Текст книги "Альманах Международной Академии наук и искусств «Словесность». Том 2"

Вот и теткина изба. Мальчишки, забившись в угол, играют с оловянными солдатиками.

– Тетя Маша, это мой первый муж, он оказался жив.

Молчание резало слух.

– Проходите.

Аврам окинул взглядом избу и понял, что мужских дел тут непочатый край. Руки сами потянулись к молотку – прибить для начала половицы.

– Тебе, милок, надось в партизаны, завтра и сойдешь к ним, а сегодня помоги и дров нарубить.

Партизаны с недоверием отнеслись к жиденку. Рассказ о ГУЛАГе, освобождении и пленении, побеге из концлагеря* – все это казалось мифом. Но решили присмотреться.

*«Нацистский концлагерь для евреев в Эстонии во время Второй мировой войны «Вайвара». Подлагеря: Kulupe concentration camp, lenurme concentration camp, Lagedi concentration camp, Sonda concentration camp, Aseri concentration camp, Soski concentration camp, Hungerburg concentration camp, Narva concentration camp, Vivikonna Balt l concentration camp, Goldfi elds concentration camp, Kivioli concentration camp, Ereda concentration camp, Jhvi concentration camp, Port Kunda concentration camp, Клоога, Budki concentration camp, Pankewitza concentration camp, Kerstowa concentration camp, Putki concentration camp, Kurem; e concentration camp, Petseri concentration camp, Vivikonna OT concentration camp, Vaivara subcamp и Auvere concentration camp. Всего в оккупированной Эстонии, с целью уничтожения иностранных евреев и использования каторжного труда узников, для поддержания промышленного потенциала гитлеровской Германии в условиях военных действий, был создан двадцать один концентрационный и транзитный лагерь.

В трудовых лагерях системы «Вайвара» погибло примерно десять тысяч человек (в основном – иностранных евреев). В Эстонии после нацистской оккупации было сформировано марионеточное самоуправление во главе с Хялъмяром Мяэ. Непосредственное руководство генеральным комиссариатом «Эстония» в составе Остланда осуществлял обергруппенфю-рер СС Карл Литцман. Оба несли прямую ответственность за организацию преследования евреев и других групп мирного населения. В нацистской классификации и в более поздней историографии эстонские транзитные концлагеря получили название «лагерей системы “Вайвара”». Они были сосредоточены в основном в северной или северо-восточной части оккупированной Эстонии. Среднее количество одновременно содержащихся в этих лагерях узников составляло десять тысяч человек. «ХОЛОКОСТ-2» – это система лагерей Балтии».

Авраму удалось бежать, кто ему будет доверять? Но это потом, потом он будет отправлен в лагерь для побывавших в оккупации, а пока пусть партизанит.

Шира дежурила в госпитале, отпуск по ранению кончался, нужно было возвращаться в Ленинград. Аврам и тетка присмотрят за детьми.

Уже через пару недель Шира поняла, что беременна. В эти дни город оказался полностью отрезан от области, и домой попасть уже было невозможно. Их маленькая квартирка была разбомблена, ютились в пустом зале клуба. Она гладила живот и приговаривала:

– Ид, А Ид…

Она ждала этот плод с благоговением, она знала, что это будет дочь. «А Ид» означает «еврей» на идише. Ида – имя для дочери было выбрано.

Блокада Ленинграда наконец была прорвана. Спешная эвакуация ослабленных жителей шла полным ходом. Дети, старики и женщины вывозились в другие области для реабилитации. В одном из вагонов, еле живая, на носилках лежала женщина. Видно было, что вот-вот начнутся роды. Обессиленный организм задержал беременность до сорока четырех недель. Никто не знал: быть может, ребенок уже и не был жив, судя по тому, что мать практически без чувств.

Позднее, в госпитале Смоленской области, на свет появится живая девчушка-истощенная, но живая.

До конца войны оставались считаные месяцы, ребенок набирался сил, и Широчка мечтала вернуться в Ленинград. Душа терзалась неизвестностью, она не знала, что с сыновьями. Она пела колыбельную дочери и заливалась горькими слезами. Она пыталась вспомнить, как она оказалась в этом мире боли и пороха, а на ум все время приходила та последняя шалость и висящая безжизненная рука деда.

Шира достала кожаный ридикюль, извлекла свиток и поднесла его ко лбу младенца, с верою в сердце просила защитить дитя и восстановить мир. Шира неистово молилась все дни блокады, от свитка веяло таким теплом и надеждой, что передать на словах невозможно. Этот пергамент и листки рукописного текста она привязывала к телу, когда под обстрелом на крыше тушила зажигалки. Ей казалось, что если ее убьют, то пусть с этими листками, тогда она сможет их вернуть деду. Светало, нужно было идти на работу, она передала дочь соседке по комнате и вышла. Они работали на оборонном заводе по очереди, чтобы иметь возможность следить за детьми.

Уже отгремел День Победы, колонны возвращенцев брели тут и там. Пешком, на попутном транспорте, на телегах и поездах люди возвращались к мирной жизни.

Родной дом был разрушен, и Шира решила проситься на ночлег к матери – потом она двинется дальше, сыновья ждали ее, тетка сберегла их даже в оккупации.

На пороге их дореволюционной квартиры стоял Евгений, красивый утонченный молодой человек, за его спиной был виден мольберт. Брат пустил ее и был рад видеть живой. Он рассказал о смерти матери, работавшей до 1942 года на заводе, погибшей под обвалом. Они обнялись, как самые близкие люди, к ним прижалась и Дина, сестренка, как две капли воды похожая на мать.

Через неделю Шира двинулась в путь. С ней был только чемоданчик и дитя – вечно насупленная немая девчушка. Она не умела улыбаться, она не понимала слов любви, иногда смотрела в точку, и ее передергивала судорога. Эти изумрудные глаза, слегка в поволоке грусти, казались неживыми, казались потусторонними, развивалась слепота от недостатка солнца и еды.

Встреча была бурной. Мальчишки щупали мать и, цокая языками, приговаривали о том, как она хороша собой, будто царевна. Тетка смеялась и радовалась: авось жизнь наладится.

Аврама по окончании войны отправили в лагерь для лиц, прошедших оккупацию, а Шире предстояло остаться как жене пособника на сто первом километре. Лесоповал встретил даму ширканьем пилы-двуручки и тюканьем топора. Строились избы и клуб, каждые руки были на вес золота.

Дети жили дружно, через год вернулся Аврам. «Реабилитирован» – стояла отметка в справке об освобождении.

– Слепуха! Твой батя пришел, – кричал Сева сестренке.

Они любили ее, но ласково поддразнивали.

Идочка вошла в дом. Она боялась подойти к отцу, но он ее заграбастал и неистово целовал в глазки, макушку, ручки… За возможность быть с этим комочком все, что он прошел, считал малым испытанием. Девочка скромно попятилась к братьям, они смотрели на Аврама широко раскрытыми глазами. Очередь поцелуев дошла и до мальчишек. Ах, как они были горды, что у них есть отец!

Мука рассыпалась по столу – мать готовила особый пирог «с рецептом», пирог своего детства. Счастливый шарлоточ-ный вкус наполнил каждый уголок, семья наконец воссоединилась.

Дети играли в саду, раскидистое вишневое дерево манило ароматом. Старший брат сидел с банкой на высоком суку и собирал вишенки для сестры и мамы.

Сегодня мама испечет вишневый пирог – это счастье есть мамины вкусности. Идочка ела вишенки, и загадочная улыбка Моны Лизы вдруг озарила ее. Девочка почувствовала свет и увидела небо, зрение начало возвращаться. Она боялась сказать матери о том, что увидела мир. Вдруг это совсем не хорошо, вдруг дети не должны видеть? Но брат заметил изменившийся взгляд и то, как она нашла упавшие вишни под деревом.

Он подошел к матери и прошептал:

– Мам, она, кажется, прозрела! Ма-а-ам, она поправляется!

Шира вытерла слезы и бросилась обнять дочь, в дом пришел праздник. Пирог оказался вкусным, вишни – божественны. В дверь постучали.

– Входите, – разрешил Аврам.

В дверном проеме встал… Шира упала в обморок. Вернулся погибший отец мальчишек, Иван, ее второй муж. Они били ее по щекам, обливали водой, глубокий обморок не кончался. Ей снился дед, подаривший книгу и большую кожаную тетрадь для дневника и загадывания желаний. Снилась бабушка в мягкой шали, из-под которой выглядывали кисти национального платка. От бабушки пахло корицей и кардамоном. Она вносила на шаббат халу и традиционную шарлотку для детей. «Широчка, ты рождена зажигать свечу! Деточка, помни об этом». Потом вдруг она побежала среди улиц Петрограда: разруха, догнивающая лошадь на неметеном дворе, пьяные толпы матросов и дамы в кожаных пиджаках. Вдруг полетели самолеты, и из их разверзнутых пузищ вылетают дети… вниз…

– Дети, где мои дети? – она истошно закричала и забилась в конвульсиях, но стала приходить в себя.

Оба мужчины стояли на коленях – они любили эту стойкую женщину, которой выпала непростая судьба. Позже, на крыльце, в клубах табачного дыма они решили ее судьбу без нее. Утром Аврам уехал, уехал навсегда, уступив место отцу мальчиков.

Шира обессиленно сидела у окна и ждала, когда он вернется, внутри нее звучал траурный плач скрипочки. Жить с человеком по обязанности непросто. Дочь звала отца и не любила этого грубого дядьку. Он прожил недолго: внезапно двинулся осколок, и сердце остановилось. Через несколько месяцев родилась еще одна дочь, так и не увидев своего отца.

Шира не звала Аврама, она твердо решила не иметь больше мужа. Иногда он приезжал, чтоб увидеть дочь со стороны, и снова исчезал в стенах старого Таллина. По вечерам город слушал его скрипку, и люди плакали от надрыва души музыканта.

Послевоенная жизнь налаживалась. В деревне было сытнее, чем в городе, – сад, огород, коза, куры, лес с грибами и ягодами, рыба в реке. Эти полезные продукты и чистый воздух были важнее городской суеты. Время бежало неумолимо. Обрастая невестками и внуками, Широчка жила не замечая лет. Суббота всегда была чистым днем, днем света и молитвы. Прошедшие через ад войны люди не делились на христиан, иудеев и мусульман – они уже поняли, что Творец один на всех и нет никого, кроме него.

Ходили в гости татары к евреям и христиане к мусульманам, без обиняков, чай и пироги объединяли всех в одну дружную семью. Только в тиши, наедине, каждый молился соответственно вере предков.

Шира волновалась: ее внучка, недавно рожденная дочерью, была странной. Ребенок спал, никогда не плакал, не желал есть. С виду здоровая, девочка смотрела куда-то в пустоту, морщила лобик, будто решала задачу. Не один раз Шира хотела показать ее раввину. Странная поза ребенка в люльке тоже не нравилась бабушке: перекрещенные руки и ноги по принципу, как укладывают покойника. Дитя не создавало проблем и росло само по себе, но отличалось от обычных младенцев.

Жизнь деревенской молодежи начиналась к ночи, то тут, то там играла гармонь и слышался смех – быть опять свадебке. Вечерние занятия взрослых дам – вязание, шитье и вышивка. Зачастую в одной избе собиралось по нескольку женщин-так экономили керосин, да и скуку разгоняли одинокие сердца. Замужних было мало, зачастую втихаря чей-то муженек прибивал гвозди не в одной избе… Но жизнь прожить-не поле перейти, все молчали… Подошло время доить козу, Шира поспешила в хлев с ведром теплой воды и бидоном.

Было морозно, февраль был особо злым на мороз и метели. В печи потрескивали дрова, внучка спала, и бабушка тихонько молилась на иврите. Вдруг она услышала четко произнесенное младенцем «тода раба». Шира подумала, что сходит с ума, и достала потертый свиток, чтобы благословить внучку.

Девчушка росла не по дням, а по часам. Имя девочки означало «закон» на иврите. Книга «Тания» всегда была в почете. Уж так повелось в русском еврействе, стало необходимостью прятать смысл поглубже. Ребенок любил одиночество. В три года девочка читала, ее любимыми были религиозные книги, хранящиеся у бабушки в сундуке, и научная литература. Она свободно читала на иврите. Будто родилась со знанием этого языка. По ночам, особенно при полной луне, девочка кричала, что нужно спасти мир, всегда спрашивала о том, где они прячут ее свиток.

Шира была очень расстроена – будто сам дед воплотился в этой девчушке. Иногда, глядя на нее, она мучилась от сознания, что украла у деда свиток, что судьба вот так напоминает ей о содеянном. Она показала девочку бабке-ведунье, бабка пошептала и вынесла вердикт: в девочку спрятался сам Сатана.

– Не врите, не врите! Я не Сатана! Я ребенок, а вот вы и есть Сатана! Я вижу вас насквозь! – кричал ребенок и перечислял грехи бабки.

Та вдруг потемнела и поняла, кто перед ней…

– Веди ее в храм, Шира, к Богу, она без него жизни не ведает.

Шира собралась в путь, договорившись с раввином о встрече.

Он осмотрел девочку и сказал, что Б-г благословил семью светоносным дитятей. Что дитя имеет такие-то мочки ушей и такие-то родинки, много чего она имеет в себе необычного. Он перечислял ее достоинства до бесконечности. Шира успокоилась. Но приступы каталепсии участились. Девочка теряла чувство жизни. И абсолютно недвижимо, в потустороннем состоянии говорила то, чего знать не могла, но оно действительно было.

– Бабушка, мне не нужно учить, я просто знаю, я подключена к небесному диску, там есть все и обо всем.

Но детство, даже столь тяжелое, есть детство. Тапия любила собак. Она часто гуляла по деревне с целыми карманами сахара, собаки сопровождали ребенка. Со сверстниками не получалось: она бросалась предупредить о беде, а они считали, что накаркала.

– Ведьма, – шипели подружки.

Так девочка полностью ушла в книги. Однажды, пока бабушка драила щелоком пол, девочка приоткрыла сундучок. Среди кружева, перламутровых пуговиц и шкурки чернобурой лисы она увидела свиток и листки Каббалы. Ей не нужно было читать – она знала, что это то, зачем она пришла в этот мир.

Каждый раз когда уходила Шира, она читала так любезно написанное рукой ее прадеда «благое писание». Она перестала падать и говорить – ее мир наполнился светом, а значит, и покоем.

Погружаясь в Тору с головой, девочка видела ангелов, те беззвучно помогали понять ей смысл и зачастую давали ключи к изучению.

Ангелы пояснили, что лет через пятьдесят мир будет стоять на грани и что лишь одного сердца достаточно, чтоб удержать его, что Тания должна, обязана верить в спасение и искать ключ, потерянный человечеством.

Много чего день и ночь открывали ангелы, и ребенок запоминал наказы. А сны стали другими, во снах старец беседовал с девочкой о мире и заповедях. Ребенок изменился, взросление опережало календарь.

– Ты рождена зажигать свечу, – говорила бабушка ей каждое утро так, что не оставалось и тени сомнений, – так некогда говорила Шире ее бабушка.

Наступило лето, и отец отвез Танию погостить в другую область, к своей матери. Сестры отца отвели девочку в храм, где тайно ее крестили, в ту пору любая религиозность была клеймом.

– Никому не говори, где ты была! – сказал батюшка и исчез за золотыми вратами.

Девочка умела хранить тайны, и за период жизни до совершеннолетия ее трижды крестила родня, но ни разу никто не узнал, что это уже случалось.

Шира даже не подозревала, что ее девочка крещена трижды.

Наступило время бат-мицвы, собрались женщины и провели некоторую церемонию посвящения, а отец вручил Танни толстую книгу по домоводству, чтобы дочь знала, как вести хозяйство.

– Бабушка, бабушка, смотри! Смотри, что мне подарил отец!

Ее слова вдруг застыли в гортани: величественная Шира лежала на кровати, красиво повязанный тихль придавал лицу загадочность, руки были скрещены на груди, тело покрыто одеялом. Такой красивой ее никто никогда не видел, внучка потянулась к руке бабушки и поняла, что та мертва.

Приехали многие из родных, друзья, раввин, все суетились и готовились к похоронам. Татка сидела в углу, она в окаменении смотрела на Ширу, ожидая, что вот-вот ноздри орлиного носа шевельнутся и бабушка станет дышать. Час, два, три, сутки, третьи сутки – бабушка не ожила. Похороны прошли, на поминках мать раздавала родным все, что они просили, раввин забрал свиток и листки… Татка вцепилась ему в край одежд:

– Нет! Свиток мой! Нет, не уносите!

– Девочка, это должно быть в синагоге, приходи всегда и будь достойна своей бабушки… – А на ухо вдруг прошептал: – Все случится, когда тебе будет пятьдесят, не подведи! Тогда Каббалу переведут на русский язык: то, что начал твой прадед, будет доделано и открыто.

Дом опустел, лишь свеча горела на подоконнике, отправляя свет далекой звезде, принявшей душу праведной Широчки, да освещая путь той, которая скорбела больше всех. Леилуй нишмат, ШИРА БАТ КАФА.

История является вымыслом, все совпадения случайны

27 января 2022 г.

Валентин Роков

Родился в 1950 году в городе Анжеро-Судженске. Детство провел во Владивостоке и Кемерове. Окончил Беловский энергостроителъный техникум. Работал монтажником на различных электростанциях СССР.

С мая 1990 года живет в г. Берёзовском. Вначале работал кочегаром на теплосетях города. Потом талантливого автора приметил редактор городской газеты «Мой город» Владимир Денисович Чворо и пригласил к себе. По пятницам выпускал отдельный вкладыш к городской газете «Мой город» – посвященный шахте «Берёзовская».

Стихи начал печатать в периодической печати с 16 лет. В 1967 году – в Белове, в 1987 году – в Усть-Куте, в 1988 году – в Лазо (Приморский край), в 1989 году – в Уссурийске, в 1991 году и до 2017 года – в Берёзовском (Кузбасс). В местном журнале «Берёзовские мелодии» были опубликованы рассказы и подборки стихов.

В 2019 году стихи Валентина Рокова печатались в газете Анжеро-Судженска. В День шахтера в этом же году поэт читал стихи горожанам в парке. В 2016 и в 2020 годах рассказы публиковались в «Огнях Кузбасса». Первую книгу прозы «Персы» выпустил в г. Кемерове в 2012 году с помощью администрации угольного предприятия «Ровер» (Цуриев).

 
Циркулем ноги, вонзись взглядом в небо!
Себя чувствуй богом, свое твердо требуй!
Твои эти скалы, и бухта, и пристань,
Что, битые шквалом, способны вместиться
В ладошку всего лишь, но это твое!
Его не разделишь, отдав – не вернешь!
Вскрики парящих над волнами чаек,
Йодистый воздух и рыбные стаи —
Это родным же ведь было всегда,
Как и наш Крым, и Курилов гряда!
Москва, Севастополь и Сталинград —
В отметках эпохи побед и наград,
Над ними гудела от взрывов земля,
«Ура-ра-а!» – мощно пела атака солдат.
И эта атака, и много других
Развеяли прахом мужчин – и каких!
И мать, и жена получали с фронтов:
«Погиб как герой…» – и нет других слов.
И сколько в России осталось одних
Женщин: «Я бык, я и лошадь, и как бы жених…»
Хлебнули мы горя и после войны —
Талоны на мыло, крупу и штаны.
Да что там рейтузы – норы порой нет,
Куда б мог забиться от всех этих бед!
И вот когда стало нам чуть веселей,
Им газ отдай даром и нефти отлей!
«Мы санкцией иначе вздрючим сполна!» —
Грозятся. Короче, похоже, война
Вновь всполохом смерти взойдет над страной,
И снова конвертик: «Погиб как герой…»
Опять мы в атаку пойдем на врага
Без страха, со страхом, но с русским «Ура-а-а!..».
Просят газ даром? Получат – окей!
Но только огрызок от старых лаптей…
Другого не будет – задаром давать?
Как это «задаром», как это понять?
 

 
Сыро, холодно – бр-р-р! – ночь в тайге у костра.
Вокруг горы – Сибирь, вверху – неба дыра.
Справа вскрики и вой, сзади шорох и треск,
За кустом, над водой, шевельнул жутью всплеск.
Брошу ветку в костер – выше пламя и свет!
Я и дикий простор – никого больше нет!
Лес сгрудился вокруг надо мной у костра,
Словно вражий редут осадила орда.
Словно поздняя ночь темной силой своей
Навалиться не прочь на кого послабей.
Смять, к земле придавить, к горлу нож – и пытать:
«Рыбку хочешь словить, злато хочешь сыскать?
Ты чужой нам – окстись! Что ты здесь потерял?
Уходи, пока жизнь твою лес не забрал!»
«Уходи» – а куда и зачем? Только здесь
Наконец я узнал: у меня что-то есть.
Чудо летних ночей, прелесть спящей земли,
Вдалеке от друзей, от ауры семьи,
От больших городов с вечным грохотом дней,
В гуще диких лесов ближе, краше, родней…
Почему же «уйди»? К изначалу вернись!
В руки мир загреби и к нему прикоснись!
…Запах прелой травы, нудный звон комара —
В сердце боль растрави докрасна, добела!
Это то, что тебе не хватало всегда.
Было надо судьбе тебя бросить сюда!
Блекнет черная мгла в острозубьях вершин.
Дорогая Земля, разве я не твой сын?
Приблудившийся пусть, но совсем не чужой,
Ты меня уж прости за разлуку с тобой.
Спит в предутреннем сне освященный покой,
Шепчет что-то во мгле рябь воды над рекой,
И прощением мне, цедя холод ночи,
Солнце щедро к ногам сыпануло лучи…