движутся к побережью Адриатики. К какому выводу ты пришел бы на месте немецкого главного командования, а, Мэллори?

– Заподозрил бы воздушное и морское вторжение в Югославию. Но не был бы уверен в этом наверняка.

– Именно так немцы и реагируют, – не без удовлетворения отозвался Йенсен. – И они весьма обеспокоены – до такой степени, что для противостояния угрозе уже перевели из Италии в Югославию две дивизии.

– Но они все-таки не уверены?

– Не совсем. Но почти. – Кэптен прочистил горло. – Видишь ли, у всех четырех захваченных в плен агентов при себе имелись несомненные свидетельства, указывающие на грядущее вторжение в начале мая в Центральную Югославию.

– Имелись свидетельства… – Мэллори осекся, какое-то время пристально разглядывал Йенсена, а затем спокойно продолжил: – И как же немцам удалось схватить всех четверых?

– Мы сообщили им о миссиях.

– Что-что?!

– Все они были добровольцами, – поспешно бросил Йенсен. Очевидно, существовали и еще более жестокие реалии тотальной войны, на которых даже он предпочитал не заострять внимание. – И твоя работа, сынок, и будет заключаться в обращении этой почти уверенности немцев в полную убежденность. – Словно бы совершенно не замечая откровенного скептицизма во взгляде Мэллори, кэптен эффектно развернулся и ткнул тростью в крупномасштабную карту Центральной Югославии.

– Долина реки Неретвы, – провозгласил он. – Жизненно важная область главного направления с севера на юг Югославии. Кто контролирует этот район – контролирует и всю Югославию, и немцы прекрасно это знают. И если удар будет нанесен, то, несомненно, именно здесь. Далее, немцы в курсе, что вторжение в Югославию неизбежно, и их ужасает одна лишь перспектива соединения союзников и продвигающихся с востока русских. И немцы отдают себе отчет, что данное соединение должно осуществиться в долине Неретвы. Они уже перебросили туда две бронетанковые дивизии – однако в случае полномасштабного наступления их уничтожат всего лишь за одну ночь. Немцы пытаются пробиться с севера – отсюда – на юг к Неретве силами целого армейского корпуса, однако единственный путь лежит через Зеницу-Клеть, вот здесь. И Вукалович с семью тысячами партизан преграждают им этот путь.

– Вукалович знает об этом? – спросил Мэллори. – Я имею в виду, известен ли ему ваш настоящий замысел?

– Да. Как и всему партизанскому командованию. Они осознают все риски, равно как и то, что шансов у них практически нет. И они полностью принимают ситуацию.

– Фотографии?

– Вот. – Йенсен извлек из ящика стола пачку снимков, отобрал один и расправил его на столе. – Это Зеница-Клеть. Подходящее название, между прочим – настоящая клеть, идеальный капкан. На севере и западе лежат непроходимые горы. На востоке – Неретвинская плотина и ущелье. На юге – река. С севера мешка, через Зеницевский проход, пытается пробиться Одиннадцатый армейский корпус немцев. На западе – вот здесь, через так называемый Западный проход – то же самое предпринимают другие подразделения Одиннадцатого корпуса. А на юге, вот, за рекой, прячутся среди деревьев две бронетанковые дивизии под командованием генерала Циммермана.

– А это что? – Мэллори указал на тонкую черную линию, пересекающую реку чуть севернее расположения немецких танковых дивизий.

– А это, – задумчиво отозвался Йенсен, – мост через Неретву.

Вблизи Неретвинский мост зрелище являл собой гораздо более впечатляющее, нежели на крупномасштабной фотографии. По грандиозной консольной конструкции из сплошной стали проходило асфальтовое шоссе, а внизу стремительно несла зеленовато-белые воды Неретва, вздувшаяся от талого снега. На юге вдоль берега тянулась узкая полоска зеленого луга, далее за которым темной стеной вздымался сосновый лес. Под надежной маскировкой его сумрачной чащи и таились две танковые дивизии генерала Циммермана.

На окраине леса стояла автомобильная радиостанция командующего дивизией, громоздкий и очень длинный фургон, замаскированный столь безупречно, что различался лишь шагах в двадцати.

Генерал Циммерман и его адъютант, капитан Варбург, в этот самый момент как раз находились в машине, и вечный сумрак соседнего леса вполне соответствовал их настроению. Природа наделила Циммермана одним из тех высоколобых и худощавых глубокомысленных лиц с орлиным носом, что редко выдают какие-либо чувства, однако сейчас, когда генерал снял фуражку и пригладил редеющие седые волосы, эмоций на его лице различалось вполне достаточно – то было беспокойство на пару с нетерпением. Он в который раз обратился к радисту за огромным передатчиком:

– По-прежнему ни слова? Совсем ничего?

– Ничего, герр генерал.

– Ты постоянно поддерживаешь связь с лагерем капитана Нойфельда?

– Ежеминутно, герр генерал.

– И его радист тоже постоянно в эфире?

– Так точно, герр генерал. Ничего. Совсем ничего.

Циммерман развернулся и спустился по лесенке из фургона, Варбург последовал за ним. Не поднимая головы, генерал отошел от радиоточки за пределы слышимости и дал волю чувствам:

– Черт! Черт! Черт побери все это!

– Вы так уверены, герр генерал, что они появятся? – Варбург был высоким белобрысым мужчиной приятной наружности, возрастом под тридцать, и на лице его в эту минуту отражалось вымеренное сочетание понимания и подавленности.

– Я нутром это чую, сынок. Так или иначе, они будут здесь, и тогда нам несдобровать.

– Но откуда вам знать-то? – возразил адъютант.

– Что верно, то верно, – вздохнул Циммерман. – Знать я не могу. Но все равно я уверен. Если они действительно появятся, если Одиннадцатый корпус не сможет пробиться на севере, если мы не сможем стереть в порошок чертовых партизан в Зенице-Клети…

Варбург ждал, когда генерал продолжит, однако генерал вдруг погрузился в раздумья. Ни с того ни с сего адъютант проговорил:

– Хотелось бы снова увидеть Германию, герр генерал. Хотя бы разок.

– Как и всем нам, сынок, как и всем нам.

Циммерман медленно добрел до леса, остановился и весьма продолжительное время созерцал Неретвинский мост. Потом покачал головой, развернулся и почти мгновенно скрылся из виду в темной чаще.

Пламя в огромном камине в гостиной в Термоли почти унялось, и Йенсен подкинул несколько сосновых поленьев. Затем плеснул спиртного в два бокала и протянул один Мэллори.

– Ну так как?

– Это и есть ваш план? – На невозмутимом лице капитана не отражалось и намека на охватившие его недоумение и едва ли не отчаяние. – Весь план?

– Да.

– Ваше здоровье. – Мэллори немного помолчал. – Да и мое тоже. – После следующей паузы, на этот раз гораздо продолжительнее, он задумчиво проговорил: – Интересно будет посмотреть на реакцию Мельника[19]19
  «Miller» означает в том числе и «мельник», в оригинале же прозвище капрала – «Dusty» – построено на игре слов: «dusty miller» (букв. «пыльный мельник») означает «василек».


[Закрыть], когда он вечером услышит нашу задачку.

Как капитан и ожидал, реакция Миллера оказалась интересной, хотя и всецело предсказуемой. Примерно шесть часов спустя, вместе с Мэллори и Андреа, уже облаченный в английскую военную форму, капрал с возрастающим прямо на глазах ужасом внимал Йенсену, обрисовывающему задуманный им план действий отряда на ближайшие двадцать четыре часа или около того. Закончив излагать программу, кэптен уперся взглядом в Миллера и вопросил:

– Ну как? Осуществимо?

– Осуществимо? – ошеломленно переспросил тот. – Да это самоубийственно!

– Андреа?

Грек пожал плечами, развел руками, но так ничего и не ответил.

Йенсен кивнул:

– Прошу прощения, но выбора у меня нет. Нам пора. Остальные уже ждут на аэродроме.

Андреа и Миллер вышли из комнаты и двинулись по коридору, Мэллори же вдруг остановился прямо в дверях и развернулся к Йенсену, с удивлением наблюдавшему за его действиями.

– Разрешите рассказать хотя бы Андреа, – тихо проговорил капитан.

Йенсен пару мгновений смотрел на него, словно бы обдумывая просьбу, затем отрывисто покачал головой и проскользнул мимо Мэллори в коридор.

Через двадцать минут все четверо, по пути не обменявшись ни единым словом, прибыли на аэродром Термоли, где их дожидались Вукалович и два сержанта. Третий, Рейнольдс, уже вовсю хлопотал в кабине «веллингтона», стоящего с запущенными пропеллерами в самом конце взлетно-посадочной полосы. А еще через десять минут оба самолета – один с Вукаловичем, другой с Мэллори, Миллером, Андреа и тремя морскими пехотинцами – уже находились в воздухе, направляясь в разные пункты назначения.

Оставшись в одиночестве на бетонной площадке, Йенсен проследил за взлетом самолетов и потом еще долго смотрел им вслед, пока они не растворились во тьме затянутого облаками безлунного неба. Затем медленно и категорично покачал головой, в точности как и генерал Циммерман ранее днем, развернулся и устало побрел прочь.

Глава 3

Пятница, 00:30–02:00

А Рейнольдс, размышлял Мэллори, с самолетами определенно на «ты», в особенности с этим. Хоть взгляд сержанта и оставался неизменно сосредоточенным и внимательным, в действиях его чувствовались точность, уверенность, спокойствие и даже некоторая расслабленность. Гроувс выказывал не меньшую компетентность. Скудный свет и ограниченность прокладочного столика, очевидно, совершенно не доставляли ему неудобств, и не вызывало сомнений, что как штурману опыта ему не занимать. Капитан вгляделся через лобовое стекло и различил вспененные воды Адриатики, несущиеся навстречу менее чем в трехстах метрах под фюзеляжем бомбардировщика. Он поинтересовался у Гроувса:

– Полетный план обязывает нас лететь на столь малой высоте?

– Да. На некоторых островах близ югославского побережья у немцев имеются радарные установки. Мы начнем набирать высоту, как только достигнем Далмации.

Мэллори кивком поблагодарил за разъяснения и снова повернулся к Рейнольдсу.

– Кэптен Йенсен не ошибся, расхвалив тебя как пилота. – Тут в его голосе зазвучало откровенное любопытство. – Как, черт побери, получилось, что морской пехотинец научился управлять такой штуковиной?

– Практики у меня было предостаточно, – отозвался Рейнольдс. – Три года в ВВС, два из которых в качестве сержант-пилота в эскадрильи бомбардировщиков «веллингтон». Но как-то раз в Египте я без разрешения полетел на «лизандере». Вообще-то, многие так поступали, вот только меня угораздило выбрать развалюху с дефектным топливомером.

– Тебя отстранили от полетов?

– Глазом моргнуть не успел, – усмехнулся Рейнольдс. – И никто не возражал, когда я подал заявление о переводе в другой род войск. Наверное, меня сочли неподходящим для ВВС.

– Ну а ты? – спросил Мэллори у Гроувса.

– А я как раз и был его штурманом на той развалюхе, – улыбнулся до ушей тот. – Нам дали под зад в один и тот же день.

– Хм, пожалуй, это может оказаться полезным.

– Что может оказаться полезным? – поинтересовался Рейнольдс.

– То обстоятельство, что чувство позора вам знакомо не понаслышке. Тем лучше вы будете выполнять свои обязанности, когда настанет время. Если оно настанет, конечно же.

– Не совсем уверен… – осторожно начал Рейнольдс.

– Перед прыжком вы все – повторяю, все! – должны избавиться от знаков различия и прочих эмблем на форме. – Капитан ткнул пальцем в Андреа и Миллера в задней части кабины экипажа, дабы подчеркнуть, что приказ относится и к его товарищам, а затем снова обратился к Рейнольдсу: – Сержантские нашивки, полковые эмблемы, наградные колодки – всё!

– Да с какой стати? – (У Рейнольдса, подумалось Мэллори, определенно самая низкая точка кипения из всех, с кем ему доводилось сталкиваться за последнее время.) – Я заслужил и нашивки, и колодки, и эмблему! Не понимаю…

– Неподчинение офицеру на боевой службе? – только и улыбнулся Мэллори.

– Черт, ну нельзя же быть таким обидчивым! – огрызнулся сержант.

– Черт, ну нельзя же быть таким обидчивым, сэр.

– Черт, ну нельзя же быть таким обидчивым, сэр. – Рейнольдс вдруг тоже улыбнулся. – Ладно, у кого есть ножницы?

– Ясное дело, – пустился в объяснения капитан, – последнее, чего нам хочется, так это угодить в руки врага.

– Аминь, – пропел Миллер.

– Но раз уж мы обязаны добыть необходимую информацию, нам придется действовать непосредственно вблизи вражеских соединений, а то и непосредственно среди них. И нас могут схватить. Поэтому у нас имеется легенда.

– И нам позволено знать эту легенду, сэр? – тихо осведомился Гроувс.

– Ну конечно! – раздраженно бросил Мэллори и живо продолжил: – Неужто вы не понимаете, что выживание на заданиях вроде нашего зависит от одной-единственной вещи – полнейшего взаимного доверия? Как только у нас появятся секреты друг от друга – с нами покончено.

В сумраке задней части кабины Андреа и Миллер лишь переглянулись и обменялись усталыми циничными усмешками.

Выходя из кабины, Мэллори хлопнул Миллера по плечу. Примерно через две минуты капрал зевнул, потянулся и двинулся в хвостовую часть, где его уже поджидал капитан. Он держал два сложенных листа бумаги, один из которых теперь развернул перед Миллером и подсветил фонарем. Капрал несколько мгновений изучал бумагу, после чего удивленно вскинул бровь.

– И что это такое?

– Спусковой механизм семисоткилограммовой подводной мины. Запомни наизусть.

Миллер без всякого выражения продолжал рассматривать схему, затем перевел взгляд на другую бумагу в руке Мэллори.

– Ну а здесь у тебя что?

Капитан развернул листок, оказавшийся крупномасштабной картой. В первую очередь в глаза на ней бросалось озеро, точнее, водохранилище, которое тянулось значительное расстояние с востока на запад и затем практически под прямым углом изгибалось на юг. Южный рукав, в отличие от восточного весьма короткий, также резко обрывался – судя по всему, плотиной, за которой река продолжала петлять по узкому ущелью.

– Как тебе? – поинтересовался Мэллори и, не дожидаясь ответа, велел: – Покажи обе бумаги Андреа, после чего он должен их уничтожить.

Капрал с головой погрузился в домашнее задание, а капитан вернулся в кабину, где склонился над прокладочным столиком Гроувса.

– Точно по курсу?

– Так точно, сэр. Как раз проходим южную оконечность острова Хвар. Уже видны огни на материке впереди. – Штурман указал рукой, и Мэллори действительно разглядел несколько скоплений огней.

Вдруг «веллингтон» начал резко набирать высоту, и капитану пришлось ухватиться, чтобы удержать равновесие. Он посмотрел на Рейнольдса.

– Поднимаемся, сэр, начинается гористая местность. По плану посадочные огни партизан появятся примерно через полчаса.

– Через тридцать три минуты, – уточнил Гроувс. – Около часа двадцати.

Следующие полчаса Мэллори оставался на откидном сиденье в кабине и просто смотрел через лобовое стекло вперед. Спустя несколько минут после его возвращения в кабину вышел Андреа, и с тех пор ни он, ни Миллер так и не появились. Гроувс следил за курсом, Рейнольдс держал штурвал, а Сондерс вслушивался в переносной передатчик, и все трое молчали. В час пятнадцать Мэллори встал, хлопнул Сондерса по плечу и велел складываться, а сам перебрался в хвостовую часть. Там он обнаружил, что Андреа и донельзя несчастный Миллер уже пристегнулись замками парашютов к прыжковому тросу. Грек также втянул внутрь дверь и теперь выбрасывал за борт клочки бумаги, которые тут же подхватывал воздушный поток. Мэллори немедленно пробрал ужасный холод. Андреа ухмыльнулся, поманил капитана к открытой двери и указал вниз.

– Да там сугробы лежат, – прокричал он командиру на ухо.

И действительно, землю внизу покрывал снег. Теперь Мэллори понял, почему Йенсен запретил посадку в этих краях. Местность была сильно пересеченной, сверху только и просматривались глубокие извилистые лощины да крутые склоны гор. Добрую половину открывающегося с такой высоты ландшафта составляли густые сосновые леса, и снежный покров, по-видимому весьма глубокий, простирался, на сколько хватало глаз. Мэллори отстранился назад под относительное укрытие фюзеляжа «веллингтона» и взглянул на часы.

– Час шестнадцать, – тоже прокричал он.

– Может, твои часы немного спешат? – проорал Миллер, чуть не плача.

Мэллори покачал головой. Капрал тоже, обреченно. Тут зазвенел звонок, и капитан двинулся обратно в кабину экипажа, по пути пропустив спешащего навстречу Сондерса. Рейнольдс за штурвалом быстро оглянулся на капитана и указал ему вперед. Мэллори перегнулся через пилота и посмотрел через лобовое стекло, затем кивнул.

Впереди, пока еще на приличном расстоянии, но уже довольно четко различались три огня, расположенные в форме вытянутой V. Капитан развернулся, тронул Гроувса за плечо и указал ему на хвостовую часть самолета, и тот немедленно покинул кабину.

Затем Мэллори спросил у Рейнольдса:

– Где красный и зеленый прыжковые огни?

Сержант показал.

– Включи красный. Сколько еще?

– Около тридцати секунд.

Капитан снова взглянул вперед: огни стали почти вдвое ближе. Он отрывисто велел Рейнольдсу:

– Автопилот. Перекрыть подачу топлива.

– Перекрыть… Но оставшегося бензина…

– Отключи чертовы баки! И живо в хвост. Пять секунд.

Сержант удосужился выполнить приказание. Мэллори бросил последний взгляд на посадочные огни, включил зеленый прыжковый сигнал и направился в хвостовую часть. Когда он оказался у двери, самолет покинул даже Рейнольдс, последний из пятерых. Мэллори пристегнул замок парашюта к тросу, ухватился за края дверного проема и выпрыгнул в суровую боснийскую ночь.

Лямки парашюта на плечах и бедрах резко дернулись, Мэллори вскинул голову, и глазам его предстало успокаивающее зрелище купола раскрывшегося парашюта. Следом капитан посмотрел вниз и убедился, что с пятью остальными парашютами тоже все в порядке. Два из них неистово раскачивались на ветру, как и его собственный. М-да, мелькнула у него мысль, им с Миллером и Андреа еще многому предстоит научиться, среди прочего и управлению спуском на парашюте.

Затем Мэллори перевел взгляд вверх в надежде отыскать «веллингтон», однако самолет уже исчез из виду. Внезапно, пока капитан осматривался по сторонам и прислушивался, оба двигателя практически одновременно умолкли. На протяжении долгих секунд единственным звуком оставался свист ветра в ушах, а затем раздался металлический раскат взрыва – бомбардировщик либо упал на землю, либо врезался в какую-то невидимую гору впереди. Никакой вспышки или других признаков взрыва не наблюдалось – лишь грохот, быстро сменившийся тишиной. Впервые за ночь из-за туч показалась луна.

Андреа грузно приземлился на неровном участке и дважды перевернулся. Осторожно поднявшись на ноги, он удостоверился, что нисколько не пострадал, и тогда нажал кнопку отцепления парашюта и тут же машинально, повинуясь безотчетному импульсу этакого внутреннего компьютера обеспечения выживания, быстро обернулся кругом. Непосредственной угрозы не обнаружилось, и тогда Андреа позволил себе неспешно осмотреть место посадки.

Им чертовски повезло, мрачно подумал грек. Еще каких-то сто метров к югу, и они провели бы остаток ночи – а то и вовсе остаток войны, почем знать, – болтаясь на верхушках невообразимо высоких сосен, каких он в жизни еще не видывал. Но везение их не оставило, и они приземлились точно на узкой полянке, примыкающей к скалистому откосу горы.

А хотя одного из них везение все-таки да оставило. Метрах в пятидесяти от Андреа в поляну вдавался выступ леса, самая крайняя сосна которого и встала на пути невезучего парашютиста к земной тверди. Брови грека в насмешливом изумлении поползи вверх, и он поспешил к бедолаге.

Парашютист, которого удача обошла стороной, болтался на самом низком суку дерева. Руки его обвивали стропы, а ноги он по-прежнему держал согнутыми, в классической позе приземления прижимая друг к другу колени и лодыжки. От земли его отделяло чуть более полуметра. Капрал Миллер даже с накрепко зажмуренными глазами вид имел донельзя несчастный.

Андреа подошел к нему и мягко тронул за плечо. Миллер открыл глаза и прямо перед собой увидел грека, указывающего вниз. Уяснив свое положение, капрал выпрямил ноги, и теперь от земли его отделяло буквально сантиметров десять. Андреа достал нож и перерезал стропы, доведя приземление Миллера до логического завершения. Тот с совершенно невозмутимым выражением оправил китель и вопрошающе поднял бровь. Не уступая ему в бесстрастности, его товарищ широким жестом обвел поляну. Три других парашютиста уже благополучно приземлились, четвертый, Мэллори, только-только коснулся земли.

Через две минуты все шестеро уже приближались к восточному посадочному огню, и тут из соседнего леса к ним с криком выбежал какой-то молоденький солдат. Парашютисты немедленно взяли его на прицел, но практически тут же опустили автоматы, поскольку оснований для применения оружия определенно не имелось: солдатик держал свою винтовку за ствол, а другой рукой вовсю приветственно размахивал. Одет он был в выцветшее и изорванное подобие военной формы, составляющие которой явно достались ему из разных армий. Облик его довершали длинные ниспадающие волосы и клочковатая рыжеватая борода, правый глаз у него чуть косил. Однако в его мирных намерениях сомнений совершенно не возникало. Без конца повторяя какие-то невразумительные приветствия, он всем по очереди пожал руки, затем еще раз, и все это время с лица его не сходила широкая радостная улыбка.

Буквально через полминуты к нему присоединился по меньшей мере десяток других солдат, таких же бородатых и облаченных в неописуемую форму, ни одна из которых не повторялась, и всех их тоже переполняла радость. Вдруг встречающие как по команде умолкли и чуть расступились, причиной чему послужило появление из леса человека, очевидно их командира. На своих подчиненных походил он мало, поскольку был гладко выбрит и одет в полную английскую полевую форму. Не походил еще и тем, что не улыбался – один лишь его вид говорил, что улыбка появляется на его ястребином лике крайне редко, если появляется вообще. Выделялся он и ростом, лишь несколькими сантиметрами не дотягивающим двух метров, а также тем обстоятельством, что на поясе у него висело не менее четырех длинных охотничьих ножей весьма зловещего вида. На каком-нибудь другом человеке подобный избыток вооружения наверняка выглядел бы неуместным, а то и вовсе комичным, однако вот на нем сей арсенал к веселью отнюдь не располагал. Ничуть не смягчив угрюмого выражения лица, он заговорил, причем на английском, и хотя речь его была медленной и отдавала высокопарностью, зато звучала очень четко:

– Добрый вечер. – Гигант вопросительно оглядел парашютистов. – Я – капитан Дрошный.

Мэллори вышел вперед:

– Капитан Мэллори.

– Добро пожаловать в Югославию, капитан Мэллори… в партизанскую Югославию. – Дрошный кивнул на угасающий костер посадочного сигнала, и по лицу его пробежала судорога, – возможно, он все-таки попытался изобразить улыбку. Тем не менее командир партизан и не подумал обменяться с приземлившимися коммандос рукопожатием. – Как видите, мы ожидали вас.

– Огни нам здорово помогли, – признал Мэллори.

– Благодарю. – Дрошный устремил взгляд на восток, затем вновь посмотрел на Мэллори и покачал головой. – Жаль, что так получилось с самолетом.

– Жаль, что случилась война.

Югославский капитан кивнул.

– Идемте. Наш штаб недалеко.

Завершив на этом приветственную речь, Дрошный двинулся под укрытие леса. Мэллори, следовавший непосредственно за командиром, вдруг заинтересовался оставляемыми им в глубоком снегу отпечатками, ясно различимыми в свете уже вовсю сиявшей луны. На его взгляд, таковые были весьма примечательны. Рисунок протектора содержал три V-образных отметины на подошве и одну на пятке, и на правой подошве на передней V с правой стороны имелся отчетливый разрыв. Мэллори автоматически взял на заметку эту маленькую деталь. Привычка отмечать и запоминать даже незначительные странности выработалась у него уже давно, и нередко она спасала жизнь ему и его товарищам.

Крутизна склона увеличилась, равно как и глубина сугробов, и бледный лунный свет уже едва пробивался через раскинувшиеся сосновые ветви, гнущиеся под тяжестью снега. С востока задувал ветерок, из-за чего мороз ощущался еще сильнее. Минут десять никто не подавал голос, как вдруг раздался отрывистый оклик Дрошного – тихий, но четкий и настоятельный:

– Тихо! – Командир театральным жестом указал вверх. – Тихо! Слушайте!

Все остановились, запрокинули голову и стали сосредоточенно прислушиваться – точнее, так поступил лишь отряд Мэллори, в то время как у югославов на уме было совершенно иное: стремительно, расторопно и со впечатляющей слаженностью, без какого бы то ни было приказания словом или жестом, они уперли дула своих пулеметов и винтовок в бока и спины шестерых парашютистов с такой убедительностью и безусловной властностью, что пояснять им что-либо не пришлось.

Коммандос отреагировали вполне предсказуемо. На лицах Рейнольдса, Гроувса и Сондерса, менее привыкших к превратностям судьбы, нежели три их старших товарища, появилось практически идентичное сочетание гнева и полнейшего изумления. Мэллори словно бы впал в задумчивость, а Миллер недоуменно приподнял бровь. На лице же Андреа, ясное дело, никаких эмоций не отразилось, поскольку он был слишком занят демонстрацией своей обычной реакции на физическое насилие.

Правой рукой, поднятой к плечу, казалось бы, в очевидном жесте сдачи, грек внезапно схватился за ствол винтовки партизана справа и дернул оружие на себя, одновременно с этим что есть силы двинув левым локтем по солнечному сплетению конвоира слева, который охнул от боли и отшатнулся назад. Андреа немедленно взялся за винтовку второй рукой и без особых усилий вырвал ее у югослава, а затем вскинул оружие высоко вверх и стремительным движением опустил ствол. Конвоир так и рухнул, будто придавленный бревном. Корчащийся и воющий от боли партизан слева попытался было вскинуть свою винтовку, но тут в лицо ему обрушился приклад захваченного греком оружия, и тот с крякающим звуком без чувств упал в снег.

Все три секунды, что длилось это действо, остальные югославы пребывали в недоуменном ступоре, но затем словно бы очнулись и толпой набросились на Андреа, повалив его на землю. В последовавшей яростной свалке грек с привычным усердием принялся раздавать удары направо и налево, однако, когда один из партизан стал лупить его по голове стволом пистолета, все-таки предпочел благоразумно замереть. Тогда Андреа подняли на ноги, сохраняя у него благоразумный настрой посредством двух упертых в спину стволов и повисших по двое на каждой руке югославов, причем вид у парочки из них оставлял желать лучшего.

Яростно сверкая глазами, Дрошный подошел к Андреа, вытащил один из своих устрашающих ножей и грубо ткнул кончиком в горло греку, так что вспорол ему кожу и по сверкающему клинку заструилась кровь. Какое-то время казалось, что командир вонзит нож в шею по самую рукоятку, но затем внимание его переключилось на двух человек, безжизненно замерших на снегу. Он кивнул ближайшему партизану: