Текст книги "Социальное партнерство: цель или средство"

Если под социально организованным субъектом подразумевать некие локальные социальные образования (совокупности субъектов, объединенных общими нормами поведения и соблюдающих общие «правила игры»), то становится очевидным, что личность, хотя и является результатом социального развития, но не является в буквальном смысле социально организованной.

Перемножив пять модусов феномена социального партнерства на шесть социально онтологических уровня, мы получаем тридцать инвариантов (конкретно-исторических форм) данного феномена, которые могут в разной последовательности сменять друг друга и взаимно влиять друг на друга на разных этапах человеческой истории.

Мы уже отмечали, что большинство исследователей трактует социальное партнерство, прежде всего, как особый тип отношений социальных субъектов, отношений, основанных на определенных принципах, имеющих определенные цели и опосредованный определенными процедурами. В данном случае для нас ключевым является констатация двух родовых характеристик этого феномена – его субъектная и деятельностная природа. Постулирование дуальности природы социального партнерства позволяет нам выдвинуть тезис о многоуровневости, плюралистичности и социальной пластичности феномена социального партнерства. Это, с одной стороны, способствует духовному развитию личности, поскольку не ограничивает свободу духовных переживаний. Но, с другой стороны, такая безмерная плюралистичность и многоуровневость партнерских взаимоотношений может способствовать и выхолащиванию из их содержания духовности, элиминировать нравственность. Именно здесь возникает проблема различения конформизма и толерантности, смирения и гордыни, честолюбия и самолюбия. Система искусственного расширения социального пространства в контексте развития партнерских отношений способствует размыванию плотности, качественности самих духовных оснований человеческого бытия. Вполне логичным выглядит и тезис о том, что социальное партнерство представляет собой структурно-деятельностный феномен, детерминированный социальной структурой и деятельностью субъектов этой структуры. Интегративность социального партнерства в этом плане заключается в том, что данный феномен представляет собой отражение как социальной структуры общества с ее нормативно-ценностными характеристиками, так одновременно и деятельности, формирующей эту структуру.

Как справедливо отмечает С. А. Иванов, указанное обстоятельство обусловливает необходимость использования при анализе социального партнерства интегрированного методологического подхода, синтезирующего «структурный» и «деятельностный» подходы. Следует сразу отметить, что данный подход не является чем-то неожиданным для социологического знания [145].

Традицию синтеза структурного и деятельностного подходов заложил еще Т. Парсонс, который рассматривал социальную систему как «аналитический аспект, вычленяемый из целостной деятельности участвующих в ней индивидов», «процесс взаимодополнительной деятельности, где каждый удовлетворяет экспектации другого» [285, с. 115]. Обоснование необходимости интеграции «структурного» и «деятельностного» подходов в контексте теории структурации развил Э. Гидденс. Он, в частности, писал: «Исследовать структурацию практики, значит объяснять, как структуры формируются благодаря действию и, обратно, как действие оформляется структурно» [343, с. 161].

Интегративный подход в понимании «действия» («взаимодействия») и «структуры» («системы») лежит в основе теории рационального действия Ю. Хабермаса, который различает два типа такого рационального действия: инструментальное и коммуникативное. Эти типы ассоциируются у автора соответственно с «системным» и «жизненным» мирами социума.

Применительно к анализу социального партнерства интеграция «структурного» и «деятельностного» подходов заключается в использовании взаимосвязанного и взаимообусловленного анализа этого феномена как с точки зрения его структуры в виде устойчивых, повторяющихся отношений социальных субъектов, моделей поведения, так и с точки зрения типов социального действия в рамках этих отношений.

Замысел того или иного варианта социального партнерства зависит еще и от возможностей его апробирования в то или иное время. В ходе такого апробирования позиция каждой из сторон может трансформироваться, и основным фактором такой трансформации становится предполагаемая линия поведения другой стороны. Иными словами, возникает первичная субъект-объектная связь, при которой объектом выступает поведение, реакция других социальных партнеров, в т. ч. их ответные предложения, аргументы, вопросы или даже угрозы. Это то, что Т. Парсонс называл «экспектацией» социальных субъектов, являющейся ключевым атрибутом социального действия. Главным признаком такого действия выступает его осмысленность каждой стороной социального партнерства, а также его субъектная ориентация, т. е. направленность на другого социального партнера. Можно согласиться с мнением Ю. М. Резника о том, что «субъектная направленность (ориентация) как конституирующий признак социального действия… включает ориентации двух видов – „ориентацию на другого“ и „ориентацию на себя“ (самоориентацию)» [307, с. 262]. Но этим, однако, не исчерпывается субъектная направленность социального действия в рамках социального партнерства. Многоуровневость и пластичность социального партнерства позволяют выделить и иные виды социальных ориентаций имманентного ему действия: «я – ты», «я – чужой», «я – свой», «я – мы», «я – они», а не только «я – я» или «я – другой». В разное время более востребованными смогут оказаться самые разные социальные ориентации и действия. А тем самым и сама система социального партнерства в разное время может оказаться по-разному организованной, мотивированной и эффективной. Связь времени и ориентации социального действия многомерная и латеральная. Здесь нет элементарных упрощенных схем, с помощью которых можно было бы разработать некую универсальную и одинаково полезную для всех времен и народов систему социального взаимодействия (социального партнерства). Однако, несмотря на характер отношения социального партнерства, как остроумно подметил М. Бубер, «в Начале есть отношение», а «отношение есть взаимность» [54, с. 24, 25].

При такой трактовке отношения в системе социального взаимодействия оно становится взаимоотношением. И тогда ориентация на другого есть ориентация и на себя, и наоборот. Тогда разные инварианты социальной ориентации действия перестают быть чем-то существенным, поскольку совпадают во взаимодействии. Ориентация на себя в условиях взаимодействия означает лишь самооценку, самореференцию, инвентаризацию и критическое оценивание собственных целевых установок, норм и пр. Самоориентация социального действия направлена субъектом на самого себя, на собственное внутреннее состояние. Она не создает эффекта партнерства потому, что эгоцентрична по своей природе. Самоориентация социального взаимодействия (для всех) направлена на всех субъектов социального партнерства. При такой детерминации самоориентации она создает эффект партнерства (как у всех). Иначе говоря, в рамках социального партнерства проявляет свое действие золотой закон этики: относись к другому так, как ты хотел, чтобы относились к тебе.

Нам представляется продуктивным (в научном плане) использование для анализа структуры феномена социального партнерства на разных этапах его развития концептуальной схемы социокультурного взаимодействия П. Сорокина. Хотя он и отождествлял понятия «действие» и «взаимодействие» и называл «действие» «односторонним взаимодействием» [336, с. 23], с чем сложно согласиться, однако выделял в системе «действия/взаимодействия» три комплексных элемента. Первый такой элемент – это мыслящие, действующие и реагирующие люди. Второй элемент – это значения, ценности и нормы, благодаря которым осуществляется взаимодействие. Третий элемент – это открытые действия и материальные артефакты, с помощью которых объективируются и социализируются нематериальные значения, ценности и нормы. Адаптируя эту схему П. Сорокина к условиям социального партнерства, мы постулируем следующие атрибутивные компоненты социального партнерства как взаимодействия социальных субъектов:

– собственно социальные субъекты, вступающие во взаимодействие (индивиды, социальные группы, социально-профессиональные группы и пр.);

– межсубъектные связи (взаимосвязи), выступающие отражением культурных образов, интересов и потребностей социальных субъектов;

– контекст (историко-культурный фон) взаимодействия как комплекс условий, механизмов, процедур такого взаимодействия;

– ареал социального взаимодействия (социального партнерства), включающий социально-онтологические уровни и сферы своей актуализации.

Об уровнях мы высказались выше. Обратимся к сферам социального партнерства. Среди них можно выделить мотивационную (интересы), ценностную (нормативно-ценностные системы), эмпативную (перцептивные образы социальных партнеров), смысловую, ролевую и институциональную.

Пространственно-временные характеристики социального партнерства оказываются в зависимости от степени имманентности обозначенных сфер. Так, сужение ареала социального партнерства на фоне расширения культурно-исторического контекста или укрепление межсубъектных связей (взаимосвязей) при существенном сокращении численности субъектов вполне могут вызвать коллапс системы социального партнерства. И эта проблема до сих пор никак даже не обозначена в современной литературе.

В целом же, как представляется, мы находимся только в начале долгого пути научного осмысления и практического освоения социального партнерства как особого интегративного феномена, результаты которого существенно влияют на саму социальную и культурную динамику, а шире – на всю динамику (политическую, экономическую и т. д.) развития общества.

Глава 2
Основные виды социального партнерства в процессе социального взаимодействия

Конкуренция как социальный и хозяйственный феномен особенно характерна для современной эпохи. В литературе выделяются три основных подхода к определению конкуренции: поведенческой, структурной, функциональной.

Поведенческая трактовка отражает в большей степени социально-психологический аспект конкуренции. Она берет свое начало с работ А. Смита, который рассматривал конкуренцию как соперничество хозяйствующих субъектов, которое нередко принимает форму борьбы за деньги покупателя путем удовлетворения его потребностей. Несмотря на то, что А. Смит был философом, именно благодаря ему в науке укоренилось представление о конкуренции как сугубо экономическом феномене.

В дальнейшем поведенческая трактовка совершенствовалась. В неоклассическом варианте (М. Портер) ее связывают с борьбой за ограниченные экономические ресурсы [297]. П. Хейне, в свою очередь, считает, что конкуренция «есть стремление как можно лучше удовлетворить критериям доступа к редким благам» [405].

Структурная трактовка конкуренции представляет собой анализ структуры самой деятельности, в которой выделяют производственную, коммерческую, информационную и иные сферы. Эта трактовка описана в работах Ф. Эджуорта, А. Курно, Дж. Робинсона, Э. Чемберлена, исследовавших четыре основные типа конкуренции: а) чистую (совершенную), скрытую (монополистическую), ограниченную (олигополистическую) и свободную (неограниченную).

Функциональная трактовка характеризует ту роль, которую конкуренция играет в жизни общества. В связи с этим заметим, что в теории общественного развития Й. А. Шумпетера конкуренция определяется как соперничество старого с новым, традиции и инновации [427]. Ф. Хайек под конкуренцией понимал «процесс, посредством которого люди получают и передают знания (…) благодаря которой скрытое становится явным» [404, с. 177–185]. Следовательно, требуется выделение также инновационного аспекта конкуренции как фактора общественного развития, заключающегося в создании условий для конструктивного соперничества между людьми.

На наш взгляд, конкуренция в целом является поведенческим феноменом. Будучи поведенческим феноменом, конкуренция имеет свои корни в психике самого человека, в его сознании и культуре. Изменяя свое сознание, психику и культуру, человек способен изменять содержание, характер и способы конкуренции как способа социального взаимодействия. Но возникает вопрос: а является ли конкуренция объективно эффективным способом социального взаимодействия? Если да, то необходимо научно объяснить все те негативные последствия от развития конкуренции в разных сферах жизнедеятельности современного российского общества, свидетелями которых мы сегодня являемся. Если нет, то необходимо научно развенчать известный тезис о том, что конкуренция – это благо (А. Смит).

Тезис о том, что конкуренция может рассматриваться как кислород для экономики, – это, конечно же, метафора. С одной стороны, при определенных условиях конкуренция стимулирует людей к созиданию и развитию, к труду и творчеству. Но она может вызывать и иные действия, толкая человека на разрушение и уничтожение. В условиях ограниченности ресурсов, нехватки жизненных благ человек в большей мере стремится не к их уничтожению, а к их более рациональному перераспределению. Но это – технологический аспект проблемы. А вот в социальном плане ограниченность ресурсов толкает людей на социальную конфронтацию, жесткую борьбу за них. Как тут не вспомнить о борьбе в животном мире за свое место в пищевых цепочках, о естественном отборе видов (Ч. Дарвин)? Наличие у человека сознания и духовности, казалось бы, должно ориентировать его на развитие только такой конкуренции, которая снижает градус социального напряжения. Но дело в том, что конкуренция, в отличие от планирования человеческой деятельности, осуществляется в условиях стихии, т. е. таких обстоятельств, когда от самого человека мало что зависит. И здесь встает вопрос о соотношении конкуренции и стихии. Попытки превратить конкуренцию в спланированное сотрудничество предпринимались человеком давно. Но и сегодня он все еще далек от реализации этой задачи. Точно так же, как он далек от овладения силой молнии или термоядерным синтезом. Управлять цепной реакцией расщепления атомного ядра ничуть не легче, чем управлять потенциалом самой конкуренции. В одном случае, отрываясь от культуры, духовности и нравственности, конкуренция становится дикой стихией, в которой гибнет сам человек, а не только конкретные хозяйственные артефакты. В другом случае, она, сплетаясь и срастаясь с культурой, духовностью и нравственностью, перерождается в добросовестную конкуренцию (П. Б. Струве). Суть такого изменения состоит в том, что изменяются сами отношения между людьми, в которых сугубо хозяйственные мотивы оказываются не доминирующими, а подчиненными духовно-нравственным критериям. Когда же дело обстоит наоборот, то обычные человеческие страсти и комплексы (стремление к власти, жажда денег, товарный фетишизм и др.) гипертрофируются. Именно так возникает феномен монополии. Такой феномен установления абсолютной власти в политике (политическая монополия), технике (технологическая монополия), экономике (хозяйственная монополия) и т. д. весьма распространен в современном обществе. Поэтому понятны рассуждения К. Маркса о том, что «в практической жизни мы находим не только конкуренцию, монополию, их антагонизм, но также и их синтез, который есть не формула, а движение. Монополия производит конкуренцию, конкуренция производит монополию (…) Синтез заключается в том, что монополия может держаться лишь благодаря тому, что она постоянно вступает в конкурентную борьбу» [232, Т. 4, с. 166]. Аналогично о диалектике конкуренции и монополии рассуждал и Ф. Энгельс: «Конкуренция покоится на интересе, а интерес снова создает монополию; короче говоря, конкуренция переходит в монополию. С другой стороны, монополия не может остановить поток конкуренции; больше того, она сама порождает конкуренцию» [232, Т. 4, с. 559–560].

Чтобы снять остроту проблемы, некоторые исследователи утверждают, что монополизма в его «чистом виде» будто бы не бывает. Равно как не бывает в «чистом» виде и конкуренции. Под термином «в чистом виде» подразумеваются полная монополизация в политике, экономике, культуре или иной сфере человеческой жизнедеятельности, когда власть одного (физического или юридического) лица становится на определенный срок абсолютной, а свободная конкуренция исчезает. Справедливо следующее суждение: «В. И. Ленин не прибегал к категории „чистая монополия“, весьма распространенной в специальных трудах. По В. И. Ленину, монополия не могла быть „чистой“ ни при каких обстоятельствах. В. И. Лениным делался верный вывод о том, что преодоление свободной конкуренции не означает устранения конкуренции вообще» [321, с. 23].

Противоречие между конкуренцией и монополизмом на самом деле видимое, условное, формальное. Не случайно Ф. Энгельс писал: «Противоречие конкуренции состоит в том, что каждый должен желать для себя монополии, тогда как все общество как таковое (выделено нами – авт.) должно терять от монополии и потому должно ее устранить» [232, Т. 4, с. 560]. А раз так, то рассуждения либерально-ориентированных исследователей о том, что конкуренция – всегда благо и ее необходимо поощрять – это глубокое заблуждение, основанное не на сущности явления, а лишь на его видимости.

Сегодня в российском обществе постепенно происходит осознание того, что «стратегии выживания не являются продуктом индивидуальных решений, принимаемых независимыми индивидами, и тем более не сводятся к эгоистическому интересу отдельного человека. Они тесно связаны с моральными нормами данного сообщества» [302, с. 338].

В связи с этим необходимо сделать следующее заключение: общая теория конкуренции в современной мировой и российской науке находится еще только в стадии формирования, а ее сведение к сугубо хозяйственной феноменологии в корне не верно. Такая сугубо хозяйственная феноменология конкуренции осуществляется в основном в англосаксонском мире. Именно «на Западе идет изощренный процесс медленного выщелачивания свободы, правового государства, парламентского правительства, сферы личности и идет он с помощью бюрократического произвола, „исполнительского государства“, распорядительного права (вместо законодательных норм), коварного уничтожения личности, массовизации и деперсонификации. На Западе, в отличие от Востока, мы имеем дело с ползучим, вероломным процессом, который протекает медленно с обманчивыми актами успокоения и пересмотра» [309, с. 169].

В действительности, развитие общества исторически осуществляется на основе углубляющегося процесса общественного разделения труда. Этот процесс носит объективный характер и обусловлен эндогенными (внутренними) и экзогенными (внешними) факторами: ростом численности народонаселения, развитием самого человека как социального и духовного существа, изменениями природно-климатического, геополитического и иного характера.

Процесс общественного разделения труда не всегда носит линейный характер. В рамках этого процесса можно обнаружить как фазы стихийного развития, так и этапы планомерности, как конструктивные, так и деструктивные тенденции. Диалектика общественного разделения труда достаточно сложна и все еще слабо изучена специалистами. Этим объясняются многие деформации в развитии всей системы социального взаимодействия в обществе.

Вместе с тем результатами процесса общественного разделения труда являются: с одной стороны, развитие и углубление специализации, рост производительности труда, совершенствование качества всей человеческой деятельности; с другой стороны, развитие кооперации, интеграции, диверсификации и информатизации, которые способствуют преодолению тех негативных последствий специализации (монополизм, социальные конфликты, диспропорции и т. д.), которые «имеют место быть». Будучи двумя сторонами диалектического единства, специализация и интеграция, специализация и кооперация выражают две основные тенденции в социальном развитии и самой человеческой личности: тенденцию к объединению труда и тенденцию к его разобщению. Обе стороны углубляющегося процесса общественного разделения труда тесно взаимосвязаны между собой и на поверхности общественной жизни могут выступать как отношения состязательности, соперничества, конкуренции. Поскольку именно труд является «родовой сущностью человека» (К. Маркс), то от характера труда зависит и характер самой человеческой личности. В одном случае это будет личность солидаристская, коллективистская, «соборная», ориентированная на общественный труд и общественную пользу, в которой находит свое органичное место и индивидуальный (личный) интерес. В другом случае, когда личность ориентирована только на индивидуальный труд, на разобщение труда, она будет эгоцентричной, будет стремиться удовлетворить свой интерес не совместно с другими, а за счет других или даже вопреки другим. Именно это мы и обнаруживаем в условиях распространения социальной конкуренции.

Вместе с тем конкуренция «связывает» два полюса общественного разделения труда, выражая в себе их диалектическое единство, и заставляет конкретных субъектов активизировать свои усилия, добиваясь осуществления своих индивидуальных целей при возможно наименьших материальных и социальных издержках наилучшим для себя способом. Известная формула А. Смита о конкуренции как руке божественного Провидения гласит о том, что именно конкуренция заставляет субъектов деятельности экономить ресурсы и время, рационально строить свое поведение. Однако, механизм и сам характер такого «рационирования» могут быть принципиально различными. В одном случае мы можем обнаружить консенсус интересов, координацию и сочетание, согласование и гармонию; в другом случае – нарастание конфликтов, противоречий, разногласий и противостояния субъектов социальной практики.

Это происходит потому, что, в одном случае, мотивами человеческой деятельности являются только меркантильные соображения (прибыль, доход, выгода, польза, власть, статус и т. д.). Тогда как в другом случае такими мотивами выступают нравственно-этические критерии (честь, достоинство, авторитет, доверие, уважение, признание и т. д.).

Известно, что социальные взаимоотношения могут быть как справедливыми, так и несправедливыми, как социально ответственными, так и безответственными. Еще Аристотель различал систему справедливых социальных взаимоотношений между людьми (экономику) и систему несправедливых отношений (хрематистику). Позже, в христианской традиции идея социальной справедливости как основы социального взаимодействия также нашла свое отражение. В Св. Писании была закреплена норма: «Если будешь что продавать ближнему твоему, или будешь покупать что у ближнего твоего, не обижайте друг друга» (Лев. 25:14). Со временем, уже в эпоху средневековья идея социальной справедливости нашла свое отражение в сочинениях Августина и Фомы Аквинского. Фома Аквинский, например, сформулировал концепцию справедливого обмена результатами хозяйственной деятельности. Рассматривая мотивы конкуренции, он полагал, что наряду с принципом эквивалентного обмена необходимо руководствоваться и принципом взаимной выгоды, что позволит привести в соответствие интересы участников сделки. Богослов различал два «вида» справедливости: общую и частную. Общая справедливость состояла в уважении и соблюдении интересов всех и каждого. Частная справедливость заключалась в соответствии вознаграждения труду конкретного человека.

На Руси представления о социальной конкуренции развивались почти аналогично, но все же с некоторыми отличиями. Лидер нестяжателей Нил Сорский еще более конкретно, чем Аквинат, выступал против наживы и требовал «мену делати» по «трудам праведным». При этом Нил Сорский не допускал никакой другой справедливости, кроме «праведной», т. е. основанной на правдивости (достоверности).

Однако, современные исследователи считают извлечение любой выгоды делом вполне нормальным [405, с. 282]. А это, на наш взгляд, само по себе уже не нормально. И тут можно привести суждения известного американского ученого и священника П. Хейне о самой конкуренции: «У конкуренции больше форм, чем мы можем себе перечислить и, обычно больше форм, чем могут предусмотреть и предотвратить (выделено нами – авт.) конкуренты» [402, с. 298]. Это важное обстоятельство, если учесть, что некоторые американские ученые (М. Портер, М. Фридман, Т. Парсонс и др.) претендуют на то, что им будто бы удалось «перечислить» и даже «технологически освоить» все существующие формы конкуренции. Такие суждения обусловлены технологическим детерминизмом, который составляет основу многих американских социальных и институциональных идей. Но интересно то, что до сих пор американские исследователи слабо представляют себе сущность конкуренции как таковой. Тот же П. Хейне, например, пишет: «Конкуренция – это процесс, в котором участвуют конкуренты». [405, с. 298]. Однако конкуренты могут участвовать и в иных процессах, например, совместно проводить досуг. Но это совместное проведение досуга вовсе не означает, что в данный момент времени осуществляется какая-то конкуренция.

Традиция сводить сущность конкуренции к максимизации выгоды, пользы, прибыли или увеличению доли фирмы на рынке – в духе американских институционалистов и монетаристов. Несколько иной подход мы можем обнаружить в европейской науке. Признавая исходный постулат о том, что «ни один человек не знает заранее, как он будет действовать в условиях конкуренции», Нобелевский лауреат Фридрих фон Хайек видит сущность конкуренции в инноватике, в создании и использовании новых знаний: «Конкуренция – процесс, посредством которого люди получают и передают знания» [403, с. 50]. В наш информационный век такое понимание сущности конкуренции широко распространено. Это тем более интересно, если учесть, что Ф. Хайек особое значение в совершенствовании «конкурентного порядка» придавал моральному фактору. В своей знаменитой речи, произнесенной в Гуверовском институте (США) 1 ноября 1983 г., он, в частности, утверждал: «Итак, основное содержание моей лекции – продемонстрировать, что рационализм может быть ошибочным и что традиционная мораль может в некоторых отношениях обеспечить более верное руководство для человеческих действий, чем рациональное знание» [404, с. 185]. Если отталкиваться от данного Ф. Хайеком толкования конкуренции как производства и распространения именно рациональных знаний, то вывод об ограниченности значения конкуренции для развития хозяйственной практики напрашивается сам собой. Ничуть не умаляя этого значения, Ф. Хайек особо подчеркивал, что «само понятие морали, служащей человеческому удовольствию, – ложно. По своей природе мораль – традиционное ограничение на стремление к человеческим удовольствиям» [404, с. 184]. А значит, конкуренция традиционно связана с самоограничением, накладываемым человеком на свои стремления к удовольствию, к удовлетворению своих потребностей.

И все-таки до сих пор понятие конкуренции остается одним из наименее осмысленных, особенно среди социологов и экономистов. В связи с этим можно привести слова Нобелевского лауреата Дж. Дж. Стиглера: «Ни одно понятие в экономике – ни в какой другой области – никогда не удается определить настолько четко, чтобы его смысл оставался ясен в любых обстоятельствах. И, конечно, такое широко употребляемое слово, как „конкуренция“, еще меньше защищено ограничениями и уточнениями от возможности разных толкований» [348, с. 299]. Рассматривая эволюцию понятия совершенная конкуренция, Дж. Дж. Стиглер отталкивается в своих рассуждениях о сущности конкуренции от пяти условий конкуренции, определенных еще А. Смитом:

– конкуренты должны действовать независимо, а не в сговоре;

– число конкурентов, потенциальных или уже имеющихся, должно быть достаточным;

– конкуренты должны обладать приемлемыми знаниями и возможностями;

– необходима свобода от социальных ограничений;

– нужно достаточно времени для того, чтобы конкретное направление деятельности стало желательным для их субъектов [348, с. 301].

В результате, Дж. Стиглиц пишет: «Если бы мы были вольны дать в наше время новое определение конкуренции, можно было бы обосновать необходимость сужения этого понятия до термина, обозначающего отсутствие монопольной власти… Это важная концепция, которая заслуживает названия, и подходящим было бы слово „конкуренция“» [348, с. 324]. Но Дж. Стиглер признает, что было бы тщетно предлагать употреблять термин «конкуренция» именно в таком узком смысле слова и предлагает использовать термин «рыночная конкуренция». Дело в том, что, как признает Дж. Стиглер, экономисты традиционно зациклены на понимании конкуренции как борьбе за рынок.

Если обратиться к исходным условиям конкуренции, то становится очевидна аморфность в их интерпретации. Что означают, например, термины «достаточно», «приемлемо», «желательно»? Это так называемые «нечеткие множества», которые подразумевают возможность разного толкования. Но в таком случае выработка общих унифицированных представлений о сущности конкуренции как способе социального взаимодействия становится проблематичной. Если учесть, что в каждом конкретном случае личность руководствуется своими представлениями о нравственности и этике, то проблема вообще становится неразрешимой.

Выходом из такой ситуации, на наш взгляд, может служить использование теории нечетких множеств – современного математического аппарата, позволяющего формально описывать (формализовать) нечеткие понятия, с целью их последующего учета и использования на практике.

Нечетким множеством А, заданным на универсальном множестве Х, называется совокупность пар вида (X_i µ(X)), где х ϵ Х, а функция х→t [0;1], которая называется функцией принадлежности множества А. Значение µА(Х) для конкретного х называется степенью принадлежности этого элемента к нечеткому множеству А (рис. 1а). Обычные множества составляют подкласс нечетких множеств. Действительно, функцией принадлежности обычного множества В ϵ Х является его характеристическая функция µв(х) (рис. 1б).

Рис. 1. а, б. Функции принадлежности

Для корректного описания такого понятия, как конкуренция, необходимо построение функции принадлежности. Можно предложить определенный алгоритм построения функции принадлежности для нечетких понятий (на примере понятий «конкуренция», «свободная конкуренция», «совершенная конкуренция» и т. д.), суть которого заключается в выделении некоторых общих составляющих данных нечетких понятий из множества существующих их толкований.