Текст книги "Когда ад замерзнет"

– Халат и полотенце я тебе выдам, свою одежду пихни в машинку, я постираю вместе с остальным, но повязки намокнут.

– Да и хрен бы с ними.

Пренебрежение личной гигиеной – признак распада личности, а я пока распадаться не собираюсь. Наоборот, я свою личность бережно храню, она мне дорога, потому что сумела выжить в токсичном ареале обитания «девочек».

Я быстро проползаю к двери и скрываюсь в ванной. Очень хочется побыть за запертой дверью в небольшом пространстве. И если кладовка в моей квартире недоступна, то хотя бы здесь.

– Я наложила тебе четыре стежка не затем, чтобы ты всю мою работу испортила.

Голос за дверью не образумил меня. Душ мне очень нужен, а бинты я просто выброшу.

– Выходи немедленно.

В этой ванной есть окно – я открыла его, чтобы пар выходил. За окном улица, фонарь и весенняя почти что ночь. И голос за дверью можно игнорировать, ощущая себя в шаге от свободы, в открытом окне есть определенный вызов.

Пожилая дама-врач неодобрительно смотрит, как я переползаю на диван прямо перед ней. Ступать на ноги я пока не рискую.

– Болит?

– Ну да.

А как она думала, конечно, болит.

– Завтра будет хуже, потом начнет заживать. – Она чем-то мажет мне ноги, и они начинают безбожно щипать. – Терпи, что ж. Роза, ты ей таблетки давала?

– Конечно, тетя Лутфие. – Роза кивает в сторону комода. – Все купили, сама следила, чтоб пила.

– Ладно. – Докторша поднимает на меня взгляд шоколадно-карих глаз. – Не надо, чтобы вода попадала, может развиться инфекция. Роза, ей нужно хорошее питание, у нее крайнее истощение.

– Кормлю. – Роза вздохнула. – Но ест она плохо, четыре-пять ложек, и все.

– Есть надо. – Докторша нахмурилась. – Отчего не кушаешь?

Я пожимаю плечами. Я ем, но в какой-то момент еда стала вонять и потому перестала быть настолько необходимой, к тому же мне стало очень неуютно жить.

– Ты странная девочка, да. – Докторша поднялась. – Завтра приду, веди себя хорошо. Роза, таблетки продолжай давать и питание обеспечь, она выглядит как узница концлагеря. Сегодня Реваз привез парную баранину, пусть Саша прямо сейчас пойдет со мной, я поделюсь, ей нужно диетическое мясо, у нее явные признаки гастрита.

– Да что ж мы, мяса не купим?!

– Такого не купите, а мне многовато одной, так что тут и толковать не о чем. – Докторша сокрушенно покачала головой. – Ей кушать нужно, чтобы жить. Роза, следи, чтоб она все съедала, у нее гемоглобин очень низкий.

Понятия не имею, когда это она успела взять у меня анализы, хотя крови в моей квартире, конечно, хватило бы на миллион разных тестов. Но они разговаривают так, словно меня здесь вообще нет, а это не дело. Боюсь, единственный человек, который обращал на меня внимание, это мелкий пацан, с которым мы вместе бродили по Вишневой улице, удивляясь странным чудесам, творящимся там.

Где-то в переулке раздается визг, потом топот ног – это слышно через открытое окно ванной, а дверь-то я оставила приоткрытой.

– Что там такое… – Роза испуганно смотрит на свою соседку, деловито упаковывающую врачебный саквояж. – Тетя Лутфие, что происходит?

– Какая разница? – Докторша вздохнула. – Роза, на свете все время происходят скверные вещи, с которыми мы ничего не можем поделать, но это не причина бросать свои дела и начинать совать нос туда, куда не просят.

Роза машинально кивнула, но я вижу, как ей любопытно. За окнами тем временем слышны голоса, топот ног, потом сирены полицейской машины и «Скорой». Конечно, Розе любопытно, что там творится, но из уважения к пожилой даме она бросится выяснять, что же произошло, не прямо сейчас.

Впрочем, ее любопытство, возможно, вскоре будет удовлетворено, потому что в дверь застучали, Роза открыла, и в комнату ввалилась весьма подержанного вида блондинка в цветастом халате и шлепанцах. Ее насмерть высветленные волосы с отросшими темными корнями собраны в неаккуратный пучок, а над глазами карандашом нарисованы тонкие коричневые брови. Вся она ужасно напоминает старый ридикюль из поддельной кожи с лакированными накладками – такая же потрепанная жизнью, со следами былой галантерейной красоты.

– Зоя, ты чего?..

– Сидите тут, а там Николая убили из соседнего дома. – Блондинка отчего-то очень неприязненно смотрит на меня. – Горло вырвано напрочь, а крови нет. Его Ирка нашла – думала, напился по обыкновению, а он мертвый.

– Ужас… – Роза всплеснула руками. – Как это возможно?!

– Полиция разберется. – Докторша взяла саквояж и направилась к двери. – Идем, Зоя, поздно уже, здесь всем пора спать. Саша, ты где?

– Здесь, тетя Лутфие.

– Идем со мной, я мяса передам.

Сверху спускается высокий мальчишка, которого я уже видела. Охотник на вампиров.

– Иди, Саша. – Роза кивает сыну. – Пусть от тебя будет хоть какая-то польза, а то ведь хулиганство сплошное.

И мальчишка, и блондинка покорно ушли, то и дело оглядываясь на Розу, но та не оставила им надежды – видимо, данная барышня вообще не была желанным гостем в этом доме, а пацан все еще пребывал в опале.

– Крови нет… – Роза пожала плечами. – Куда же она могла подеваться?

– Например, осталась на месте преступления. – Это же очевидно, неужели никому такая мысль в голову не приходила. – Убили его в другом месте, а тело привезли сюда и выбросили тут, что ж. Такое бывает.

Откуда-то сверху послышался шорох, я подняла глаза и увидела мальчишку – того, с которым мы читали.

Боюсь, моя репутация вампира стала крепче гранита.

8

Мак был повсюду.

Знаете, приятного мало, когда просыпаешься среди ночи оттого, что нужно как-то переместиться в ванную, а на полу рассыпан мак. Это, значит, чтобы я, вместо того, чтобы торопиться в ванную, ползала и считала маковые зернышки, как и положено порядочному вампиру.

Нет уж, ребята, дудки. Мы, вампиры, граждане весьма продвинутые, что нам какой-то мак.

А вот Роза утром будет в ярости.

Я начинаю собирать мак, чтобы утром кое-кому не попало перед школой, Роза-то мак обнаружит сразу, а вот если собрать…

– Считай, тут тебе до самого утра работы.

Злорадный шепот с галереи особенно зловеще звучит в полной тишине.

– Дебил. – Я тоже умею шептать. – Делать мне нечего – считать его. Соберу, а то ведь утром мать тебе уши надерет за этот финт. А если вот так собрать маленько, то нагорит тебе уже после школы, а это разница, мать-то к тому времени остынет.

Наверху царит озадаченное молчание.

– Сам себя напугал и мелкого тоже заставил поверить в эти глупости.

– А шея у дяди Коли разорвана – скажешь, не ты? – Пацан явно не собирается отступать. – Окно в ванной было открыто, что тебе стоило…

– Может, я, а может, и нет. – Мне снова смешно. – Тебе-то какое дело. Веник неси, дятел.

Шаги осторожные, ступеньки тихо поскрипывают под весом мальчишки.

– Зажги лампу и подмети. – Я забираюсь на диван с ногами. – Не хватало мне завтра начать день с вашего домашнего скандала.

Пацан, сердито сопя, подметает мак, а я смотрю на него и думаю – помимо его помешательства на вампирской теме, он абсолютно счастливый сукин сын. И даже несмотря на меня, вампира, он ощущает себя в полнейшей безопасности в своем доме, потому что здесь его семья, и даже вот так, среди ночи, наедине с монстром, он знает: мама и папа защитят его.

У меня такого ощущения никогда не было.

– Полиция приходила, но я о тебе ничего не сказал.

– Премного благодарна. – Я фыркнула, представив реакцию полиции. – Я вообще-то спать хотела.

Я уснула сразу после ужина, выпив таблетку. Видит бог, я устала, потому отрубилась сразу и наглухо. Я не слышала, как вернулся домой хозяин – а он вернулся, у порога стоит его обувь, и возни с трупом и зеваками я не слышала, проснулась только сейчас.

– Сам-то отчего не спишь?

– Думал, вдруг ты проснешься, а тут… они мне не верят, сами пригласили тебя в дом.

– Ага, и теперь я могу делать что хочу. А хочу я спать, но сначала принеси мне из кухни воды, раз уж ты здесь.

– Воды?!

– Ну, не крови же. Из чайника, чтобы не холодная и не горячая, в большой кружке. Давай, быстренько слетай, пока я в ванную сползаю – и все, по кроватям. Только не жмись, налей полную кружку и не вздумай туда плюнуть, я сразу пойму и шею тебе сверну.

Потому что я хочу пить, и жажда моя усиливается.

– Вот.

Кружка полна воды, и я пью ее, глядя на своего потенциального убийцу.

– Давай начистоту. – Я ставлю кружку на столик и смотрю на пацана с вампирской ухмылкой. – Я не трогаю тебя и твое семейство – ты не трогаешь меня. Убить ты меня все равно не сможешь, а разозлить – запросто.

– И ты не тронешь мою семью?

– В городе полно преступников и прочих деклассированных элементов, зачем бы я стала охотиться там, где живу, учитывая, что ваша кровь мне вообще не подходит?

Я просто прикалываюсь – ну, не оправдываться же мне перед этим малолетним недоумком. А вот заключить с ним такой пакт – вполне нормальная тема. А там он подрастет, и эта дурь у него пройдет сама по себе. Переубеждать его сейчас смысла нет, да и скучно.

Теперь я понимаю Мэри Поппинс. Она подарила детям мистера Бэнкса странную сказку, о которой они не могли никому рассказать, но которая приводила их в восторг.

– Тетя Лутфие говорит, что скоро все заживет. – Пацан покосился на мои перебинтованные ступни. – А она всегда все знает.

– Надеюсь, что заживет, у меня на следующей неделе свидание.

Это я имею в виду того типа, который собрался вести меня в театр.

– Если это не ты убила их, тогда кто?

– Да кто угодно. – Я вспоминаю запах спиртного, исходящий от первого трупа. – Их реально могли убить в другом месте, а потом подбросить трупы сюда. И я даже предполагать не хочу, кто и зачем это сделал.

– А если это колдуны для черной мессы?

Он явно слишком много смотрит различной фантастической лабуды.

– Ну, тогда остается надеяться, что им для их дел нужны граждане, стабильно и много бухающие. Чтоб в крови был спирт… или кровь в спирте. Но, насколько я знаю, им обычно требуются младенцы или девственницы, так что конкретно в нашем случае на колдунов бы я рассчитывать не стала. Иди спать, я устала.

– А я еще хотел…

– Для вопросов полно времени, но как раз сейчас я тупо хочу спать. А тебе завтра в школу.

– Завтра суббота, в нашей школе занятий нет. – Он ухмыльнулся. – Мне только на теннис, а Мишке в художественную школу, и то не с самого утра.

– Рада за тебя.

– Наверное, не очень хорошо живется, когда все, кого ты знала, умерли?

Я вздрогнула, но спустя секунду поняла: он имеет в виду вампирское бессмертие.

– Ага, так себе тема. Но всегда можно найти новых знакомых. Хотя, конечно, у людей есть плохая привычка умирать.

Он молча ушел, я слышу его шаги, потом скрипнула дверь – наконец угомонился.

Да, очень трудно жить, когда умерли все, кто был важен.

Ну, Виталик с отстреленной головой меня особо не впечатлил, кстати.

Думаю, в свой последний миг он ужасно удивился – так, словно он взаправду считал, что его поступки вполне нормальны и никого не раздражают. И сейчас я думаю, что он так и не понял ничего. В его системе ценностей отсутствовала щепетильность в отношениях. Ну, делов-то – по очереди оприходовал всех сестер, что такого. Я уверена, он даже не понимал, что в этом плохого.

А вот Лизка понимала и выразила свое неодобрение вполне выпукло.

Я думаю, на зоне ей норов-то укоротят, но могу себе представить, как она там будет устраивать истерики, обнаружив, что никто не принимается мигом бросаться исполнять ее хотелки.

А дом отобрала двоюродная тетка.

Вот как выставила я ее из дома, так ее и не было, явилась только на похороны, а как Лизку загребли в СИЗО, она тут как тут. Тетя Лена, мать ее за ногу, мамина двоюродная сестра. Боже, как ж она была похожа на «девочек»! Глядя на нее, я точно знала, как будут выглядеть «девочки» лет через тридцать, и это понимание грело мне душу.

Гены вообще странно группируются внутри нашей семьи. Вот взять нашу маму, она была милой миниатюрной брюнеткой – смуглой, с немного раскосыми искристыми карими глазами в длинных ресницах, всегда одевалась в какие-то этнические балахоны, любила открытые сандалии на плоской подошве и широкополые шляпы, которые делала сама, украшая их кучей искусственных цветов. Она выглядела именно так, как должна выглядеть художница в представлении обывателя. Она и была художницей, просто ей некогда было рисовать. Но она всегда была стройной и очень стильной, а вот тетка – та нет. При всем их внешнем сходстве она была похожа на разжиревшую крысу. И, судя по родству душ, «девочки» обещали со временем превратиться в таких же.

А мой папа был высоким блондином с отличной поджарой фигурой и большими задумчивыми серо-голубыми глазами, которые я унаследовала вместе с прямым носом и высокими скулами. Он был зубным техником, причем очень хорошим, и вообще он умел мыслить рационально – только не там, где вопрос касался «девочек», тут его рацио давало системный сбой.

А еще он никогда не спорил с мамой. Я думаю, его всегда восхищала ее творческая натура, умение рисовать, к тому же мама отлично вела дом и управлялась с нами. То, что они оба накосячили в вопросах семейной коммуникации, ему стало ясно лишь тогда, когда стало поздно что-то исправить.

И когда не стало родителей, знакомые и родственники говорили: зато вы остались друг у друга, вы же родные сестры!

Родные сестры, вы слышали что-нибудь подобное?

Ну, оно-то мне без разницы, я для себя уже твердо решила, что больше семьи у меня нет, а когда оказалось вдруг, что дом и все содержимое принадлежит этой самой тетке, то и дома не стало. А до этого дом юридически принадлежал только маме. Уж не знаю, как так вышло, у нас в семье вообще никогда не поднимался вопрос собственности или там наследства. Я сама никогда об этом не задумывалась – дом был родительский, я в нем жила, и это была вроде как сама собой разумеющаяся вещь.

Но, как впоследствии оказалось – нет, дело обстояло иначе.

Уж не знаю, как тетка подлезла к маме. Мама тогда была, конечно, обижена – в основном на меня, потому что я не позволила вылить на себя кучу ненужных соплей вокруг горькой судьбы «Лизоньки», а потом еще имела наглость не позволить «Лизоньке» вцепиться в себя и в очередной раз по мне потоптаться. Это с моей стороны было отвратительно – учитывая, что после этого последовало.

Но и на «девочек» мама была обижена – ну, тут понятно: положить на этих двух мелких гадин всю жизнь и отказаться от творчества, а в ответ получить сначала дикое хамство, а потом безразличие. А я, эгоистичная дрянь, должна была стать громоотводом и вдруг в самый неподходящий момент вспомнила о том, что тоже человек. Как тут не разозлиться и не обидеться, ну совсем же никак.

И тут, как я понимаю, возникла эта самая тетя Лена, и мама, зная о том, что папе осталось недолго, отписала ей дом с одним условием: продать его, деньги разделить между нами тремя, и все. Она отлично знала, что мирного раздела у нас с «девочками» не выйдет, и я уж точно останусь ни с чем. Просто мама считала, что может доверять своей кузине, она очень плохо разбиралась в людях, наша творческая мама, так и не успевшая состариться в своих самодельных цветочных шляпках. Она всех судила по себе, а уж она сама ни за что не присвоила бы себе ничего из того, на что не имела права.

И потому это условие было озвучено устно.

Но тетка была человеком совершенно другого свойства, чем наша мама. Она была точно такая же, как «девочки», и понятно, что дом тетка продавать не собиралась, а просто выставила меня оттуда. Всех нас, если на то пошло – просто Катька там уже не жила, но валандалась с девчонкой, изображая перед родней опекуна сироты.

А узнала я обо всех обстоятельствах за два дня до того, как съехала, чтобы вы понимали. Именно тогда я принялась звонить во все агентства недвижимости, мне срочно нужна была квартира, но никто не хотел мне помочь, слишком мало у меня было денег. И только Рита сказала – ок, посмотрю, что можно сделать.

А через день пришли какие-то бандитского вида парни и выбросили меня из моего дома. Мне было позволено забрать кое-какие личные вещи, и я забрала книги, мамины картины, альбомы с фотографиями, наши елочные игрушки и какие-то собственные шмотки, на которые уже не хватило коробок, а потому я взяла только самое необходимое: белье, обувь, несколько джинсов и куртку. И ладно бы это было все, но один из них вдруг сказал – а давай я тебя подвезу. И по его взгляду я поняла, что подвезти он меня хочет до ближайшего пустыря, и потому – спасибо, не надо, меня подвезет подруга! – позвонила Рите. И слава богам, она отозвалась и согласилась приехать. И пока я стояла в переулке перед нашими воротами, за которыми отчаянными глазами-окнами смотрел на меня наш дом, оказавшийся во власти каких-то совершенно чужих людей, я спиной ощущала тяжелый взгляд того психопата. Я старалась не думать о нем, и, когда в переулке блеснули фары Ритиной машины, хотела только одного: оказаться как можно дальше от дома.

И сейчас я думаю о том, что он чувствует, оставшись без нас.

Если бы у меня было больше времени, я бы заказала фургон, хотя бы мебель кое-какую забрала, чтобы на новом месте не ощущать такой отчужденности, но я ничего не смогла взять. Тетка дала своим головорезам совершенно определенные инструкции, так что из родительской спальни я смогла забрать только мамины вышитые подушечки, пустую шкатулку, постельное белье и полотенца. И две ее шляпки – из тех, что она сделала в последнее лето. Когда я все это собирала, парни молча смотрели на меня, и в их глазах я была просто сумасшедшей, ведь я не забирала микроволновку, плазменные панели и прочие вещи, имеющие в их глазах ценность, но дело в том, что для меня имеют ценность совершенно другие вещи. Елочные игрушки, например, или мамино постельное белье в розах, или эмалированная литровая кружка – белая, в желтых цветах, когда-то купленная мне папой.

Вещи из родительской спальни я завязала в большой узел из покрывала на родительской кровати, а потом укатала в клеенку, и как раз этот узел оказался чертовски тяжелым.

Наше постельное белье, конечно, тетке было ни к чему, как и пустая шкатулка, потому мне и позволили это забрать. И я разочаровала ее парней, которые были готовы к скандалу вокруг плазменных панелей и прочих вещей, а книги и ящик елочных игрушек вообще поставили их в тупик. Они до того были огорошены моей вопиющей непрактичностью, что даже помогли мне вынести коробки к воротам и цыкнули на своего приятеля, так жаждавшего оказать мне транспортные услуги. Видимо, о характере данных услуг я догадалась правильно.

А денег у нас уже давно не было, и куда-то исчезли мамины драгоценности. В последнее время мы жили на мои деньги, и когда все стряслось, моих собственных накоплений хватило только на эту несуразную квартиру в доме со странными соседями и на памятники родителям и Виталику.

Лизкину дочку по итогу забрала Катька, и где они теперь живут, я понятия не имею и знать не хочу.

Вот потому я здесь. И я это заслужила.

Но, надо сказать, в этом месте происходят странные вещи. Кто может убивать этих ничтожных пьяниц, да еще таким замысловатым образом? Ну, вот даже если просто убить. Горло-то зачем так художественно разрывать? И чем? И куда подевалась кровь?

Все это чертовски любопытно, и мне жаль, что я не могу пойти и сама посмотреть, что к чему.

Но я почти уверена, что тут есть какой-то личный мотив, иначе не объяснить того, что убивают жителей конкретно этой улицы. Ведь если взять, к примеру, маньяка – у него имеется свой бзик, согласно которому он и выбирает жертв. Это отработка некой психотравмы, и у маньяка всегда есть определенный образ жертвы – ну, то есть между жертвами есть сходство. Например, один маньяк предпочитает убивать миниатюрных блондинок, а второго заводят страдания рыжеволосых толстушек. А местному маньяку, по ходу, нравятся алкоголики, живущие конкретно на этой улице. Но дело в том, что если маньяк станет убивать такими ударными темпами, то здешнее поголовье алкоголиков очень скоро сократится совершенно, и тогда злодей поменяет либо место охоты, либо профиль жертвы, и в данном случае я голосую за какой-то личный мотив. Что-то объединяет этих убитых пьяниц – что-то помимо пристрастия к огненной воде и ареала обитания.

Иными словами, кому-то они насолили. И вряд ли это случилось только что.

Вот только почему маньяка переклинило конкретно сейчас?

Нужно будет узнать об убитых побольше. Ведь не всегда они были плюгавыми пьяницами, провонявшими невесть чем и дешевыми папиросами. Когда-то они были детьми, потом прыщавыми подростками, потом молодыми парнями, франтовато одетыми и озабоченными. Им казалось, что перед ними целый мир, и жизнь играла яркими красками, и никто из них не думал, что станет в будущем просто презренным алкашом, валяющимся на улице в луже собственной мочи и блевотины. Нет, они думали, что сделают в жизни что-то важное, но правда заключается в том, что значительные вещи требуют соответствующих усилий.

Вот я уверена, что каждый хоть раз в жизни смотрел на успешных людей с завистью и думал: вот у него оно само все вышло, свезло просто, а у меня все впустую. Так я вам, граждане, скажу так: никто не знает, как шел к успеху тот или иной человек, какие в его жизни были тяжелые моменты, а они были, они у всех случаются. И если человек, несмотря на все препятствия и неудачи, все равно продолжает гнуть свою линию, не опускает рук и не сдается – у него все получится. А тот, кто завидует чужому успеху и ноет – вот, дескать, свезло! – тот в какой-то момент сдался. А то и вовсе просто жил, не имея внятной цели и желая просто вдруг разбогатеть, например. Чтоб вот само, по щучьему, блин, велению. Так вы, дятлы, хоть щуку пойдите поймайте, так и этого же нет, только нытье – а вот я… а у него-то!

Таких людей очень много – без цели, а если нет цели – нет ни достижений, ни успеха. Биологическое существование продолжается, а состояться в жизни не выходит, и потом приходит какое-то внутреннее отчаяние, которое многие топят в стакане. И все эти алкоголики – это и есть бесцельно и бесполезно существующая органика с претензией на непонятость. И хотя ни один из них никогда не думал, что окончит свои деньки на тротуаре этой самой улицы, с вырванным горлом и непонятным анамнезом, но получилось именно так.

И, может статься, все они это заслужили, но дело в том, что я против такого решения проблемы.

Нет, я не против убийства как способа разрешить непримиримые противоречия. Это древнейшее, проверенное временем средство получить желаемое. Вернее, теоретически я против, а практически понимаю, что любого человека можно загнать в угол так, что он последует примеру отца всех убийств, прародителя нашего Каина.

Хотя, безусловно, заповедь на этот счет однозначна.

И Виталик Ченцов отчего-то снова сидит в кресле у столика, хотя я точно знаю, что он умер.

– Тебе что, памятник не понравился? Ну, так твоя распрекрасная жена тебе и такого бы не поставила. И никто из твоих девок тоже не стал бы, имей в виду.

Я отворачиваюсь и засыпаю, присутствие Виталика меня не тревожит – я не Скрудж, мою бессмертную душу спасать не надо. Если я и попаду в ад, то никак не за жмотство.

– Вставай, что ли.

Я вообще не выспалась, ночные приключения меня вымотали. Но Роза непреклонна – и я открываю глаза. Виталика в кресле нет, и это радует.

– Надо таблетки принять.

Ноги мои распухли, пульсируют и болят, но в ванную я попробую сходить, а не сползать – если ступать на неповрежденные участки…

– Шов разойдется, перестань. – Роза качает головой. – Вот, тетя Лутфие готовила шурпу, тебе принесла. Ешь, а потом лекарства примешь. Как спалось?

– Нормально, спасибо.

Учитывая, что я сплю в чужой гостиной, я ничуть не покривила душой. Ночную болтовню с вампироборцем и визит Виталика я оставлю за скобками, многие знания – многие печали, а печалить Розу я не хочу, она мне активно симпатична.

– А Мишка весь изнемог – ждет, когда будете читать дальше. – Роза подает мне толстостенную плошку с каким-то варевом, пахнущим очень вкусно. – Увлекла ты его, а то вечно торчал перед компом, все мультики какие-то или игры, а тут я глазам своим не поверила – сидит, слушает, да так заинтересованно.

Потому что ему, наверное, не предлагались нужные книги.

У нас дома были книги – мамины и папины, из их детства. И новые тоже были. Я просто брала их с полок по мере взросления, они были так расставлены на полках, что дотянуться я могла всякий раз до книг, подходящих мне по возрасту. Я брала их с полок и уносила в свою комнату, ставила на свои полки – с тем, чтоб уже никогда не расстаться с ними.

Сестры этих книг не читали. Им покупали какие-то бесконечные приключения, все эти книжки «для девочек», «для маленьких леди», и журнальчики такие же. Ну, что поделаешь – каждому свое в этой жизни, и так случилось, что книги, стоящие на полках в нашем доме, читала только я – ну, и родители, конечно. Потребность в чтении у них была огромной, а потому книги отправились со мной в мою новую жизнь. Так, словно вместе с ними со мной остались мама и папа.

И я вдруг поймала себя на том, что мне приятно поделиться этими книгами еще с кем-то, кто так же, как и я, понимает их. Даже если это совсем чужой ребенок. Потому что вот Лизка и Катька были моим папе и маме родными, но это вообще ничего не значило, потому что унаследовали они отчего-то гены вообще непонятно кого, какой-то двоюродной тетки, судя по крысиным повадкам и склонности к истерикам. Вот каким образом гены этой тетки оказались в моих сестрах, с какого перепугу? Колода, блин, иногда тасуется не просто причудливо, а вообще по-дурацки, и тот, кто сдает карты, безумен, как Шляпник.

Или просто скотина.

– А эта ваша докторша… она все время тут живет?

Надо же позадавать вопросы, мне нужно определиться с кругом лиц, которые могут быть причастны к делу.

– Ой, ну ты знаешь, она здесь точно дольше, чем я живу на свете. – Роза смеется. – Как и наши с Мишей родители. Мишина семья жила наверху, а мы все тут, и перегородки – это они сейчас капитальные, а когда-то были фанерные, деревянные, и все слышали все о каждом. А в твоей квартире жила Мария Дмитриевна – сначала с родителями, потом старики умерли, я лично помню только бабушку – она умерла, когда мне было лет семь, наверное. А потом, уже в девяностых, это все перестроилось, и мы с Мишей поженились. А потом моя мама вышла замуж за его отца.

– Как это?

– Ну, Мишина мама умерла года за два до того, как мы поженились, а мои родители развелись, когда мне было одиннадцать, у отца появилась другая семья, там родились другие дети, а у нас же как обычно: развелся – и все, бывшая жена, и дети от нее тоже бывшие. А потом мы с Мишей поженились, наши родители стали общаться, и тут вдруг объявляют: мы решили съехаться и жить вместе. Тут уж Миша вмешался: что значит – жить вместе? Нет, ребята, женитесь, и в добрый путь, по-людски чтоб все было, а то как это – жить вместе, куда оно годится. Короче, съехали молодожены в квартиру Мишиной двоюродной бабки, она тогда состарилась уже, а собственных детей у нее не было никогда, вот они за ней досмотрели, да так и живут там, мы к ним в гости ездим, и они к нам приезжают. А мы тут, соединили две квартиры, получилась эта. Я очень люблю этот дом, и улицу эту люблю и не хочу ничего менять. Мне хотелось, чтобы мои дети жили здесь, тоже знали этот дом, и этих людей, и качались на тех же качелях, что и мы, – ну, чтоб потом были воспоминания, и я знала – они помнят то же, что и я. Преемственность, понимаешь?

Ага, чего ж не понять. Если есть счастье, им хочется поделиться с тем, кого любишь. А если что-то плохо, то и сам от этого бежишь и не хочешь, чтоб это коснулось того, кто дорог.

Но вышло так, что мне никто не дорог. Уже никто. И я сделаю все, от меня зависящее, чтобы у меня никогда не оказалось такого персонажа в жизни. Свою чашу боли я уже выпила, я считаю. Я никогда в жизни ни к кому больше не привяжусь и никого больше не полюблю, даже рыбку в аквариуме, даже цветка в горшке не заведу, не то что, например, ребенка. Потому что, если у тебя есть ребенок, это значит, что у тех, кто хочет до тебя добраться, есть потенциальный заложник.

– Так что с этой вашей докторшей?

Роза вздохнула – отчего-то ей не очень хочется говорить о соседке.

– Ничего. – Роза подала мне чашку с чаем. – Снова три ложки съела – и готово? Плохо дело… Вот, бери пирожки. Тетя Лутфие – отличный детский врач и человек хороший. Но она и взрослым в помощи не отказывает, вот как с тобой. Просто очень строгая, но она всегда была такая, у меня к ней почтение с детства. Только заболею – а мама уже зовет ее, и пусть даже ночь-полночь, а она придет обязательно. Ее же все знают, она диагност отличный, ее диагнозы всегда подтверждаются, так что если она сказала, что тебе надо усиленно питаться, то ты будешь у меня усиленно питаться, а потому чай и пирожки должны быть употреблены по назначению.

– Я потом, через полчасика. Наелась уже.

Я вообще отвыкла от еды, вот что. И запах, который возникает, когда я начинаю что-то есть… в общем, можно обойтись и без еды.

– Тогда сейчас лекарства. – Роза подает мне две таблетки и стакан с водой. – Проглоти и запей. Болят ноги-то?

– Болят…

У меня ощущение, что Роза меня заболтала, чтобы я не задавала вопросов. Но у меня так устроена голова, что если я не получаю ответов на свои вопросы, то задаю их снова и снова, и вообще делаю все, чтобы ответы получить. Просто Роза еще не знает о том, что получить информацию я смогу в любом случае. Я вернусь со своими вопросами позже, и тогда не ответить она уже не сможет.

В дверь постучали, потом, не ожидая ответа, вошел огромный какой-то чувак, вот реально Кинг-Конг, настолько здоровенный.

– Что, Юзек?

Роза великана явно знает, уже легче.

– Там в отсеке мебель кое-какая нашлась. – Великан откашлялся. – Так если хозяйка глянет, годится или нет, мы соберем и поставим, а то что ж это – комната пустая, только раскладушка старая и комод, да мешок спальный на полу.

– Как же она посмотрит, ты же видишь – не ходит совсем пока, нога зашита. – Роза всплеснула руками. – А вещи это даже не Марьи Дмитриевны, что там жила, они еще от прежних жильцов остались. Мама говорила, что мебель эта в подвале была давно, бабка не любила ничего выбрасывать. А у нее обычная мебель стояла, как в пятидесятых купила она свои допотопные серванты и торшер с диваном, так оно там и было, пока она не съехала. А ту мебель ее внучка велела выставить к мусорным бакам, народ забрал на дачи. Кабы знала я, что у нее ничегошеньки нет, так хотя б диван оставить попросила, да кто ж знал. Хотя диван там, конечно, доброго слова не стоил, а все ж лучше, чем в кладовке на полу, в спальном мешке.