Текст книги "Социальное партнерство: цель или средство"

Допустим, что для нечетких понятий, включающих термин «конкуренция», будет характерно наличие таких неопределенных признаков, как 1) норма; 2) традиция); 3) ценность; 4) убеждение; 5) поведение; 6) совокупность (например, норм или традиций); 7) установка; 8) особенность. Тогда исходные понятия будут представлены в виде совокупности исходных (наиболее общих) параметров.

Рис. 2. Алгоритм функции принадлежности для нечетких множеств

Процесс конкретизации нечетких множеств может продолжаться до тех пор, пока рассматриваемые составляющие того или иного нечеткого понятия не будут измерены тем или иным способом. Кроме того, необходимо учесть и частоту использования конкретных параметров при определении нечеткого понятия. На приведенном выше графике функция принадлежности дана при декомпозиции данного понятия на первом (наиболее общем) уровне. Можно заметить, какие и с каким значением составляющие функции принадлежности могут быть включены в некое «эталонное» определение понятия «конкуренция». Например, мы можем согласиться с тезисом о том, что конкуренция – этот поведенческий феномен (поведение характеризует любые проявления конкуренции). Кроме того, можно признать, что конкуренция не всегда является ценностью. Например, в условиях недобросовестной конкуренции рассуждать о ценностном мышлении вне совестливого акта становится просто бессмысленным.

Очевидно, что каждый из составляющих конкретное понятие параметров сам является в свою очередь нечетким множеством, с присущей ему собственной функцией принадлежности. Тем самым общее понятие конкуренции будет представлять собой суперпозицию функций принадлежности каждой из составляющих, которая описывается своей функцией принадлежности. Это позволяет формализовать представление о каждом из приведенных понятий в общем виде функции принадлежности данного конкретного понятия, используя в качестве коэффициента значимости индекс нечеткости составляющего множества.

Математический расчет в данном случае может быть следующим. Пусть на k-ом уровне декомпозиции исходного понятия получена измеряемая величина (в смысле нечетких множеств), т. е. методика ее измерения известна и описывается она в итоге некоей функцией принадлежности:

А_k = {х_ki | µ_Ak(х_ki)}. (1)

Каждой такой величине можно поставить в соответствие индекс нечеткости:

v(A_k) = n² * d(A_k,‾A_k), (2)

где d(A_k, ‾A_k) – хеммингова мера (расстояние) между двумя множествами.

n

d(А_k‾A_k) = Ʃ | µ A_k(х_i) – µ‾A_k(х_i); (3)

i = 1

Осталось пояснить, что означает символ ‾A_k. Действительно, ‾A_k – это обычное множество, ближайшее к нечеткому множеству A_k. Его функция принадлежности примет следующий вид:

0, если µA_k(х_i) ‹ 0,5

µ ‾A_k(х_i) = 1, если µA_k(х_i) › 0,5

0 или 1, если µA_k(х_i) = 0,5 (4)

Нетрудно заметить, что, применяя такой алгоритм, можно от совокупности нечетких множеств k-ого уровня перейти к совокупности нечетких множеств k – 1 уровня. При этом справедлива реккурентная формула:

µA_{k – 1}(х_i) v (A_k). (5)

Продолжая этот процесс до первого уровня, получим функцию принадлежности исходного понятия, т. е. «конкуренции».

Приведенная выше формула позволяет, не меняя структуры составляющих, переходить от уровня к уровню, получая функции принадлежности промежуточных составляющих. Совершенно ясно, что полученный алгоритм универсален и может быть применен для любого аналогичного нечеткого множества, например, для оценки таких форм социального взаимодействия, как кооперация (сотрудничество), солидарность, партнерство и т. д. Если учесть, что любое из этих понятий представляет собой именно нечеткое множество, т. е. совокупность определенных параметров и характеристик, каждое(ая) из которых имеет условное определение, то предложенный нами метод их определения посредством построения функции принадлежности можно считать достаточно эффективным. Он позволяет адекватно формализовать каждое понятие и тем самым создать предварительные условия для дальнейшего их использования.

Сегодня имеется более «определенное» толкование конкуренции. Как определяют этот термин многие словари, конкуренция представляет собой «постоянно действующий механизм свободной состязательности, или соперничества». Это определение не корректно с научной точки зрения по двум причинам. Во-первых, конкуренция отнюдь не всегда является синонимом свободной состязательности; во-вторых, она далеко не идентична постоянно действующему механизму; в-третьих, состязательность и соперничество отнюдь не являются синонимами, как может показаться на первый взгляд. Э. Чемберлин, разработавший в 20-е годы ХХ в. теорию монополистической конкуренции, убедительно доказал, что конкуренция может осуществляться и в условиях несвободы и не постоянно (дискретно). Он выделил конкретные факторы, оказывающие разнонаправленное влияние на конкурентное поведение людей [409, с. 15].

Сопоставляя эти факторы, Э. Чемберлин полагал, что «чистая конкуренция» (в терминологии современных авторов – свободная конкуренция) представляет собой совокупность действий, в которой «переплетаются конкурентные и монополистические факторы» [409, с. 29–37]. Тем самым, Э. Чемберлин, пытаясь развести понятия «чистая конкуренция» и «совершенная конкуренция», все-таки признал, что конкуренции в ее чистом (свободном) варианте просто никогда и нигде не существовало. Следовательно, это понятие – фикция, ложный образ (утопия). Он, в частности, писал о том, что традиционная теория конкуренции «не годится потому, что конкуренция… является неполной и крайне неравномерной» [409, с. 324]. Как говорится, в теории нет разницы между теорией и практикой, а на практике она есть. Но тотальное мнение, господствующее сегодня в науке, гласит о том, что конкуренция – это не просто фундаментальное благо, присущее демократическому обществу и свободной личности, но и высшая ценность. Такой сциентизм, когда ценности конъюнктурного порядка «записываются» в категорию высших (абсолютных) ценностей бытия, – теоретико-методологическая ошибка.

Сегодня общепризнанным является то, что в процессе конкуренции субъектами социальной практики ведется борьба за наиболее выгодные условия и сферы деятельности. Это касается не только бизнеса или политики, но также культуры и образования. Современная конкуренция превращает потребителя в мерило эффективности предпринимательских усилий. Например, все чаще раздаются предложения, чтобы критериями оценки качества образования выступали сами работодатели. Но в таком случае утрачивается объективный характер в понимании конкуренции как научной категории. Ведь работодателю по большому счету нужны узкие специалисты, а не люди, обладающие фундаментальными и разносторонними знаниями. И здесь создание конкурентной среды, ее защита от монополистических тенденций выступают условием перехода от цивилизованного общества к обществу подлинно культурному. Однако, следует иметь в виду и тот факт, что конкурентное поведение – это лишь одна из многих характеристик поведения современного человека в целом. И гипертрофировать ее значение не следует.

Идеально мыслимая конкуренция, которую часто называют то свободной (А. Смит), то чистой (Э. Чемберлин), то совершенной (Д. Робинсон), то подлинно рыночной (Дж. Стиглер), возможна, как утверждает большинство исследователей, лишь в условиях, когда число покупателей и продавцов велико (достаточно), когда объем закупок составляет незначительную долю от общего объема данной конкретной продукции, когда, наконец, покупатели и продавцы имеют одинаковые возможности выбора. Противоположная ситуация называется монополизмом.

При внимательном анализе всех этих условий становится очевидным, что такая конкуренция никогда в истории человечества не существовала и существовать в принципе не может. Идеал на то и идеал, что он отражает некий мыслимый (желаемый) образ, который недостижим на практике. В противном случае, этот образ не называли бы идеалом. Точно также происходит и с понятием «конкуренция». Пытаясь свести его сущность к некоему идеалу, исследователи порой строят социальные утопии, выдавая их за научно обоснованные модели, которые затем предлагают реализовать на практике. Но представим себе на миг, что конкуренция не регулируется ни духовными основаниями (высшими ценностями человеческого бытия), ни нормами права и морали, ни традицией. Будет ли такая конкуренция конкуренцией? Будет ли она свободной? А тем более совершенной и чистой? Нет, конечно. При такой ситуации конкуренция превратится в борьбу без правил, в тотальную вражду всех со всеми. Результатом такой «свободной» конкуренции станет не развитие социального взаимодействия, а его коллапс, некие дебри (Дж. К. Гелбрэйт), в которых утрачивается даже элементарный здравый смысл.

Отказ некоторых исследователей от разработки общего (сущностного) определения «конкуренции» и замена такого определения сугубо частными понятиями (чистой, свободной, или совершенной конкуренции) – это редукционизм, т. е. сведение общего понятия к частному, сложного явления – к более простому, сущности явления к его форме. На этой теоретико-методологической основе добиться подлинно научного и объективно верного понимания сущности конкуренции как одного из способов социального взаимодействия нельзя. А, следовательно, нельзя дать и взвешенной ее оценки.

Тот факт, что даже в ситуации, когда люди имеют «равные возможности для осуществления выбора», конкуренция, оказывается, принимает порой извращенные, криминальные формы, говорит сам за себя. От возможностей, до реальной действительности – дистанция огромного размера. Эту дистанцию на протяжении трехсот последних лет пыталась осмыслить мировая и отечественная наука. Точкой отчета в научной разработке понятия «конкуренция» можно, пожалуй, считать формулирование А. Смитом знаменитой концепции «невидимой руки». Суть этой концепции состояла в том, что, по мнению английского экономиста, на рынке действует «невидимая рука» Божественного провидения, которая как раз и регулирует взаимоотношения меду людьми, обращая их эгоизм, стяжательство и другие пороки в добродетели. Рассуждая о человеческой склонности к обмену, А. Смит в своем сочинении «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776 г.) писал, что человек «может достичь своих целей, если он обратится к эгоизму других людей и сумеет показать им, что в их собственных интересах сделать для него то, что он требует от них» [329, с. 91]. И далее следовал знаменитый фрагмент, цитируемый, пожалуй, чаще всех других положений книги А. Смита: «Дай мне то, что мне нужно, и ты получишь то, что нужно тебе – таков смысл всякого предложения. Именно таким путем мы получаем друг от друга значительно большую часть услуг, в которых нуждаемся. Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к их гуманности, а к их эгоизму, и никогда не говорим о наших нуждах, а об их выгодах» [329, с. 91].

С тех пор и повелось в науке: голый рационализм заступил место нравственности. Гедонизм отверг нравственность в сфере хозяйственной деятельности людей на том лишь основании, что исследователи слепо уверовали в постулат А. Смита. Но при этом было предано забвению, что А. Смит жил в условиях пуританского общества, в котором роль социального и нравственного регулятора выполняла религия. Общеизвестные христианские заповеди в Англии ХVIII в. были своеобразными духовно-социальными регуляторами, нормами поведения. Иное дело – сегодня. В современном атеистическом (секуляризированном) обществе эти моральные нормы и нравственные регуляторы оказались существенно девальвированы и деформированы. Распущенность (сексуальная революция, нетрадиционные ориентации, наркомания и токсикомания, массовый конформизм и стяжательство и проч.) подобно раковой опухоли разъедают современное (и уже не только западное) «одномерное общество» (Г. Маркузе), вся жизнь которого строится на потребительской психологии и товарном фетишизме. Копируя это общественное устройство у себя, наше общество попросту заражается уже известными болезнями. В том числе и в хозяйственной сфере своего бытия.

Кроме того, почему-то забывается и такой факт: формулируя свою концепцию конкуренции, А. Смит, который был, прежде всего, философом, первую свою книгу посвятил анализу нравственности в поведении людей. В своей книге «Теория нравственных чувств» (1759 г.) он предупреждал человека против самообольщения (богатством, деньгами, роскошью) и пороков (накопительства, стяжательства, мздоимства и т. п.). Призывая людей к доброжелательности и добродетельности, автор утверждал, что свойство добродетели – служить поддержанию общества, тогда как свойство порока – нарушать порядок.

Эти два обстоятельства – высокая степень религиозной нравственности английского общества и особое внимание к морали как социальному регулятору человеческого поведения – оправдывают несколько прямолинейное и саркастическое рассуждение А. Смита о том, что для удовлетворения своих потребностей человек может обращаться не к добродетели другого человека, а к его эгоизму. В современной ситуации такая трактовка конкуренции была бы архаичной.

Издавая свой главный труд, А. Смит верил, что именно конкуренция, регулируемая невидимой рукой Божественного проведения, превращает зло в добро, эгоизм – в альтруизм, ложь – в правду. Если вспомнить контекст той эпохи, то правомерность выводов шотландского философа обусловлена именно духовной детерминацией конкурентного поведения личности. Именно эта духовная детерминация и позволяет рассматривать конкуренцию как способ социального взаимодействия, основанный на духовной социализации людей, признании ими высших (пускай и религиозно оформленных) ценностей как фундаментальных установок собственной деятельности.

По мнению большинства последователей А. Смита, в случае с идеальной (совершенной) конкуренцией должно было бы происходить так, как предполагал А. Смит. Сам термин «совершенная конкуренция» А. Смитом был употреблен как свидетельство совершенства всего того, что исходит от Бога. Ведь сказано же в Св. Писании: «Будьте совершены, как Отец ваш небесный». Но ни Бога в душе, ни воли к совершенству (И. А. Ильин) у многих современных людей уже нет. В ХХ в. общество оказалось «развращенным цивилизацией» (А. Тойнби). В этой ситуации сохранение свободной конкуренции стало превращать ее из блага в порок, из стимула – в тормоз, из созидательного фактора развития – в разрушительный фактор. Сегодня необходимы огромные усилия для того, чтобы переосмыслить значимость конкуренции, ее подлинную сущность.

Но если говорить в целом, то разработка общей теории конкуренции оказалась перед дилеммой: признавать ли существование при монополизме совершенной конкуренции или, отрицая ее, согласиться с тем, что с наступлением монополизма сама конкуренция стала также монополистической, а значит, по определению, несовершенной. Признание того простого факта, что в условиях монополизированной экономики конкуренция становится несовершенной (т. е. утрачивает свою качественную определенность блага), происходило с большим трудом. Причиной тому были возникшие у ряда исследователей представления о возможности частичного равновесия интересов. Логика сторонников совершенной конкуренции в условиях политической и хозяйственной власти была в общем-то простой: хотя монополизация и охватывает разные сферы жизнедеятельности человека, но далеко не все пространство этих сфер. В отдельных сферах будто бы все еще сохраняются необходимые условия для существования совершенной конкуренции. При этом игнорируется то влияние, которое через социокультурные коммуникации монополизм оказывает на эти «островки» былого «совершенства».

Со временем научные дискуссии переместились еще дальше от определения сущности конкуренции. Так, Й. А. Шумпетер вступил в заочный спор с Дж. Робинсон: первый искренне верил, что не все монополии плохие и «ведут к загниванию», а, следовательно, не всякая монополистическая конкуренция может считаться несовершенной; вторая полагала, что если уж не всякая монополия плоха, то любая монополистическая конкуренция – не совершенна. Но эта дискуссия так и не приблизила исследователей к пониманию сущности конкуренции как способа социального взаимодействия. Больше того, она лишь отдалила исследователей от анализа роли и места духовности в ней, духовной социализации личности в развитии эффективного социального взаимодействия.

Из большинства современных определений видно, что представления ученых о сущности конкуренции как таковой крайне расплывчаты и сведены к конкретным частным признакам, в соответствии с которыми конкуренция осуществляется. Если обратиться к современной теории монополистической конкуренции, то можно констатировать следующее. Главным ее недостатком является внимание исследователей к самим монополиям, а не к тем социальным отношениям, которые складывались между людьми в условиях монополизма. Иными словами, исследователи стали увлекаться анализом внутренней структуры и организации монополии, оставив на периферии анализа те духовно-нравственные факторы, которые регламентировали саму конкуренцию как способ социального взаимодействия между людьми.

В первые десятилетия ХХ в. такой подход был еще как-то оправдан. Нужно было, чтобы корпорации (монополии) «созрели», накопили определенный опыт конкурирования в новых условиях для того, чтобы экономисты этот опыт обобщили, взяли в качестве самостоятельного объекта системного (а не релятивистского) анализа. И, тем не менее, следует подчеркнуть, что теория монополистической конкуренции, представленная в сочинениях Э. Чемберлина, Дж. Робинсон, Д. М. Кларка, В. Фельнера, Н. Калдора, Ф. Махлупа, П. Сраффа, В. Сичела, Дж. Стиглица и др., была во многом умозрительной. Даже разработанная ими концепция «взаимной коррекции» (термин, использовавшийся еще А. Курно) или, как иногда ее называют, концепция эффективной конкуренции, оставалась достаточно аморфной, и философски не зрелой. Суть данной концепции состояла в признании необходимости государственного антимонопольного регулирования конкурентных отношений. Но ведь с развитием монополий изменялось (и часто отнюдь не в лучшую сторону) само государство. Родоначальники этой концепции Й. Шумпетер, Дж. М. Кларк и А. Каплан, высказываясь за необходимость государственного регулирования конкуренции, косвенно признали несовершенный характер монополистической конкуренции в частности, а конкуренции в условиях монополизма в целом. Но вот о природе современного коррумпированного государства, стоящего на службе у таких монополий, авторы ничего не сказали. Наоборот, они пытались рассматривать государство как некоего нейтрального арбитра. Особое место в концепции «эффективной конкуренции» играла их идея арбитражирования, когда государство берет на себя функции третейского судьи в решении возникающих между участниками конкуренции споров и конфликтов. Авторам концепции казалось, что достаточно выработать продуманные «правила игры», механизм «антимонопольного регулирования», «корпоративные кодексы» и иные нормы (институции в терминологии Г. Норта), как весь негатив монополистической конкуренции будет «снят». Правительство, по мнению современных исследователей, имеет самые широкие полномочия и возможности для того, чтобы регулировать систему социальных отношений так, чтобы поощрять конкуренцию и, когда это необходимо, поддерживать монополии.

В 70-е гг. ХХ в. появилась очередная версия теории монополистической конкуренции – концепция «работоспособной конкуренции» (М. Брэдли, У. Гарднер и др.), суть которой состояла в том, что конкуренция представлялась как нечто такое, что в любой ситуации «само воспроизводит себя самостоятельно». Этот принцип получил в дальнейшем название принципа креативности, который стал рассматриваться исследователями проблематики конкуренции в качестве мощного стимула для социального развития, в том числе и для социализации личности. Но вопрос о сущности конкуренции так и остался нерешенным.

В общем и целом, можно констатировать, что на сегодняшний день сложилось несколько основных теоретико-методологических подходов к интерпретации сущности конкуренции. Среди них можно выделить: 1) англосаксонскую модель конкуренции; 2) евроконтинентальную модель конкуренции; 3) российскую модель конкуренции; 4) восточную модель конкуренции [186, с. 28–29].

Для англосаксонской модели характерно отождествление понятия конкуренция с борьбой ее участников. Эта версия берет свое начало с идей Ч. Дарвина о естественном отборе и борьбе видов за выживание, за свое место в пищевых цепочках. Сама идея борьбы видов была подсказана Ч. Дарвину его другом Т. Мальтусом, который вывел данную идею из своих знаменитых прогрессий. Пытаясь доказать, что народонаселение увеличивается в геометрической прогрессии, а производство жизненных средств – в арифметической, Т. Мальтус, как известно, доказывал тезис о нарастании напряжения в борьбе за выживание применительно к человеческому сообществу. Дарвинская теория эволюции видов основана на той же идее, но только применительно к животному и растительному миру. Следует иметь в виду, что в животном и растительном мире основой развития организмов являются рефлексы, т. е. бессознательные реакции организмов на изменения в окружающей среде. Что же касается человеческого сообщества, то в основе его развития лежат осознанные действия и поступки. Поэтому уподоблять человека инфузории, а человечество – муравейнику или рыбному косяку было бы наивно. Но именно это и происходит с последователями «борцовской» интерпретации сущности конкуренции, которые переводят законы развития животного мира в сферу человеческой деятельности. Борьба за выживание в животном мире, как известно, не предусматривает справедливости и элементарной гуманности. Ей чужды понятия и нормы этики, нравственности, культуры, права. В борьбе, как известно, все средства хороши. В ней побеждает сильнейший; смерть слабому. А поскольку слабыми оказываются не только отдельные категории граждан (дети, старики, инвалиды и т. д.), но и целые этносы (малочисленные народы; аборигены, отставшие в своем развитии от передовых наций, и т. д.), то «борцовский» подход к пониманию сущности конкуренции заранее оправдывает насилие, эксплуатацию, колонизацию, аннексию и т. д. Вряд ли такой «теоретико-методологический» подход к сущности конкуренции, который до сих пор присутствует в англоязычной экономической литературе, можно считать адекватным.

Несколько более корректной является евроконтинентальная модель сущности конкуренции, в основе которой лежит понятие соперничества. Под соперничеством подразумевается определенным образом структурированная и регулируемая (нормами права и морали) система социального взаимодействия. Иными словами, соперникам не все дозволено. Так, например, для них исключается односторонний (монопольный) контроль за ценой (или, что то же самое, контроль за предложением). И не только это.

Поэтому, для того, чтобы понять истинное отличие понятия соперничество от понятия борьба, нужно изменить сам подход к анализу социальных отношений или, как выразился когда-то Э. Чемберлин, «изменить свое мировоззрение», а «это нечто совсем другое, чем… пополнять старый набор инструментом несколькими новыми» [409, с. 256].

Но и в евроконтинентальной модели сущности конкуренции присутствует изъян, связанный с тем, что она основана на организационном фетишизме [186, с. 30]. Многим сторонникам этой версии кажется, что достаточно разработать «правила игры» для соперников, установить порядки и принять законы, как соперничество станет автоматически совершенным, т. е. адекватным установленным правилам и порядкам. Это наивное представление, поскольку конкуренты могут прекрасно знать имеющиеся правила, но при этом не соблюдать их. Это же касается и самого государства, от имени которого «правила игры» могут устанавливать как нравственные, так и безнравственные чиновники. Коррупция, политическая рента, рэкет и многие другие проявления безнравственного поведения таких чиновников у всех на слуху. И, по большому счету, уже не важно, что современное государство – «это не исполнительный комитет буржуазии, скорее это исполнительный комитет техноструктуры» [112, с. 223]. Современные менеджеры, как показывают скандалы, связанные с деятельностью ряда крупных корпораций, могут точно также быть аморальными субъектами, как и государственные чиновники.

Отсюда следует вывод о достаточно умозрительном и поверхностном понимании сущности конкуренции западноевропейскими исследователями, которые не перестают удивляться тому факту, что при наличии всех необходимых правовых или административных условий конкуренция даже в их странах все еще остается несовершенной.

Следует обратить особе внимание на то обстоятельство, что именно в российской науке сложилась своеобразная и весьма перспективная интерпретация сущности конкуренции как социального явления. В конце ХIХ в. русский философ П. Б. Струве впервые ввел в научный лексикон понятия «добросовестная конкуренция» и «недобросовестная конкуренция» [352]. Отталкиваясь от знаменитой концепции «личной годности», разработанной П. Б. Струве, российские философы и экономисты стали рассматривать конкуренцию как экономизированную форму нравственных (основанных на ценностях совести и справедливости) взаимоотношений между участниками хозяйственного процесса. Для обозначения именно такого понимания сущности конкуренции стало использоваться слово соревнование, под которым подразумевалась совместная деятельность участников хозяйственного процесса по достижению общего наилучшего результата. Вместо психологии индивидуализма и философии персонализма, характерных для англосаксонской интерпретации сущности конкуренции, в российской модели присутствуют идеи объединения труда (соборности, кооперации), социальной справедливости (социальной ответственности, взаимной помощи, сизигии), духовности, детерминированности (софийности, сизигийности). Специфика именно российской интерпретации сущности конкуренции как раз и состоит в понимании ключевого значения духовно-нравственной основы в ее структуре и содержании. И не случайным является суждение, согласно которому «тот народ, который честен, тем самым силен не только нравственно, но и экономически» [438, с. 418].

Можно также выделить и восточную теоретико-методологическую модель сущности конкуренции, основанную на идеях и менталитете восточных социумов-этносов. При всех различиях в религиях, культуре и менталитете восточных народов можно обнаружить общее понимание сущности конкуренции как явления рыночной экономики. И это понимание связано с тем, что конкуренция рассматривается как явление, подчиненное духовной жизни человека. Но, в отличие от российской экономической науки, восточные исследователи выделяют в конкуренции в качестве ее смысла и цели (а именно в таких параметрах только и можно рассуждать о сущности любого явления) формирование способности человека к постоянному самообразованию [412, с. 7–14]. Это в чем-то соответствует той интерпретации сущности конкуренции как системы социального взаимодействия по вопросам производства и получения знаний, которую в свое время давал Ф. Хайек.

Интенсивность современной конкуренции в разных сферах человеческой жизнедеятельности неодинакова. В связи с этим отметим различные варианты отношений между конкурентами, основанные на критериях 1) совместимости целей, 2) потребности в обмене опытом и 3) наличия общих интересов. Они приведены ниже в таблице 1.

Таблица 1

Варианты отношений между участниками конкурентных коммуникаций

Из таблицы видно, что существуют различные виды сотрудничества и соперничества. Их соотношения между собой позволяют выделить различные модальности конкуренции и оценить ее эффективность в общей системе социального взаимодействия. Одновременно, анализ этих модальностей может дать исследователю ценную информацию об уровне социализации личности, характере и степени такой социализации. Выделенные 8 типов поведения, взятые в контексте анализа двусторонних отношений, позволяют предположить, что многообразие конкретных модальностей социального взаимодействия достигает 64 позиций. Но из них только 5 типов поведения соответствует контексту конкуренции. Если мы рассмотрим именно эти (4–8) типы в контексте анализа двусторонних отношений (когда присутствуют только два конкурента), то многообразие модальностей конкурентного поведения достигает 25 позиций. Если же мы будем рассматривать многосторонние отношения конкуренции, т. е. систему, в которую включаются не два, а несколько участников, то это многообразие будет возрастать соответственно росту числа конкурентов. В «предельном» случае, когда гипотетически конкурентами становятся все члены общества, конкуренция перестает быть благом (ценностью), поскольку при таком способе социального взаимодействия обнаруживается несовместимость целей всех и каждого из участников конкуренции. А это обстоятельство, даже если допустить объективную необходимость обмена опыта (или, в трактовке Аристотеля, обмена результатами деятельности) требует отказа от конкуренции и сосредоточения усилий на развитии и совершенствовании отношений сотрудничества. Наиболее поверхностной и «переходной» (от конкуренции к сотрудничеству) формой социального взаимодействия, в которой происходит социализация личности, является система партнерских отношений. В рамках этой системы происходят институциональные изменения, которые позволяют в той или иной степени совместить различные цели разных участников социального взаимодействия и при этом сохранить различие их интересов. Поскольку полного (тотального) совпадения между целями и интересами при партнерских отношениях не происходит, то становится ясно, что такая система может быть лишь временной и не обладает признаками целостности и завершенности.