Текст книги "Когда ад замерзнет"

Но дело было в том, что на тот момент я уже не годилась на роль жертвы. Пока она играла с Виталиком в семью, а потом в догонялки, она выпустила меня из своей зоны комфорта, и у меня, наконец, отросло достаточно агрессивное эго. И любые попытки вцепиться в меня просто ради сбросить негатив я научилась пресекать.

Я молча вернула на место наушники, вытолкнула ее из комнаты и заперла дверь.

Это оказалось совсем просто, ведь я больше и сильнее, а она и правда мелкая и тощая. Говорить с этой барышней мне было не о чем, да и не было у нас никогда общих тем, кроме Виталика, да и то недолго. Я включила в наушниках звуки летнего вечера и уснула под стрекот цикад и шум моря, а в доме тем временем продолжался ад.

Утром оказалось, что маму забрали в больницу.

Я приходила к ней, приносила фрукты и лекарства, она не хотела меня видеть, и медсестры осуждающе смотрели на меня – довела мать, теперь вон чего. Они не знали, что есть еще две дочери.

Я по сей день не знаю, что происходило в доме, когда я нырнула в густую летнюю ночь, но предполагаю, что Лизка вцепилась в маму – со мной-то ей ничего не обломилось, а жертва все равно была нужна. И до того вечера жертвой всегда была я, с самого детства она срывала на мне все, что могла, и мама считала, что так оно и должно быть, что ж поделаешь, такой у Лизоньки характер, это же сестра, она все равно тебя любит, надо прощать.

Пока не попала под этот каток сама.

Наша мама, утонченная и богемная, с чистым взглядом немного раскосых карих глаз, широко распахнутых навстречу свету и цвету, попала под поезд Лизкиного гнева и пережить этого не смогла. Потому что она видела только маленькую хрупкую девочку, которую надо всячески оберегать, ведь она такая нежная и слабая. Такая ранимая, да. Как цветок, мать его.

И вдруг такой разрыв шаблона.

А я – дылда и эгоистичная дрянь, я не позволила хрупкой и ранимой фее наброситься на себя и напиться крови. Тогда мама была бы жива, и все было бы неплохо, и всех бы это «неплохо» по итогу устроило. Кроме меня, но кого интересует, что там меня устраивает, а что – нет, мы же семья, и я должна быть умнее.

И, конечно же, все родственники меня ужасно осуждали.

И я сама себе казалась Белоснежкой, которая никуда не ушла, а осталась в замке, и никаких добрых гномов с ней не стряслось, и никого вообще, кто бы заметил, что она нормальная девка, которой хочется замуж за принца и свалить из этого дурдома, или просто свалить, даже без принца, но вокруг не было никого, кто бы выпихнул ее в лес, а были только какие-то мерзкие чудовища, медленно разрывающие ее на кусочки, пока король пытается ее убедить, что это нормально и совсем не больно.

Вместо того чтобы выгнать прочь отвратительных монстров или хотя бы сделать им замечание.

Папа все это время молчал, о чем-то думая. Он не принимал участия в общих посиделках, он вообще замолчал, ни с кем не разговаривал и редко выходил из комнаты, отгородившись своим горем ото всех. Откуда-то нарисовалась наша тетка, мамина двоюродная сестра, очень похожая на моих сестер, и она вроде как сидела с ребенком, но что она делала в нашем доме, окончательно стало ясно лишь тогда, когда не стало папы.

Но я хотела сказать о Виталике.

В доме он больше не показывался – как я и предполагала, ни Лизка, ни их дочь ему были не нужны. Катька появлялась редко, ей все эти эмоционально окрашенные семейные проблемы были до лампочки, в ее жизни что-то происходило, о чем она предпочитала молчать.

Как оказалось, у них с Виталиком получился роман, да.

Я, конечно же, об этом понятия не имела.

Работа занимала мое время, а вечером я готовила что-то для себя и для папы, а двоюродная тетка пыталась влезть в мое пространство, пока в один из вечеров я не выставила эту даму из нашего дома. Лизка исходила визгом насчет «некому нянчить ребенка», но мне ее визг был до лампочки, а она помнила, что я больше и сильнее, и тетка это поняла очень скоро, так что ушла гражданка в туманную даль.

Папа по-прежнему молчал, а без маминой и Катькиной поддержки Лизка уже не пробовала открыто со мной конфликтовать – она, слава всем богам, наконец осознала и хорошо запомнила, что кроется за формулировкой «больше и сильнее».

А потом вдруг всплыло, что у Катьки с Виталиком роман, вот тут-то и началась потеха.

Уж не знаю, кто принес Лизке эту благую весть, но когда я в один прекрасный вечер пришла домой, в доме было подозрительно тихо. Обычно орала девчонка, визжала в телефон Лизка, перекрикивая работающий телевизор и ребенка, – обзванивала своих многочисленных подружек, таких же тупых и безграмотных пираний, как она сама, а тут тишина. Я прошла на кухню и приготовила ужин. Папа молча взял у меня из рук поднос с едой и как-то беспомощно посмотрел на меня.

Он осунулся и очень похудел, у меня сердце сжалось от жалости.

– Там неприятности вышли. – Папа вздохнул. – Не знаю, как это можно решить.

– Какие? – Я была уже рада, что он разговаривает, он ведь все время молчал. – Пап, ты поел бы.

– Да, конечно. – Папа отступил в комнату. – Зайдешь?

Это была их с мамой спальня. Он заперся здесь, понимая, что осталось ему недолго, и сам не желая дальше жить, и я понятия не имела, о чем он думал все это время.

– Я понимаю, что ты на нас всех очень обижена. – Папа сел на диван, расположив поднос с едой на столике перед собой. – И я все время задавал себе вопрос – как же вышло, что мы с матерью допустили столько ошибок с вами? Вы между собой совершенно чужие люди, и… я не думал, что именно ты станешь мне опорой, когда…

– Почему?

Интересно, он что, всерьез рассчитывал на маленьких хрупких сучек?

– А, я понимаю. – Папа вздохнул и откинулся на спинку дивана. – Да, девочки были мне понятнее и ближе, и маме тоже, мы всегда знали, как они мыслят, они так похожи на маму. А вот что творится в твоей голове, мы никогда не знали, никто не знал. Потому девочки… так обходились с тобой, понимаешь? Им было так проще.

– Вам всем было так проще.

– Линда, я всегда знал, что ты умная. – Папа посмотрел на меня в упор. – И я всегда знал, что ты в жизни не пропадешь, потому что умные люди всегда находят выход из любой ситуации, а девочки совсем не такие.

– Пап, рост вообще ничего не значит, если ты не игрок в баскетбол, ты не знал этого?

– Знал. – Папа устало прикрыл глаза. – Но когда девушка маленькая и хрупкая, к ней инстинктивно относишься как к беззащитному ребенку, и спроса с нее никакого, а когда дочь высокая и сильная, она вроде как должна всем гораздо больше. И в этом наша с мамой ошибка, конечно. Ты такая же наша дочь, как и девочки.

И такая же живая, а не настольная лампа. И я тоже – девочка. Теоретически. Но вот это «ты» и «девочки» – меня вдруг выбесило нереально, он не мог даже сейчас не разделять нас, то были его «девочки», а я – это я. Большая, сильная, ничего вообще не чувствующая.

Но у меня тогда все-таки хватило ума промолчать.

– Пап, что стряслось?

Папа словно проснулся, глядя на меня таким взглядом, будто только что узрел, как заговорил цветастый пуфик у комода.

– Что? Ах да. – Папа вздохнул. – У Катюши роман с Виталиком, и Лиза… в общем, это большая проблема.

– Я не стану в это лезть. – Мне было очень жаль папу, но ничего, кроме правды, я сказать ему не могла. – Если ты думаешь, что я «поддержу» кого-то из них или вообще стану что-то делать в этом направлении, то ты ждешь от меня невозможного.

– Линда, Лизоньке сейчас очень нужна поддержка кого-то родного.

– Да? – Я ничего не могла с собой поделать тогда, ну совсем. – Пап, а мне нужна была поддержка не раз, и когда ваша распрекрасная Лизонька вышла замуж за парня, которого я любила, – мне не нужна была поддержка? А вы хихикали мне в лицо все эти годы: смотрите-ка, наша дурочка обижена! Линда губы надула, как весело!

– Мы же шутили… просто по-доброму шутили, хотели тебя расшевелить.

– И как, было заметно, что мне весело? Пап, я любила этого человека. Давай по слогам: лю-би-ла. Впервые в жизни. Неужели это было так сложно понять? Или твои «девочки» могут любить, а я не живая? Помнишь, у нас был уже подобный разговор, и ты тогда сделал вид, что не было? Так моя позиция не изменилась, а потому никакую Лизоньку я поддерживать не собираюсь. У Виталика роман с Катькой? Ну, вот и славненько, пусть ваша прекрасная хрупкая Лизонька сожрет ту же кашу, которой когда-то через край накормила меня, а потом эти две тощие мелкие и хрупкие сучонки слопают друг друга. И это будет правильно и справедливо, я считаю.

Папа смотрел на меня с таким горьким сожалением, словно я разбила ему сердце. А может, так оно и было, я ведь всегда была их с матерью разочарованием, так почему бы мне не разочаровать его окончательно.

– Я надеялся, что ты переступишь через обиды. Что ты умнее и…

– Папа, я умнее. – Меня понесло, и остановиться я не могла. – Я осилила среднюю школу и даже получила медаль, я закончила институт с отличием и прекрасно освоила бухучет. Вот что я называю – быть умнее, а не постоянно прогибаться под двух пустых полуграмотных баб, которые меня всю жизнь в грош не ставили, а вы с мамой это оправдывали изо всех сил, всю дорогу.

– Но там ребенок.

– У этого ребенка есть родители. Вот пусть они и думают об этом ребенке, я тут каким боком.

В квартире было тихо, Лизка куда-то умелась со своей девчонкой.

Мы с папой молча смотрели друг на друга, и впервые в жизни между нами была абсолютная ясность.

– Ты права. – Папа вздохнул. – Самое отвратительное во всем этом то, что ты абсолютно права, а мы с мамой нет, и я ничего уже не могу исправить. Мы скверно поступали с тобой всю твою жизнь. Но ты должна поверить – это не потому, что мы с мамой не любим тебя.

Он так и сказал – любим, словно мама была еще жива. Хотя для него, возможно, что и была.

– Я знаю, па. – Мне хотелось обнять его, но перейти еще и эту пропасть я тогда не смогла. – Я знаю.

А иначе давно бы уехала и забыла бы обо всех. Но я так пронзительно любила своих родителей, так хотела, чтобы они мной гордились, так старалась не доставлять им проблем, потому что знала: «девочки» сжирают их жизни так же, как и мою, но я это понимаю, а родители – нет.

Входная дверь хлопнула, в прихожей заныла знакомым тонким голоском Лизкина дочь. Ну, вот и все, мне пора к себе, пришли домой папины «девочки».

Лизкины каблуки агрессивно простучали по коридору, а мы с папой все сидели молча, смотрели друг на друга, и понимание истинного положения вещей, похоже, было для папы невыносимым.

– Побудешь со мной?

– Ага. – Я уселась рядом с ним и ощутила уют и безопасность. – Ты поешь, остынет каша-то.

Это был наш последний вечер, потому что наутро папы не стало. Все шептались, что это он еще молодцом держался и что при этой стадии болезни люди просто лежат, одурманенные препаратами, а тут все по-другому.

Но мне было безразлично.

На похороны пришла Катька, с Виталиком в обнимку, и это было очень тупо. «Девочки» затеяли свару прямо в доме, их разнимали какие-то родственники во главе с двоюродной теткой, и это было так отвратительно и настолько в духе этих двух маленьких хрупких фей, что я даже внимания не обратила. Я только помню кладбище, запах влажной земли и ощущение непоправимости произошедшего.

А вечером, когда все разошлись, в доме остались только мы, и Виталик в гостиной развлекал свою дочь какой-то игрой в телефоне. Я привычно ушла в свою комнату и заперлась там, отгородившись ото всех своими незаменимыми наушниками, в которых набирал обороты матч Хогвартса по квиддичу, играли Слизерин и Гриффиндор.

Меня потом полиция спрашивала – как вышло, что я ничего не слышала, а я действительно не слышала. За годы сосуществования с «девочками» и Виталиком я научилась жить в своей комнате совершенно автономно. А потому, когда Лизка из папиного дробовика застрелила Виталика, я не слышала выстрела. Как не слышала скандала перед этим. Но я и по сей день считаю, что застрелить Виталика было вполне здравым решением, всегда проще застрелить одного Виталика, чем всех его многочисленных пассий, но так неудачно вышло, что Катька сбежала.

Ну, нельзя получить все и сразу.

Я в это время смотрела в сотый раз «Гарри Поттера» и не слышала ничего, кроме криков болельщиков. Этот фильм отвлек меня от мыслей о папе. Я запретила себе думать о родителях, вообще.

А лучше бы мне было думать. Думать всегда лучше, собственно.

Но знаете, что я знаю точно? Если бы я не привела в наш дом Виталика, мои родители были бы живы по сей день.

И мне с этим надо как-то жить.

7

Я вдруг проснулась и долго не могла понять, где нахожусь и отчего это сверху раздаются детские голоса. Дети о чем-то спорили, откуда-то доносился запах свежей выпечки, а я лежу на чужом диване в совершенно чужой квартире, укрытая незнакомым пушистым пледом, и понимаю, что уже, скорее всего, глубокий вечер.

– Ты проснулась.

Женщина, возникшая откуда-то, очень красивая – высокие скулы, светлые волосы собраны в пучок, на ней домашние брючки и мягкая блуза. И это… это Роза, только с макияжем и без бигуди.

– Сейчас ужинать будем. – Роза садится рядом. – Тебе пока некуда вернуться, Миша сказал, работы им еще дня на три, так что побудешь пока у нас.

Почему нужно так много времени, чтобы подмести стекла, я не знаю. Как не знаю, каким образом оказалась в этой квартире.

– Ребята тебя перенесли, ты спала как убитая. – Роза протянула мне высокий стакан. – Вот, сок отжала, выпей, тетя Лутфие говорит, тебе такой надо пить.

Все бы хорошо, но почему я здесь, непонятно.

– Квартиру в порядок надо привести, как там жить, когда такое. – Роза вздохнула. – Ты прости, что так вышло, ну, бестолковые у меня дети, что ж тут сделаешь. Я тоже хороша: ведь слышала эти теории о вампирах, но значения не придала, посмеялась, и все, а оно видишь как неладно получилось. В общем, наши-то оба выхватили по самые помидоры.

– Да ладно, что теперь.

– Нет, такое спускать нельзя, – Роза вздохнула. – Хорошо еще, что Зойка их увидала, а то сошло бы паршивцам с рук это злодейство. Дети должны понимать, что хорошо, а что плохо, а то насмотрятся всякой фигни, а потом применяют это в жизни. Ты как вообще?

– Ноги сильно болят.

– Тетя Лутфие сказала, что два-три дня будет очень болеть, таблетки выписала, я уже купила, после еды примешь. Антибиотик какой-то, чтобы воспаления не было. Давай я тебе поесть принесу, побудешь пока у нас, в твоей квартире все равно пока жить нельзя.

– Сейчас тепло, переночую так.

– Это в кладовке на полу, что ли? Да, это отличная схема, рабочая. – Роза взяла мой стакан и ушла на кухню. – Сейчас поешь и таблетки примешь. А вечером придет тетя Лутфие и перевязку сделает.

– А эти, что приходили? Ну, люди какие-то, еще толстуха орала, что я наркоманка…

– Эту мы заткнули, мать Петькина, неадекватка известная, полицейский ее живо угомонил. – Роза поставила передо мной тарелку, пахнущую едой. – Ешь вот. А у Кирилла родители при памяти. В общем, ребятки за свою шалость выгребли значительно. Еще и маленького Мишу подбили, вообще ни в какие ворота. И это ж целый план соорудили, ты не думай, что случайно. Договорились, вышли на большой перемене из школы, камней набрали на пустыре – ну, и айда. Ладно, ты ешь, а то ведь с виду-то ты и правда на ожившую покойницу похожа.

Жаркое оказалось таким аппетитным, что удержаться невозможно, но после пятой ложки запах стал невыносимым, и есть это нельзя.

– Что, всё? Немудрено, что ты такая бестелесная. Ну, ладно, теперь таблетку. – Роза подает мне стакан с водой. – Запей хорошо, и все, вечером перевязка.

– Я домой пойду… там у меня…

– Спальный мешок в кладовке, черствый хлеб в пакете, плавленый сырок на подоконнике и десяток пакетиков растворимых супов. – Роза фыркнула. – Там все равно ребята работы производят, так что пока у нас побудешь.

– Работы?!

– Ну, ремонт там нужен, помимо окон даже.

– Послушайте… эти работы… я… у меня…

– Нет денег. – Роза хмыкнула. – Тут мы в курсе, видали, как заезжала. Семь картонных коробок, и те с книжками и елочными игрушками, тюк с одеялами, простынями да тремя подушками, из одежды вообще почти ничего. Вид у тебя, ясное дело, не денежный, в мусоре пакетики из-под растворимых каш и супов. Так что ж тебе, так и жить с разбитыми окнами да в развалюхе? Все, думай о хорошем.

Они что, рылись в моем мусоре?!

– Контейнер-то общий, так что видим, кто что выкинул. – Роза поднялась. – Вот твоя книжка, которую ты читала. А хочешь – телик посмотри.

Я телевизор не смотрела уже много лет. Новости нахожу в интернете, как и хорошие фильмы, а зачем еще мне мог бы понадобиться телевизор с передачами, рассчитанными на клинических идиотов, я не представляю.

– Ты насчет оплаты не переживай, ребята сделают все просто так, по-соседски, а кто ж поможет иначе? А тем более, что ты из-за нашего паразита пострадала, тут уж сам бог велел. Но мы бы и так, вот раззнакомились бы, и сделал бы тебе Миша, он-то у меня очень рукастый, все умеет, и друзья у него есть кругом, вот бросил клич сегодня, и съехались три бригады, так что за пару дней сделают тебе ремонт в лучшем виде и денег не спросят, потому как – по-соседски же. Так что не надо менжеваться, ты ж не в пустыне, поди, а среди людей живешь, что ж такого, если и помочь даже. А я тебе потом еще закруток дам, у меня много всякого варенья осталось, за зиму не съели, и салаты разные, банки только вернешь. А пока поживешь у нас, место есть, да и ходить тебе все равно нельзя, рана глубокая на левой ноге. Вот убила бы паразитов…

– Да ладно, что ж тут теперь поделать. Я и правда подхожу под заявленный профиль.

Роза засмеялась.

– Читают книжки о вампирах, фильмы смотрят, это сейчас модно у них. Ну, а потом придумывают себе разное. Они же это все за чистую монету принимают, у Сашки даже теория есть на эту тему. Говорит, что все эти книжки и фильмы финансируют вампирские сообщества, чтобы люди были готовы к легализации вампиров.

– Что-то в этом есть.

– И ты туда же! – Роза округлила глаза. – Тоже читаешь такое?

– Почему нет? Заманчивая тема, сама подумай: вечная жизнь, мало того – вечная молодость! А ограничения минимальные. И не обязательно же пить кровь из граждан, можно просто регулярно заглядывать на станцию переливания крови.

– А солнечный свет? – Роза кивнула в сторону окон. – Все-таки обидно сгореть просто от солнца.

– Ну, если судить по некоторым книгам, можно заполучить амулет, который полностью избавляет от данной проблемы. Так что я бы не отказалась стать вампиром, мне нравится концепция. Можно было бы охотиться на злодеев, например. Как Лестат, это забавно.

– Как кто? – Роза удивленно смотрит на меня. – Ты и правда читаешь всю эту хрень?

– В числе прочего. Почему нет? Книги для меня как друзья, которых хорошо знаешь. Вот люблю перечитывать то одно, то другое – чтобы снова испытать те чувства, которые испытывала, читая впервые. Особенно свои старые детские книжки, когда мне неуютно или ужасно, я их читаю.

– Ясно. – Роза покосилась на «Мэри Поппинс» у меня в руках. – Ладно, я займусь делами, а ты от-дыхай.

Эта квартира гораздо больше моей, и ее пространство используется полностью: поскольку потолок очень высокий, то метрах в трех над головой оборудована галерея. Массивные деревянные балки, дощатый настил – коридор, опоясывающий всю квартиру, наверх ведет отличная деревянная лестница.

– Большая квартира у вас тут.

– Да, отличная. А у тебя, считай, самая неудачная квартира – сверху кусок чердака, и все. – Роза всыпала в заварник чай. – Сейчас чаю выпьем еще, люблю я после обеда чаю выпить. Так я об чем тебе толкую – у тебя квартира паршивая, уж не обессудь, эту заваль и покупать-то никто не хотел. А у нас, видишь, внизу гостиная и столовая одновременно, а там вот – кухня, ванная тоже. А спальни наверху, мы совместили две квартиры. По галерее Миша устроил себе кабинет, детям рабочие комнаты и библиотеку, мне тоже выстроил что-то типа будуара, вот нарочно потом поглядишь. А наверху в мансарде раньше были комнаты, так что у нас там три спальни. Дом отличный, крепкий, а район какой? Триста метров – и на реке, пара шагов – и проспект, магазины все рядом, аптеки, школы, транспорт любой, я этот дом ни на один новострой не променяю. Мы летом на пляж бегаем запросто. Миша у меня строитель, и все его приятели тоже ремонтами да стройками промышляют, очень дружная гильдия, и если надо кому помочь, завсегда помогут. А у тебя, если вложить деньги, то можно что-то улучшить, а в общем, конечно, квартира – дрянь, что там можно сделать, я не знаю, но ребята разберутся. Мария Дмитриевна там жила последние лет шестьдесят, говорят. А может, и больше. Она странная была такая – никаких ремонтов не признавала и в комнату впускала только слесаря и стекольщика. Ты откуда приехала?

– Ниоткуда, с родней разменялась, а так я местная.

– А, понятно. – Роза налила мне чаю и подвинула корзинку с печеньем. – Не сошлись характерами, что ли?

– Еще как не сошлись.

– Это бывает. – Роза кивнула, соглашаясь сама с собой. – Ну, все пройдет, время многое на места поставит. У меня там шторы есть – хорошие, просто мы обои поменяли, и шторы к ним уже не подходят, так я тебе их отдам, Миша карнизы прибьет, и повисят, пока купишь, какие самой понравятся. А то тут хоть и высокий цоколь, да все равно нечего любопытным в окна заглядывать. Ты где работаешь?

– Пока нигде, вот ищу работу.

– А какую работу ищешь?

– А любую. Но по образованию я бухгалтер.

Роза покачала головой – да знаю я, что сложно найти что-то приличное, но дорогу осилит идущий.

– Ладно, что-то придумаем.

Тут и думать нечего, буду методично звонить… вот только как на собеседования ходить?

Словно прочитав мои мысли, Роза успокаивающе прикоснулась к моей руке.

– Пока выздоравливай, деньги тебе собрали, кстати. – Роза достала из кармана конверт. – Родители Кирилла не бедствуют, зато страшно рады, что ты не написала на их дурака заявление в полицию. Ну, а у Петькиной мамашки сеть аптек, тоже отстегнула, когда полицейский объяснил ей насчет последствий, какие будут, если он сейчас даст делу ход. Такие истеричные бабы сразу сдуваются, стоит им рассказать, что и как. Ну, и мы… нет, не надо протестовать, незачем. В общем, пока голодной смертью ты не умрешь. А сейчас отдыхай, а я пойду уроки у пацанов про-верять.

Немного слишком для меня новостей, а деваться некуда. Ноги под повязками превратились в два ноющих отростка, а мне надо как-то и в ванную сходить, если что. Но я привыкла принимать вещи такими, какими они есть – я вообще не понимаю, зачем перегреваться, если все равно нельзя изменить ситуацию. Например, ноги не заживут скорее, чем им положено, даже если я примусь из трусов выпрыгивать и ругаться, швыряя предметы.

Я решила абстрагироваться. Вот от криков я запросто абстрагируюсь, даже без наушников, а от боли пока только учусь, но сейчас у меня редкая возможность попрактиковаться. И если просто представить, что я сейчас не здесь, а, например, рядом Мэри Поппинс – я так и не поняла, что она такое, сколько ни читала. Ну, это знаете, как бывает с некоторыми книгами: вот, казалось бы, все на месте, но есть персонаж, который куда-то девается – и все, или сущность которого неясна. Так у меня с булгаковской Геллой обстоят дела. Вдоль и поперек я читала книгу, а куда подевалась после бала эта самая Гелла, так и не поняла.

Концепция «Леди Совершенство» мне вообще неясна, учитывая, какая противная, в общем, эта личность – Мэри Поппинс. Самовлюбленная, наглая и сующая нос в чужие дела.

Ну да ладно. Вот Вишневый переулок, а вот Робертсон Эй, бездельничающий под видом чистки башмаков, выгнать бы его в три шеи, но я оставлю это мистеру Бэнксу, он же в доме хозяин. Ну, юридически.

Хотя мои замашки, возможно, абсолютно лишние, а я сама ни за какие коврижки не вышла бы замуж за такого нудного типа, как мистер Бэнкс.

Какая-то вода льется мне на голову, и я понимаю, что уснула. Но теперь-то я не сплю, я мокрая и ничего не понимаю.

– Может, вода какая-то неисправная…

Это с сомнением говорит тот самый пацан, который с ужасом смотрел на пятна крови поверх осколков стекла в моей квартире.

– Поздняк метаться, когда вампира пригласили в дом, ему никакая вода уже не помеха.

Он отскочил, выронив бутылку, а я, едва сдерживая смех, сажусь на диване и смотрю на малолетнего охотника на вампиров самым зловещим взглядом.

– Вампиры – редкий и исчезающий вид, ты не знал?

Он отрицательно помотал головой, на его макушке метнулся белобрысый хохолок. Я ничего не имею против детей, если они не орут, не трогают мои вещи и не пытаются покончить со мной путем солнечного света, святой воды и осинового кола.

– Остался осиновый кол. – Я вздохнула. – У тебя есть?

– Нет. – Пацан отошел от меня на безопасное, с его точки зрения, расстояние. – А чеснок?

– Прошлый век, предрассудки. Знаю многих, кто не вампир, но чеснока не любят. Уверена, и ты таких знаешь.

Он кивнул, подобрал бутылку с остатками воды и хмуро воззрился на меня. Отступать он явно не намерен.

– И ты всех нас выпьешь?

– Не в этот раз, малыш. – Я откладываю в сторону книгу и устраиваюсь удобней. – Во-первых, я устала от солнечного света. Во-вторых, я не пью кого попало, я люблю только злодеев. Преступников там, ну и прочих.

– А мы не преступники.

– Ну да. Так с чего бы я стала пить вашу кровь? Она для меня вообще непригодна, чтоб ты знал, чистый яд.

Я смотрю на него и понимаю, как вертятся колесики в его башке. Убеждать его в том, что я не вампир, смысла нет, он только еще больше уверится в моем статусе. А вот сказать, что – да, но не все так однозначно, – это он поймет.

– Тебе тысяча лет, да?

– Ну, не тысяча, неужели я так старо выгляжу. – Я потянулась. – Но, в общем, я старше многих из живущих на планете.

И это правда, я не люблю лгать.

Пацан сел на пол и снова принялся меня рас-сматривать.

– А клыки где?

– Ну, клыки же не всегда видны. Только если я… питаюсь.

И это чистая правда.

– А ты летаешь и в зеркале не отражаешься?

– В зеркале я отлично отражаюсь, а вот тени иногда не отбрасываю – но кто это видит ночью-то. А насчет полетов… иногда, конечно, приходится.

– Я бы хотел летать.

– Детей обращать запрещено, так что подожди годков так тридцать.

– Не, я в вампиры не хочу… у вас там плохо.

– А иначе летать никак, сам понимаешь. – Я зевнула и ухмыльнулась. – Не так уж и плохо: живи себе сколько хочешь, делай что хочешь, можно и полетать.

– Так ты нас не выпьешь?

– Сто раз тебе сказала: вы мне не годитесь. Вот если ты что-нибудь стащишь в магазине, например – тогда, конечно, можно попробовать тебя на вкус, а так-то я бы не стала, хорошие люди для меня настоящая отрава.

– Тогда ладно. – Он посмотрел на мои забинтованные ноги. – Сильно болит?

– Ну, болит, конечно.

– А чтоб быстро зажило, тебе надо крови напиться?

– Ну да. А охотиться я не могу, как ты понимаешь – ноги-то не годятся, а летать я сейчас не могу, ослабела. Так что буду выздоравливать общим порядком.

В моей теории куча логических нестыковок и белых пятен, но это мне они видны, а ему-то нет.

– Ладно. – Он вздохнул, что-то для себя решив. – Это у тебя какая книжка?

– Это о детях и об их няне. – Я думаю о том, что мне и здесь неуютно, словно я инородное тело в мире. – Ты никогда не читал?

– Нет. Там есть вампиры?

– Да что ж тебе кругом нужны вампиры! Наказание с тобой… Нет там никаких вампиров, просто много всего странного. – Я смотрю на обложку книги и понимаю, что не готова дать ему книгу в руки. – Можем почитать, пока то да се.

– Ты почитаешь мне?

– Ну да, иначе мы не сможем читать вместе.

Он придвинулся ближе и уселся по-турецки, всем своим видом давая понять, что такой расклад ему подходит. Губа-то у пацана совсем не дура, если вдуматься. А потому мы с ним начинаем путешествие прямо от момента побега няни Кетти, любую книгу следует начинать читать с самого начала. И смешинки мистера Паррик тоже кстати, чтобы как-то развеять вампирское настроение.

– А ведь если по-хорошему, то… то ему бы наподдать хорошенько, а не книжки читать. – Невесть откуда нагрянувшая Роза сурово смотрит на сына. – Миша, а это что?

Бутылка из-под святой воды уже у нее в руках, и сейчас грянет вторая часть Марлезонского балета с разборками, а у нас тут мирное настроение.

– Давай оставим это, мы пришли к консенсусу. – Я смотрю на пацана, и он готов спрятаться от грозы на диване, но я же вампир, а за ним, возможно, водятся грешки. – И вообще мы тут книжку читали.

– Да я вижу. – Роза улыбнулась. – Ладно, не буду вам мешать.

И правильно.

Мы встречаемся глазами с пацаном, и я понимаю: именно сейчас между нами настоящее понимание. Знаете, дети вне социума, и процесс воспитания есть не что иное, как запихивание детей в социум с его правилами, ограничениями и пониманием насчет «хорошо-плохо», чтобы потом, когда эти дети вырастут, они точно так же ломали своих собственных детей под нужды социума.

Но пока они маленькие, они еще люди, и с ними проще найти понимание тому, кому социум представляется в виде горячей сковородки. Слишком много ограничений.

Зато сейчас я свободна.

И, конечно же, я совсем не рада тому, что нет мамы и папы. Ну, мягко говоря – не рада, а вообще я ощущаю себя потерявшейся в Космосе, потому что, как бы там ни было, пока были живы родители, у меня была семья, а это, как ни крути, очень нужная штука. По идее, это ощущение безопасности, но когда я думаю о том, ощущала ли я себя в безопасности, то вспоминаю ту пару недель, когда «девочки» поехали в летний лагерь, а мы с мамой остались на даче, и папа приезжал к нам по вечерам, после работы. Я была единственным ребенком, и мама тогда рисовала, а папа много смеялся, мы с ним ходили в лес и на реку и говорили о чем-то, а то и молчали, глядя на закат, сопровождаемый неистовым стрекотанием сверчков… да, вот тогда я, пожалуй, ощущала себя в безопасности.

Но потом приехали «девочки» и заняли собой абсолютно все пространство, как кукушата.

Или это я была кукушонком?

А теперь я валяюсь в чужой гостиной с перебинтованными ногами и читаю книжку чужому ребенку. И он слушает!

– Ужинать-то иди. – Роза снова нарушает покой на Вишневой улице, и я вижу, как пацан досадливо морщится. – Миша, дочитаете завтра, все равно уже спать пора.

Миша вопросительно смотрит на меня, и я киваю. Дочитаем завтра, ведь Вишневая улица уже никуда не денется – то, что однажды написано, остается навсегда.

– Я закладку сделаю, смотри – а завтра продолжим, если захочешь.

– Ага.

Он, пожалуй, уже смирился с тем, что я вампир – у всех есть недостатки, ну вот у меня такой, так что ж теперь, книжек со мной не читать?

– Ванная там. – Роза снова откуда-то материализовалась. – Только вот как…

– А на четвереньках. – Я сползаю с дивана. – Только вот как вымыться, когда…