Текст книги "Пушки Острова Наварон"

– Пристрелялись, черт бы их подрал. – Стефан вскочил на ноги и всмотрелся в ущелье. Несколько секунд он совсем ничего не различал, поскольку луну затянули облака, но затем она снова появилась, и враг предстал перед ним как на ладони. Несомненно, получив некий заранее оговоренный сигнал, немцы уже не делали попыток укрываться, но неслись с максимально возможной скоростью вверх по склону с автоматическими карабинами и винтовками наперевес. И, стоило лишь луне осветить поле битвы, атакующие открыли огонь. Стефан поспешил укрыться за валуном.

– Огонь! – закричал он. – Огонь!

Первый открытый партизанами шквальный огонь, довольно нестройный, продолжался лишь несколько секунд, а затем на долину вновь опустилась черная тень. Стрельба прекратилась.

– Продолжать огонь! – заорал Вукалович. – Не останавливаться! Они наступают! – Он выпустил очередь из автомата и бросил Стефану: – Наши друзья внизу знают, что сейчас начнется.

– Должны, – согласился Стефан, затем выдернул шнур немецкой гранаты и бросил ее вниз по склону. – Мы им преподали уже достаточно уроков.

Из-за туч в очередной раз вышла луна. Передовые линии немецкой пехоты находились уже не далее чем в двадцати пяти метрах. Обе стороны принялись обмениваться выстрелами в упор и метать гранаты. Несколько немецких солдат упало, но за ними появилось еще больше, и все они без промедления кидались на редут. На короткое время порядки смешались, кое-где завязались яростные рукопашные схватки. Люди кричали друг на друга, проклинали друг друга, убивали друг друга. Однако редут держался. Внезапно луна вновь скрылась за плотными тучами, в ущелье опустилась тьма, и всеобщая свалка постепенно замерла. Отдаленный артиллерийский грохот и минометный обстрел утихли, а затем и вовсе прекратились.

– Ловушка? – спокойно спросил Вукалович у Стефана. – Как думаешь, снова попрут?

– Не этой ночью, – уверенно отозвался тот. – Они храбрецы, но…

– Но не безумцы?

– Но не безумцы.

Открывшаяся рана заливала кровью Стефану лицо, и все же он улыбался. Затем майор поднялся и обернулся к подоспевшему сержанту-здоровяку, который небрежно отдал честь и доложил:

– Они отступили, товарищ майор. На этот раз наши потери – семь человек убитыми и четырнадцать ранеными.

– Поставь пикеты внизу метров через двести, – приказал Стефан и обратился к Вукаловичу: – Слышали, генерал? Семь убитых. Четырнадцать раненых.

– Сколько остается?

– Двести. Может, двести пять.

– И это из четырехсот, – скривился Вукалович. – Боже мой, из четырехсот!

– Причем шестьдесят из них ранены.

– По крайней мере, теперь их можно отправить в госпиталь.

– Госпиталя больше нет, – мрачно сообщил Стефан. – Не успел доложить. Сегодня утром разбомбили. Оба врача погибли. И все наши медикаменты – бах! – и все.

– Уничтожены?! Все?! – Генерал погрузился в молчание. – Из штаба пришлют немного. Ходячие раненые могут добраться до него сами.

– Раненые не уйдут, генерал. Не теперь.

Вукалович понимающе кивнул и продолжил:

– Что с боеприпасами?

– На два дня. На три, если будем беречь.

– Шестьдесят раненых. – Генерал потрясенно покачал головой. – И практически никакой медицинской помощи. Боеприпасов почти нет. Провизии тоже. И никакого укрытия. И они не уйдут. Они тоже безумцы?

– Да, товарищ генерал.

– Я спущусь к реке. Повидаюсь с полковником Лазло в штабе.

– Так точно, товарищ генерал. – Стефан слабо улыбнулся. – Сомневаюсь, что вы застанете его в лучшем душевном расположении, нежели у меня.

– Я и не надеюсь, – отозвался Вукалович.

Стефан отдал честь, развернулся и отер кровь на лице. Затем сделал несколько неуверенных шагов и склонился похлопотать над тяжелораненым. Генерал без всякого выражения понаблюдал за ним, только и качая головой. Потом тоже развернулся и ушел.

Мэллори покончил с едой и закурил сигарету.

– Так что предпримут партизаны в Зенице-Клети, или как там она называется? – спросил он.

– Они собираются прорваться, – ответил Нойфельд. – Во всяком случае, попытаются.

– Но, по вашим словам, это невозможно.

– Попытаться-то этим психам-партизанам ничто не помешает. Как бы я хотел, – с горечью продолжил гауптман, – чтобы мы вели нормальную войну против нормальных людей, вроде англичан или американцев. Как бы то ни было, мы располагаем информацией, причем весьма достоверной, что попытка прорыва неминуема. Проблема в том, что прохода два, не говоря уж о том, что они могут атаковать мост через Неретву. И место предстоящего прорыва нам неизвестно.

– Все это очень интересно. – Андреа кисло глянул на слепого музыканта, по-прежнему заходящегося собственной интерпретацией старинной боснийской любовной песни. – А теперь мы можем поспать?

– Боюсь, не этой ночью. – Нойфельд обменялся ухмылками с Дрошным. – Вот вы-то и выясните для нас, где они предпримут этот прорыв.

– Кто? Мы? – Миллер осушил стакан и потянулся за бутылкой. – Безумие определенно заразительно.

– Партизанский штаб отсюда в десяти километрах, – как будто и не слышал его гауптман. – Пойдете туда как взаправдашняя английская разведывательная миссия, якобы сбившаяся с пути. А когда разнюхаете их планы, скажете, мол, вам надо в главный партизанский штаб в Дрваре, куда, естественно, не пойдете. Просто вернетесь сюда. Что может быть проще?

– Миллер прав, – твердо заявил Мэллори. – Вы сошли с ума.

– Что-то многовато говорим мы о безумии, – улыбнулся гауптман. – Быть может, вы предпочтете, чтобы капитан Дрошный отдал вас своим людям? Можете не сомневаться, они глубоко скорбят о своем… э-э-э… погибшем товарище.

– Вы не можете посылать меня и моих людей на это задание! – взорвался командир коммандос. – Партизаны обязательно получат радиограмму насчет нас. Рано или поздно. И тогда… Вряд ли мне стоит объяснять, что тогда произойдет. Вы просто не можете требовать от нас, чтобы мы явились к ним.

– Могу и требую. – Нойфельд угрюмо посмотрел на Мэллори и пятерых его товарищей. – Видите ли, мне совершенно плевать на наркокурьеров и толкачей.

– А вот мне сдается, что в определенных кругах ваше мнение немногого будет стоить, – парировал Мэллори.

– Что вы имеете в виду?

– Руководителю отделения абвера у фельдмаршала Кессельринга ваша затея определенно придется не по вкусу.

– Если вы не вернетесь, то никто и не узнает. А вернетесь… – Гауптман улыбнулся и указал на свой Железный крест. – Возможно, я получу к нему дубовые листья[20]20
  То есть следующую степень ордена.


[Закрыть].

– Приятный тип, не правда ли? – ни к кому, в частности, не обращаясь, пробурчал Миллер.

– Идемте. – Нойфельд встал из-за стола. – Петар?

Слепой музыкант кивнул, перекинул гитару на плечо и с помощью сестры поднялся на ноги.

– А они-то зачем? – удивился Мэллори.

– Проводники.

– Вот эти двое?

– Ну, сами-то вы вряд ли найдете дорогу, так ведь? – рассудительно заметил гауптман. – Петар и его сестра… Точнее, его сестра Боснию знает даже лучше местных лисиц.

– А разве партизаны… – начал было Мэллори, но Нойфельд перебил его:

– Вы не знаете Боснии. Эти двое ходят где хотят, и никому из местных не хватит духу дать им от ворот поворот. Боснийцы считают – и не без оснований, черт побери, – что брат и сестра прокляты и могут их сглазить. Здесь живут суевериями, капитан Мэллори.

– Но… Но откуда им знать, куда нас вести?

– Разберутся. – Гауптман кивнул Дрошному, и тот что-то быстро сказал Марии на сербохорватском, а она, в свою очередь, заговорила с Петаром, который отозвался неописуемыми гортанными звуками.

– Странный язык, – прокомментировал Миллер.

– У него дефект речи, – холодно пояснил Нойфельд. – Врожденный. Говорить он не может, зато умеет петь. Такое встречается. Так что неудивительно, что их считают прóклятыми. – Он повернулся к Мэллори. – Подождите со своими людьми снаружи.

Командир коммандос махнул рукой товарищам на выход. Нойфельд, успел заметить Мэллори, тут же принялся что-то тихо втолковывать Дрошному, и тот кивнул и подозвал одного из своих четников, которого затем отправил с каким-то поручением. Оказавшись снаружи, английский капитан отвел Андреа в сторонку и неслышно для других зашептал ему на ухо, на что грек кивком выразил согласие.

Через минуту из лачуги вышли Нойфельд и Дрошный, а за ними и Мария, ведшая Петара за руку, и все четверо направились к отряду Мэллори. Тут от группы коммандос как бы ненароком отделился Андреа со своей неизменной вредоносной сигарой, остановился перед изумленным немцем и дерзко выпустил дым прямо ему в лицо.

– Мне плевать на тебя с высочайших гор Боснии, гауптман Нойфельд, – провозгласил грек. Затем уставился на Дрошного. – И на этого торговца ножами тоже.

Лицо немецкого капитана разом потемнело от гнева, однако он быстро взял себя в руки и сдержанно отозвался:

– Да мне безразлично, что ты обо мне думаешь. – Затем он кивком указал на командира четников. – Но вот вставать на пути у капитана Дрошного не советую, дружище. Он босниец, и притом гордый босниец. А по части ножей ему и вовсе нет равных на всех Балканах.

– Нет равных… – Андреа расхохотался и выпустил дым в лицо Дрошному. – Этому точильщику из комической оперы[21]21
  Возможно, Андреа намекает на персонаж оперетты «Капризная Мариетта» Риды Джонсон Янг и Виктора Херберта, по которой в 1935 году был снят одноименный музыкальный фильм.


[Закрыть].

Четник так и опешил – впрочем, лишь на мгновение. Он оскалил зубы так, что ему позавидовал бы любой боснийский волк, выхватил из-за пояса зловеще изогнутый нож и бросился на Андреа, нанеся клинком удар сбоку вверх. Однако грека, чья расчетливость уступала лишь невероятной скорости, с которой он был способен перемещать громаду собственного тела, на том месте уже и след простыл – но вот рука его осталась, которая и обхватила направленное вверх запястье Дрошного. Почти тут же оба верзилы повалились на землю и принялись кататься по снегу в борьбе за нож.

Драка вспыхнула – практически на пустом месте – столь неожиданно и мгновенно набрала столь немыслимую скорость, что несколько секунд никто из окружающих даже не шелохнулся. Три молодых сержанта, Нойфельд и четники только и выказывали что полнейшее изумление. Мэллори, оказавшийся рядом с такой же потрясенной девушкой, задумчиво потирал подбородок, в то время как Миллер, не без некоторого изящества стряхивая пепел с сигареты, взирал на разыгрывающуюся сцену с чем-то вроде пресыщенного интереса.

Наконец практически одновременно Рейнольдс, Гроувс и два четника бросились к катающейся по земле паре и попытались разнять их, однако успеха смогли добиться лишь по присоединении к миротворческой миссии Сондерса и Нойфельда. Дрошного и Андреа поставили на ноги – первого с перекошенным от ненависти лицом, второго как ни в чем не бывало принявшегося докуривать сигару, которую он каким-то образом ухитрился подобрать после разъединения с противником.

– Да ты совсем больной, что ли? – заорал Рейнольдс на Андреа. – Ты хоть что-нибудь вообще соображаешь? Гребаный психопат! Теперь мы все покойники.

– Такой исход меня нисколько не удивил бы, – задумчиво произнес гауптман. – Идемте. Хватит глупостей.

Он повел отряд из лагеря, и по пути к ним присоединилась группа из шестерых четников, возглавлял которую тот самый косоглазый паренек с клочковатой рыжеватой бородой, что первым встретил коммандос после приземления.

– А это кто такие? Зачем они? – набросился Мэллори на Нойфельда. – Они не пойдут с нами.

– Охрана, – объяснил тот. – Только на первые семь километров.

– Охрана? Ну и какой нам от нее прок? Нам не угрожает опасность ни от вас, ни от югославских партизан, если верить вам на слово.

– Да мы вовсе не о вас беспокоимся, – сухо ответил Нойфельд. – Мы беспокоимся о транспорте, на котором вы проделаете значительную часть пути. В этой части Боснии транспорт чуть ли не на вес золота. Да и партизанские патрули только и шастают.

Они шли целых двадцать минут в безлунной снежной ночи, пока не оказались на дороге, а попросту говоря, на извилистой колее через лесистую низину, где их дожидалась одна из самых странных четырехколесных движущихся конструкций, что Мэллори или его товарищам когда-либо доводилось встречать: невероятно древний, видавший виды грузовик. Поднимающиеся от него плотные клубы дыма наводили на мысль, что двигатель его работает на угле или дровах. И это действительно оказался самый настоящий газогенераторный грузовик, до войны весьма распространенный на Балканах. Какое-то время Миллер ошарашенно таращился на дымящее транспортное средство, а затем повернулся к Нойфельду:

– Вы вот это называете транспортом?

– Можете называть его как угодно. Если только не хотите идти пешком.

– Десять километров? Уж лучше рискну прокатиться в душегубке.

Миллер забрался в кузов, за ним последовали и остальные, пока снаружи не остались только Нойфельд и Дрошный.

– Буду ожидать вас к полудню, – предупредил гауптман.

– Если мы вообще вернемся, – ответил Мэллори. – Если они получили радиограмму…

– Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц, – равнодушно прокомментировал Нойфельд.

Сотрясаясь всем корпусом и извергая клубы дыма и пара, под аккомпанемент грохота до небес и судорожного кашля из-под брезентового тента над кузовом, грузовик неуверенно дернулся и медленно двинулся через лощину, провожаемый взглядами Нойфельда и Дрошного. Гауптман покачал головой:

– Хитрые человечки.

– Очень хитрые человечки, – согласился Дрошный. – Но мне нужен человечище, гауптман.

– Ты его получишь, дружище, – хлопнул его по плечу Нойфельд. – Ну вот, они скрылись из виду. Теперь твой черед.

Дрошный кивнул, сунул два пальца в рот и издал пронзительный свист. В ответ донесся отдаленный рокот стартера двигателя, и вскоре из-за сосен показался старенький «фиат». Неистово бренча цепями, машина двигалась по утрамбованному снегу дороги, пока не остановилась возле двух мужчин. Дрошный забрался на переднее пассажирское сиденье, и «фиат» тронулся дальше по следу первого грузовика.

Глава 5

Пятница, 03:30–05:00

Для четырнадцати человек, стиснутых на узких боковых скамейках под выгнутым брезентовым тентом, путешествие едва ли можно было назвать приятным. Подушек на скамейках не имелось, вдобавок, как подсказывали ощущения, у грузовика напрочь отсутствовали и какие бы то ни было амортизаторы. Словно этого было мало, изорванный и плохо подогнанный тент щедро поставлял примерно в равных пропорциях холодный ночной воздух да едкий дым. Что ж, стоически рассуждал Мэллори, зато можно не бояться заснуть.

Прямо напротив него расположился Андреа, который, похоже, совершенно не обращал внимания на удушающую атмосферу в кузове, что само по себе особого удивления не вызывало, поскольку убойная сила и едкость дыма грузовика на порядок уступали упомянутым характеристикам манильской сигары в зубах грека. Андреа лениво огляделся и перехватил взгляд Мэллори. Тот кивнул неуловимым для самого подозрительного наблюдателя движением головы, и грек опустил взгляд на правую руку командира, свободно лежащую на колене. Тогда Мэллори откинулся назад и вздохнул, одновременно с этим плавно сместив руку, так что большой палец стал указывать точно в пол. Андреа выпустил очередное вулканическое облако ядовитого дыма и перевел безразличный взгляд в сторону.

Окутанный дымом грузовик с грохотом и скрипом преодолел несколько километров по низине, затем повернул налево на еще более узкую колею и начал карабкаться вверх. Менее чем через две минуты такой же маневр совершил и преследующий его «фиат» с невозмутимым Дрошным на пассажирском сиденье.

Тем временем крутизна склона увеличилась, и ведущие колеса начали пробуксовывать на обледеневшей поверхности дороги, вследствие чего скорость древнего газогенераторного грузовика упала едва ли не до пешеходной. В кузове Мэллори и Андреа по-прежнему пребывали начеку, в то время как Миллер и три морпеха как будто все же ухитрились задремать – то ли от усталости, то ли от начальной стадии удушения, сказать было трудно. Мария и Петар, взявшись за руки, тоже, по-видимому, спали. Четники же, напротив, поддерживали высшую степень боеготовности, впервые со всей очевидностью давая понять, что дыры и прорехи на брезентовом тенте появились отнюдь не в результате досадных оплошностей: шесть подчиненных Дрошного стояли на скамейках на коленях, высунув стволы автоматов в отверстия в брезенте. Грузовик, судя по всему, теперь перемещался по партизанской территории или, по крайней мере, своего рода ничейной полосе посреди дикой пересеченной местности.

Внезапно четник, располагавшийся в кузове первым по ходу, оторвался от прорехи в тенте и застучал прикладом автомата по водительской кабине. Грузовик со стоном остановился, положив конец мучениям пассажиров, и рыжебородый командир отряда охраны выскочил наружу, быстро удостоверился на предмет отсутствия засады и подал остальным знак высаживаться. Судя по его поторапливающим жестам, идея задерживаться здесь более необходимого отнюдь не приводила его в восторг. Мэллори с товарищами один за другим спрыгнули на покрытый коркой снег. Рейнольдс помог спуститься слепому музыканту и затем протянул руку перебирающейся через откидной борт Марии, однако девушка молча отпихнула руку помощи и ловко соскочила вниз самостоятельно. Сержанту только и оставалось, что проводить ее обиженно-удивленным взглядом. Грузовик, как заметил Мэллори, остановился подле небольшой лесной опушки. Испуская клубы дыма еще даже пуще прежнего, автомобиль за поразительно короткий отрезок времени развернулся на этой естественной площадке и загрохотал вниз по дороге со скоростью значительно выше подъемной. Четники равнодушно смотрели из-под брезента на оставшихся людей, даже не удосужившись помахать на прощание.

Мария взяла Петара за руку, бросила холодный взгляд на Мэллори, вздернула голову и двинулась по узкой тропинке, отходящей под прямым углом от дороги. Мэллори пожал плечами и последовал за ней, следом и три морпеха. Андреа и Миллер, однако, еще пару секунд постояли, задумчиво смотря в направлении, где за поворотом только что скрылся грузовик. Затем, тихонько переговариваясь, поспешили за остальными.

Древний газогенераторный грузовик сохранял набранную скорость совсем недолго. Метров через четыреста после поворота, гарантированно скрывшись с глаз Мэллори и его товарищей, автомобиль остановился. Два четника – рыжебородый предводитель охраны и еще один, с черной бородой, – спрыгнули с откидного борта и немедленно перебежали под укрытие чащи. Грузовик же снова загрохотал прочь, оставляя за собой в морозном ночном воздухе повисшие клубы дыма.

В километре ниже по дороге разыгралась практически идентичная сцена: «фиат» остановился, из кабины выбрался Дрошный и, не мешкая, исчез среди сосен. Машина быстро развернулась и покатила обратно.

Узкая тропинка беспрестанно петляла по густо поросшему лесом склону, к тому же снег здесь лежал уже не утрамбованный, но мягкий и глубокий, и продвижение по нему требовало изрядных усилий. Луна уже и не показывалась, снег повалил гуще, да еще и восточный ветер швырял его прямо в лицо идущим, и, словно всего этого было мало, крепчал мороз. Вскоре на тропинке появилась развилка, однако Мария вместе с братом группу вела уверенно, явно зная путь – во всяком случае, именно так казалось со стороны. Несколько раз девушка соскальзывала в сугроб, и в последний раз даже повалила вместе с собой и брата. Когда это произошло снова, Рейнольдс бросился вперед и подхватил Марию за локоть, чтобы помочь ей подняться. Однако девушка неистово задергалась и вырвала руку. Сержант какое-то время изумленно таращился на нее, затем пожаловался Мэллори:

– Да какого черта… То есть я всего лишь пытался помочь…

– Оставь ее, – велел ему Мэллори. – Ты один из них.

– Я один из…

– На тебе английская форма. Бедное дитя только это и видит. Оставь ее.

Рейнольдс непонимающе покачал головой. Он поправил рюкзак на плечах, оглянулся в конец отряда и уже собрался было двинуться дальше, однако оглянулся снова. Затем тронул Мэллори за руку и указал.

Метрах в двадцати пяти позади от них упал Андреа. Обремененному рюкзаком, «шмайссером», да в придачу и возрастом, подъем явно давался очень тяжело, и он постоянно падал. Окликом и жестами Мэллори остановил отряд, и все принялись вглядываться сквозь несущийся снег, поджидая, когда Андреа их нагонит. А грек уже пошатывался, словно пьяный, да еще держался за правый бок. Рейнольдс посмотрел на Гроувса, оба перевели взгляд на Сондерса, и все трое медленно покачали головой. Наконец, морщась от боли, Андреа поравнялся с остальными.

– Прошу прощения, – задыхаясь, прохрипел он. – Через секунду прочухаюсь.

Поколебавшись, Сондерс приблизился к Андреа, сконфуженно улыбнулся и указал на рюкзак и «шмайссер» грека.

– Ладно, папаша, давай их сюда.

На какую-то долю секунды лицо Андреа скривилось от злобы, впрочем более воображаемой, нежели действительно различимой, но затем грек скинул со спины рюкзак и устало протянул его Сондерсу. Тот осторожно взял поклажу и потянулся за автоматом.

– Спасибо, – печально проговорил Андреа, – но без него я буду ощущать себя совсем никчемным.

Отряд неуверенно возобновил подъем, то и дело оглядываясь проверить успехи Андреа. Сомнения коммандос оказались небезосновательны: буквально через полминуты грек остановился, зажмурился и согнулся от боли чуть ли не пополам. Задыхаясь, он проговорил:

– Мне надо отдохнуть. Вы идите. Я вас догоню.

– Я останусь с тобой, – участливо проговорил Миллер.

– Не надо никому со мной оставаться, – угрюмо запротестовал Андреа. – Я в состоянии присмотреть за собой.

Миллер ничего не ответил, лишь взглянул на Мэллори и мотнул головой вверх по склону. Командир отряда кивнул и махнул рукой девушке. Все неохотно двинулись дальше, оставив Андреа и капрала позади. Рейнольдс еще пару раз оглянулся, со смешанным выражением озлобленности и участия на лице, затем повел плечами, чуть наклонил корпус вперед и продолжил восхождение.

Андреа, мрачно хмурясь и все еще держась за бок, крючился до тех пор, пока отряд не исчез за ближайшим поворотом, и тогда он непринужденно выпрямился во весь рост, послюнявленным пальцем определил направление ветра и, убедившись, что дует вверх по тропинке, извлек сигару и с нескрываемым наслаждением раскурил ее. Внезапное исцеление грека выглядело просто поразительным, однако Миллер произошедшему как будто ничуть не удивился. Он ухмыльнулся и кивнул вниз по склону. Андреа ухмыльнулся в ответ и вежливым жестом уступил капралу первоочередность.

Метрами тридцатью ниже по тропе, откуда таковая беспрепятственно просматривалась еще метров на сто вниз, два товарища спрятались за стволом огромной сосны. Минуты две они стояли, сосредоточенно прислушиваясь и вглядываясь в подъем под ними, как вдруг Андреа кивнул, наклонился и аккуратно положил сигару на закрытый сухой участок земли за стволом.

Без всякого обсуждения плана предстоящих действий Миллер осторожно обошел вокруг сосны и распластался на склоне в сугробе под деревом, раскинув руки в стороны и подставив как будто невидящее лицо падающему снегу. Андреа же за сосной взял «шмайссер» за ствол и извлек из-за пазухи нож, который сунул за пояс. Оба коммандос неподвижно застыли, словно умерли и за долгую и холодную югославскую зиму превратились в глыбы льда.

Распростертое тело Миллера основательно погрузилось в мягкий снег, и потому он заметил двух четников еще до того, как те разглядели в сугробе его. Поначалу преследователи только и казались что двумя бесформенными призраками, но постепенно из падающего снега проступили их очертания. Когда же четники подошли ближе, капрал опознал их как предводителя охраны и одного из его подчиненных.

Они увидели Миллера лишь метрах в двадцати пяти от него. Остановившись, четники секунд пять неподвижно взирали на тело, затем переглянулись, сорвали с плеча автоматы и неуклюже рванули вверх по склону. Капрал закрыл глаза – больше они ему были не нужны, поскольку всю необходимую информацию предоставляли уши: звук приближающихся хрустящих по снегу шагов, их резкая остановка, тяжелое дыхание склонившегося над ним человека.

Миллер выждал, пока чужое дыхание не почувствовалось на коже лица, и тогда открыл глаза. Буквально в четверти метра от него расширились глаза рыжебородого четника. Раскинутые руки капрала описали дуги, и жилистые пальцы мертвой хваткой вцепились в горло перепуганного парня.

Андреа беззвучно вышел из-за сосны, одновременно замахиваясь на всю длину руки «шмайссером». Чернобородый четник только было дернулся на помощь товарищу, как вдруг краем глаза заметил возникшего грека и вскинул руки в защите. С тем же успехом он мог бы обороняться и парой соломинок. Андреа машинально скривился из-за физического сотрясения от удара, выпустил автомат, выхватил нож и бросился на другого четника, все еще отчаянно сопротивляющегося удушающему захвату Миллера.

Капрал поднялся на ноги и вместе с Андреа уставился на два трупа на снегу. Пару секунд Миллер озадаченно рассматривал рыжебородого, затем резко склонился, ухватился за бороду и дернул: лицевая растительность так и осталась в его руке, явив гладковыбритое лицо со шрамом, тянувшимся от уголка рта до подбородка.

Два коммандос обменялись понимающими взглядами, однако от комментариев воздержались и на этот раз. Они оттащили тела чуть в сторону от тропинки и бросили под кустарником. Андреа подобрал сухую ветку и замел следы волочения по снегу, равно как и признаки схватки у основания сосны. В течение часа, как подсказывал ему опыт, оставленные веткой разводы совершенно исчезнут под свежим слоем снега. Грек подобрал сигару и отшвырнул импровизированную метелку подальше в лес. Не оглядываясь, два товарища принялись карабкаться вверх по склону.

Впрочем, даже если бы они и потрудились кинуть взгляд назад, едва ли смогли бы заметить лицо, выглядывающее из-за сосны ниже по склону. Дрошный оказался на изгибе тропинки как раз в тот момент, когда Андреа покончил с уборкой и вышвырнул ветку, однако смысл действий грека, естественно, пока был ему непонятен.

Когда Андреа и Миллер исчезли из виду, командир четников на всякий случай выждал еще пару минут и только потом поспешил вверх по тропе. Выражение на его смуглой бандитской физиономии отражало охватившие его в равной степени замешательство и подозрение. Дрошный добрался до места недавней засады, быстро обследовал его и затем двинулся по выметенной полосе в сторону кустарника, и замешательство на его лице постепенно полностью уступило место подозрению, которое, в свою очередь, переросло в абсолютную уверенность.

Он раздвинул кусты и уставился на двух четников, уже наполовину погребенных в заснеженном овражке в тех безвольных неестественных позах, что присущи лишь мертвецам. Пару мгновений спустя Дрошный выпрямился, развернулся и устремил взгляд в направлении, в котором удалились двое коммандос, и физиономия его в тот момент являла собой отнюдь не лицеприятное зрелище.

Андреа и Миллер быстро поднялись по склону. Перед одним из бесчисленных изгибов тропинки до них донеслись звуки тихой игры на гитаре, необычайно смягченные по тону падающим снегом. Андреа замедлил шаг, отбросил сигару, скрючился и схватился за ребра. Миллер участливо взял его под руку.

Метрах в тридцати показалась основная часть отряда, которая тоже замедлилась, поскольку глубокие сугробы и возросшая крутизна склона уже не позволяли идти быстро. Рейнольдс оглянулся – сержант вообще слишком уж часто бросал взгляд назад, его явно не отпускала тревога, – заметил Андреа и Миллера и позвал Мэллори, который тут же остановил отряд, чтобы подождать нагоняющих товарищей.

Капитан с тревогой посмотрел на Андреа:

– Хуже?

– Сколько еще идти? – прохрипел грек.

– Километра полтора, не больше.

Андреа ничего не ответил, а просто стоял, тяжело дыша и всем своим разбитым видом давая понять, что больному человеку вроде него перспектива длительного подъема по сугробам радости не доставляет. Сондерс, и без того уже нагруженный двумя рюкзаками, осторожно подошел к Андреа и начал:

– Знаешь, будет лучше, если…

– Знаю-знаю. – Грек вымученно улыбнулся, снял автомат и протянул радисту. – Спасибо, сынок.

Петар по-прежнему тихонько перебирал струны гитары, и в темном сосновом лесу, словно погруженном в некий морок, в его музыке проскальзывали неописуемые потусторонние нотки. Миллер окинул слепца взглядом и спросил у Мэллори:

– На ходу-то зачем играть?

– Так понимаю, пароль Петара.

– Как Нойфельд и сказал? Никто не тронет нашего поющего четника?

– Вроде того.

Отряд двинулся дальше. Мэллори пропустил остальных вперед и теперь вместе с Андреа замыкал шествие. Он вопросительно посмотрел на товарища, не забывая выражать на лице мягкое участие к его страданиям. Грек в ответ едва заметно кивнул, и командир отвел взгляд.

Через пятнадцать минут отряд вынужден был остановиться, поскольку оказался под прицелом автоматов трех человек, словно бы материализовавшихся из воздуха, – они появились столь внезапно, что даже Андреа вряд ли успел бы среагировать, будь он, конечно же, вооружен. Рейнольдс метнул на Мэллори встревоженный взгляд, но тот улыбнулся и покачал головой.

– Все в порядке. Это партизаны. Видите, красные звезды на пилотках. Всего лишь застава на одной из главных тропинок.

Так и оказалось. Мария что-то сказала одному из солдат, и тот кивнул и двинулся вверх по тропе, жестом позвав отряд за собой. Двое других партизан остались позади, причем оба перекрестились, стоило Петару вновь тихонько забренчать на гитаре. Мэллори мысленно признал, что Нойфельд отнюдь не преувеличивал степень благоговения и страха, испытываемых к слепому певцу и его сестре.

Менее чем через десять минут они прибыли в партизанский лагерь, внешним видом и выбором месторасположения необычайно похожий на базу гауптмана Нойфельда: такой же неровный круг грубо сколоченных избушек, возведенных на дне такой же «ямы» – как здесь называли котловину, – в окружении подобных же гигантских сосен. Проводник что-то сказал Марии, и она холодно обратилась к Мэллори, ясно давая понять своей презрительной гримасой, насколько ей претит разговаривать с ним:

– Мы идем в гостевой дом. Ты доложишь командиру. Этот солдат отведет тебя.

В подтверждение сказанного проводник поманил Мэллори, и английский капитан последовал за партизаном через лагерь в довольно большую и щедро залитую светом избу. Проводник постучался, открыл дверь и жестом велел Мэллори заходить, после чего вошел и сам.

Партизанский командир оказался высоким, худощавым и смуглым мужчиной со столь характерным для боснийских горцев аристократичным лицом с орлиным носом. Улыбаясь, он вышел навстречу Мэллори с протянутой рукой.

– Майор Брозник, к вашим услугам. Сейчас, конечно, поздно, но, как видите, мы все еще бодрствуем. Вообще-то, я ожидал вас пораньше.

– Не понимаю, о чем вы говорите.