Текст книги "Вольер (сборник)"

На этом месте раздумий Тима прервали – Ниночка Аристова просила у него позволения осмотреть здешнее книжное хранилище, по слухам, самое значительное домашнее собрание в среднеевропейской полосе. Сначала Тим не понял, но скоро сообразил. Ведь он отныне хозяин «Монады» и потому вежливость требует. В изысканных словесных выражениях, еще непривычных на вкус, он пригласил всех желающих и сам вызвался впереди проводить. Именно с этого мгновения вся последующая его жизнь как бы незримо перешла на новую орбиту своего постоянного вращения.

Приглушенные, шепчущиеся и шелестящие тревожно голоса долго раздавались по гулкому пространству дома. Игнатий Христофорович и госпожа Понс не торопясь цедили грушевый настой, уже почти холодный, и внимали нестройному отдаленному гомону, похожему на жалобы подбитых с крыла райских птиц. Они все еще не сказали друг другу ни единого слова. Пока, наконец, разжевав хмуро стиснутые губы, старый хозяин «Пересвета» не произнес:

– Как ты думаешь, Альда? Мы добились, чего хотели, отделив от себя Вольер?

– Не могу тебе сказать, Игнатий. Я бы спросила не так. Добились ли мы вообще чего-нибудь?

Действительно. Она права. Добились ли мы вообще чего-нибудь? Игнатий Христофорович уныло заглянул внутрь остывшей, грубой глиняной чашки. Мутно-масляная, пахнувшая сладко подгнившей листвой жидкость равнодушно колыхалась на ее дне. Что же…

Один из самых известных старинных коанов дзен-буддизма вопрошает своих адептов:

«Вы очень хорошо знаете звук двух хлопающих ладоней. Скажите мне, какой звук хлопка одной ладони?»

Правильным ответом будет молчание.

Мы, народ…

Придворный кабинет-секретарь разбудил его на рассвете. Император Джордан встал с тяжелой головой и хмурым мироощущением. Подобное настроение обычно посещало его, когда большое дело уже сделано и остается поставить в конце решающую, жирную точку. Третий император Великих Объединенных Американских Штатов – последнее слово всегда было за ним, равно и первое тоже.

Произнеся короткую молитву, он вышел под мозаичные своды наружной галереи в одном ночном одеянии. Это был неспешный ритуал, каждое утро без исключений, в дождь и снегопад, в жару и холод он обязал себя проводить именно несколько минут послесония на открытом воздухе. Дабы в полной мере ощутить: государство есть прежде всего личность императора, живое воплощение власти, порядка и справедливости.

Гнетущая громада дворца поднималась за его спиной, впереди веерным многообразием раскрывался вид на лежавший внизу город. Холодное серебро вдали уже отсвечивало золотисто-розовым маревом. Прямо напротив, на тысячефутовом холме возвышалась легендарная стела Вашингтона, он поднял бы насыпь еще круче, парадные купола его дворца растут год от года, и скоро им не хватит места в небе. Император Джордан не собирался, да и никогда не желал нарушать священные старинные обычаи, прекрасно понимая их умиротворяющую ценность. Но раз уж нельзя строиться в его столице ввысь больше, чем на стремительный разбег обелиска, то почему бы не приподнять над землей саму стелу? Тут ничего не смогут ему возразить и самые склочные пакостники из Гильдии Оппозиции. Впрочем, те, кто объявлял себя в Гильдии Преданных, были ничуть не лучше. Император ненавидел Сенат, Бог свидетель, как сильно он его ненавидел. И Бог свидетель, никогда не позволял себе публично проявить свою ненависть.

Император Джордан усмехнулся, глядя на вздымающуюся по правую руку корявую статую праотца Авраама, как в шутку он порой называл Линкольна. Сколь упорно ни пытались поистине чудотворные придворные скульпторы придать праотцу пристойный вид, получалось или полное отсутствие сходства, либо все тот же неказистый силуэт, словно неотесанное, кривое мертвое дерево, а он и был неотесанным деревенщиной. Или это был Франклин? Нет, кажется, старый Бен происходил из еретиков-квакеров. Ну, Господь с ними со всеми. Недолго осталось праотцу Аврааму мозолить глаза императору своей дурацкой победной поступью – кой черт понадобилось делать статую в движении, будто лунный шагающий экскаватор. «Посмотрим, посмотрим, что ты скажешь сегодня? – злорадно подумал про себя император, – если бы ты, конечно, мог заговорить?». И что бы сказал праотец? Какая разница, он жил слишком давно. И также давно устарел как символ. Теперь Великой Америке понадобится совсем другой. Он должен будет выбрать кого-нибудь. Наверное, Молодца Буша, дикого ковбоя, впервые осмелившегося закинуть лассо в чужое стадо, не спросясь у соседа. Или Старину Буша, родителя того самого Молодца. Но нет, там не из чего лепить легенду, слишком бедно содержанием его бытие. Или взять хотя бы Черного Эбэма, ох и давал он прикурить в свое время! Первый цветной на троне, тогда еще и трона никакого не было, надо же, Черного Эбэма выбирали идиотским голосованием по штатам и округам. А он все равно плевал на всех, желтых, черных и белых, он уже понимал, к чему идет дело.

Теперь, слава богу, настали иные денечки. Третий наследственный император династии Лавгудов. Кто он, индеец, афганец, латинец или ирландец? Он американский гражданин – императором может быть только американский гражданин. Гражданство это все. И в Древнем Риме было так. Сабинянин или этруск, патриций или плебей, но главное, что гражданин. Jus Quiritium, в полном римском праве.

Его, правда, сначала должен был утверждать в звании Сенат. Как утверждал его отца, а после его смерти соберется, чтобы возвести на престол сына. Потом действующий император провозглашал вечное состояние войны «ради процветания и незапятнанной чести нации», после чего оставался державным конституционным главнокомандующим на пожизненный срок. Видимость верховной свободы, пережиток, который отомрет сам собой, он, император Джордан, не станет приносить землю на его могилу. Все равно каждый разумный человек не может не отдавать себе отчета: в государстве есть только две могущественные силы – это имперская армия и вольная гражданская чернь. Все остальное должно подчиняться им. Если хочешь места в Сенате, открывай свой банк и плати. Если хочешь иметь собственно банк, выворачивай наизнанку то, что осталось, и тоже плати. Народу – за выбор, солдату – за долю дохода в сенатских провинциях. Ибо консульские провинции принадлежат одному императору, неприкосновенная частная собственность, у Гильдий отваги не хватит поднять на нее руку. Да и как это сделать? Управляющие имперские военные прокуроры злее собак, и уж, конечно, не ставят ни во что ни сенаторов, ни их беспомощный, как детский лепет, налоговый контроль. Он, император Джордан, единственный в Великой Америке человек, который платит общественных налоговых сборов столько, сколько сам хочет. Ведь армия стоит дорого, но она того стоит.

Сегодня. Наконец, сегодня. Никто не посмеет вякнуть ни слова против. В столицу еще вчера введен был Первый Британский, страшный легион. Имя ему «Рапакс» – хищник, и он всегда оправдывал свое название. А в Чесапикском заливе поднялся из океанских вод субатомный крейсер «Ной». Для охраны правопорядка, исключительно для охраны: чтоб не возникло бесчинств в веселые часы последующего народного ликования. Жалкая кучка опасливых торгашей, Гильдия Преданных, им только на руку, но трусость мешает открыто признаться. Пусть лучше император примет «благую инициативу» в свое ведение. Суемудрые прихвостни, они не в силах понять – тот, кто возьмет на себя, в первую очередь возьмет себе. Гильдия Оппозиции, те умнее и потому опасны. До сих пор. Недобитки прежних правлений, еще мечтающие втайне, а некоторые и открыто, об эфемерных демократических порядках минувших времен. Сенатор Гельвидий Родригес и сенатор Ли Пет. Что же, закон об оскорблении Республиканского Герба и Флага никто не отменял, как и смертную казнь за подобное действие. Потому он, император Джордан, всегда носит в Сенате долгополый плащ, расшитый государственными символами. Что относится к его особе, относится и к ним, вместе они одно целое. Главное, соблюсти формальную сторону вопроса. Американской конституции без малого четыреста лет, и он отнюдь не собирается ее менять, разве возобновить лишь некоторые «утратившие актуальность статьи» и, наоборот, упразднить некоторые устаревшие, «прогрессивные поправки».

В рамках закона можно все, учил его отец, второй наследственный император Энгус Лавгуд. Только надо правильно подогнать закон под эти рамки, чтобы они пришлись закону впору. Он знал, о чем говорил, его старик, чьим любимым занятием в редкие часы досуга было обрамлять багетом новые картины, отец обожал поддерживать «молодые дарования». И если картина не подходила под обрамление, он безжалостно обрезал или дополнял ее с нужных сторон. Приговаривая удовлетворенно воркующим голосом:

– Так-то лучше. Намного лучше!

Как долго и трудно достигала империя своего нынешнего состояния. Мировое господство, бесплодная химера канувшей в Лету эпохи. Не господство, но центр разумной Вселенной. Все дороги отныне ведут в Вашингтон и далее на гору Народов, где немыслимой громадой воздвигся единственный в своем роде Золотой дворец Лавгудов – в центре шокирующей мраморным размахом внутренней площади, под куполом химического хрусталя сохранялся крошечный Белый Дом, прежняя аскетическая резиденция выборных монархов-президентов. Даже вспоминать смешно. Смешно, зато полезно, как и многое другое. Его предки нарочно не стали перестраивать Капитолий, не стали обновлять ветшающие части, не стали ничего менять. Убого и жалко на фоне императорской резиденции смотрелся его одинокий облезлый купол. Сенат – оплот гражданской свободы американской нации. Свободы слова, собраний, волеизъявления и предпринимательства. И на здоровье. Американский народ имеет все это сполна. И лишь теперь начинает понимать то, что император уразумел давным-давно. Это все мнимые свободы – свободы для бедняков. А его народ баснословно богат. Ему нужна иная свобода. Свобода лишать свободы других, неамериканских граждан. В могущественной Римской империи эту простую истину понимали очень хорошо.

Все равно, под каким пресным соусом подают вкусное блюдо. От этого хуже оно не становится. Единственный гарант справедливости в целом мире, он и приносит только мир ценой его военной машины. Разве когда-нибудь было иначе? Si vis pacem para bellum. Союзники из скудной Европы не будут обездолены, если поведут себя правильно. Это они и сделали. За что удостоились чести состоять под защитой Периферийного права, с неполными, но достаточными для благополучия американскими привилегиями. Их, конечно, не выбирают в Сенат, не вручают генеральские жезлы в Пентагоне, не допускают в административные министры, но в дворцовом управлении немало толковых франков, германцев и тюрков. За умелую службу положена щедрая плата.

А Демократия Российская? Что ж, они растеряли последние коренные зубы. Передние им выбили еще давно. В самом начале восточных колониальных войн. Остались чуть ли не в гордом одиночестве, и если бы собрались с духом тогда, кто знает? Где бы сейчас стоял его императорский дворец? Но не собрались. Малодушно предали всех, кому было по дороге с ними, ради сиюминутной выгоды. Южных славян и северных корейцев. Сербов, мадьяр, ливийцев, палестинцев, сирийцев, даже собственный Кавказ и Белую Русь. Последние азиатские союзники откололись полвека назад. Теперь это старый пес, который может только лаять на караван и плестись по следу в пыли. И пусть лает, пока не сдохнет. Так некогда император Траян поступил с парфянами – политическая изоляция и парочка блицкригов на границе в упреждение и предупреждение. Все же мощное было царство, эта Россия, но величие его сгинуло без возврата. Вот что бывает, когда примериваешь на себя непривычную личину и стать, стихийно и бестолково подражая чуждым порядкам. Демократия-то их и довела до ручки, неумолимо выродившись в разбойную олигархию, умникам из Сената чем не урок? До сих пор лакомый кусок, но не надо спешить. Не надо. Чтобы не подавиться. Имперская политика не терпит суеты.

Тем более он, император Джордан, совсем недавно закончил кровопролитную Индокитайскую кампанию – Пекин и Дели подписали отказ от своих притязаний на море. До поры суверенные, но это лишь до поры. Все же надо смотреть в оба, у него есть предчувствие – это еще не конец. Неплохо бы натравить их друг на друга. К примеру, конфликт из-за спорных территорий. Нет таковых? Нет, так будут. Пока из двадцати околоземных информационных станций восемнадцать принадлежат Великой Америке, в сражении за умы невозможного для императора мало. Завтра они станут считать правдой ложь, которую он скажет сегодня.

Единственной занозой в мягкой части его трона по-прежнему сидела Иудея, провинция Израиль. Клятые религиозные фанатики, что говорить – явление Христа оказалось их предкам нипочем! Взяли и распяли. Император Джордан, примерный понтифик Всебаптистской Конгрегации, с удовольствием доказал бы евреям даже то, что Бога нет совсем, случись подобное действие в его власти. Уж очень доставучий и вместе с тем воинственный народец. Нигде наместники-прокуроры не бывают столь снисходительны, а полицейские генералы столь благодушны, как в этой консульской провинции. Но все равно не в коня корм, дай палец, откусят по локоть. Восстание за восстанием, а в субботу не воюют – бери их тепленькими. Зато в воскресенье опять все сначала. Ни о каком евразийском походе не может идти речь, пока он, император, не вскроет этот нарыв. Иерусалим должен быть разрушен. В очередной раз. Хорошо бы исполнять на волынке. Но сегодня он их прижмет, еще как. Область неамериканского права, то-то они взвоют, хотя цель основного удара вовсе не заштатный Израиль. Сидели бы себе тихо… Император насупился, если уж он что не понимал, так это упорства на пустом месте. Из-за чего весь сыр-бор? Добро бы еще из-за ввозных пошлин или акцизных сборов. Так нет. Из-за суверенной неприкосновенности избранного народа. Вот пусть теперь молят Ягве в своих синагогах, вдруг поможет. Мысли императора Джордана приняли другое, приятное злорадно-мстительное направление.

Придворный кабинет-секретарь робко окликнул его. Пора. Надевать расшитый золотыми пальмовыми ветками мундир, не забыть сменить бриллиантовую кокарду на рубины, знак чрезвычайности сенатского созыва, на плечи – заветный плащ. Нет, завтракать он не станет, голод обостряет и чувства, и ум. Имперский Геликоптер-истребитель ждал его посреди атриума Визитов. Прозрачная крыша уже была раздвинута для взлета…

Спустя два часа все было кончено. Император Джордан вернулся в свои рабочие апартаменты, где незадолго до его явления услужливая рука зажгла обзорный круговой экран – новости, облетающие в этот момент светлые и теневые части земной суши. «Во имя справедливости… по отношению к варварским народам… Ближней и Средней Азии… Центральной Африки…». Голос невидимого диктора звучал торжественно грозно. «Большинством сенаторов было одобрено… отмена тринадцатой поправки 1865 года… частично четырнадцатой поправки 1868 года… возобновления в полной мере действия девятого раздела первой статьи Конституции… с пересчетом ввозной пошлины на денежный эквивалент текущего года… в отношении лиц, НЕ являющихся гражданами Великих Объединенных Американских Штатов…». На предлоге НЕ диктор зашелся от восторга. И так далее. И так далее. Было уже неинтересно.

Он, третий наследственный император Джордан Лавгуд, совершил очередное благое дело. С отменой рабовладения покончено навек! Отныне любой американский гражданин и любой частично американский гражданин сможет покупать и продавать любое из лиц, таковым гражданином не являющееся. И, собственно, с нынешнего момента вообще не являющееся лицом. Ради процветания экономики и мира во всем мире.

С экрана продолжало грохотать историческое:

МЫ, НАРОД ВЕЛИКИХ ОБЪЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ, В ЦЕЛЯХ СОЗДАНИЯ БОЛЕЕ СОВЕРШЕННОГО СОЮЗА… ОБЕСПЕЧЕНИЯ НАМ САМИМ И НАШЕМУ НАРОДУ СВОБОДЫ… ИЗДАЕМ И УЧРЕЖДАЕМ ЭТУ КОНСТИТУЦИЮ…

Третий наследственный император Джордан откинулся в глубоком кресле, неблагородно и устало зевнул во весь рот.

Завтра, которое пройдет вчера
Послесловие Н.В. Кузнецовой

Нет и не будет демона, выбирающего нас, но будете вы, которые выбирают своего демона. И первый шаг ваш будет выбором жизни, судьба которой впоследствии связана с необходимостью.

Добродетель не имеет хозяина. Каждый, кто либо ее почитает, либо пренебрегает ею, обретает либо теряет что-то от нее.

Выбор – источник вины. Вина принадлежит выбирающему. Бог неймет вины.

Платон. Государство

Всем нам в жизни выпадал шанс реализовать себя, но… использовали ли мы его??? Конечно, заманчиво сидеть на диване и рассуждать, как это важно достичь высоты самореализации и излагать тому подобную патетику в вербальной форме, но… как становится страшно, даже когда дело доходит до предания этой вербальной форме визуальных образов, не говоря уже о конкретных действиях для достижения цели. Как страшно потерять тот устоявшийся мирок, в котором мы живем, с его привычной атрибутикой, с принятыми и понятными с детства правилами, нормами, укладом существования. Меняя свою, годами для себя приспособленную реальность, мы переходим в другой непонятный, чуждый мир. И тут начинается иногда мучительный процесс адаптации к новым нормам, законам, ритму. Тина твоего болота не спасет тебя, хотя оно уже прогрелось и зацвело желто-зеленым цветом…веселенькая раскраска. Кто-то предпочитает ее всю свою жизнь, нежась в тепле своего желто-зеленого болота. Однако для развития нужны… проблемы, тот рычаг, который заставит тебя двигаться из привычно теплой застойной воды в холодно-освежающую воду новых условий, которая не всегда комфортна. Но… свежая вода жизни, она необходима для развития, для того, чтобы по-новому посмотреть на привычные вещи. И на этом этапе, как правило, включаются наши адаптационные механизмы, физические и психические, которые и помогут нам без существенных потерь найти ресурс для нужного приспособления… если нам это надо, если для вздоха не хватает воздуха. Они эффективно адаптируют наше тело и душу, рационализируют все так, чтобы не было слишком больно, чтобы наша личность осталась целостна, а не распалась на множество маленьких человечков, суетящихся в одном большом теле. Что нам это напоминает? Ах да! Это же пресловутый кризис среднего возраста, восставшая из пепла птица Феникс. Но именно кризисами ознаменовываются все этапы нашего развития. Именно кризис говорит нам о том, что мы между двумя ступенями развития, что мы уже сошли с предыдущей, но еще не взошли на следующую. Пройти кризис с минимальными потерями нам может помочь наше бессознательное, с его защитными механизмами, которые блокируют то, что может нас разрушить. Но сейчас не об этом.

Что у нас одно из главных правил в жизни – это чувство меры… живи так, чтобы не выделиться из толпы, как хамелеон, сливающийся с пространством, в котором он в текущий момент находится. Но если тебе «тесно» в шкуре хамелеона… Чувство меры: в нем, как и везде, существует дуализм, оно как две стороны одной монетки. Во многих восточных философских системах под чувством меры имелось в виду внутреннее ограничение от внешних соблазнов, тем не менее при внутреннем росте. Личность при этих ограничениях развивалась, как это ни звучит прозаично, духовно, так как не «отвлекалась» на внешний мир. Рост личности в этих системах был ориентирован на рост внутри себя, в то время как в западной традиции была важна внешняя экспансия. И понимание многих центральных понятий у нас различно. В восточной философии очень часто имеет место «уход» из внешнего мира для более полного пребывания во внутреннем, чтобы стимулы внешнего мира не отвлекали от развития. Например, в тантризме имело место разделение на правую и левую тантру. Для того чтобы понять мир нематериальный, нужно отвлечься от материального и пройти долгий, полный аскетизма путь правой тантры (полный отказ от внешних удовольствий и концентрация на внутреннем мире с постоянными медитациями, т. е. с постоянным обращением к своему образному бессознательному), чтобы понять мир праны. Восток с его иносказательностью, с его обращением к внутренним ресурсам и ценностям совершенно иначе мыслит, чем более прямолинейный, ориентированный на внешний мир запад. Если в том же тантризме в левой тантре – еще раз прошу заметить, следующей после правой, аскетичной, которая длилась десятилетиями, – идет соитие Шивы и Шакти виртуально, то вся философия тантризма, согласно извращенному пониманию западных авторов, сводится буквально к сексуальным трактовкам. Хотя как это может быть, если Шива – это чистое сознание, а Шакти – энергия, исходящая из сознания и разворачивающая материальный мир?

Таким образом, мы пытаемся разделить чувство меры на две части: одну из которых мы с вами только что осветили и другую, которую накладывает общество, боясь чего-то кардинально нового, и тормозит при этом полное развитие личности. Это превращение бутона отдельных индивидуальных черт в цветок индивидуальности. Я отнюдь не призываю утопать в гедонизме и разменивать свою личность по мелочам. Отсюда следует…что чувство меры должно быть во внешних удовольствиях, но оно должно отсутствовать во внутреннем росте, в раскрытии своей личности, чтобы чувство меры не было клеткой для индивидуальности.

Иногда мы бываем свидетелями генезиса жизни человека, который подает надежды в детстве, талантлив, сообразителен. Он был первым учеником в школе, в университете, но в какой-то момент он испугался быть лучшим и решил стать как все, испугался насмешек и чрезмерной траты сил…а жизнь ведь давала ему шансы. Чтобы удовлетворить свое зудящее «чувство меры», он решил жить спокойной жизнью и ничем не выделяться из толпы. Он почти похоронил свой талант, свои амбиции стремлениями к общепринятым стандартам. «Чувство меры» съело все… и похоронило. Но потом появляется тревожный шепот внутри себя, предостерегающий – я что-то не успел сделать в своей жизни, что-то упустил… «Чувство меры» – лангольеры, поглощающие твою сущность, индивидуальность, твое растущее, еще не окрепшее внутреннее «Я». Сначала шло «всепожирающее время» Кронос, а за ним – лангольеры, которые пожирали и время в том числе. Оставляя за собой только вакуум. Поэтому нужно постараться как можно больше оставить позади посредством реализации себя в настоящем, использовать максимум возможностей, которые тебе посылает судьба. И…если тебя догонят лангольеры?

Здесь к месту вспоминается современная еврейская басня об Аврааме. «В Иерусалиме несколько часов подряд льет сильный дождь и вода начинает быстро подниматься, все улицы затоплены, люди пытаются покинуть этот город. И только Авраам сидит за столом и читает Тору. К его дому подплывает на лодке сосед и говорит: „Авраам, вода быстро поднимается, тебе нужно спасаться, поплыли на лодке со мной“. На что Авраам отвечает: „Я читаю Тору, Бог меня спасет“. Тем временем дождь не угасает, а только усиливается, вода уже достигла двухметровой высоты, все затоплено. Авраам сидит на чердачном окошке своего дома и читает Тору. К нему подплывают жители города на моторной лодке и говорят, чтобы он поплыл с ними, иначе он утонет, на что Авраам отвечает, что он читает Тору и ничего плохого с ним быть не может, Бог его спасет, потому что он читает Тору. Через несколько часов весь город затоплен, торчит лишь несколько печных труб. На одной из них сидит Авраам и читает Тору. К нему на вертолете подлетают спасатели с одним только желанием спасти Авраама. На что он, как всегда, отвечает, что ему, читающему Тору, Бог не даст умереть. Как итог: город затопило, Авраам утонул и умер. Очнувшись в загробном мире, он увидел Бога и спросил, почему его, читающего Тору, Бог не спас. На что Бог ответил: „Авраам, я тебе лодку посылал? Посылал. Моторную лодку посылал? Посылал. Вертолет посылал? Посылал. Авраам, так где же ты был? Ты не использовал ни одного шанса на спасение, который я тебе предоставил“. И какой вывод напрашивается, исходя из этой притчи? А то, что жизнь нам постоянно посылает шансы, возможности для более полной реализации своей личности, но видим ли мы их? Или мы решили, даже если увидели, будто шансы на нас станут сыпаться как из рога изобилия: ушел один трамвай, дождемся другого. И в итоге не реализовали ни одной из данных нам возможностей. Испугались, было лень встать с постели или придумали другие отговорки, чтобы сделать это завтра. А завтра все поменялось, сегодняшняя актуальная ситуация не всегда останется таковой. Завтрашнюю потенциальность мы поймем только, когда она станет актуальностью сегодня.

Что еще нас может отвлечь от растущего чувства индивидуальности, так это чувство общности, когда оно перерастает в чувство толпы. Да, оно помогает нам не испытывать одиночества, субъективно ощущать какую-то защищенность. Но что оно у нас отбирает нашу самость. Кто-то возразит, зачем нужна ему эта свобода, что он будет с ней делать. Свобода расширяет коридор, в котором мы живем, до уровня большой темной комнаты, где больше возможности для действий, но в то же время больше возможности сделать ошибки. И многим ничего, кроме дискомфорта, это не несет.

Толпа – бескрайнее, безликое, всепоглощающее море, вздымающееся на необъятных просторах, которое вбирает в себя все на своем пути и с которым очень сложно не слиться, не стать той же бесконечной массой, и которому очень сложно противостоять. Здесь, внутри этой стихии, есть все: и чувство меры, и из поколения в поколение закрепленные правила и стандарты поведения, и спасительная ритуализация жизни, и достаточно предсказуемый жизненный сценарий. Все это делает бытие людей спокойным, уравновешенным, а главное, дает предсказуемость завтрашнего дня, что является благом и тормозом одновременно – опять релятивизм. Все, что попадает в толпу, становится той же бесконечной массой.

Если человек чем-то выделяется, отличается от толпы, ее, в смысле толпу, это пугает. Поскольку может всколыхнуть зелено-желтое, теплое болотце, нарушить веками устоявшийся мирок. И, чтобы спастись от этого проявления, толпа заранее порицает, осуждает действия, выходящие за рамки ее понимания. Толпа пытается либо поглотить чужеродный элемент, либо уровнять эту инаковость до состояния, понятного ей, или вытолкнуть из себя. И здесь события могут развиваться по нескольким сценариям. Один – когда человек противопоставляет себя толпе: я лучше, я не такой, как все; хотя на самом деле ничего собой не представляет, он сам ничего не сможет дать толпе, потому что в нем нет содержания. Очень часто толпа его выталкивает из себя за ненадобностью, и съесть его не особо вкусно, и толку от него нет, ничего конструктивного он с собой не несет. Эти-то люди и пополняют ряды маргиналов, живущих между социальными нишами.

Еще один вариант – когда индивид, подающий в детстве и юности надежды, несет с собой конструктивное звено, которое представляет интерес для толпы. В определенный момент перестает сопротивляться толпе, перестает быть яркой личностью, и толпа его ассимилирует, поглощая его индивидуальность. Он нужен толпе, постольку поскольку он несет в себе полезное ей качество, которое необходимо для выживания данного сообщества. Яркий тому пример – академик Королев. Но другой вопрос, будет ли это конструктивно для человека, которого поглотила толпа. И толпа использует потенциал такого человека в своих целях, одаривая его взамен материальными благами, если одаривает.

Но в то же время бывают люди, которые используют ресурс толпы для реализации своих целей. Лидеры, которые, зомбируя толпу личным магнетизмом, полностью подчиняют ее себе, сметая все препятствия на своем пути. Мегаидея, мегаидеология были для них целью, а ресурсы толпы средствами. Толпа сама добровольно подчинялась требованиям таких людей, выполняла их желания часто ценой жизни отдельных составляющих ее индивидов. И только когда магнетизм сходил на нет, все видели, что король был голый.

В истории мы часто имели тому примеры. И, как правило, парадоксально, а может, нет, человек, который использовал потенциал толпы, по истечении времени, когда его личностный магнетизм переставал действовать, оказывался злым гением. В то время как отщепенец, который творил, но не был признан и чьим желанием было только чтобы его оставили в покое, признавался добрым гением… потом. Хотя сами смысловые вложения в понятия добра и зла претерпевают постоянный генезис, их рамки раздвигаются, сдвигаются, перемещаются, в общем, подобные понятия не статичны, и, может быть, поэтому герои прошлого нам часто кажутся зловещими монстрами, поглощающими энергию толпы, которая только рада этому.

Но всегда есть исключения. Бывает, что ты гениален, талантлив, тебя оценили и вознесли на пьедестал… Бывает.

Никакого вывода я делать не буду. Я просто предлагаю, чтобы каждый задал себе вопрос: «Что он хочет получить от своей жизни?» Спокойное унылое существование как элемент толпы? Или отстаивание своего права на уникальность? Поскольку жизнь у нас одна, пока никто не доказал обратное…

Н.В. Кузнецова, клинический психолог.