Текст книги "Зерна огня, или Свидетель деяния"

ОТЕЦ И СЫН

1. Валерий, наследный принц Двенадцати Земель

– Как он? – сиплым полушепотом спросил Егорий.

– В таком состоянии его высочеству не следовало принимать участие в церемонии, – поджал губы Вахрамей. Королевский лекарь осунулся, щеки впали: все-таки чары исцеления отнимают у магознатца немало сил, а старик вторые сутки почти не отходил от раненого принца. – Вы должны понимать, ваше величество, что сочетание крайнего утомления с сильным возбуждением может свалить с ног и здорового. Я вынужден был дать его высочеству сонного зелья, хотя естественный сон был бы ему сейчас куда полезнее. Но вы же сами видели…

Король нахмурился: на такой витиевато-мудреный слог Вахрамей переходил лишь в состоянии крайней озабоченности или злости. Впрочем, успокоил себя король, Лера вполне мог довести старого лекаря до белого каления: хватило бы и одного предложения проводить Луи и отметить с ним обручение за стаканчиком, а ведь после наследничек исхитрился вместо собственной спальни отправиться на королевский совет! Неудивительно, что опять не дошел до кровати, рухнул без чувств посреди коридора, а Вахрамею – вытаскивать.

Кстати о наследничках, спохватился король, а что ж это невеста новоиспеченная с братом не сидит?

– Рада здесь?

– Да, ваше величество, не беспокойтесь. Я взял на себя смелость отправить ее высочество спать, как выражаются в вашей гвардии, в приказном порядке.

– Хорошо, – кивнул король, – правильно.

Магознатец взглянул на короля с плохо скрытым сочувствием. Впрочем, Егорий этого не заметил: он смотрел на сына. В тусклом свете лампы лицо двадцатилетнего принца казалось почти детским. Все они хороши, когда спят, подумал вдруг король. А уж Лерка… уж этот-то лет с восьми, пожалуй, только во сне и способен угомониться.

– Спасибо, Вахрамей, – вновь заговорил король. – Ты хорошо решил. Сейчас, как я понимаю, ничего делать не надо? Только ждать, пока проснется?

– Ваше величество понимает совершенно правильно, – проворчал Вахрамей. – Однако же, когда принц проснется, необходимо будет любыми способами удержать его в постели. И вам ли не знать, ваше величество, насколько это сложная задача. Самым простым было бы дать его высочеству успокаивающего зелья, однако зелий в эти дни он и без того выпил предостаточно.

– Понимаю, – кивнул король. – Вот что, Вахрамей, ступай-ка ты тоже поспи. Я посижу с Лерой.

– Это неразумно, ваше величество, – нахмурился магознатец. – Посмотрите на себя! Кому сейчас нужен отдых, так это вам.

– Может быть, – не стал спорить король, – но куда важнее то, что мне нужно крепко подумать, а днем не до того. Я не хочу проспать трон, Вахрамей. И уж тем более – не хочу проспать жизни моих детей.

– А свою? – неожиданно зло возразил бессменный королевский лекарь. – Учтите, ваше величество, ежели вы не станете себя беречь, жизни вам осталось…

– Сколько? – сощурился король. – Сколько, ну?!

– Не знаю, – Вахрамей небрежно отвел руку короля, норовящую ухватить за ворот. – До первой хорошей встряски. Или до второй.

Вахрамей и Егорий несколько мгновений мерялись сердитыми взглядами. На сей раз победил король. Лекарь покопался в сумке и достал, к удивлению Егория, неровный кусок колотого сахара. Неужели осталась привычка с тех времен, когда капризницу-Раду уламывал проглотить горькое зелье, соблазняя заморским лакомством? Вслед за сахаром появился хрустальный флакон, и магознатец осторожно плеснул из узкого горлышка на белый скол. Остро пахнущая жидкость на глазах пропитала кусок, и лекарь сунул его под нос королю:

– Ешьте, ваше величество.

Егорий, пожав плечами, взял из руки лекаря снадобье. Невольно скривился: вместо ожидаемой сладости на языке оказалась едкая горечь.

– Ешьте, ешьте, – буркнул Вахрамей. – Еще завтра дам, и потом… поглядим. Только не думайте, что это отменяет необходимость отдыха.

– Рядом с Лерой я отдохну лучше, чем у себя, – тихо признался король.

– Я так и понял, – проворчал магознатец.

Махнул рукой, указал на стаканчик, стоявший в миске среди наколотого крупными кусками льда.

– Дадите ему выпить, как проснется.

– Хорошо.

– И упаси его Господь вставать!

– Помню.

Вахрамей посмотрел на принца, перевел взгляд на короля. Словно вопросил: «Да полно, справитесь ли?»

– Начнет ерепениться, свяжем, – мрачно пообещал король.

– Тоже выход, – серьезно ответил Вахрамей. – Что ж, ваше величество, раз так, я, пожалуй, и впрямь отдохну. Помяните мое слово, завтра Валерий задаст нам жару.

– Справимся, – хмыкнул король. – Не таких буянов укрощали.

Скрипнула, закрываясь за Вахрамеем, дверь. Король задвинул щеколду, прошелся по комнате. Заглянул в спальню к дочери. Рада спала, по-детски свернувшись в клубочек, натянув край одеяла на голову. Егорий сглотнул вставший в горле ком. Девочка моя, неужели ты уже невеста? Будущая королева Таргалы… что ж, сам себе я могу признаться: ты решила правильно. Лу тебя убережет.

Егорий придвинул кресло к постели сына. Валерий дышал тихо и ровно, лечение явно пошло ему впрок. Но Егорий слишком хорошо знал Вахрамея, чтобы пропустить мимо ушей предостережение старого лекаря-магознатца. Знал он и сына: что Лерка, едва проснувшись, будет порываться встать, так же верно, как рассвет поутру.

Король сжал кулаки. Лерка, Лерка… в твоем возрасте я тоже плевал и на опасности, и на добрые советы, но мне везло. Да и спокойнее тогда было. Отец держал страну крепко, не зря его прозвали Ежовая Рукавица. Править после него было легко. Что же я упустил, где дал слабину? Долгие годы все шло своим чередом: сомнительной верности княжества под незаметным, но надежным присмотром, Орда почти не балует, торговля процветает… когда же следовало встревожиться?

Отказ княжича Гориславского служить в королевской роте? Что ж, скандал тогда вышел изрядный. Нахальный мальчишка едва не насмерть разругался с отцом и братьями, но выбрал сам, и выбрал – где труднее. Еще станет капитаном короля Валерия. Кстати, надо узнать, как ему служится… Егорий завязал мысленный узелок: не забыть бы за суетой.

Женитьба князя Витегорского? Восемь лет Артемий во вдовцах ходил, все Милолику свою забыть не мог, и вдруг – заезжая девчонка, дочь безвестного сотника, бежавшего от гнева ханджарского императора. Далеко сотник забрался, нечего сказать; но что опала его да бегство – не игра, выяснили доподлинно. Ищейки из Когорты Незаметных прошли по следу беглеца аж до Летнего Стана – где и напоролись на королевскую гвардию. На несчастье императора: его ищейки в плен не сдаются, однако у заклинателей Двенадцати Земель свои секреты на такие случаи. А новая княгиня… что ж, чернокосая девчонка мужа обожает, весела, добра к людям, и коль излечит Артемия от тоски, так дай Господь ей счастья.

Застонал во сне Валерий. Король положил ладонь сыну на горячий лоб, шепнул:

– Спи, Лера, спи, сынок. Я с тобой.

Дыхание принца выровнялось. Король откинулся на спинку кресла, вновь принялся перебирать в памяти события последнего года. Самое тревожное, конечно – посольство Гордия в Таргалу. На первый взгляд – глупость несусветная: все знают, как дружен Лу с материной родней. Но великого князя Ижеславского глупцом не назовешь. Кем угодно, но не глупцом. И в людях он разбирается, а уж интриги плести – равных князю, пожалуй, и нет ныне. Разве что ханджарский император… проклятье, этот еще к чему вспомнился?! А ясно, к чему… император – головная боль будущего зятя. Тоже не мед с патокой, да…

Зачем Гордия к Лу понесло, и на что он там рассчитывал, тоже ясно. Никакие родственные узы не мешают королю Луи, когда он видит выгоду для Таргалы, и на этом вполне можно играть. Вот только просчитался Гордий, попытавшись взять Лу обманом. В результате он лишь подтолкнул короля Таргалы к более тесному союзу с соседом и родичем. И, видит Господь, за этот союз Егорию совсем не жаль было отдать Луи право беспошлинно пользоваться портами Северного пути. В конце концов, оно и своим купцам на пользу: товары из империи идут к ним теперь, минуя долгие и опасные караванные тропы через Великую Степь.

А Гордий… что ж, вышло так, что хитрость Гордия против него же и сыграла. Хотел подчинить Луи чарами, вынудить воевать за себя – а получилось, что за просто так подарил будущему зятю Егория самый настоящий заговоренный меч, из тех, секрет которых утерян был в седой древности. Знающий забытую тайну оружейник работает теперь на корону, Гордий лишен права появляться при дворе и сослан в родовое имение, с опального князя не спускают глаз… и все же, все же… проверить, вяжет король еще один мысленный узелок. Самым тщательным образом проверить. Гордий не из тех, кто смиренно складывает руки даже после самой сокрушительной неудачи.

Сонно взлаял под окном пес. Мысли короля Егория вновь перескочили на будущего зятя. С Гордием мальчику повезло. Но достойным везет чаще, ведь что такое везение, как не милость Господня? Бывает, правда, и наоборот… но Ему виднее, когда одаривать милостями, а когда – испытаниями. А дело королей – достойно принимать то и другое. И, король невесело усмехнулся, отличать, что же послано тебе на сей раз. Вот хоть Леркино ранение – тоже ведь можно назвать везением. Мальчик жив, а ударь стрела убийцы на два пальца правее… но мальчик жив и скоро поднимется, а заговор перестал быть тайной. Королевские дознаватели уже ухватились за кончик нити, отмотать ее к самому началу клубка – дело времени и умения.

Егорий задумчиво потер лоб. Почему так остро колет сердце? Есть ли оно – время? Что он за король, если в собственном доме не чувствует себя в безопасности? Если боится за жизнь детей?

Егорий встал, прошелся по комнате. Ходьба успокаивала. Подумалось вдруг: не со смертью ли королевы начались неурядицы? Не за Белополье ли невидимая глазу борьба? Белополье – торговый перекресток, родство со Степью и с Халифатом, деньги и влияние…

Да… отец знал, что делал, добиваясь не просто верности Белопольских князей, а родства с ними. И плевать ему было, что между его наследником и княжной Белопольской не то что любви, а даже приязни нет. Да и откуда бы? – молодые друг дружку и не видели толком ни разу. Стерпится – слюбится, и что с того, что Егорий любит другую, что Мирослава мечтает о другом? Решают родители, и в их власти заставить детей подчиниться. Молодые шли под венец, глядя в пол и кипя ненавистью, а король с князем тем временем обсуждали тонкости совместной политики. А Егорий с Мирославой в первую же ночь раскромсали на две части общее одеяло и спали, завернувшись каждый в свою половину, спинами друг к другу, каждый на своем краю широкой супружеской кровати. До тех пор, пока Сергий Ежовая Рукавица не озаботился продолжением королевского рода.

Егорий покачал головой: нет, все-таки далеко ему до отца. Тот не боялся резких решений, и на руку был тяжел, и равно легко умел вызывать любовь и ненависть. Даже став уже королем, нескоро понял Егорий, что в поступках отца было куда больше тонкого расчета, чем казалось на первый взгляд. Но сам он ни с какого расчета не смог бы обойтись с Леркой так, как отец обошелся с ним. За двадцать лет ни единого раза Егорий на сына руки не поднял, даже в малости не унизил. А король Сергий не погнушался наследника плеткой отходить – да у жены на глазах! И мало того, ей тем же пригрозил, если в ближайшие три месяца в тягости не окажется.

Даже сейчас, столько лет спустя, сжимаются кулаки от того воспоминания. Никогда не рассказывал Егорий сыну, как дед добивался его появления на свет. И не расскажет. Незачем ему знать. Как и о том, что в первый год жизни каждый день для него мог стать последним: долгожданный продолжатель королевского рода пришел на свет слабеньким, и лишь милостью Господней да искусством Вахрамея задержался здесь. Над колыбелью сына и примирились окончательно с судьбой молодые родители: беда и забота если разводят, так навсегда, а если сближают – так прочно. Их – сблизили. На Леркиной памяти мать с отцом жили душа в душу.

Эх, Лерка, думал король, ты и не знаешь, и представить не можешь, скольким я тебе обязан. Отец получил поддержку Белополья – да и я унаследовал ее вместе с амбициями Мирославиных родичей, – а мы с Мирой получили счастье. То самое счастье, которого уж и не чаяли… а еще – лучшего сына и лучшую дочь на свете. Король скрежетнул зубами. Неведомые пока враги знали, куда бить: за детей Егорий боялся куда больше, чем за собственную жизнь.

За окном потихоньку светлело, а король Егорий все мешал думы о дне предстоящем с воспоминаниями. Все искал, кто мог бы – не желать, нет, эти-то наперечет известны! а – действовать против него, и действовать успешно. Вязал узелки на память: что проверить, о ком побеспокоиться, с кем поговорить сегодня же, а с кем, наоборот, оттянуть встречу насколько получится. Здесь, у постели сына, ему думалось лучше, чем у себя в кабинете: он видел Леркино лицо, пусть бледное, но живое, слышал ровное, спокойное дыхание – и путающая мысли тревога отступала.

Валерий пришел в себя на рассвете. Миг пробуждения король уловил сразу же: по сбившемуся ритму дыхания, по внезапной испарине на лбу сына. И, едва Лерка открыл глаза, перед носом его оказался оставленный Вахрамеем стаканчик, и строгий голос отца велел:

– Пей!

Лера выпил, откинулся на подушку и тут только сообразил, что отец поддерживал его голову. Бледные губы тронула улыбка:

– Доброе утро, папа.

– Доброе, доброе, – ворчливо ответил Егорий. Взял ладонь сына в свои, сжал легонько. – Я не спрашиваю, как тебе спалось: после Вахрамеевых-то зелий. Если что нужно, скажи.

– Да вроде и нет, – удивленно признался Лера. – Как дела, папа? Узнали что?

– Толком ничего. – Егорий почти не кривил душой: не перечислять же смутные догадки, пусть кое-какие из них и могут привести к верному следу.

– Темнишь, папа? – в голосе принца явственно звучал упрек.

– Нет, сынок, – усмехнулся Егорий. – Ждем. Сегодня вряд ли, а вот завтра… Если к завтрашнему вечеру я не расскажу тебе, по меньшей мере, откуда и как пришел убийца и кто помог ему уйти, можешь при всем дворе назвать моих дознавателей олухами, тайную службу – растяпами, а меня – лопухом, прикормившим толпу бестолочей.

– Бестолочи и есть, – поддразнил отца Лерка. – Хотя что говорить, я и сам хорош. Сколько раз ты мне говорил, что нельзя пренебрегать доспехом…

– И сколько раз ты лишь смеялся в ответ, – кивнул король. – Думаешь, со мной было иначе? Погоди, Лера, вот дождемся, когда у тебя подрастет сын, посмотрим, что он станет говорить про доспех.

– Папа…

Король удивленно хмыкнул: показалось, или бесшабашный сынок и впрямь едва не покраснел?

– Ты жив, – неожиданно даже для себя сказал Егорий. – Веришь, сын? Я испугался. По-настоящему испугался, так, что и признаться стыдно. Хвала Господу, ты жив.

Лера сжал руку отца холодными пальцами:

– Прости. Дурак я. Папа… ты посиди со мной, ладно?

– Конечно, сынок.

– Папа, я… я давно хотел с тобой поговорить… и все никак собраться не мог. Не то чтобы боялся, но… кстати, Вахрамей где?

– Спит твой мучитель, – усмехнулся король. – И Рада спит. Говори уж.

– Знаешь, папа, – на щеках принца неровными пятнами выступил румянец, – есть одна девушка…

– Да что ты! – не сдержал улыбки Егорий.

– Ты смеешься…

– Я не смеюсь, Лер, – король все еще улыбался, причем именно той улыбкой, при которой в глазах пляшут заразительные смешинки, – я радуюсь. Слышишь, сын, ра-ду-юсь! Потому что ты заговорил о ней, когда едва не погиб, а это…

– Да, – понял отца Валерий. – Ты прав, я ее люблю.

– Так женись. Кто она, к кому сватов засылать?

Лера побелел так, что король даже испугался.

– Погоди, мой король, выслушай сначала. Будь все так легко…

И принц замолчал, не то собираясь с силами, не то просто не зная, с какого боку приступить к рассказу. В комнате повисла тишина.

– Сын, – сказал наконец король, – если бы ты сегодня не заговорил о ней, скоро это сделал бы я. Уж прости, а жениться тебе и впрямь пора. Когда мне было двадцать, ты как раз сел первый раз в седло. Так что говори. Кто она и в чем сложности?

– Помнишь ты, – Валерий хватанул ртом воздух, словно ему тяжело стало дышать, – как по весне мы ездили в Степь, к Волкам?

Король нахмурился. Уронил, молясь в душе, чтоб сын не угадал по голосу истинных его чувств:

– Такое не позабудешь.

Волки, самое сильное племя подвластной королям Двенадцати Земель части Степи. Самое сильное, самое опасное… не две, не три, а пять семей Волков кочуют по Немалой Степи: Пепельные, Снежные, Песчаные, Камышовые и Солнечные. Из всех степняков Волки ближе всех в родстве с оборотнями-вильчаками, говорят, что они тоже умеют перекидываться в зверей – и лишь потому не бегают в волчьей шкуре, что каждый день волком пьет из них год человечьей жизни. Но и в людском обличье Волки – лучшие воины Степи; и не зря, когда слишком частыми стали жалобы купцов на грабежи вдоль караванных троп, к Джейранам, Лисам и Совам король послал капитанов, а к Волкам поехал сам, да еще и наследника с собой взял. Вся честь, какую только можно оказать, и все доверие: из охраны – лишь мальчишка-порученец, пограничник, знающий степные тропы. Только так и можно убедить степняков в силе, что незримо стоит за плечами: явившись напомнить о долге с открытой спиной, бездоспешными. Зная: тонкое волчье чутье уловит твой страх, едва он родится, и тогда – берегись.

Голос Лерки дрогнул:

– Пепельных помнишь?

Король пощипал ус:

– Уж не о той ли ты зеленоглазой, что каждую ночь уводила тебя в степь, а, сынок?

– О ней.

– Не думал я, что у вас с ней так серьезно. Я ведь видел, сын, как вы прощались.

– Я тоже не думал. Даже и в мыслях не было, веришь? Кто я, и кто она? Даже не дочь вождя, обычная нахальная девчонка. Разве примут у нас такую королеву? Да все наши князья… Я ведь ей сразу тогда сказал: не записывай в женихи.

– А она?

– Смеялась. – Губы принца тронула улыбка. – Говорила: я взрослая уже, могу сама парней выбирать, хоть тебя, хоть Владку вашего, хоть на ночь, хоть на всю жизнь. Говорила, – теперь принц нахмурился, – уйдешь, плакать не стану, ты свободен, я свободна. А потом…

Лера замолчал. Молчал и король: он понял, о чем говорит сын, и это «потом» было не из тех дел, что трудно делать, но легко и весело вспоминать. Задержись тогда Лерка с зеленоглазой еще немного…

Но они, усталые и расслабленные, как раз брели к стойбищу. Это была их последняя ночь вместе, они знали это и принимали, и от близости расставания куда острее казалась недолгая случайная близость: словно судьба коснулась крылом, пролетая мимо. Может, потому и залитая полной луной степь стала вдруг открыта и распахнута перед ними, потому и – услышали? почуяли? – оба в один миг остановились, встрепенулись, и каждый понял без слов: объяснять другому, что стряслось, – незачем. Полураздетый Лерка выхватил палаш, второй раз в жизни добром помянув стократ клятого капитана, битьем приучавшего сопляков-новобранцев и до ветру ходить оружными. Его подружка, одобрительно сверкнув зелеными глазами, оборотилась в волчицу – поджарую, сильную, с черной полосой по хребту – и, вздыбив шерсть на загривке, коротко провыла тревогу. Мотнула головой: мол, что стал, бежим! И они понеслись к стойбищу, слыша впереди нарастающую суматоху, а позади чуя слепую злобу зверооборотней-вильчаков. И, совсем немного не добежав до людей, развернулись – плечо в плечо, в единый миг поняв: пора! Если не хочешь, конечно, чтобы охваченная древним безумием стая вцепилась и растерзала со спины, как последних трусов.

И тек по лезвию палаша серебряный лунный свет, мешаясь с черной кровью, а за спиной вертелась, клацая зубами и зло взрыкивая, девчонка из Волков, и подумалось невпопад: а всего-то лет сто назад вильчаки еще помнили былое родство и не нападали на степняков. Дичают… и глупеют! Раньше, говорят, они окружали, кидались со всех сторон. А тут – беспорядочная стая, истинные волки и те умнее нападают… но тем, кто стоит на пути яростной серой волны, не легче от нынешней тупости оборотней. Спешит от стойбища подмога, но успеет ли? Девчонку жаль… крутануться, проверяя: как она там? Шатается, густая шерсть слиплась от крови. А вон и факелы пляшут в ночи, вроде и близко уже, да не успеют, нет.

– Ле-ерка-а, – пронесся над ночной степью звонкий голос порученца Владко. Ну вот, сколько с ним бился, чтоб бросил официальное «ваше высочество», а вильчаки враз добились.

– Беги! Туда… к ним!

Мотнула головой; покатился, сминая траву, рычащий клубок – не разобрать, где она, где зверь. Что ж, видать, вместе нам гибнуть, милая? Ударило в спину, извернулся, падая, отмахнулся клинком, не глядя, – всяко не промажешь. Щекочут спину метелки лисохвоста, обдает лицо смрадное дыхание, обжигает кожу оборотнева горячая кровь. Живот коленями прикрыть, а горло? А на это убитый зверь сгодится! Тяжелый, правда, не вздохнуть – да что уж толку дышать, когда чуешь, как волчьи клыки живьем рвут тебя на мясо? Еще бы хоть одного с собой захватить, и ладно… прощай, зеленоглазая моя… я не жалею.

Лерка не помнил, что было дальше, зато королю Егорию впечаталось в память намертво: как добивали стаю, как несли в стойбище двоих, успевших поднять тревогу, изорванных до полусмерти, едва дышащих… как старуха-травница в шею выгнала его из своей палатки, и он сел на землю рядом, и слушал невнятное бормотание, и молился…

Как рядом остановился вождь, уронил:

– У тебя хороший сын.

Как бесшумными тенями скользили мимо женщины.

Как пальцы вновь и вновь нашаривали на груди амулет с половинкой готового наговора переноса, и как вновь и вновь напоминал себе: травники степняков – ничем не хуже столичных магознатцев, и сам Вахрамей у них какое-то время учился, а уж укусы оборотней кому и лечить, как не им.

Как вышла из палатки старуха, скрюченная, похожая на полуощипанного стервятника, прошамкала устало:

– Жить будут, оба.

Как зыркнула на вскочившего Егория, кивнула:

– Зайди.

А там, в палатке, пока привыкали глаза к полумраку, сунула ему в руки чашку, буркнула:

– Выпей, а то лица на тебе нет.

Он и выпил – и заснул прямо там, рядом с сыном. И проснулся лишь на другой день, с больной головой, но до странности спокойный. А Лерка уже начал приходить в себя, и следующие несколько дней, хоть и смешались в памяти короля, прошли без тревоги. Заживали страшные рваные раны, зарастали новой кожей, оставляя на память путаные нитки шрамов. Бормотание травницы сменялось молодым смехом. Останки перебитой стаи растащили падальщики, и жизнь стойбища вошла в привычное течение, подхватив и затянув задержавшихся сверх приличного срока гостей. Впрочем, они уж и не были гостями, а почти что своими: как ни крути, а вместе пролитая кровь сводит куда ближе и прочней любых договоров.

Уже через десяток дней Лерка и ходил без поддержки, и садился в седло, но лишь на новую луну Фаяра, старуха-травница, признала: здоров, можно и в дорогу отпустить. Тут и устроил вождь для гостей большую охоту, а после задал прощальный пир. И не только Егорий косился тогда украдкой на принца, проверяя, как держится молодой удалец. А после пира, наутро, уже прощаясь, вождь снова сказал гостю те же, мертво засевшие в памяти слова:

– У тебя хороший сын.

И на этот раз Егорий ответил – не скрывая дрожи в голосе:

– Хороший, верно. Спасибо, брат.

И вот хороший сын, лишь снова оказавшись на грани смерти, нашел время признаться отцу в том, что давным-давно следовало сказать. Ну не дурак ли?

– Помнишь, как она сказала? В последний день, на пиру… или нет, это после пира было, ты уже, наверное, не слышал. «Нравишься ты мне, храбрец. С тобой бы и волю свою позабыла». – И принц, будто разом лишившись последних сил, закрыл глаза.

Не хуже самих степняков знали король и его сын, что означала прощальная фраза зеленоглазой Волчицы. Девушка, что не пожалела для парня таких слов, будет хранить ему верность и ждать сватовства. Ровно год.

– Ох и дурень ты, сынок, – покачал головой Егорий. – Самый что ни на есть дурень.

Принц словно и не услышал. Весь он был там, в давнем весеннем утре, и в голосе его звенели вина и отчаяние:

– Я ответил: не жди, только год зря потеряешь. Веришь, отец, я и не понял тогда… а только, на кого ни взгляну с тех пор, все не то. Словно зачарованный.

– А…

– Нет, – прервал отца принц. – Не такой уж я лопух! Сразу проверил, чисто. Да и нет такого, чтоб сох я по ней или там тосковал, ночей не спал. Или там, чтоб самой распрекрасной ее считал, чтоб никто другой и не снился. Понимаю ведь: обычная девчонка. Просто… вот как сказать? Вспомню ее – и на сердце теплеет.

Валерий умолк; молчал и король. Лерка вспоминал прикосновения твердых маленьких ладошек, привычных к поводьям, тяжелому ножу и боевому луку. И мягких, таких мягких губ. И серую шерсть, мокрую от крови, блестящую в свете факелов. А Егорий думал: многие хотят породниться с правителем Двенадцати Земель, многие надеются поиметь свою выгоду через юную супругу Валерия, а вот Волкам для союзнического договора хватило слова – по обычаю Степи. Никаких бумаг и подписей, лишь руки встречаются в пожатии над костром, и меняют хозяев боевой лук и кинжал, и стоят рядом кони, лениво отмахиваясь от слепней. Просто, недоказательно – и незыблемо.

– А она ведь могла убежать, – сказал вдруг Лерка. – Нет, осталась… подмогу позвала, а сама осталась… меня прикрыть.

Недоказательно, вновь подумал Егорий. Случись что со мной, никто в совете и не вспомнит, а вспомнят – сделают вид, что знать ничего не знают. Лера не забудет, конечно, да ведь не дело королю глотку драть, доказывая отцовские договоренности. А я ведь не только спокойными дорогами, я им жизнью сына обязан. И без того запрещать не стал бы, но как же плотно ложится эта любовь в нужный политический расклад… Судьба? Что ж, так тому и быть.

– Звать-то как ее, я уж забыл? Сабира, Сагмира?

– Саглара, – голос принца дрогнул.

– Так вот, сынок, – в голосе короля зазвенели приказные нотки, – как поднимет тебя Вахрамей на ноги, бери коня и скачи за своей милой. И чтобы без нее не возвращался. Сватайся честь по чести, как положено. И запомни, да не забудь своим сыновьям объяснить, а они пусть своим передадут: нельзя из века в век брать жен из княжьих и королевских домов, а уж коли случается такая любовь, как у тебя с Сагларой, – это знак. От Господа знак, понял?

Валерий неуверенно кивнул.

– Что ж, вот и ладно. – Егорий потрепал сына по взъерошенным волосам, усмехнулся. – Думал я одну свадьбу справлять, да вы с Радой себе не изменили. Как в детстве вместе шкодничали, так и теперь вдвоем подгадали.

– Что мы подгадали? – Из спальни выглянула Рада, зевнула, потерла кулачками глаза. – Лер, ты как?

– Докладывай сестренке, – подмигнул сыну повеселевший король. – А я, пожалуй, пойду с Вахрамеем потолкую. И смотри, сын, не забудь, что я тебе сказал.

– Не забуду… – Лера запнулся, вздохнул. – Словно гора с плеч… Спасибо, папа…

Егорий лишь кивнул. К длинному перечню пришедших за ночь на ум забот добавилась еще одна, самая, пожалуй, сложная. Что ж, хвала Господу и на том, что не самая неприятная! Лечись, сынок, и не думай, чего будет стоить отцу, чтобы твоей королевой стала зеленоглазая Саглара.