Текст книги "Вольер (сборник)"

Он помнил, что долго бродил по городу наобум, ни на капельку не понимал об окружающих его людях и предметах, лишь дивился – наверное, глаза у него были круглые и незряче бесполезные, будто у ночной совы, вылетевшей на охоту днем. Тим видел и не видел, потому что не ведал, на что смотрел. Свет ты мой! Это сколько же в тебе чудес! Радостный, чистенький, родной, распрекрасный некогда поселок «Яблочный чиж» в единый миг предстал перед ним нелепым нагромождением убогих домишек, ничего не выражавших, ничего не содержавших, уродливых и лишних на земле. Изменить это чувство было уже нельзя. Отныне и навсегда.

Голодный, он скушал на ходу зачерствелый, припасенный из дому пирожок, украдкой, потому что никто, кроме него, не ел на открытом воздухе. Чем и где питались здешние Радетели – было неясно, а спросить он опасался. Дело шло к вечеру, город наполнялся жителями, деловито сновавшими туда-сюда без видимой цели, но судя по сосредоточенным выражениям их лиц, цель, несомненно, имелась. С наступлением синего часа (приблизительно, конечно, – ни одной Колокольни Времени Тим так и не нашел) город снова сделался страшным. Он не казался мрачным или темным, как прежде дикая равнина, напротив, освещенный единственно мерцающими стенами домов, но достаточно ярко, он превратился в некое подобие выдуманного им лесного чудовища, готового пожрать неосторожного чужака. Город тоже являлся своего рода и лесом и равниной, вернее, частью того и другого – Тим уже понимал, равновесие это создано Радетелями, да так ловко, что не отличишь, где простая природа, а где нарочно сотворенное их заботой. Но тогда Тиму было не до восхищенного созерцания – его тревожила мудреная задачка: где одинокому страннику расположиться на ночлег? Здесь ведь нет угодливых «домовых», спешащих навстречу переселенцу по обмену: никто не станет взбивать тебе теплую перинку или греть шоколад в расписной чашке. Что же, Тим был готов заночевать и на дворе, то бишь на первой попавшейся лужайке, да вот беда! Ну как не в обычае это – цап его любой прохожий Радетель за шкирку: отвечай, кто таков и почему своего домика не имеешь? Ох и напужался он в тот неприкаянный вечер!

Спас его опять старый Фавн прощальным своим напутствием. Пропитание и крышу над головой он должен найти сам. А коли должен – значит, может! Сделал мудрый, самостоятельный вывод Тим. Притулился подле густого, пахнувшего жасмином куста в его тени, стал соображать. Если Радетели по небу летают, из города и в город обратно, куда хотят и когда хотят, когда-то и они устают? Которые живут на равнине али по лесам – не всякий раз им сподручно на покой спешить в свое жилье? Вот и выходит, есть где-то такое место, в коем всякий желающий из Радетелей мог бы голову преклонить. Об этом и надо спрашивать, догадался Тим. Правильно ли, нет ли, наперед не узнать, а рискнуть стоит. Самому искать – затея пустая и глупая. Не знает он, ни как такой дом выглядит, ни тем паче, как по-здешнему прозывается.

Выйти из-за куста, чтоб подойти близко с вопросом к прохожему Радетелю – вот это оказалось большое дело! Не с первой попытки получилось. Раз, другой уже осмелился было, ажно сердце грудь пробило, стучало как! – одиножды чуть что рот не открыл, да с перепугу язык-негодник предательски присох намертво к нёбу, хоть плачь с досады.

Досада и пришла на выручку. Что же это он так и будет у куста дрожать, точно трясогузка от зимней стужи? Без того натворил за единый лишь день делов – законов столько в мире не сказано, сколько грехов за его душой! Если то не грехи, значит, простится ему, ежели нет, стой – не стой, за все получишь. Что старый Фавн велел: докажи свое право! Стало быть, ступай и докажи. Тим отважно, но и зажмурив оба глаза, шагнул на освещенную дорожку вкруг ближайшего невысокого дома замысловатых очертаний. Глянуть не успел, как кто-то довольно приветливо тронул его за плечо:

– Простите, вы не здешний? Заблудились, наверное? – рядом с ним спросил вежливый голос, сухой, но принадлежавший с очевидностью женщине.

– Да, да! Заблудился! – обрадованно подхватил Тим. – Я не здешний, – на всякий случай повторил он знакомое слово. – Мне надо переночевать.

– Вы, извиняюсь, шли к кому-то конкретно или на постоялый двор? – вновь вежливо поинтересовался голос.

Тим храбро обернулся – и ничего ужасного не произошло. Строго одетая в матово-серое, угловатое одеяние женщина с вопросительным ожиданием смотрела на него.

– Я на двор, – несколько неуверенно ответил ей Тим.

– Тогда вам все время прямо и от Ливонской панорамы налево. Это легко. Если опять потеряетесь, спросите любого – постоялый двор «Кяхта» в виде китайской пагоды. Запомните, пожалуйста, «Кяхта», – дождавшись от Тима согласного кивка, женщина попрощалась: – Всего вам хорошего. Надеюсь, Большое Ковно вам понравится.

Какое такое «ковно»? – хотел спросить ей вслед Тим, но удержался. Неважно это сейчас. Кяхта, Кяхта, пусть будет Кяхта. Нашел не сразу, и впрямь пришлось дважды разузнавать по дороге, потому что сразу много незнакомых слов, поди враз запомни. Вот и старайся, чтоб враз, некогда рассусоливать, приказал себе Тим. По чести сказать, с расспросами он обращался к встречным Радетелям не раз, и не два, а намного больше, даже когда понял окончательно, в которую сторону ему идти. Понравилось, что принимают за своего и будто на смелость себя проверял. Ухарство, конечно, все равно, что забираться на покатую крышу Зала Картин и бросаться оттуда шишками в пролетных птиц. Аж дух захватывает. Нашел он все же эту «Кяхту». И надпись разобрал, так и сказано, что постоялый двор. Красивая надпись, витая, и дом необыкновенный, с загнутыми кверху углами – хоть рыболовное ведро на них вешай, хоть садись на кровлю и съезжай в саночках, коли обалдел совсем.

Внутри там никого не оказалось. Тиму оттого сразу полегчало. Уйму времени он тогда потратил, прежде чем сообразил – в необыкновенном этом доме все нужно делать самому. Самому читать очередную ИНСТРУКЦИЮ на стеклянной белесой стене. Самому выбирать себе из перечня нужных комнат. С перепугу и с непривычки он набрал неправильно, вместо одной получилась несообразная какая-то цифра, и вежливый каркающий голос из стены сообщил ему, мол, простите, столько нет. Кое-как устроился во втором этаже – кругом изукрашенные ширмы, на них живые рисунки невиданных растений и зверей, переплетаются, расплетаются, протекают сквозь друг дружку. Тиму поначалу даже муторно стало, пока не догадался – их очень просто отключить. До самого утра ходил он по той комнате до тех пор, когда понял про нее все-все. И как поднять, а затем убрать постель, и как позвать «серва», чтобы принес тебе поесть, и как добыть воды в огроменную деревянную, вкусно пахнувшую кадушку, и как сделать кое-что еще по нужде, о чем обычно не говорят громко на людях. Много дней просидел он там безвылазно. Если считать каждое утро – никак не меньше пяти. Ну, может, ошибся на одно. Только не хотелось Тиму никуда выходить. На то имелись у него две причины. Первая и самая главнейшая – отнюдь не надуманная боязнь. Ну как ищут его днем с огнем и с красным фонарем, поймают, напомнят закон и упекут в Дом Отдохновения, и то в лучшем случае. Здесь же на постоялом дворе невидим он и неслышим, будто бы нет его, Тима. Хотя глупость все это – коли захотят Радетели, поди, и тут сыщут. А как им не захотеть, ежели один из ихних замертво лежит в дальнем доме на равнине? Конечно, Фавн обещал. Задержать сколь может долго. Да сможет ли? Сидя же сиднем, пусть и в чудных, но все-таки стенах, никакого проку он, Тим, не высидит. Как ему сделаться похожим на Радетелей и дождаться своего времени, коли ничего он не видит, кроме «серва», что носит ему еду? Да и еда та будто не еда. Не пробовал он такого никогда. Ни на что не похожая, на вкус – словно траву или кашу без соли жуешь и с трудом, а силища от той еды – как если бы гору масленичных блинов умолотил. С чего бы оно так? Но тогда уже это казалось ему вопросом посторонним.

Потому что дала о себе знать и вторая причина его потаенного сидения. Опять виной всему послужила книга, коробочка во много раз тоньше его «Азбуки», и картинки можно разбирать изнутри, словно бы выворачивать наизнанку, чудеса! Вот такая она. «Первая школа. Геокурс». Едва открыл он ее – чем еще себя занять, да и не терпелось узнать, что там сокрыто, – сразу обомлел. С самых заглавных слов. «Земля есть шар, который обращается вокруг Солнца с периодом…», дальше шли вовсе загадочного сочетания цифры, по отдельности вроде и понятные, а вот все вместе чего значат? Но это он додумывал вслед, чтобы отвлечься на малую малость и вернуть съехавшие мысли на место. Земля есть шар. Как же это? И Фавн говорил ему похожее, да только Тим его тогда не слушал. Дурень он, дурень! Еще раз с опаской взглянул на нарядную картинку: крутится крохотный, пятнистый мячик вокруг большого оранжевого, а возле него по своим продолговатым дорожкам иные, покрупнее и поменьше. Раз, два, три… Всего восемь насчитал. Называются – планеты. Уф! Не один длинный час тогда вышагивал он по комнате в беспорядке, рассматривал текучие ширмы и думал. Как же так? А вот так! И солнышко ничье, и не спит ни в каком пруду. Оно вообще, страшно сказать, что такое! Шар огненный, которому нет земной меры. На небе мал оттого, что страсть как далеко. Если Тим все верно понял. Уж тем паче никакие Радетели его не выдумали, и не слепили, и над облаками не подвесили. И землю тоже. Она давно была до них. А как дальше стал читать да разбирать, что к чему, ум за разум у него зашел настолько, что пять ден мимо просвистели, он едва заметил. Когда очнулся – жгучая мысль возникла в его голове, такая, что и страх отступил прочь. Нет, без цифирных, непонятных строчек не узнать ему до конца ни про меридианы, ни про широты, ни про море, ни про горы, ни про океан. Надобна ему теперь другая книга, где про все эти выкрутасы с разными числами подробно сказано. Так у Тима назрел непреложный повод для выхода на свет белый. Иначе в город.

В котором месте искать те книжки, было ему неведомо. На всякий случай, не будь дурак, вытащил он свой «геокурс» из сумы, для виду понес в руках, выбирая себе Радетеля поспокойней и поулыбчивей, чтоб объяснил – где такую же вещь достать. Но спросить Тим ничего и ни у кого не успел. К нему и без того подошли. Парень и девушка. Одетые разно – в этом городе все одетые разно, не то что в поселке, но все одно сразу видать, что Радетели из совсем молодых. Очень уж прыткие и до всего охочие. Пристали к Тиму с кучей вопросов, он растерялся под их напором, позабыл о спасительных наставлениях Фавна, да и струхнул всерьез. Думал – все, конец. Но это вышло только началом. Он помнил, что пролепетал свое имя едва слышно, и тогда парень укорил девушку: нехорошо вот так набрасываться на каждого интересного человека и приводить его в смущение. Он так и сказал – интересного, хотя чего в нем, в Тиме, интересного? Затем переспросил вежливо:

– Вы простите, Тим – в смысле Тимофей, или Тимо-диан, или… впрочем, меня зовут Виндекс Лютновский, – парень улыбнулся ему будто с виноватым любопытством. – А это Вероника… – далее шло вовсе неописуемое, но очень мелодичное сочетание звуков.

Тим тогда же осознал в полную меру – как раз и настал испытующий его миг. Он начал лихорадочно соображать. Просто Тим им отчего-то не годился, в памяти, кстати, всплыла и злобная отповедь отца мальчика Нила о животных кличках на счет его собственного имени. Но парень сам предложил ему выбор.

– Тимофей я, – ухватился он за более короткое прозвище, стараясь одновременно запомнить, чтобы не опростоволоситься впредь. Парень, однако, ожидал продолжения, и Тиму не оставалось ничего другого, как сочинить это продолжение в подражание ему тут же, не сходя с места: – Тимофей Нилов. – Брякнул единственное, что пришло в голову, «братец Нилов, мальчика Нила братец», ой, мамочки, ну, как не хватит! Однако хватило. Парень и девушка удовлетворенно и радостно закивали.

– Вы адаптационный историк? Или натуралист-архаик? – снова пристал загорелый непоседливый парень. И указал на книжку в его руке.

Что же это такое? Что ни слово, так дебри дремучие. Какой еще сторик? И кто такой ар-кра… или хра-каик? Храпит он, что ли? Ну же, ну же, думай скорее, они ждут!

– Я по ней учу… нет, учусь, – поправился с ходу Тим, не зная тогда наперед, погубил он себя или спас. – Мне бы еще добыть таких.

– М-да, сие непросто вам станет, – Виндекс этот взял осторожно у него книжку, аккуратно рассмотрел со всех сторон, будто невидаль. – Подобный формат давно не распространяют во множестве, сомнительно, что он вообще сохранился. Впрочем, если вас устроит копия? – это был вопрос, однако Тим так и понял – не каждое слово в отдельности, но смысл целиком.

– Устроит, да. Очень, – ответил он скороговоркой.

Тогда же они оба вызвались его проводить. До кругообразного, будто парящего над землей дома – казалось, кто-то опрокинул ненароком полую, отливающую небесным блеском чашу, да так и оставил, позабыв вернуть назад в обыденное ее положение. По дороге, когда Тим больше слушал, а парень и девушка говорили, он смог уразуметь – принимают его за человека, которым он вовсе не является. Думают, нарочно собирает он такие старые книжки и одевается соответственно тоже нарочно. В неописуемый восторг привел их обоих и его «квантокомб», долго пытали его – где взял столь необыкновенную штуковину. Тим им осторожно соврал – мол, один друг подарил. А когда показал «Азбуку», чтобы ложь его получила опору попрочнее, тут уж у них глаза повылазили. Но и спешили они куда-то по важным делам, Тим наплел – он тоже торопится. Взяли с него честное слово – он придет непременно вечером, в половине восьмого (что же за час такой будет – половина от восьми? Ничего, разберемся!) в это же самое место – «общественная библиотека» называется. Тим на всякий полезный случай остановился при входе, прочитал не без труда и наскоро заучил.

В чаше-библиотеке книг оказалось видимо-невидимо. И ни одной похожей на «Азбуку» коробки с картинками. Показал ее подскочившему резво «серву» – ох и зловредное же устройство, ничего общего с «домовым», да и с виду не схож нисколько, железяка упрямая! – тот ворчливо ответил, нету таких и в помине. А в библиотеке Тим оказался не один – пропасть народу, как ему померещилось, – сначала шуршали чем-то в уютных чуланчиках без дверей, потом то и дело высовывались наружу удивленные головы, прислушивались к его перебранке со служебным уродцем. Тим, не будь простак, навострился уже – велел, чтоб принесли ему, где все о цифрах с самого начала, и притом самую старую. Так, ему показалось, выйдет проще. «Серв» загукал, мигнул плоским окошком и спросил:

– Арифметику желаете?

– Желаю, – важно ответил ему Тим, будто знал, о чем идет речь. Фриметика какая-то. Но вдруг сгодится.

И немедленно получил. «Арифметика Магницкого. С новейшими дополнениями и комментариями А.Н. Угрюмова. Копия № 1746». Плоский, как блин, во все стороны тянущийся, гнущийся лист, сворачивай хоть в трубочку, хоть ушком, ничуть не походил на привычную книжную коробку в его руках. Внизу листа всплывающих символов для поиска имелось куда больше, но Тима это только обрадовало – значит, больше вопросов, на которые можно получить ответ. Едва повелел он «начать», тотчас же понял – вручили ему именно ту штуку, которую нужно. Картинки не просто вставали перед ним в пустоте, как то случалось раньше, они словно бы возникали одновременно в его собственной голове, это было быстро и удобно для подробного их понимания. Сколько времени провел он в ближайшем к нему пустом закутке – Тим об том понятия не имел. Арифметика оказалась вещью страшно полезной, как и новейшие к ней дополнения. Тут тебе и о часах с половинами и без – Тим уж догадался, все это для детишек сделано. Но не его в том вина, что в своем детстве ничего подобного он и в глаза не видывал. Зато теперь поспевай – узнавай! Ясно, отчего новые его знакомцы в изумление пришли – с детской «Азбукой» разгуливать на виду у всех, то ли еще будет! Возник и стыд оттого, что от «3 до 5 лет» оказалось вовсе не тем, чем он думал. Неужто такие малые ребята соображают, о чем буквами писано? Даже уши покраснели.

Вышел он из чаши-библиотеки – солнце на незамутненном небе клонилось к закату. Теперь поплывет на другую сторону круглой земли, а вовсе не в ближайший пруд. Тим крякнул с удовольствием от сознания собственной учености. А у входа в чашу его уже ждали. Давешние парень с девушкой и еще двое, ему неизвестные. Тогда-то с ним чуть не вышел конфуз из-за Нинель Аристовой, из-за нее. Но обошлось. Дальше как раз пошли в этот самый кафе-де-кок «Оксюморон», Тим учился на ходу (откуда что взялось?) – старался многозначительно молчать, дабы не выдать себя. Без слов, в ответ на расспросы показал свою добычу: «Арифметику Магницкого» вместе с дополнениями. Новые знакомцы его изумленно цокали языками, вертели плотный лист «ПэКа» – «плюроплоидная копия» ему название – и так и этак, чуть не облизали. Как нашел да откуда узнал? Тим наплел им, что искал долго, целый год от зимы до зимы, хотя весь поиск стоил ему одного толкового вопроса и одной бестолковой перепалки с «сервом», но об этом он счел за лучшее не говорить вслух. На него глядели с уважением. Это да! Никогда до сей поры не взирали на Тима, не обретшего даже второй зрелости, с этакими выражениями лиц!

В «Оксюмороне» все и произошло. Одну неделю ровно назад. Тоже была суббота, хотя он и представления не имел тогда об этом. Опять же гадкий «Проказливый махаон»! На вкус-то питье – что надо! Тим попробовал – божественно ожгло ему горло чем-то неповторимо сладким и легким одновременно. Кто-то, кажется это был Сомов, над ухом спросил его, не крепко ли, потому что много акло-… алко-… в общем, той дряни, от которой пьянеют взрослые мужчины. Нет, – со всей мочи замотал он головой, не хотелось ему отказываться от вкуснейшей вкуснятины, притом у себя дома Тим и Аника однажды украдкой пили елочную шипучку. И ничего – посмеялись немного и все. Но «Проказливый махаон» на поверку вышел много коварней шипучки. Перед глазами у Тима внезапно поплыло, и второго предложенного ему «махаона» он подносил к губам куда реже, по чуть-чуть. Однако и это его не спасло. Что уж он нес там в ответ на вопросы, сыпавшиеся на него со всех сторон, он не запомнил вообще, но видно, страшного не произошло, раз уж его не разоблачили. Он смутно слышал – чудак какой, – и казалось, это про него, впрочем, в туманном вихре, охватившем его голову, соображалось плохо.

Затем откуда-то из-под упругой, пахнувшей медом земли подняли Подиум Поэтов – здесь Тим будто бы очнулся немного, стал слушать и смотреть. Любопытно было, что за подиум и кто такие эти поэты. На возвышение вскочил растрепанный, распаренный низенький человек – на одном ухе болтается шапка с пером, короткие штанишки юбочкой – и давай завывать на все лады без всякой музыки. Это Тиму сначала так показалось – что начал он завывать. А когда прислушался, ну до чего же красиво. Совсем не похоже на песни, что поют от радости и в объявленные праздничные дни в его родном поселке. В «Яблочном чиже» поют просто и без затей, далеко до этого парня с пером. Тим порой тоже пел для отца и для Аники, но его песни не нравились – уж очень мудрено. Он и не настаивал. Зато этот, с пером, он бы так наверняка не сказал, он бы понял. У Тима перехватило и без того замерший дух – ух, до чего же славно вышел один припев-не-припев, но Тим вдруг пронзительно ощутил, будто голой кожей, что именно хотел сделать низенький человек и как нужно поймать правильный ритм. Когда же поэт закончил читать нараспев плетения из слов, все кругом захлопали в ладоши в виде одобрения.

За человеком с пером поднялся на подиум другой, в долгой черной хламиде с отложным, широченным воротником, мягко струившейся вдоль всей его худой, высокой особы. Алый кушак был распущен и развевался на концах, точно лишние две руки, плавно подававшие тайные знаки. Черный тоже читал нараспев, но совсем иное, и ритм здесь тоже был иным. Тиму он понравился больше, оттого он и хлопал громче. Непоседливый Виндекс, все это время опекавший новичка, наклонился к Тиму:

– А вы, уважаемый Тимофей, знаток! Тут мало кто до тонкостей различает, отчего второй декламатор лучше первого. Многим кажется, что одинаково, хотя они и стараются разобраться. Но потребно обладать и чутьем!

Тим согласно кивнул в ответ, по правде говоря, что же здесь неясного? Спроси его, так растолковал бы, почему один певец понравился ему сильней другого. Но вдруг… Вдруг кто-то закричал, пусть читают любители из зала в перерыв, пока готовился к выходу следующий поэт. Если бы не окаянный «махаон», да разве бы Тим решился? Черт дернул его за полу защитного плаща, защекотал пятки в чулках, и сандалии понесли сами. Он рванулся вперед, и свет ты мой! Спустя какой-то миг уже вещал нараспев. Что? Если бы он помнил! За последний час он впустил в себя тайн более чем за всю минувшую жизнь, со всеми «азбуками» и «арифметиками», приложенными к ней. Он делал и произносил, как чувствовал, прошедшие перед ним прежние певцы показали ему, как держать ритм.

Когда он кончил, выдохся, вывалился с возвышения, ему хлопали отчаянно, он слышал загадочные крики «Браво!», но не пугался, зная уже, что это похвала.

– Поэт, поэт! Вот это я понимаю, класс!

– Древняя простота – последнее слово в искусстве, я вам определенно говорю!

– Юноша – из начинающих, видно по всему, но как четко держит строй!

– Да уж, это, что называется, от бога! Наши здешние «баяны» в сравнении – доморощенная самодеятельность!

Это тогда всё было о нем. И были затем эти несколько дней, полные книг и полные мыслей. Он будто превратился в ловца чужого знания, его обретенные негаданно друзья-приятели тоже стали отчасти источниками, из которых он черпал крохи неведомого ему и складывал в единую картину. Но теперь Тим шагал с ними рядом по изумрудно-лиловой траве Церлианских садов, знакомиться с каким-то Арманом, художником музыкальных звуков. Одновременно превыше всего на свете желая и мечтая, чтобы и сегодня вечером всё, произошедшее с ним на Подиуме Поэтов, повторилось бы снова.