Текст книги "Пушки Острова Наварон"

– Как они?

Молодой югослав опустился на колени и осмотрел сначала того, которому досталось стволом винтовки. Слегка потрогав голову поверженного, партизан затем обследовал второго, после чего встал. В скудном лунном свете лицо его казалось неестественно бледным.

– Йозеф мертв. Кажется, у него сломана шея. Его брат… еще дышит… но вот челюсть у него… – Парнишка неуверенно умолк.

Дрошный вновь впился взглядом в Андреа. На его поджатых губах появилось подобие улыбки, более подобающей волку, нежели человеку, а рука чуть посильнее надавила на нож.

– Мне следовало бы убить тебя прямо сейчас. Но я сделаю это позже. – Он вложил клинок в ножны, поднес к глазам грека скрюченные пальцы и прокричал: – Лично! Этими самыми руками!

– С этими самыми руками… – Андреа медленно и многозначительно обвел взглядом четыре пары удерживающих его рук, а потом с презрением уставился на Дрошного и закончил: –…твоя отвага просто ужасает меня.

Вдруг стало очень тихо. Три молодых сержанта взирали на разыгрывающуюся перед ними сцену с застывшим на лицах ужасом, смешанным с недоумением. Мэллори и Миллер наблюдали совершенно невозмутимо. Секунду-другую Дрошный не верил своим ушам, затем его буквально перекосило от гнева, и тыльной стороной руки он ударил Андреа по лицу. Из правого уголка рта грека тут же потекла струйка крови, однако сам он даже и бровью не повел.

Дрошный прищурился, и Андреа скривился в усмешке. Югославский командир снова ударил, на этот раз другой рукой. Реакция последовала в точности такая же, за единственным исключением, что струйка потекла из левого уголка рта. Грек опять улыбнулся, но вот от глаз его веяло могильным холодом. Дрошный резко развернулся и подошел к Мэллори.

– Ты ведь командир этих людей, капитан Мэллори?

– Да, я.

– И ты, погляжу, весьма молчаливый командир, да?

– А что я могу сказать человеку, обратившему оружие против своих друзей и союзников? – Мэллори спокойно смотрел югославу в глаза. – Я буду разговаривать с твоим командиром, а не с психом.

Лицо Дрошного потемнело. Он шагнул вперед, замахиваясь для удара. Стремительно, но при этом столь плавно и спокойно, что движение даже показалось неспешным, и, совершенно пренебрегая двумя упирающимися в бок стволами винтовок, Мэллори вскинул свой «люгер» и прицелился югославу в лоб. Щелчок спускаемого предохранителя пистолета во внезапно опустившейся неестественно глубокой тишине отдался сущим ударом молота.

Тишина действительно стояла неестественно глубокая. За исключением одного маленького движения – столь медленного, что оно так и осталось незамеченным, – как партизаны, так и парашютисты застыли в живой картине, которая не посрамила бы и фриз какого-нибудь ионического храма. Три сержанта-морпеха, как, впрочем, и большинство югославов, лишь демонстрировали изумление. Два партизана, держащие под прицелом Мэллори, вопросительно таращились на Дрошного. Тот, в свою очередь, смотрел на капитана как на сумасшедшего. Андреа ни на кого не смотрел, а вот Миллер напустил на себя вид той пресыщенной отрешенности, изобразить которую под силу было лишь ему одному. Но именно он-то и совершал упомянутое маленькое движение – которое как раз завершилось возложением его большого пальца на предохранитель «шмайссера». Через пару секунд капрал снял палец с рычажка: время для «шмайссеров» еще придет, пока же в дело вступать им было рано.

Дрошный словно в замедленной съемке опустил руку, а затем отступил на пару шагов. Лицо его по-прежнему было темным от гнева, глаза сверкали свирепостью и неумолимостью, однако держал себя в руках он превосходно.

– Ты не понимаешь, что мы обязаны предпринимать меры предосторожности? – процедил он. – Пока не удостоверимся в ваших личностях?

– Откуда мне знать? – Мэллори кивнул на Андреа. – В следующий раз приказывай своим людям предпринимать меры предосторожности относительно моего друга. Мог бы и предупредить их, чтобы держались от него подальше. Другой реакции от него и ждать нечего. И я знаю почему.

– Объяснишь позже. Сдайте оружие.

– Нет. – Капитан убрал «люгер» в кобуру.

– Да ты чокнутый, что ли? Я ведь могу и забрать.

– Верно, – не стал спорить Мэллори. – Но для этого тебе придется сначала убить нас. Не думаю, что ты долго продержишься в капитанах, дружище.

Гнев в глазах Дрошного уступил работе мысли. Он рявкнул приказ на сербохорватском, и его подчиненные снова направили оружие на Мэллори и пятерых его товарищей, однако попыток обезоружить пленных не предприняли. Командир партизан развернулся, махнул рукой и начал восхождение по крутому склону среди сосен. Дрошный не похож на человека, склонного к излишнему риску, заключил Мэллори.

Еще минут двадцать они неуклюже карабкались по скользкому склону. Наконец из темноты раздался оклик, и Дрошный, не останавливаясь, отозвался. Отряд миновал двух часовых, вооруженных автоматическими карабинами, и через минуту оказался в расположении партизанского штаба.

Таковой представлял собой средних размеров военный лагерь – если широкий круг грубо обтесанных избушек вообще можно назвать лагерем, – расположенный в одной из тех запрятанных глубоко в лесу лощин, что, по уже сложившемуся убеждению Мэллори, являлись неотъемлемой составляющей боснийского ландшафта. Лощину окружали два концентрических круга сосен, много выше и массивней любых их сородичей из Западной Европы, и их огромные ветви смыкались на высоте метров двадцати пяти, образуя засыпанный снегом полог такой непроницаемой плотности, что на утрамбованной земле территории лагеря не лежало даже снежной пороши, а освещенные окошки избушек и не пытались хоть как-то затемнить, и более того, то здесь, то там по лагерю были развешены масляные лампы наподобие уличных фонарей.

Дрошный остановился и бросил Мэллори:

– Ты идешь со мной. Остальные ждут здесь.

Он повел капитана к самой большой избе лагеря. Не спрашивая разрешения, Андреа скинул с плеч рюкзак и уселся на него, и его примеру – после колебаний различной продолжительности – последовали и другие пленные. Конвоиры неуверенно наблюдали за их действиями, но затем чуть отступили, образовав неровный, но весьма бдительный полукруг. Рейнольдс повернулся к Андреа, и лицо его отнюдь не светилось восхищением и даже доброжелательностью.

– Ты чокнутый, – взбешенно зашипел он. – Больной на хрен на голову. Тебя могли убить. И из-за тебя могли убить и всех нас. Ты вправду контуженный, что ли?

Грек не ответил, лишь закурил свою любимую вонючую сигару и окинул Рейнольдса мягким задумчивым взглядом – ну, насколько только ему было под силу изобразить мягкость.

– Да чокнутый не то слово. – Гроувс, коли на то пошло, горячился еще даже больше Рейнольдса. – Ты не знал, что ли, что это был партизан – парень, которого ты убил? Неужто непонятно, что это значит? Что людям вроде них приходится постоянно быть начеку?

Понимал Андреа или же нет, сообщить этого он так и не удосужился, а лишь молча продолжал попыхивать сигарой, переводя спокойный взгляд с Рейнольдса на Гроувса.

Миллер попытался установить мир:

– Ладно, ладно, кончайте. Может, Андреа чуток и вспылил, но…

– Да поможет нам Господь, – с жаром перебил его Рейнольдс и с отчаянием глянул на своих друзей-морпехов. – В тысяче километров от дома и помощи, да в компании с отмороженными коммандос не у дел. – Он обернулся к Миллеру и передразнил его: – «Ладно, кончайте».

Капрал напустил на себя оскорбленный вид и уставился в другую сторону.

Единственное, в чем большое и пустое помещение хоть как-то претендовало на комфорт, было потрескивание сосновых поленьев в грубом очаге. Из мебели же в ней только и имелись что шаткий стол, два стула да скамья.

Однако все эти детали обстановки Мэллори отметил лишь машинально и как будто даже пропустил мимо ушей слова Дрошного:

– Капитан Мэллори. Вот мой командир.

Все его внимание сосредоточилось на человеке за столом.

Коренастому мужчине на вид было около тридцати пяти, и глубокие морщинки в уголках его глаз и рта могли объясняться действием непогоды или же веселым нравом, а могли и тем и другим вместе. Во всяком случае, как раз в тот момент он слегка улыбался. На нем была форма гауптмана вермахта, а под горлом висел Железный крест.

Глава 4

Пятница, 02:00–03:30

Немецкий офицер подался вперед и сложил пальцы домиком. Он явственно наслаждался моментом.

– Гауптман Нойфельд, капитан Мэллори. – Он окинул взглядом места на форме Мэллори, с которых тот срезал знаки различия. – Или какой там у вас ранг. Удивлены встрече со мной?

– Да я счастлив встрече с вами, гауптман Нойфельд! – Оправившись от изумления, Мэллори медленно расплылся в улыбке и облегченно вздохнул. – Вы даже представить себе не можете, насколько я счастлив. – По-прежнему улыбаясь, он обернулся к Дрошному, и улыбка его тут же сменилась озабоченностью. – Но ты-то кто такой? Гауптман Нойфельд, кто этот человек? И кто, черт побери, те люди снаружи? Должно быть, они… они…

Дрошный мрачно перебил его:

– По дороге его человек убил одного из моих людей.

– Что! – Нойфельд, с лица которого враз сошла улыбка, резко вскочил, сбив за собой стул.

Однако Мэллори, совершенно не обращая внимания на немца, снова воззвал к югославскому капитану:

– Кто ты? Скажи мне, черт тебя возьми!

– Нас называют четниками, – медленно проговорил Дрошный.

– Четники? Что еще за четники?

– Уж простите мне, капитан, недоверчивую улыбку. – Нойфельд взял себя в руки, и лицо его застыло в настороженной бесстрастности – выражении, в котором живыми оставались лишь глаза. Весьма и весьма неприятное может случиться с теми, подумалось Мэллори, кто по незнанию недооценит гауптмана Нойфельда. – Но как так? Командир особой миссии в Югославии и не проинструктирован должным образом, что четники – наши союзники?

– Союзники? А! – Лицо Мэллори озарилось пониманием. – Предатели? Югославские коллаборационисты? Так, что ли?

Дрошный издал утробный рык и, схватившись за рукоять ножа, ринулся к английскому капитану, однако Нойфельд остановил его резким окликом, сопровожденным ударом по столу.

– И о какой такой особой миссии вы толкуете? – вопросил Мэллори. Он оглядел двух мужчин и насмешливо улыбнулся. – Впрочем, мы действительно особая миссия, вот только не в том смысле, в каком вы полагаете. Во всяком случае, как мне это представляется.

– Нет? – (Техника вскидывания бровей у Нойфельда ничуть не уступала миллеровской, отметил про себя Мэллори.) – Тогда почему же мы, по-вашему, ожидали вас?

– Да черт его знает, – развел руками командир коммандос. – Мы думали, нас ждали партизаны. Боюсь, именно поэтому человек Дрошного и погиб.

– Поэтому человек Дрошного… – Гауптман окинул Мэллори обманчиво невозмутимым взглядом, поднял стул и в задумчивости уселся. – Пожалуй, вам стоит объясниться.

Как приличествует человеку, география похождений которого охватывала весь лондонский Уэст-Энд, Миллер имел обыкновение пользоваться за едой салфеткой. Не изменил он своему правилу и сейчас, заткнув означенный предмет за воротник кителя, пока сидел на рюкзаке в расположении лагеря Нойфельда и с брезгливой гримасой поглощал из котелка гуляш весьма сомнительного приготовления. Три сержанта, сидевшие рядышком, с раскрытыми ртами подивились уроку хороших манер капрала, а затем возобновили свой негромкий разговор. Андреа, попыхивая неизменной вонючей сигарой и совершенно игнорируя вполне понимаемо переполошившихся часовых – вдобавок еще и борющихся с дремотой, – беспечно прогуливался по лагерю, неминуемо отравляя местность табачным дымом. По морозному ночному воздуху откуда-то из отдаления доносилось чье-то тихое пение под аккомпанемент, скорее всего, гитары. По завершении греком обхода лагеря Миллер взглянул на него и кивнул в сторону, откуда слышалась музыка.

– Кто там солирует?

– Может, радио, – пожал плечами Андреа.

– Им стоит задуматься о покупке нового приемника. Мое наметанное ухо…

– Слушайте, – возбужденно перебил его Рейнольдс сдавленным шепотом. – Мы тут обсудили…

Миллер артистично обмакнул салфеткой губы и добродушно произнес:

– Нет. Подумайте о скорбящих матерях и подружках, что вы оставите после себя.

– Ты о чем?

– О попытке побега, о чем же еще. Может, попозже?

– Почему не сейчас? – подключился воинственно настроенный Гроувс. – Как раз застанем их врасплох…

– Не застанем, – вздохнул Миллер. – Эх, молодость, молодость. Еще раз осмотритесь. Уж не думаете ли вы, что Андреа такой любитель изнурительных прогулок?

Три морпеха осторожно огляделись, а затем вопросительно уставились на грека.

– Пять неосвещенных окон, – сообщил тот. – За ними пять неосвещенных человек. С пятью неосвещенными пулеметами.

Рейнольдсу оставалось только кивнуть и отвести взгляд.

– Что ж. – (Нойфельда, подумалось Мэллори, хлебом не корми, дай пальцы домиком сложить. Когда-то он знавал судью, не скупившегося на смертные приговоры, так у него была такая же привычка.) – История ваша в высшей степени удивительная, мой дорогой капитан Мэллори.

– Еще как, – живо согласился командир коммандос. – Другой она и быть не может, учитывая весьма странное положение, в котором мы сейчас оказались.

– Что верно, то верно. – Нойфельд задумчиво побарабанил пальцами. – По вашим словам, вы несколько месяцев промышляли на юге Италии поставками пенициллина и наркотических препаратов. Поскольку у союзников вы занимали должность офицера по связям, добывать припасы через американскую армию и ВВС вам не составляло труда.

– Под конец трудности все-таки возникли, – посетовал Мэллори.

– К этому я и веду. Далее, по вашим словам, все эти припасы переправлялись вермахту.

– Послушайте, может, прекратите повторять это «по вашим словам», да еще таким тоном? – раздраженно отозвался коммандос. – Проверьте, если вам угодно, у руководителя отделения абвера под началом фельдмаршала Кессельринга в Падуе.

– Извольте. – Нойфельд взялся за телефон, кратко переговорил на немецком и повесил трубку.

– У вас есть прямая связь с внешним миром? – не смог скрыть своего удивления Мэллори. – Из такой дыры?

– У меня всего лишь прямая связь с лачугой метрах в пятидесяти отсюда, где у нас стоит мощный радиопередатчик. Итак. Далее вы утверждаете, будто вас все-таки схватили и отдали под трибунал и вам оставалось лишь дожидаться утверждения смертного приговора. Верно?

– Если ваша шпионская сеть в Италии так же хороша, как мы наслышаны об этом, завтра же вы получите этому подтверждение, – сухо бросил Мэллори.

– Конечно-конечно. Потом вам удалось освободиться, перебить охрану, а затем и подслушать инструктаж агентов, готовящихся к заброске в Боснию. – Гауптман снова сложил «домик». – Возможно, здесь вы сказали правду. Какое, говорите, у них было задание?

– А вот про задание я ничего не говорил. Вообще-то, я не особо и обратил внимание. Что-то насчет поисков пропавших английских агентов и уничтожения немецкой шпионской сети. Но утверждать не берусь. Головы у нас, знаете ли, другим были забиты.

– Не сомневаюсь, – с отвращением проговорил Нойфельд. – Больше вас занимало спасение собственных шкур. А где же ваши эполеты, капитан? Наградные колодки, значки?

– Так полагаю, представать перед английским трибуналом вам не доводилось, гауптман Нойфельд.

– Вы могли и сами их срезать, – невозмутимо предположил немец.

– А перед угоном самолета, очевидно, вылить три четверти бензина из его баков?

– Значит, топлива у вас было залито только на четверть? – (Мэллори кивнул.) – И ваш бомбардировщик не вспыхнул после падения?

– Мы вовсе не собирались разбиваться, – уже пребывая на грани терпения, объяснил Мэллори. – В наших планах была посадка. Но у нас закончилось топливо… И как нам теперь известно, в самом неподходящем месте.

– Всякий раз, когда партизаны разжигают посадочные огни, мы делаем то же самое, – рассеянно отозвался гауптман. – К тому же мы знали, что вы должны появиться – точнее, не вы, а кое-кто другой. Значит, кончилось топливо? – Нойфельд вновь кратко переговорил по телефону и вернулся к разговору с Мэллори. – Звучит убедительно… Если все это действительно правда. Вам осталось лишь объяснить смерть подчиненного капитана Дрошного.

– Приношу свои извинения. Произошло ужасное недоразумение. Но вы должны нас понять. Нам совершенно не хотелось приземляться у немцев, прямое соприкосновение нам было бы ни к чему. Мы знаем, как поступают с английскими парашютистами, сброшенными над немецкой территорией.

– Идет война. – Гауптман в очередной раз сложил «домик». – Продолжайте.

– Мы намеревались приземлиться на партизанской территории, просочиться через линию фронта и сдаться. И когда отряд Дрошного взял нас на прицел, мы решили, что партизаны нас раскусили, поскольку их предупредили об угоне самолета. А для нас это могло означать лишь одно.

– Подождите снаружи. Мы с капитаном выйдем через минуту.

Мэллори подчинился. Андреа, Миллер и три сержанта все так же терпеливо ожидали на своих рюкзаках, и по-прежнему откуда-то доносилась музыка. Командир коммандос на мгновение прислушался к ней, затем направился к товарищам.

Капрал вновь изысканным жестом обмакнул губы салфеткой и осведомился у Мэллори:

– Приятно поболтали?

– Скормил ему байку, о которой говорили в самолете. – Он глянул на морпехов. – Кто-нибудь из вас говорит на немецком?

Все трое покачали головой.

– Прекрасно. Английский тоже позабудьте. Будут допрашивать – вы ничего не знаете.

– Да я и без допроса ничего не знаю, – выпалил Рейнольдс.

– Тем лучше, – ободряюще отозвался капитан. – Тогда ты ничего и не расскажешь, верно ведь?

Он осекся и развернулся кругом, поскольку на пороге избы появились Нойфельд и Дрошный.

– Пока мы ожидаем подтверждения, немного пищи и вина вам не помешает, – сказал гауптман. Как и Мэллори чуть ранее, он прислушался к пению. – Но прежде всего, вам необходимо познакомиться с нашим менестрелем.

– Нам вполне хватит пищи и вина, – поспешил заметить Андреа.

– У вас неверно расставлены приоритеты. Вот увидите. Идемте.

Столовая, если ее угодно так именовать, располагалась метрах в сорока от штаба. Нойфельд распахнул дверь, и глазам коммандос предстало убранство грубо сколоченной времянки с земляным полом: два шатких стола на козлах да четыре скамьи. В дальнем конце помещения в обязательном каменном очаге горели обязательные сосновые поленья. Возле огня, на конце дальнего стола, трое мужчин – судя по поднятым воротникам и прислоненным рядом винтовкам, часовые на отдыхе – попивали кофе и слушали тихое пение расположившегося прямо на земле человека.

Живописный наряд певца состоял из изрядно потрепанного анорака, невообразимо изорванных штанов и сапог до колен, зияющих дырами едва ли не на каждом шве. Под копной темных волос и большими черными очками лица его было практически и не разглядеть.

Положив голову ему на плечо, рядышком дремала девушка. На ней была английская армейская шинель с поднятым воротником, до крайней степени обветшалая и такая длинная, что полностью скрывала ее ноги. Разметавшиеся по плечам нечесаные волосы платинового цвета сделали бы честь любой скандинавке, однако широкие скулы, темные брови и длинные ресницы, из-за бледности лица казавшиеся еще темнее, – все эти признаки безошибочно указывали на славянское происхождение красавицы.

Нойфельд прошел к очагу, склонился над певцом и произнес:

– Петар, хочу познакомить тебя с нашими друзьями.

Музыкант опустил гитару, поднял голову и тронул девушку за руку. Та мгновенно вскинулась и широко распахнула свои большие темные глаза. Вид у нее был словно у загнанного животного. Девушка чуть ли не дико осмотрелась по сторонам, вскочила на ноги, из-за шинели до самых лодыжек показавшись гораздо меньше ростом, потом нагнулась и помогла Петару подняться. Двигался он неуверенно и осторожно, поскольку, как теперь не вызывало сомнений, был слеп.

– Это Мария, – представил девушку Нойфельд. – Мария, это капитан Мэллори.

– Капитан Мэллори, – проговорила она приятным и чуть хрипловатым голосом на английском практически без акцента. – Вы англичанин, капитан Мэллори?

Решив, что время и место для оглашения своего новозеландского происхождения не совсем подходящие, тот лишь улыбнулся:

– Ну, вроде того.

На лице Марии появилась ответная улыбка.

– Давно хотела повстречать англичанина. – Она шагнула к протянутой руке капитана, оттолкнула ее и со всей силы залепила Мэллори пощечину.

– Мария! – изумленно воззрился на нее гауптман. – Он на нашей стороне!

– Англичанин, да еще и предатель! – Девушка снова вскинула руку, однако от повторной оплеухи командира коммандос уберегло вмешательство Андреа. Мария попыталась вырваться из его хватки, однако быстро осознала тщетность усилий и утихла, лишь глаза ее неистово сверкали на разгневанном лице. Навеянный теплыми воспоминаниями, грек свободной рукой потер свою щеку и восхищенно прокомментировал:

– Ух ты, как она похожа на мою Марию. – Он улыбнулся Мэллори. – Уж руки-то в ход пускать они умеют, эти югославки.

Английский капитан тоже потер свою щеку – в отличие от Андреа, весьма уныло – и повернулся к Нойфельду:

– Возможно, Петар… Если не ошибаюсь, так его зовут…

– Нет, – категорично покачал головой Нойфельд. – Позже. Давайте сначала поедим. – Он прошел к столу на другой стороне помещения, жестом пригласил остальных садиться, расположился за столом сам и продолжил: – Прошу прощения. Виноват, мог бы и догадаться.

– Она… хм… в порядке? – деликатно осведомился Миллер.

– Что, дикий зверь?

– Скорее уж опасный домашний зверек, а?

– Она закончила Белградский университет. Кафедра иностранных языков. Насколько знаю, получила диплом с отличием. Через некоторое время после завершения учебы вернулась домой в боснийские горы. И узнала, что родители и два младших братишки зарезаны. Она… хм, в общем, с тех пор она такая и есть.

Мэллори поерзал на скамье и посмотрел на девушку. Та буравила его немигающим взглядом, и выражение ее темных глаз было отнюдь не воодушевляющим.

Командир коммандос обратился к Нойфельду:

– Кто это сделал? С ее родителями, я имею в виду.

– Партизаны, – с яростью прошипел Дрошный. – Гори в аду их гнилые души. Родители Марии были из наших. Четниками.

– А певец? – продолжил расспрашивать Мэллори.

– Ее старший брат. – Нойфельд покачал головой. – Слеп от рождения. Мария всегда водит его за руку. Она его глаза. Его жизнь.

На какое-то время за столом воцарилась тишина, но затем подали еду и вино. М-да, подумалось Мэллори, если армию на марше ведет желудок, она явно далеко не уйдет. Капитан знал, что ситуация с продовольствием у партизан близка к отчаянной, однако, судя по данной репрезентативной выборке, положение четников и немцев было не многим лучше. Без всякого энтузиазма он немного поковырял ложкой – вилкой попросту было бы не управиться – сероватое жаркое, в котором весьма скудные кусочки неопределимого вида мяса уныло плавали в кашеобразной подливке, равным образом загадочного происхождения. Мэллори взглянул на Андреа напротив и подивился его гастрономической стойкости, поскольку миска грека уже оказалась почти пустой. Миллер на свою порцию старался не смотреть, зато не без изысканности потягивал терпкое красное вино. Три морпеха же на поданную еду пока даже и не взглянули, будучи полностью поглощены созерцанием девушки у очага. Нойфельд заметил их интерес и улыбнулся.

– Не могу не согласиться, джентльмены, прекрасней девушки я тоже не встречал, и уж одному небу известно, как она выглядела бы, если бы помылась. Вот только она не для вас, джентльмены. Она вообще не для мужчин. Видите ли, она уже замужем. – Он осмотрел вопрошающие лица и покачал головой. – Не за мужчиной. За идеалом – если смерть можно назвать идеалом. Смерть партизанам.

– Очаровательно, – буркнул Миллер.

Больше комментариев не последовало, да и что тут можно было еще сказать. Мужчины продолжили есть в тишине, нарушаемой лишь негромким пением от камина. Голосу в благозвучности было не отказать, но вот гитара, к сожалению, звучала фальшиво. Андреа отпихнул пустую миску, раздраженно посмотрел на слепого музыканта и повернулся к Нойфельду.

– О чем он там поет?

– Старая боснийская песня о любви, как мне объясняли. Очень старая и очень печальная. У англичан есть что-то похожее. – Он щелкнул пальцами. – Да, точно – «Девушка, которую я оставил».

– Скажите ему, чтоб пел что-нибудь другое, – пробурчал грек.

Гауптман озадаченно посмотрел на него, но затем внимание его переключилось на появившегося немецкого сержанта, который что-то зашептал ему на ухо. Нойфельд кивнул, и сержант удалился.

– Так, – задумчиво произнес немецкий офицер. – Поступило радиосообщение от патруля, обнаружившего ваш самолет. Баки оказались пустыми. Пожалуй, подтверждения из Падуи можно и не дожидаться. Как считаете, капитан Мэллори?

– Не понимаю.

– Не важно. Скажите, вам когда-нибудь доводилось слышать о генерале Вукаловиче?

– Как-как?

– Вукалович.

– Он не за нас, – убежденно заявил Миллер. – Только не с таким именем.

– Тогда вы единственные во всей Югославии, кто не знает о нем. Здесь про него слышали все. Партизаны, четники, немцы, болгары – все. Он местный национальный герой.

– Передайте-ка мне вина, – потребовал Андреа.

– Вам лучше послушать, – резко бросил Нойфельд. – Вукалович командует партизанской группировкой, по численности почти дивизией, которая вот уже около трех месяцев блокирована в излучине Неретвы. Вукалович безумен, как и его подчиненные. У них совершенно нет укрытий. Им не хватает оружия, практически не осталось боеприпасов, и у них вот-вот начнется голод. Армия одета буквально в лохмотья. С ними практически покончено.

– Почему же они не отступают? – спросил Мэллори.

– Отступление невозможно. На восток им не дает уйти глубокое ущелье. А на севере и западе – непроходимые горы. Единственный возможный путь – на юг, через мост на Неретве. Но там их стерегут две наши бронетанковые дивизии.

– И никаких горных проходов? – продолжил расспрашивать командир коммандос. – Или перевалов?

– Есть два. Блокированы нашими отборными частями.

– Почему же тогда они не сдаются? – рассудительно вопросил Мэллори. – Неужто им неизвестны законы войны?

– Я же говорю, они безумны, – ответил Нойфельд. – Совершенно безумны.

В это самое время Вукалович и его партизаны как раз демонстрировали другим немцам, сколь далеко зашло их безумие.

Западный проход представлял собой узкое, извилистое и усеянное булыжниками ущелье с отвесными стенами, и это был единственный способ преодолеть непроходимые горы, запирающие Зеницу-Клеть с востока. Вот уже три месяца немецкие пехотные подразделения, недавно значительно усиленные опытными горными соединениями, пытались пробиться через проход – и все три месяца их атаки яростно отражались. Однако немцы и не думали прекращать попыток завладеть ущельем, и в эту ночь, выдавшуюся особенно холодной, когда из-за облаков периодически появлялась луна и то и дело начинал валить снег, они предприняли очередное наступление.

Немцы повели атаку с хладнокровным профессионализмом и расчетливостью передвижений, выработавшимися в ходе многочисленных и ожесточенных боев. Они выдвинулись в ущелье тремя довольно стройными и благоразумно рассредоточенными порядками. Благодаря белым маскировочным халатам, использованию каждого имеющегося укрытия на местности и совершению коротких перебежек лишь в моменты, когда луна скрывалась за облаками, заметить наступающих солдат было практически невозможно. Но при этом они сами же и выдавали свое месторасположение: боеприпасов для автоматов и винтовок, очевидно, у них имелось хоть отбавляй и вспышки из их стволов раздавались почти беспрестанно. Почти такой же беспрестанный приглушенный грохот закрепленных горных орудий, доносящийся с некоторого расстояния позади штурмующих, указывал на источник ползущего артиллерийского заградительного обстрела, предварявшего продвижение немцев вверх по усеянному валунами склону узкого прохода.

Югославские партизаны поджидали врага в горловине ущелья, укрываясь за редутом из булыжников и поспешно нагроможденных валунов и расщепленных стволов деревьев, поваленных немецкой артиллерией. Несмотря на глубокие сугробы и пронизывающий восточный ветер, мало кто из бойцов был облачен в шинель – в основном одеяние их составляла разнообразнейшая форма, некогда принадлежавшая солдатам английской, немецкой, итальянской, болгарской и югославской армий, и единственным общим отличительным признаком партизан служила нашитая на правой стороне пилотки красная звезда. К тому же по большей части форма эта была основательно потерта и изорвана, так что защищала от пронизывающего холода едва ли не символически, и партизаны беспрестанно тряслись. Далее, поразительно большое количество обороняющихся имели ранения, и повсюду мелькали шины на ногах и повязки на руках и головах. Однако самой характерной чертой данного разношерстного собрания являлись вытянутые и изнуренные лица, и глубоко вытравленным складкам от голода на них противостояли лишь спокойствие и полная решимость людей, которым уже нечего было терять.

Почти в самом центре группировки защитников под укрытием толстого ствола сосны – одной из немногих уцелевших после обстрелов – стояли двое мужчин. По седеющим черным волосам и изрезанному глубокими морщинами лицу, истощение на котором теперь обозначилось еще даже больше, безошибочно угадывался генерал Вукалович. Но вот блеск в его темных глазах оставался все таким же лихорадочным. Генерал склонился прикурить у офицера, смуглого мужчины с крючковатым носом и тоже черными волосами, по меньшей мере половина которых скрывалась под окровавленной повязкой. Вукалович улыбнулся.

– Ну конечно, я безумен, мой дорогой Стефан. И ты безумен – в противном случае ты оставил бы эту позицию еще несколько недель тому назад. Все мы безумны. Ты разве не знал?

– Да знаю я. – Стефан потер тыльной стороной ладони отросшую за неделю бороду. – Ваше приземление с парашютом час назад – поступок тоже безумный. И вас… – Тут буквально в полуметре от него раздался выстрел, и майор умолк и склонился к худому юноше, никак не старше семнадцати лет, вглядывающемуся через прицел винтовки Ли-Энфилда в белый сумрак ущелья. – Снял его?

Паренек изогнулся и посмотрел вверх. Ребенок. Совсем еще ребенок, в отчаянии подумал Вукалович. Да ему еще только в школу ходить.

Юный боец ответил:

– Не уверен, товарищ майор.

– Сколько у тебя осталось патронов? Сосчитай.

– Я и так знаю. Семь.

– Не стреляй, пока не будешь уверен. – Стефан повернулся к Вукаловичу. – Господь свидетель, товарищ генерал, вас чуть ли не снесло прямо в лапы к немцам.

– Без парашюта могло быть и хуже, – мягко возразил тот.

– Недолго нам осталось. – Стефан в сердцах ударил кулаком по ладони. – Да почти совсем ничего. Вы точно рехнулись, коли вернулись. Да вы им нужны даже больше… – Он вдруг осекся, буквально на долю секунды прислушался, стремительно бросился к Вукаловичу и повалил его на землю. В каменную россыпь в нескольких метрах от них со свистом ударилась минометная мина и взорвалась. Совсем рядом раздался чей-то предсмертный вопль. Затем ударила вторая мина, а потом третья и четвертая, все на расстоянии не более десяти метров друг от друга.