Текст книги "Альманах Международной Академии наук и искусств «Словесность». Том 2"

 
Волны цвета бирюзы
Пеной окольцованы…
Ввысь летят на зов грозы,
Будто околдованы.
 
 
В тучах – молнии витьё
Огненно-лучистое,
Ярой вспышки остриё,
Эхо голосистое.
 
 
Стихнет ветер поутру
В неге алой зарева,
Чтобы грому-бунтарю
Спать вдали от марева.
 
 
Томно плещется прибой
С кромкой ослепительной
И поёт: «Возьми с собой
Песней утешительной!»
 

 
Не надо слов напрасных сожалений
В сплетеньях липкой паутины лжи —
Постылый груз мучительных сомнений,
В бесплотности закатов миражи!
 
 
В них меркнет луч трепещущего света —
Предвестий, откровений майских гроз.
Там жизни вихрь романа без сюжета,
Любви экспресс, летящий под откос.
 

I

 
Утомлённая зноем июльского рая,
Ты, дитя, не узнав, как мир счастлив с тобой,
Сокрушаясь, ушла из иссохшего края,
Ни на миг не сливаясь с безликой толпой.
 
 
Светлячками воздушными звёзды взметнутся,
Чтоб отметить маршрут голубым янтарём.
К неизменности грёз о любви не вернутся
И в бескрылости чувства совьются с огнём.
 

II

 
Пригорюнился, сникнув, удушливый вечер,
Нервно ветер взлетел освежавшей волной.
Заметался взволнованно рыженький сеттер,
Что-то жалко скуля пред ночной тишиной.
 
 
В отрешённом мерцании лунного света
Он искал, не забыв, блеск её башмачков.
Отголоски невзгод исступлённого лета,
Злую хмарь углядел в седине облаков.
 

III

 
Дождик бьёт в запотевшие стёкла —
Слёзно просит впустить его в дом,
Где нет зноя, ничто не прогоркло,
Не ударит навязчивый гром.
 
 
Только нет там приветного ветра,
Нет раздолья для вольной судьбы,
Лишь житейский комфорт дарит щедро
Сладкий сон – пустозвон похвальбы.
 
 
Пыль клубится вдоль серой дороги,
Рожь лепечет про дождь-благодать.
Он омоет уставшие ноги,
Прочь уйдёт, чтоб вернуться опять.
 
 
Поутру лишь тумана тревога,
С ней в росинках холодных луга.
В полдень снова жара-недотрога…
И, как вестник, кричит пустельга.
 

 
Как часто старость, будто сирота,
С усталыми, поблёкшими глазами —
Под взором мудрым жизнь уже не та —
Сама с собой бредёт под небесами.
 
 
У каждого судьба одна – своя!
Нередко лик её подобен драме.
Там, стон и радость вовсе не тая,
Душа обнажена добром с грехами.
 
 
Я помню, как сутулясь шла она —
Соседка, в угнетённости шатаясь;
И исповедь, что длилась допоздна,
Услышать довелось, уже прощаясь.
 
 
Мать милая, как солнышко, тепла.
Отец, как сыч, угрюм и недоволен
Той долей, веру выжегшей дотла…
Обычно был упрям и своеволен.
 
 
А память, уносившая в Донбасс,
Услужливо былое подносила:
Вот Олечка – там деточкой звалась…
Голодная «на хлебушек» просила.
 
 
В день тяжкий, рваный от войны,
Тропою в изумлённом мире мая
Шли путники из чуждой стороны
Куда-то вдаль, на счастье уповая.
 
 
Под зноем изнывая, по степи
Брели с новорождённою устало,
И зло супруг велел: «Ты не терпи!
Оставь её! Забот у нас немало!
 
 
На ближнем бугорочке сон-трава,
Дитя уйдёт в покое безмятежном.
Не плачь, Мария! Лишние слова!
Увидишь ты её в краю нездешнем.
 
 
А скажешь “нет” – покину я тебя,
Навек забыв, что было между нами.
О женщина, тогда вини себя!
Святым молись, упав пред образами!»
 
 
Не видя света, девочку прижав,
Жена, рыдая, что-то прокричала;
И сник Ефим, с покорностью сказав:
«Скорей пойдём до ближнего причала!»
 
 
Грусть и болезнь – родные две сестры,
Бегут, ползут за жертвой, обольщая…
Их раздражала радость детворы,
Грозили ей, напасти обещая.
 
 
Как бич, по ранам преданной души
Хлестнула боль – грудь матери заныла:
Чем Ниночку теперь кормить в глуши?
Мятущееся небо столь уныло!
 
 
Дочь Оленька… Ей пятый шёл годок,
Малышка горе сердцем понимала…
Там, где стоял какой-то городок,
Нашли приют. Ночь мглою обнимала.
 
 
Вслух мыслила смышлёное дитя:
«Скажу, заплакав: люди, всё узнайте!
Я в дом зашла, конечно, неспроста —
Нинулечке “на сосочку” подайте!»
 
 
План девочки, сработав, спас сестру,
Казалось, мир довольно улыбался…
Вот наконец дом отчий на яру,
Встречая их, скрипуче отозвался.
 
 
Не пели величальную щеглы,
Которых много до войны бывало.
Лишь, злобясь, ветер лез во все углы,
Забвения раскинув покрывало.
 
 
Ох, трудно было молодой семье —
Никто не ждал, родня смотрела косо:
Как, дескать, им работать на земле!..
Девчонки у хозяев съели просо!
 
 
Въявь жили обездоленно – в углу
Прогнившего, невзрачного сарая,
Где три рогожи втоптаны в золу…
Храбрились, на невзгоды невзирая.
 
 
Но голод наступивший удручал,
Померкли сразу личики детишек;
А сытый дядька их не замечал,
Хотя, любя, жалел своих парнишек.
 
 
Тут вмиг решила Оленька пролезть
В богатый двор соседей скуповатых,
Чтоб из помойной ямы взять поесть
Картофельных очистков сероватых.
 
 
О, как Мария радовалась им —
Накормит, ублажит семью родную!
Не прикоснулся к блюду лишь Ефим,
Заметив, указал на гниль больную.
 
 
В ночь, чёрную от плача, диких мук,
Отчаянности тягостных сомнений,
Мать умерла, не видя детских рук,
Дрожавших в исступлённости молений.
 
 
Уж много лет минуло! Скорби взгляд,
Когда она страдала, угасая,
Не схоронить! Кто в этом виноват?
Жила надежда, змейкой ускользая.
 
 
Муж не забыл Марусеньки глаза
Ласкавшего фиалкового цвета,
Где слёзы грёз – чистейшая роса
В невинности сиявшего рассвета.
 
 
Нет, не найти желанной на земле
Уставшему, ненужному, больному,
Коль луч она в давившей полумгле —
Крылатый и светивший по-иному.
 

Евгения Палетте

Родилась в городе Владивостоке в семье флотского офицера. В 1946 году маленьким ребенком приехала в Кёнисберг, куда был направлен отец для дальнейшего прохождения службы. Вся жизнь прошла в этом городе, за исключением нескольких лет, когда уезжала учиться. И потом сорок лет служила в скорой. Работала сутки через двое, иногда трое. Стало быть, было время писать.

Писать начала рано. В девятом классе средней школы. Сначала это были стихи, о которых сейчас говорят, что они хороши. И это, заметьте, говорят пишущие люди, что очень редко бывает… У автора есть две книжки стихов, изданных в Калининграде. Но сама она всегда была влюблена в прозу. Нравились ее возможности – ее палитра, ее разноплановость, ее ритм, бесконечные возможности слова, особенно если использовать сюр, что дает фантастическое удовольствие. Сейчас автор много времени отдает прозе, но иногда пишет и стихи. Сейчас работает над романом «Сюзерен».

Среди изданных книг – повесть о депортации немецкого населения из Кёнигсберга (о дружбе двух замечательных детей, которым пришлось расстаться). Тот уехавший мальчик стал известным художником, в 2000 году он приезжал в Калининград. И Евгения Палетте организовывала его выставку в Stadt Halle.

Вышел в свет роман «Квадрат» (об ответственности каждого человека за то, что он делает в этой жизни, на примере Латвии в 1939 и 1940 гг.). Расстановка сил, ситуация, в которой оказались прибалтийские республики, давние соседи, с одного двора, – полковник Советской Армии Руппе и его приятель-легионер фашистского легиона в Латвии. Издан и роман «Интрига». Место действия – Германия и Россия. Автор романа, как и его герой, убежден, что ничего «такого страшного» в этом городе (Берлине) не будет, потому что здесь – территория любви, освященная чувствами и верностью им, этим чувствам, главных героев…

I

 
На Итальянской площади,
не более помоста,
по кругу, мелкой поступью,
другой дороги нет,
вокруг костра в молчании,
как будто бы – погоста,
задвигалась процессия «сожжение сует»…
Наряды и косметика, кареты и романсы,
страсть неотступной радости
к ненужности пустой —
наживе и стяжательству,
шедеврам Ренессанса…
Все объявлялось праздностью
и вечной суетой.
В костер соблазн и чувственность,
веселье и забавы —
они мешают главному на жизненном пути.
А кто коснулся истины,
так только слезы, право,
спасут от заблуждения.
Иного не найти.
И плачут с ускорением катящегося ролла
вчерашние отступники,
чтобы унять свой страх, —
монахи, и сограждане, и сам Савонарола —
под слог «Грешим и каемся»,
покаявшись в грехах.
И плачет умиление: «Сюда смотрите, люди!
Мы плачем, мы раскаялись,
мы были не правы.
Нам ненавистна суетность,
и больше мы не будем…
Не будем, потому что мы —
такие же, как вы…»
На Итальянской площади,
не более помоста,
монах в каком-то рубище и видимой борьбе
с самим собой отчаянной,
немаленького роста
рыдал, как о покойнике.
Он плакал о себе…
 

II

 
Десятый день, с утра и до утра —
дождь… на траву, замшелую дорогу.
За ней – Алтарь, священная Гора.
И силуэт на ней как будто Бога.
Раскинуты объятья – всем окрест,
кто был здесь. И теперь пришел в Печоры.
Гиперборейский знак – словенский Крест,
не ведавший тогда, что стужа – скоро.
Что поменяется земная ось —
там, где был Юг, однажды Север станет.
И арии уйдут —
кто вкривь, кто вкось,
а кто в пещеры земляные канет.
И будет Золотой там длиться век.
И будут дни и счастливы, и вольны.
И миф, и правда от молочных рек
к кисельным берегам прильнут невольно…
А на Земле – то ль от земной оси,
то ли как в год рождения Венеры —
огонь, потоп, но, сколько ни носи,
не унести волнам арийской веры.
Кто – на Балканы, кто ушел в Иран,
когда людей еще там было мало,
а кто достигнул острова Руян,
где русский Дух Аркона создавала,
пока однажды Рюрик или Ран
не приглашен был русский Дух уважить…
И он отплыл от острова Руян
в оставленной земле когда-то княжить…
И снова тьма над всем и дождь с утра.
Земная осень опять шалит не в меру.
Алтарь, дорога… Белая Гора.
И старый лаз в забытую пещеру…
Не мешкая, оставив ливню – лить,
чего предотвратить я не умею,
я ухожу в пещеру – сохранить
высокий Дух земли Гиперборея…
 

III

 
Листья. Листья везде – на земле и на крыше,
голых осенних ветвях, где безвременье тихо забилось,
в прошлых веках, и сегодняшнем утре, и выше —
в сером пространстве и ярком моем представленье,
там, где сознанье хранит и протест, и смиренье,
и конформистский недуг – полуповиновенье…
Листья – полночная жажда, восторг и желанье,
желто-зеленый манок полужухлый, вон там, у бордюра.
И неподвластные блики разочарованья,
что заглушают любые оттенки гламура.
И возвращают к другой, уже утренней жажде,
вспомнившей вдруг про свое назначенье однажды.
Листья – свидетели всех человечьих обид и трагедий
и всех моих восхитивших когда-то оваций.
И потому осторожно ступаю по празднику меди —
от светло-желтых до черных оттенков сенсаций.
Тихо ступаю по чьей-то судьбе, по уснувшему счастью,
будто однажды оно свое имя забыло,
чтоб не будить, не тревожить чужого ненастья
и своего… ненароком, которое было…
 

I

 
Снега закатно-желты и красны.
Конь то и дело рвет вперед поводья.
Вчера – мороз. Сегодня – половодье,
плывущее по краешку Весны.
Чьи это в день плывущие снега,
а ночью под копытом – треск морозный?
Зимы? Весны? Чей это синий звездный
простор, вдруг разомкнувший берега?
Зимы? Весны? Победы? Пораженья?
Кому-то к радости, себе – к беде.
«Спаси и сохрани от униженья», —
сказал ли Князь, услышал? По воде
шли люди вдаль. Навстречу, из заката,
церквушка выплыла. Откуда-то, Бог весть, —
сорока. Стрекотнула и куда-то
вдаль понесла свою добычу-весть —
над лесом, темно-синим да лиловым.
Вперед! Не захватило б воронье.
Не тронули бы весть недобрым словом.
Но, шапки сняв, уж слушали ее,
кто – обернувшись, кто – вполоборота
туда, где звук. И каждый, всех не счесть,
узнал его, звук, слышанный без счета,
звук, поглотивший вдруг сорочью весть,
звук-благовест. Над лесом, над закатом
плыл он, Весны невидимый гонец,
дня двадцать пятого… «Медведь встает, ребята, —
вдруг полетело в март. – Зиме конец!»
«Медведь, медведь», – зашевелилось снова.
«Быть немцу биту, – мчалось по рядам, —
коль Мишка встал…» И не было у слова
конца – лишь перепляс по всем ладам.
Лишь пересмех, да перегляд, да шутка:
«Уж обомнет медведь ему бока…
Намнет уже…» А дальше – прибаутка,
чтоб не ходил за тем издалека.
Да помнил от восхода до заката,
а там опять – пока придет восход,
что на Руси любого супостата
отворотят от самых от ворот
своих. Шел благовест по следу
за ночью… Ночи было не до сна…
Всего лишь отзвук, а уже – Победа!
Всего лишь половодье, а – Весна!
 

II

 
В дальнем углу комнаты
сквозь стереокутерьму лиц и звуков
и сквозь нашу тысячу лет
вижу твое лицо, обращенное к лицу другой женщины,
прекрасному,
как еще не сказанное вслух чувство.
Как тысяча лет, которые еще впереди…
В бескрайних и синих, как весенние сумерки, глазах ее —
ты, бесконечно сиюминутный
и пронзительно единственный в этой минуте.
Как далеко все это…
И как близко, у самых моих глаз твои морщины…
 

III

 
Как ярок свет! Слепит как никогда.
Идет паром средь тысяч солнц, и дали
безоблачны. И прошлое едва ли
догонит, распростившись навсегда.
Идет паром вперед. Идет – туда.
Мне – не туда. Мне по пути – обратно.
И солнце, отраженное стократно,
единственным вдруг станет. И вода
его отпустит в полумрак каминный.
Туда, где Бинц и вечные ветра.
И сенбернар, свидетель ночи длинной,
распахнутой в «сегодня» из «вчера».
И необъятность дня. И тайна ночи.
И разноцветье крыш, и чувств река.
И тихий шепот потаенных строчек —
остаться до последнего звонка…
Прибоя натиск, рокот непокоя,
дневные неприкаянные сны.
И что-то неизбывное, земное
придет, тебя увидев со спины.
И смолкнет тишина на полуслове,
и я свое вязанье отложу.
И трепетнет мгновенье – лещ в прилове…
И ты: «Не уходи!» – «Не ухожу».
 

Юрий Выборнов

Поэт, музыкант, бард, автор и исполнитель песен, номинант национальных литературных премий им. Сергея Есенина «Русь моя» (2016, 2019–2020), «Поэт года» (2015–2016, 2018–2020), «Наследие» (2016–2020), «Георгиевская лента» (2019–2020, 2020–2021), литературной премии им. А. Грина в рамках конференции «РосКон-2020», премии им. Сергея Довлатова, премий «Большая книга» и «Национальный бестселлер».

Участник литературного конкурса «Классики и современники», Международного поэтического фестиваля «Дорога к храму» (2019), Национальной литературной премии «Золотое перо Руси» (2019), Международной литпремии им. святых Петра и Февронии Муромских.

Член Интернационального Союза писателей (Международного Союза писателей, поэтов, авторов-драматургов и журналистов), член Российского союза писателей, член-корреспондент Международной Академии наук и искусств.

 
Птичий гомон за окошком,
щебет с самого утра,
к нам весна идет с лукошком,
до свидания, зима!
 
 
Пробуждается природа,
оживает мать-земля,
оттепель, пора приплода,
здравствуй, чудная пора!
 
 
Все сияет в лучах солнца,
тут и там звенит капель,
отступил лед от колодца,
седина сошла с земель!
 
 
Птичий гомон за окошком,
щебет с самого утра,
к нам весна идет с лукошком,
до свидания, зима!
 

 
В вечернем полумраке на Волге на реке
Ивушка-красавица стоит в немой тоске,
лиственные ветоньки клони́ т свои к воде,
плакучая, печальная в родимой стороне.
 
 
С рождения мечтает посмотреть на свет,
но корни не пускают, говорят ей: «Нет!» —
всё жизни поучают и дают совет:
«Стой без бед на месте много-много лет!
 
 
Здесь твоя обитель! Здесь твой край родной!
Здесь твоя судьба! Здесь не страшен зной!
Здесь река напоит! Здесь всегда покой!
Здесь земля прокормит хладною зимой!»
 
 
Слушает их Ивушка, не смеет возражать,
продолжает плакать, но дальше все ж стоять,
машет Волге-реченьке ветонькой своей,
грезит чудо-девица сбежать прочь от корней.
 
 
В вечернем полумраке на Волге на реке
Ивушка-красавица стоит в немой тоске,
лиственные ветоньки клони́ т свои к воде,
плакучая, печальная в родимой стороне.
 

 
Несется прочь в чужие дали
неутомимая ладья,
и день и ночь скользит по глади
под парусом через моря.
 
 
Под парусом в порыве ветра,
в закалке крепкой, волевой,
туда, куда велит ей сердце,
к мечте с надеждой и душой.
 
 
Коль ветра нету или стихнет,
ладья не прекращает путь,
гребец навалится на весла,
ведь недосуг ему тонуть.
 
 
Ведь недосуг ему с дороги
сходить, бездействовать, роптать,
и только толику тревоги
в ладье под сердцем не унять.
 
 
Несется прочь в чужие дали
неутомимая ладья,
и день и ночь скользит по глади
под парусом через моря.
 
 
Под парусом в порыве ветра,
в закалке крепкой, волевой,
туда, куда велит ей сердце,
к мечте с надеждой и душой.
 

 
В весенних лепестках узорного ковра
гуляет в час рассвета вольный ветер,
стучит в окошко и зовет меня
увидеть явь, природы добродетель.
 
 
Увидеть явь, промчаться босиком
в росистых жемчугах родного края,
а не скорбеть под серым потолком,
себя кляня, дотла впотьмах сжигая.
 
 
Стучит-стучит, настойчиво зовет,
и солнышко всходящее уж манит,
душа в груди мечтательно поет,
родная явь рассудку в песне славит.
 
 
В весенних лепестках узорного ковра
гуляет в час рассвета вольный ветер,
стучит в окошко и зовет меня
увидеть явь, природы добродетель.
 

 
Цветет, благоухает сад,
тончайший дарит аромат,
плоды в цвету, ликует взгляд,
уста гласят: «Земля! Виват!»
 
 
Земля! Виват! Земля! Виват!
Ты мой Эдем, ты райский сад!
Храни людей, живи стократ,
что в жаркий день, что в снегопад!
 
 
Живи! Живи! Плодоноси!
А увядать уж не спеши!
Коль чем обидел, ты прости,
обняться все ж не торопи!
 
 
Земля! Виват! Земля! Виват!
Ты мой Эдем, ты райский сад!
Храни людей, живи стократ,
что в жаркий день, что в снегопад!
 
 
Да, знаю, отцветет мой сад
и буду я землей обнят,
но, как и прежде, буду рад
любя кричать: «Земля! Виват!»
 
 
Земля! Виват! Земля! Виват!
Ты мой Эдем, ты райский сад!
Храни людей, живи стократ,
что в жаркий день, что в снегопад!
 

 
Не чуя ног бегут деньки,
спешат в заоблачные дали,
галопом мчатся скакуны
без устали и без печали.
 
 
Нет силы их остановить,
чтоб пыл и рвенье поубавить,
аркан накинуть, приручить,
седло надежное приладить.
 
 
Попытки тщетны и смешны,
провальны и весьма фатальны,
неуловимы скакуны,
быстры, проворны, но желанны.
 
 
Не чуя ног бегут деньки,
спешат в заоблачные дали,
галопом мчатся скакуны,
без устали и без печали.
 

 
Ай озорник! Ай проказник!
Вешний плакса с кристальной слезой!
Рад увидеть тебя, безобразник,
и обняться с тобою душой!
 
 
Несказанно рад нашей встрече,
молодец – не прошел стороной,
только все же по-человечьи
вмиг расстроюсь, коль ты затяжной.
 
 
Раз зашел, забежал, молви честно,
что видал и где, расскажи,
только помни – хвастовство неуместно,
и давай обойдемся без лжи.
 
 
Ай озорник! Ай проказник!
Вешний плакса с кристальной слезой!
Рад увидеть тебя, безобразник,
и обняться с тобою душой!
 

 
В сей зимний день сам бог велел
поднять фужеры и бокалы
за год минувший славных дел,
за все успехи и провалы!..
 
 
За все свершения, труды,
за чувства и в груди пожары,
за то, что ломятся столы,
за силы, здравье под фанфары!..
 
 
За год грядущий, что нас ждет,
за то, чтоб все снесли удары,
за честь, достоинство, почет,
за отболевшие уж раны!..
 
 
В сей зимний день сам бог велел
поднять фужеры и бокалы
за год минувший славных дел,
за все успехи и провалы!..
 

31 декабря 2021 г.

 
Благоволит пытливый ум
тому, кто рук не опускает,
пусть даже где-то наобум
идет вперед, не отступает.
 
 
Открыт душою всем ветрам
и в трудный час не унывает,
не верит сплетням и словам,
коль дело их не подкрепляет.
 
 
Не ропщет, не щадит себя,
в укор главою не качает,
о неудачах не скорбя,
венок лавровый надевает.
 
 
Благоволит пытливый ум
тому, кто рук не опускает,
пусть даже где-то наобум
идет вперед, не отступает.
 

 
В рассветный час кружится вьюга
порой седою за окном,
и укрывается округа
белесо-бархатным ковром.
 
 
Ай, знатно как метет подруга,
зимы подспорье и сестра,
несносно воет, что зверюга,
не отступая от крыльца.
 
 
Шипит, скребется в окна, в двери
настырно рвется и рычит,
нахально лезет во все щели,
а утихать все не спешит.
 
 
В рассветный час кружится вьюга
порой седою за окном,
и укрывается округа
белесо-бархатным ковром.
 

 
Ах, разлучница дорога,
разухабиста моя,
вновь с тобою от порога
спешу в дальние края.
 
 
Вновь с тобою мчусь по свету,
стиснув зубы, не скуля,
продолжаю эстафету,
свою долю не кляня.
 
 
Свою долю уж не хаю,
только все же иногда
в час разлучный, эх, страдаю
и тону в кручине я.
 
 
Ах, разлучница дорога,
разухабиста моя,
вновь с тобою от порога
спешу в дальние края.
 

 
Ветер! Ветер! Ветерочек!
Что резвишься, хулиган?
К нам надолго ли примчался?
Что принес из дальних стран?
 
 
Что ты видывал? Поведай!
Без утайки расскажи!
Но спокойно, без истерик,
да и в уши не свищи!
 
 
Свистунов у нас хватает,
болтунов своих полно,
каждый лихо заливает,
оттого живем смешно.
 
 
На духу ты все поведай,
но лишь правду говори!
А иначе, милость сделай,
Прочь, стервец! Долой лети!
 
 
Ветер! Ветер! Ветерочек!
Что резвишься, хулиган?
К нам надолго ли примчался?
Что принес из дальних стран?
 

 
Стихия страсти – шквал огня!
Накал! Кипение! Борьба!
Пожар, тиски и жернова!
Души порыв – сил не щадя!
 
 
Ах, страсть! Молчи! Молю тебя!
Ты немила мне, немила!
Оставь! Подь прочь! Ползи, змея!
Довольно крови попила!
 
 
Ах, страсть! Довольно! Чур меня!
Сгорел! Сгорел в тебе дотла!
Угас уж пламень! Нет огня!
И лишь наградою зола!
 
 
Стихия страсти – шквал огня!
Накал! Кипение! Борьба!
Пожар, тиски и жернова!
Души порыв – сил не щадя!