Текст книги "Социальное партнерство: цель или средство"

Глава 3
Трансформация социального партнерства в реалиях российского общества

Динамика общественного развития и социальное партнерство в любом современном обществе детерминированы фактором бюрократизма. Этот фактор, как ни странно, можно рассматривать на вполне законных основаниях в качестве результата практического осуществления той теории и практики либерализма, которую так часто восхваляют ее адепты. Один из них, Л. фон Мизес, когда-то писал: «Либерализм основывается на чисто рациональной и научной теории общественного сотрудничества… Либеральное мнение состоит в том, что ценность принципов – заставить индивидов приводить свое поведение в соответствие с требованиями жизни в обществе, воздерживаться от любых действий, наносящих вред сохранению мирного общественного сотрудничества и улучшению отношений между людьми» [247, с. 146, 148].

Действительно, ценность принципов состоит именно в том, что они побуждают (оставим термин «заставить» на совести либералов) людей координировать свои действия и стремиться к общему благу. Однако, одного лишь рационализма здесь оказывается явно недостаточно. Сам Л. Мизес связывал рационализм с действием объективного закона образования связей, сформулированного еще Д. Рикардо. Суть этого закона состоит в следующем. «Если А более эффективен, чем В, и ему для производства одной единицы товара р требуется 3 ч против 5 ч, требующихся для В, а для производства товара q ему требуется 2 ч против 4, требующихся для В, то оба они выиграют, если А ограничится производством q и оставит В производить р. Если каждый из них выделяет 60 ч для производства р и 60 ч для производства q, то результатом труда А будет 20 р + 30 q; В – 12 р + 15 q; обоих вместе – 32 р + 45 q. Однако, если А ограничится только производством q, за 120 ч он произведет 60 q, тогда как В, ограничившись производством р, произведет за этот промежуток времени 24 р. Результатом их деятельности станет 24 р + 60 q, который при коэффициенте замещения 3/2 q для А и 5/4 р для В выше объема производства 32 р+ 45 q.Таким образом, становится очевидным, что разделение труда является выгодным для всех, кто принимает в нем участие. Сотрудничество более одаренного, более способного, более трудолюбивого с менее одаренным, менее способным и менее трудолюбивым принесет пользу обоим. Выигрыш, получаемый от разделения труда, всегда обоюдный» [247, с. 150–151].

Отталкиваясь от этого закона, Л. Мизес утверждал: «Закон образования связей помогает объяснить тенденцию поступательного расширения человеческого сотрудничества. Нам становятся понятны мотивы, побуждающие людей не считать друг друга лишь соперниками в борьбе за присвоение ограниченного запаса средств существования, предоставляемых природой. Мы видим, что заставило и постоянно заставляет людей общаться для поддержания сотрудничества. Каждый шаг на пути углубления разделения труда служит интересам всех участников» [247, с. 151].

Нет необходимости опровергать справедливые расчеты Д. Рикардо. И хотя известно, что «не хлебом единым жив человек», нет необходимости опровергать наиболее распространенный тезис либерализма о том, что выгода побуждает людей к сотрудничеству. И хотя сведение смысла жизни к выгоде есть элементарный редукционизм, обратимся к самой идее об общественном разделении труда как первопричине социального сотрудничества – социального партнерства.

В понимании общественного разделения труда как основы социального сотрудничества Л. Мизес не оригинален. Представители коллективистских теорий думают также. Поэтому совершенно надуманными являются его более чем критические высказывания в адрес представителей коллективистских теорий. Но важно другое. Весьма поверхностными представляются его выводы о том, что «выгоды от мирного сотрудничества и разделения труда всеобщи», что «историческая роль теории разделения труда состоит в том, что она завершила (выделено нами – авт.) духовное, моральное и интеллектуальное освобождение человечества, начатое философией эпикурейства» [247, с. 138].

Дело в том, что всеобщую выгоду общественное разделение труда может обеспечить только при плановом его развитии, но никак не при стихийном его развитии. В условиях стихийного развития общественного разделения труда складывается социальное и экономическое неравенство, блага от такого разделения труда присваиваются определенной социальной группой лиц, которые тем самым лишают все остальное населения свободного доступа к ним. На этой почве возрастает социальная поляризация населения. Вот в чем вопрос. Д. Рикардо, формулируя свой закон, сделал допущение, а именно: контрагенты должны просчитать свою выгоду и экстраполировать ее на будущее. Говоря нормальным языком, хозрасчет и экстраполяция динамических рядов – это методы планирования. Вольно или нет, но Д. Рикардо допустил сам факт планирования в общественном разделении труда, на что не обратил внимания Л. Мизес. Действительно, «в ходе общественного сотрудничества между членами общества может возникнуть (выделено нами – авт.) чувство симпатии и дружбы, чувство сплоченности» [247, с. 136]. Но в этом суждении нет ответа на вопрос о том, как именно возникает такое социальное сотрудничество – социальное партнерство. При стихийном развитии общественного разделения труда чувство симпатии и дружбы, чувство сплоченности может и не возникнуть.

Стихийное разделение труда основано на частной собственности и эксплуатации наемного труда. Мера такой эксплуатации может быть различной. В случае, когда она минимальна, когда минимальны норма прибыли и норма накопления, когда большая часть произведенного совокупного продукта распределяется в пользу субъектов трудовой деятельности, социальное партнерство между работниками и работодателями, между субъектами хозяйственной практики и представителями власти, действительно, может стать более эффективно. А, значит, вполне могут появиться если не дружба или чувство симпатии, то хотя бы некое подобие сплоченности. Когда же степень эксплуатации высока, норма прибыли, присваиваемая собственником, также высока. Когда норма накопления высока, а наемный работник получает незначительную часть созданного продукта, то наивно предполагать, что между работниками и работодателями может возникнуть чувство дружбы, симпатии и сплоченности.

Рассмотрим иную ситуацию, а именно общество, лишенное эксплуатации как таковой. Вопрос о том, возможно или невозможно построение такого общества в реальности, вовсе не опровергается тем фактом, что такого общества история не знает. И хотя в советский период нашей истории само государство выступало в роли собственника и эксплуататора, это не дает оснований для отказа от поиска ответа на поставленный сугубо теоретический вопрос. Вспомним о том, что одна только экономика ГУЛАГА, в которой на положении рабов трудились миллионы наших сограждан, охватывала семнадцать отраслей и давала в середине 40-х гг. ХХ в. свыше 33 % от общего объема товаров широкого потребления [431, с. 189].

В условиях отсутствия эксплуатации как явления социальное сотрудничество основывается на самоуправлении самих субъектов социально-трудовых отношений. В этих условиях социальное сотрудничество – социальное партнерство становится наиболее эффективным по той простой причине, что сам процесс дальнейшего углубления общественного разделения труда становится плановым (планомерным). Самоуправление отрицает бюрократию, тогда как для примирения интересов труда и капитала в условиях эксплуатации такая бюрократия просто необходима.

Сегодня стало модным упрекать идеологов коллективизма в том, что строительство социализма не обошлось без разрастания бюрократии. Но необходимо помнить о том, что в нашей стране строился не научный, а казарменный социализм. Что касается идеологов научного социализма, то они прекрасно видели вред бюрократии и боролись с нею всеми возможными способами.

Упрекая советский и партийный аппарат в бюрократизации (номенклатура), необходимо вспомнить о гораздо больших масштабах ее разрастания в постсоветский период, о росте амбиций и стремлений к самостоятельности бюрократических кадров в регионах и на местах. Именно этот фактор стал, на наш взгляд, важнейшим для развала огромной страны – СССР, а вовсе не надуманные рассуждения о ее «естественном распаде».

За политикой приходит черед и экономики. Ведь «политика – это концентрированное выражение экономики». Именно фактор бюрократизма стал ключевым в разрастании и углублении социально-экономических кризисов. И не только в «эпоху застоя», но и в постсоветский период (дефолт 1998 г.).

Стихийное разделение труда как раз и порождает всевластие бюрократии, ее гигантские масштабы, превращает ее из рядового и служебного фактора развития общества в социальный тормоз, в антисоциальное явление. Присваивая значительную часть произведенного работником совокупного продукта, она, бюрократия, по существу замещает на исторической сцене класс капиталистов и сама становится классом. Именно она создает тот универсальный механизм торможения, когда решения высших руководителей государства, попав в руки огромного отряда управленцев, претерпевает метаморфозы, которые и делают в конечном итоге невозможным их исполнение. Возникает то, что называется государственно-монополистическим капитализмом, когда вместо системы социального партнерства государственные чиновники оказываются по одну сторону социальной баррикады вместе с капиталистами и выступают против рабочих. Формы такого поведения могут быть весьма изощренными. Бюрократизация, насаждение ведомственности, затратные экономические нормативы – все это методы, с помощью которых реализует собственную политику производственно-управленческий аппарат. Совокупность их составляет основу торможения социально-экономического развития.

Социальное партнерство при разрастании бюрократизма вырождается в свою полную противоположность – социальное отчуждение, когда «формально все правильно, а по сути – издевательство» (В. И. Ленин). В современной литературе под термином «„социальное отчуждение“ понимается особая форма отношения в обществе к труду, характеризующаяся настроениями бессмысленности, беспомощности, отстраненности» [328, с. 508]. Но это весьма мягкое понимание проблемы. В действительности, социальное отчуждение – это рост противоречий между разными социальными категориями населения, нарастание конфликта между «верхами» и «низами». Поэтому неполное и весьма мягкое понимание проблемы социального отчуждения вряд ли конструктивно с прогностической точки зрения.

И здесь при анализе действия закона образования социальных связей Д. Рикардо вполне будет уместно вспомнить и о другой теоретической конструкции – а именно, теорему К. Геделя о неполноте: «Если система Z непротиворечива, то в ней существует такое положение А, что ни само А, ни его отрицание не могут быть доказаны средствами Z» [178, с. 184].

Мы привели эту теорему для того, чтобы опровергнуть известный тезис Л. Мизеса о том, что благодаря экономической науке можно доказать несостоятельность коллективистских теорий, эффективность социального партнерства между трудом и капиталом и будто бы всеобщий характер выгод, который дает различным социальным группам стихийное общественное разделение труда. Эта теорема, кстати, подтверждает известный тезис О. Конта о том, что сами экономические науки могут плодотворно развиваться только в рамках общей системы наук об обществе, т. е. в рамках соответствующей метасистемы [87, с. 19].

Наряду с технологическим и предметным разделением труда сегодня вполне уместно выделить и социальное распределение труда, проявлением которого является монополия определенных социальных структур (бюрократия, чиновничество) на власть и извлечение из своего положения т. н. административной (политической) ренты.

Бюрократия тем опаснее, что она также трудится, т. е. занимается трудом. Но значительный объем этого труда является надуманным, непроизводительным (или объективно не необходимым) и формализованным. Это репродуктивный труд, когда одна гора указаний и распоряжений рождает другую такую же гору, когда бюрократия воспроизводит саму себя. С позиций современной науки, это разделение труда можно представить в виде сосуществования α – труда и β – труда. Под α – трудом в науке подразумевается регламентированный труд, лишенный новизны и творчества (рутинный труд). Под β – трудом понимается инновационный труд, направленный на создание новых духовных и материальных благ [87, с. 86–87].

Изменение соотношения бюрократической деятельности в сторону ненужных операций и функций свидетельствует о регенерации бюрократии как особого социального образования. Называя ее Левиафаном, Дж. Бьюкенен писал: «Романтика прошла и, возможно, никогда не вернется. Социалистический рай утрачен. Политики и бюрократы рассматриваются сегодня как обычные люди, подобные всем остальным, а „политика“, как игра, где многие игроки с совершенно различными целями взаимодействуют так, чтобы получить ряд результатов, которые ни по каким стандартам не могут быть ни внутренне согласованными, ни эффективными» [66, с. 431–432].

Но об этом же, только адресуясь марксистам, еще сто лет назад писал Л. Н. Толстой: «Ошибка марксистов (и не их одних, а всей материалистической школы) в том, что они не видят того, что жизнью человека движет рост сознания,… а не экономические причины… Главная недодуманность, ошибка теории Маркса в предположении о том, что капиталы перейдут из рук частных лиц в руки правительства, а от правительства, представляющего народ, в руки рабочих. Правительство не представляет народ, а есть те же частные лица, люди, имеющие власть, несколько различные от капиталистов, отчасти совпадающие с ними. И потому правительство никогда не передаст капиталы рабочим. Что правительство представляет народ – это фикция, обман» [359, с. 103–104]. Советская власть не передала заводы в собственность рабочим, а землю – крестьянам, назвав это требование анархо-синдикалистским. Постсоветское руководство страны приватизировало государственную собственность, передав ее в частные (часто в свои собственные, но теперь уже индивидуальные) руки. Произошло это по одной простой причине – труд советской, а затем и постсоветской бюрократии по управлению государственной собственностью оказался неэффективным.

Бюрократия как субъект социально-трудовых отношений всегда занималась и занимается именно α – трудом, хотя в системе общественных ценностей более важен β – труд. А раз так, то претензии бюрократии на властные полномочия и ее попытки замещения демократически созданных социальных институтов бюрократическими инстанциями являются, с научной точки зрения, необоснованными. Фактически можно говорить об узурпации бюрократией власти в системе социального взаимодействия, определяющей стагнацию в развитии социальных отношений. Примером такой стагнации в сфере экономической политики современной бюрократии стало создание особых «социальных сфер», в которых сама бюрократия чувствует себя вполне комфортно. Так, возникло особое социально-правовое поле, в котором представители бюрократии оказались даже как бы вне закона. Но тогда социальное партнерство с такими представителями политической бюрократии для остальных граждан нашего общества оказывается по определению неконституционным и неравноправным. Как полагает Ю. Г. Ершов, «следует говорить о феномене так называемого мнимого конституционализма» [136, с. 280].

Поэтому дебюрократизация системы социального взаимодействия – это крайне актуальная задача. И начинаться она должна с дебюрократизации государственной власти, путем существенного сокращения численности и полномочий бюрократии. Только при таком условии социальное партнерство может стать общественным выбором. Как утверждал В. Нисканен, «эффективность бюро должна быть отрицательной функцией от размеров как правительства, так и бюро» [266, с. 524].

Концепция общественного выбора представляет собой идею двухстадиального процесса функционирования контрактной (договорной) общественной системы [67, с. 245–254]. На первой стадии осуществляется принятие решения относительно фиксации и защиты прав собственности, а также относительно формулировки правил выработки коллективных решений относительно производства общественных благ. На второй стадии социальные субъекты непосредственно вступают в социальные отношения друг с другом (например, в отношения обмена, опираясь на установленную ранее структуру прав собственности), а также принимают решения, используя уже существующие правила.

На текущий момент существуют разные теории, основанные на концепции общественного выбора: теория конституционного выбора (Дж. Бьюкенен), теория политического делового цикла (У. Нордхауз), теория эндогенной детерминации социального действия (Дж. Стиглер), теория политической ренты (Г. Таллок), теория бюрократического влияния на общественный выбор (В. Нисканен) и т. д. Именно последняя представляет наибольший интерес в контексте анализа бюрократизма как фактора социального взаимодействия в целом, а социального партнерства в частности.

Общий методологический порок любых теорий общественного выбора заключается в тезисе о том, что субъект социальных отношений ведет себя везде и всегда строго рационально, основываясь на полной информации, получаемой им извне. Однако порочность такого тезиса раскрывается тогда, когда обнаруживаются две достаточно тривиальные вещи:

во-первых, отнюдь не везде и не всегда субъект социальных отношений обладает полной (своевременной, качественной и т. д.) информацией и далеко не во всех случаях он может эту информацию эффективно (адекватно) использовать; во-вторых, далеко не всегда субъекты социальных отношений осознают, в чем состоит их персональная и общественная действительная (а не мнимая) польза и в чем заключается рациональность их поведения (как согласовать личный и общественный интерес). Социальные отклонения в поведении – тому доказательства.

Однако, если обратиться к анализу фактора бюрократизма в социальном партнерстве, то исследователь оказывается перед интересной дилеммой. С одной стороны, бюрократия ведет себя строго рационально и «максимизируют свой бюджет». Она увеличивает затраты на свое собственное содержание [266, с. 497–498]. Но это – рациональность «для себя». С позиций всех других участников системы социального партнерства такое поведение представляется эгоистичным (иррациональным). Поэтому оценка действий бюрократии представляется весьма интересной для понимания самой природы общественного выбора. В принципе, бюрократии безразлично, какой характер носит процесс развития общественного разделения труда. Сформированный даже демократическим путем и на определенный момент институт бюрократии озабочен, прежде всего, собственным благополучием. Этому способствуют специфические «патрон-клиентские отношения, создаваемые бюрократическими кланами на пути к политической и иным видам власти», которые «приводят к сомнительным и закрытым способам рукрутации во власть, к зависимости служебной карьеры не от веберовских формально-рациональных правил, а от оценок начальством личной преданности» [136, с. 281].

Такой характер связей внутри бюрократии, а также фактор временности их пребывания у власти (предусмотренный демократическими нормами ротации и выборности) подталкивает бюрократию к антиобщественному выбору, т. е. к приоритету собственных корпоративных интересов перед интересами работодателей-собственников и самих работников. Поэтому, как когда-то выразился еще Платон, нет ничего более пагубного для развития хозяйства страны, чем демократия.

В литературе по-разному объясняют феномен неэффективной бюрократии. Это относится к теории взаимосвязи бюрократии и политики. В. Нисканен сформулировал идею о том, что благодаря такой взаимосвязи формируется монополия бюрократии на власть, результатом чего и становится политическая рента. Отчуждение бюрократии от социума давно было подмечено исследователями. Рассуждения о том, что «верхи не могут управлять по-новому, а низы не хотят жить по-старому» – пример понимания данной проблемы.

Бюрократия в условиях либерализма разрушает саму основу либерализма – демократию. Она постепенно меняет вектор развития общества от прямой демократии – к представительной, а от последней – к партисипативной демократии (participation – участие). Суть партисипативной демократии состоит в том, что работникам предлагается участвовать в системе социального взаимодействия только на второй стадии общественного выбора. Тогда как первая стадия общественного выбора, на которой принимаются принципиальные решения и устанавливаются «правила игры», остается в компетенции бюрократии. Однако, даже современные сторонники либерализма рассматривают эту ситуацию как ненормальное явление. Так, американский философ-футуролог Дж. Несбит утверждает, что «люди, чью жизнь затрагивают те или иные решения, должны участвовать в процессе принятия этих решений» [194, с. 228]. Вот только в какой роли? В роли статистов работники явно не желают принимать участие. А отсюда следует, что и система социального партнерства, определяемая бюрократами, работников устраивать не может.

Отмечая как факт то обстоятельство, что в современных условиях роли работников и работодателей в системе социального взаимодействия в США перераспределяются и «из этого возникает новая теория о правах рабочих и участии рабочих, которой давно пора бы уже появиться», Дж. Несбит пишет: «Сейчас, кажется, положение меняется. Недавно наблюдался взрыв активности в области прав работника, в основном в трех главных областях: 1) в судах судьи и присяжные впервые, во изменение общего правила, стали решать дела в пользу работников; 2) некоторые большие корпорации создают достойные подражания программы осуществления прав работников; 3) законодательные собрания некоторых штатов приняли законы о правах работников» [264, с. 260, 261].

Однако, эти изменения слабо затрагивают бюрократию как таковую. Они в определенной степени подрывают власть корпоративной (хозяйственной) бюрократии, поскольку конкуренция требует сокращения расходов на содержание такой бюрократии, которая не только не способствует росту капитализации фирмы, но еще и тормозит этот рост. Но указанные Дж. Несбитом изменения не касаются политической бюрократии, которая на первой стадии процесса общественного выбора определяет будущие процедуры и «правила игры». Удивительно, но многие предприниматели сегодня оказались в «одной лодке» с работниками и вынуждены противостоять бюрократии. Именно поэтому стали возможны публичные признания в том, что «ущемление прав работников решительно не соответствует современным ценностям» [264, с. 260, 263]. К сожалению, в российском обществе осознание даже этого очевидного факта происходит крайне медленно, а крупные работодатели-собственники все еще рассчитывают на некий эффективный альянс с политической бюрократией в ущерб правам работников. В ряде стран Западной Европы мы наблюдаем точно такую же картину. Так, сам характер принятия пенсионной реформы во Франции, например, свидетельствует о том, что работодатели-собственники и политическая бюрократия не желают считаться с мнением работников. Но именно поэтому автор концепции общественного выбора Дж. Бьюкенен утверждает: «Европа утратила жизненную энергию». Не соглашаясь с чересчур оптимистическими суждениями Дж. Несбита, Дж. Бьюкенен считает, что и «Америка стоит на пороге белокровия» [68, с. 287, 292].

Как бы там ни было, но бюрократия любой страны оказывается перед проблемой собственной идентичности. И здесь она видит в бюрократии иных стран, социумов и этносов своего естественного партнера. Ей, по большому счету, становится неинтересным социальное партнерство в собственной стране, в которой она уже получила в свое распоряжение власть и политическую ренту. А вот расширение сферы своего влияния за национальные границы представляется ей интересным и даже «спортивным». Но здесь необходимо не ошибиться в выборе иностранного бюрократа-партнера. Естественно, что такое интернациональное бюрократическое партнерство облегается культурной общностью. Этим и обусловлен ревайвализм в культуре и экспорт чуждых культурных ценностей и установок на национальную почву. Среди разных идентичностей (культурная, родственная, профессиональная, институциональная, территориальная, образовательная, идеологическая, религиозная и т. д.) бюрократия предпочитает именно культурную идентичность. Культурные различия, как известно, ведут к расколу и конфликтам. И наоборот, культурная идентичность разных (национальных, территориальных, профессиональных) бюрократий транслирует идентификацию и по другим направлениям.

Что же предлагается в контексте такого мегатренда делать работникам? Им предлагается укреплять свою «местную» (территориальную) «подразделительную» идентичность. Им предлагают «быть привязанным к подразделению (выделено нами – авт.), любить тот маленький завод, к которому они принадлежат». Им также рекомендуется идентифицировать себя по отношению к тем кланам, к которым они принадлежат [405, с. 191]. От таких рекомендаций половина шага до лозунга «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» А там уже и до столкновения цивилизации и лозунга мировой революции недалеко. Но все это уже было, пора научиться извлекать уроки.

Страшась возможного столкновения цивилизаций, некоторые исследователи по сути предлагают создание некоего мирового правительства в виде транснациональной монополии бюрократии. Однако, при такой постановке вопроса рассуждения о необходимости укрепления социального партнерства выглядят просто дежурной отговоркой.

Очевидно, что социальное партнерство – это инструмент социализации человека. Однако, следует различать, как это предлагал еще Й. А. Шумпетер: а) социализацию в условиях зрелости общества и b) социализацию на стадии незрелости. Переход к строительству социализма на стадии незрелости обернулся казарменным социализмом, диктатурой пролетариата и дискредитацией самой идеи социализации. Переход к созданию по сути социалистических социальных институтов в условиях зрелого общества (местное самоуправление, общественные комитеты и комиссии, третейские суды и т. д.) привело к формированию высоких стандартов и качества жизни в ряде стран Западной Европы (модели «австрийского социализма» и «шведского социализма»). Все это стало возможным потому, что структура социальных связей в этих странах оказалась грамотно рационализированной, т. е. «ограниченной лишь теми отношениями, которые повышают эффективность управления» [427, с. 615]. С другой стороны, если бы в условиях незрелости общества и недостаточности предпосылок перехода к социализму «началась бюрократическая социализация, это привело бы к значительной потере предпринимательской энергии, снижению эффективности в сфере производства, ущербу для будущего благосостояния общества» [427, с. 617].

Каков же критерий зрелости или незрелости общества в контексте процессов социализации. Главным и традиционным критерием политической экономии марксизма считается степень обобществления производства. Однако, как показала история, одного этого условия оказалось недостаточно для успешной социализации. Сегодня таким критерием необходимо считать степень бюрократизации (управления) политической, экономической и социальной сфер всей общественной жизни народа. Именно в силу почти тотальной бюрократизации всех (даже частной) сфер жизнедеятельности современного российского общества на практике имеет место процесс его десоциализации. Психология индивидуализма удобна для власти бюрократии потому, что разобщенным на конкретные индивиды народом легче манипулировать. Ни о каком зрелом и эффективном общественном сознании и самосознании здесь уже говорить не приходится. Поэтому в условиях разрастания и усиления бюрократизма реальное социальное партнерство становится невозможным по существу. Общественный выбор в пользу экономии и рационализма неизбежно ставит перед человеком вопрос о дебюрократизации всей общественной деятельности.

Сохранение власти бюрократии делает наше общество по определению «нерыночным». Благосостояние бюрократии определяется не качеством услуг, а ее местом в системе властных отношений (монополией на власть).

Сегодня для современного российского общества как социума с нерыночной институциональной системой характерны следующие общие положения:

1) оно является примером нерыночного общества, в котором доминирует фактор политической бюрократии; значение социальных институтов политической бюрократии играет определяющую роль в принятии экономических решений и вообще в выборе стратегии общественного развития;

2) роль политической бюрократии в социальном развитии общественным мнением оценивается в целом негативно; власть бюрократии способствует постоянному росту социальных издержек в осуществлении любых крупномасштабных изменений; при этом значительная часть таких изменений оказывается непродуманной и даже вредной для общества; однако, такие изменения осуществляются чаще всего как результат директив «сверху», чем как результат эволюционного развития «снизу»;

3) ключевой характеристикой российской социальной системы считается нерасчлененность власти бюрократии и политической ренты. При капиталистическом устройстве источником благосостояния выступает частная собственность, при бюрократическом устройстве – властные полномочия и функции. Прежняя нерасчлененность власти и собственности модифицируется в новую форму властного контроля над общественным развитием. Такой контроль исторически осуществляется в двух основных формах: латентной и акцентной.

Большинство отечественных ученых, анализирующих нерыночные социальные системы, отмечают цикличность развития подобных систем, когда за длительными периодами доминирования государства в экономике следуют краткосрочные периоды частичной либерализации, когда в обществе начинают появляться и развиваться институты, подобные институтам либерального капитализма. Однако сущность этих институтов искажается в результате их несовместимости с фундаментальными особенностями российской институциональной системы, и они неизбежно прекращают своё существование, а за этапом либерализации следует новый виток активного администрирования.

Альтернативой бюрократизации системы социального партнерства выступает развитие общественного самоуправления. «Самоуправление есть высшее проявление субъектности в человеке, детерминирующее не только личностную самореализацию, но и сам целостный характер личности. При этом самоуправление есть сущее, хотя и не универсальное» [350, с. 34].