Текст книги "Лунная гора"

Мертвый город

 
Нет ни души…
Все спрятались в дома за стены,
редки машины и такси…
Лишь бешено танцует ветер,
как пёс, сорвавшийся с цепи,
рыдая, пыль несёт с песками,
подолы дерзко рвёт из рук.
Железом ржавых крыш гремит
и в окна посохом стучит.
Злой и обидчивый ревнивец,
не жалко никого ему.
И солнце, как Луна дневная,
едва просвечивает мглу.
Так одиноко над могилой
вдова по мужу своему
тоскует и под ветра вой,
наверно, плачет над собой.
 
 
Гудит ущелье, в барабаны
остервенело ветер бьёт,
то песни шалые поёт –
ненастья золотой долины
в плену у злого колдуна:
ему быль прошлого видна.
Он воет о своём величье,
не усмиряясь, гонит прочь
чужие тайны. Безразличен
к ним «мёртвый город».
Ветра мощь
лишь опечалит на мгновенье.
Терзает ветер улиц тени…
 

Исповедь киргиза

 
М А Н А С –
Мой Мухаммед!
Мой Будда!
Мой Иса!
Мой Шива, мой Бог!
Моё поднебесье – Мой Тенир!
Моё творение и спасение!..
Кровь моей крови,
Душа моей души!..
Моё сердце, истерзанное веками!..
Моя печень, кровоточащая на камни…
…Так беспощаден клюв,
Эпохи Перемен,
Входящей в силу!
 

Жизнь –

 
глухонемой, суровый инквизитор
всех времён, всех эпох… –
подвергающий нас
разным пыткам,
разным «шуткам».
все цвета, все чувства, все ощущения –
только попытка,
чтоб жить и быть,
крепко привязанные
к красной чётке –
Судьбе –
такой загадочной,
таинственной,
как красавица
в вуали,
привлекающая
вечно
нас…
 

Небо –

 
одноглазый циклоп,
с гигантским телом,
обжигающий плоть
поцелуями долгими, страстными,
жаркими –
жадный до страсти любовник
кареглазой Азии…
Ночами щеголяет,
сверкает огненными панцирями
перед ней,
танцуя о жизни и смерти, и о любви
смертных,
превращается сплошь в тайные знаки
древних,
надевая своей вечной богине Азии
алмазную корону небес –
из слёз… –
и с тихим смехом звёзд:
над судьбою людей,
фатальностью идей,
прогресса – регресса,
делающих из человека,
что интересно,
и бога, и балбеса!..
 

«По горам и по долинам…»

 
По горам и по долинам
бродит Осень в платье длинном,
разрумянив щёки…
Только в долгой той дороге
истрепалось чудо-платье,
красно-жёлтые заплаты
обрывает ветер.
Но туман в своих объятьях
закрывает дыры платья,
и проходит торопливо
Осень, спотыкаясь, мимо…
 

Предки

 
Божественно «украдена» невеста,
Божественна навеки любовь,
Божественно обитало счастье…
Охраняя твой порог,
Лежал белый барс с белых гор,
Пахнущий ледниками,
Готовый всегда к прыжку, суров.
 
 
Сын Умай и Тенгри Небо был он,
Статен и великолепно сложён,
И, как Всевышний, владел всем,
Чем щедро Небо его одарило.
А солнце сияло в поднебесье,
Всегда сопутствуя его деяниям.
 
 
И, храня священный тот завет,
Он без устали стремился в небосвод…
От восхода до заката,
От Востока до Запада…
Начертан ли Судьбы круговорот?
Млечный путь, проложенный им,
Рассыпался зёрнами бессмертья…
Пролились облака поднебесья
В чашу его белопенным кымысом!
Из переполнившегося кёкера
Переплеснулись живительной влагой,
Просачиваясь в лоно земли.
Не исчерпать нам его веками,
И не разгадать нам, как чудный сон!..
 

На горе Лунного цветка

 
Лунный цветочек
в весенних сумерках,
багрово-лиловых, как Лилит…
всего лишь яркий кусочек –
призрачной любви на планете,
отраженный в одном цветке –
каждою весной
царствующей на этой горе!..
В безумии страсти,
как всегда,
столько сердец стремится
сюда,
столько ног сбивается
в кровь,
столько рук протягивается,
вновь,
цвет тот лунный сорвать,
от любви умирая!..
…Тоскует душа, изнывая
по деве луноликой, Айгуль,
красавице из легенды-преданья,
возлюбленной богатыря,
защищавшего ее от погибели-поруганья
в жестокой схватке, беспощадной битве…
Теперь он высится горой величавой,
она же – пылает чудным цветком,
в его молчаливых объятиях…
на века неразлучны они –
одаривая мир красотою
волшебною, светлою,
чарами любви окутанною, –
став редкостью
краснокнижною!..
 

Человек-Солнце
(древний рисунок на камне)

1

 
Я комочек энергии,
Играющий Огнем,
Называемым Жизнью!..
Вал за валом вскипала волна,
Солнцем сияющим вознеся!
Меня лелеяли века,
Овевали ветра,
Омывали воды,
Заносило Времени песком.
Запечатлела то навсегда
Древняя горная скала.
И вот наконец я с вами!
Человек-Солнце!
Примите меня!..
 

2

 
Я стар, как эти горы,
Древнее, чем эти холмы,
Я вечный странник твой,
И спутник твой,
Я – Человек!
Мне вечной колыбелью были горы,
И, как ель, вдруг выросшая в них,
Оседлав окаменевшие волны,
По океану жизни
Вечно плыву…
И песню древнее, чем эти горы,
Исторгаю из недр души…
Я прошлое твоё и настоящее.
Я твой Огонь, творец!
Я буду всегда!..
 

«Что значит Смерть…»
(Ч. Айтматову)

 
Что значит Смерть?!
Сильна ль она над нами?!
Внезапно лучшего из лучших
Смерть вырвала из рук земных.
 
 
Что значит Смерть?!
Холодная и злая?!
Титан стал целью
Её жадных рук…
 
 
Смерть поглотила
Жизнь, не разбирая
Кто перед ней:
Слеп ненасытный Рок
Глашатая души земного рая
Он уберечь от смерти не помог.
 
 
Ты молча слушал
По тебе скорбящих.
На смертном одре
Прах бессильно стыл.
Ты был велик и в смерти –
В настоящем
И будущем
Бессмертный дух твой жил!
 

«Боль приходит и уходит…»

 
Боль приходит и уходит,
змеиным кольцом обвивая,
знобкой дрожью пронзая –
постепенно…
душа выходит из комы!..
Боль, пролетая мимо,
безлика и незрима.
Замерла в ожиданье
с терновым венком закланья…
Прочь!.. Убирайся вон!..
Боль исцеляет сон!..
 

«Вымокла столица…»

 
Вымокла столица…
Все её наряды мокры.
По лбам вода ручьем стекает.
А в лужах застывшая туча,
не в силах подбирать
свой подол с него,
в тоске и настольгии…
не утихает…
 

«Как воздуха дуновение…»

 
Как воздуха дуновение,
Как брезжущий свет на заре,
Поутру на мгновение
Является ангел ко мне.
И веки вздымаются медленно.
Как горы со стройными елями.
Приветствую мир я прекрасный –
«Ну как ты, Величие? Здравствуй!»
 
 
Среди бытия быстротечности
Мне кажется, я – из Вечности.
И силой полна бесконечною
Я радуюсь Красоте!
 

«Автобус в пригоршне тумана…»

 
Автобус в пригоршне тумана,
Как дирижабль средь облаков,
Ползёт сквозь вьюгу неустанно,
Сквозь радио и вихри слов.
Пересекаем перевал,
Все вместе – в сердце гор ночуем.
И ветер мысли навевал,
Как снег, мне душу разметал.
И с ним одним была
Во всей вселенной только я,
Тоской охвачена внезапной,
И видя: сгорблена, года
Уходят, словно в никуда.
Метель старушкою седой
Со вьюгой песни распевала
И сыпал снег – прах вековой,
С хребта немого перевала…
 

«Словно в забытой сказке…»

 
Словно в забытой сказке:
Я – садовника дочь.
Сумрак вечерний не скроет следы на мокрой траве.
Выйдет отец навстречу.
«Кто здесь?» – кричит во тьму.
Может, злодей-разбойник крадется
к фруктовым деревьям?
Я подхожу поближе: «Принесла вам еду, отец».
Вот дастархан расстилаю перед его шалашом,
На этом холме, открытом ровному свету луны,
Покрывшему холм и долину молочною белизной.
Ночь ускользнуть стремится от этого полотна,
От красоты пейзажа, от чистоты штриха.
Дыханье её свободно, поступь её легка.
Вдох занимает мгновенье. Выдох длится века.
 

«Сверчок поёт и поёт…»

 
Сверчок поёт и поёт,
Словно на берегу речки,
Свою «соловьиную» песню.
Светом луны, сияющей в окне,
Светлого дома моего;
Серенада – знойной ночи!..
Созревшие вдаль зерновые
Светом в поле желтеют.
Среди них мелкие тропинки,
Словно мелом очертили:
Своим путешествием успеет,
Свежим ветром в обнимку
Солнечные мои мечты…
Соскучившейся по твоей руке,
Соскучившейся по ушедшей весне,
Сомкнуть не смогу глаз,
Снова мне восемнадцать уже…
 

«Дни – яркие…»

 
Дни – яркие,
дни – жаркие
перехватками…
И знойная
и морозная
перепадками…
как измучена,
как изучена
и излучена –
Жизнь Моя –
не знаю…
какого цвета
очи твои?
Лишь знаю
сине-карие
Волшебство – мои!..
 

«Горят, горят, слетают с высоты…»

 
Горят, горят, слетают с высоты,
оттуда, где судьба стоит над всеми,
кто с забытьём и сумраком на ты,
чья жизнь опять сгруппировалась в семя,
чьё зренье созревает на ветвях
безлиственных, беспочвенных, – которых
не различишь средь сумрачных просторов,
в метелях времени, на Орковых полях.
 

«Я не знала, что светлая тайна души…»

 
Во все времена
в человеке жила
тайна души, похожая на рану
и на совесть его…
 

(А. Т.)

 
Я не знала, что светлая тайна души
превратится однажды в мелодию слова.
Что однажды проснусь и в полночной тиши
буду сердце слушать снова и снова.
Вот утратил свой жар раскалённый песок,
что от ветра, как флаг, поднимался все выше.
Небо глухо порой и молитвы не слышит,
только целит ночною звездою в висок.
Тихий вечер прохладой на землю падёт.
И от смуглого ветерка-ветра,
что по степи рыщет,
только шелест и шорох в песчинках остывших
да чинара о чём-то чуть слышно поёт.
Так ползут,
не давая себя изловить,
день за днём – день за днём,
эти годы, как змеи.
Словно рваная нить.
Может быть, я сумею
размотать и связать эту тонкую нить.
И тогда
через тайную музыку слов
передам эту ночь,
эти звёздные дали.
Может быть, помогу излечить от печали
тех людей,
что утратили веру в любовь.
Только тех,
кто ушёл, мне уже не вернуть.
Как безшумно песок шелестит под ногами.
Свою тайну в слова облекаю я –
в путь!
Чтобы не были снова
родные – врагами…
 

«Белые бабочки…»

 
Белые бабочки
падают с неба.
Тайный, безжизненный свет
бледных небесных посланниц
душу пленяет мою,
в сердце моем отразившись.
Так в ослепительней тьме
я, тишиной оглушённый,
слышу повисший в безмолвии
над перевернутым миром
этот печальный мотив.
Он не утихнет, пока
Зрачки мои не угаснут.
Радужная оболочка –
небо, пославшее бабочек –
в глазах у меня скользит.
Белые бабочки неба,
чьим вы созданы светом?
Может быть, ваша светлость
отблеск неведомых звёзд.
Может, вы – души павших,
спавших у очага,
не успевших очнуться
до появленья врага.
Средь вакханалии света и тьмы
соединяются бездны,
цвет обретают, лишаются красок
и ослепляют глаза.
От паутины времён
я не могу оторваться.
Воинов души кружат.
Я перейду в их безмолвие.
 

«Коленопреклонённая трава…»

 
Коленопреклонённая трава,
о чём ты тихо шепчешь над землёю?
О том ли, что заметная едва
тень облака крадётся над тобою,
или о том, что в этой тишине
меж телом и душою нет различий,
что жизнь течёт не в них, она вовне, –
в природе воздуха, в сквозном его величии.
Промчалась ночь. И меч в её руке
сверкнул во тьме. И облачное войско
в тот миг обмякло наподобие воска,
заслышав грозный ропот вдалеке.
А ветер всё усиливал напор.
Неуловим, беспечен и безроден,
он ветви гнул, расшатывал забор,
свистел и завывал из подворотен.
Он будет дуть со всех восьми сторон.
Он станет рваться в окна, но при этом
он так и не вмешается в твой сон,
наполовину слившийся с рассветом.
 

«К подножью ночи брошенное тело…»

 
…К подножью ночи брошенное тело
опутывают лабиринты снов,
оно лежит, не ведая предела
существованью своему… Засов
грохочет… – неизменно на допрос
к Создателью его приводят ночью
и вместо точки ставят многоточье,
чтоб возвратить его в обитель слёз,
в темницу первородного литья…
оно лежит – созданье тьмы и света,
назавтра ждёт его, не требуя к ответу,
неубывающая бездна бытия…
 

«В песках караван отдыхает…»

 
В песках караван отдыхает;
и вот
на колени с трудом опустившись,
лежат великаны – верблюды.
Их несколько тысяч.
Дорогу пройдя без конца и без края,
затихли они.
Чтоб снова отправиться в путь
без конца и без края.
И, как миражи,
возникают в картине безмолвной,
века отражаются
в гранях своих неподвижных.
Барханы похожи на этих
верблюдов горбистых.
Загадочен облик сыпучих барханов,
как слава
былых караванов,
прошедших по этим дорогам.
Для ветра холмы –
словно ниток клубки.
Он смотает
один за другим,
а потом размотает их снова.
Меняются так незаметно
и так беспрерывно
кочевья великих песков
и кочевья времён.
 

«Каждый раз…»

 
Каждый раз –
но вновь как в первый,
в далёкий собираясь путь,
струной, натянутой нервно,
и чудо-птицей – сказки суть,
медлительно взмахнув крылами,
над взлётной полосой кружа,
красавец – снежно-белый лайнер
скользит с изяществом стрижа.
И чудится – от крыл размаха
взлетает вековая пыль,
поют пески и оживают камни –
из далёкого детства, как в быль…
Вот он летит грозою летней,
свистя, как зимняя метель, –
и в землю падает чинар столетний,
и небо ощущает свой предел.
Сквозь облака лечу, как все в салоне,
в нём радостно, светло, уютно, дружно.
В душе от чувств – буран и мыслей гомон,
в крови – невидимая птица счастья кружит…
 

«Не смотри удивлённо, родной…»

 
Не смотри удивлённо, родной,
мне в лицо.
Моя кожа нежна, – я
связана с этой землёй:
я – кыргызка, ты родом с Алтая.
 
 
О, да – правду сказали,
что здесь
мой народ жил когда-то на фоне
этих гор и лесов.
Были горы и лес
для него,
как Господни ладони.
 
 
Мой народ выбрал путь
безвозвратный и долгий.
С тех времён этот край сохранил
раскалённых надгробий осколки
и оскал разорённых могил.
 
 
Мы идём по следам,
мы блуждаем в корнях.
На какой глубине их скрывает Природа?
И дорога двоится на наших глазах.
Мы с тобою два разных народа.
 
 
Отраженья веков угасают вдали.
Мы с тобой их сберечь не смогли,
Но у нас сохранились единая речь.
Мы её остаёмся стеречь.
 

«Вода с водой на древнем языке…»

 
Вода с водой на древнем языке
ведёт свой неустанный разговор.
Он очень человечен
и так похож
на шум лесов и гор,
На поступь иноходца налегке.
И лёгкой белой пеной обратясь,
уподобляясь белой бороде,
ползя, как серебристая змея,
Ручей с ручьём, бурля
и торопясь,
сливаются вместе в Великой Реке.
 

Ночное озеро

 
Осколки шара лунного
раскиданы волной.
И тянет тихо с берега
прохладою ночной.
Мне берег тот понравился
в мигании огней,
где прервалась мелодия
застывших камышей.
Веселье – в парке отдыха,
так ароматен он!
К нему и волны синие
спешат со всех сторон,
как будто слушать музыку
торопятся они,
и кружат хороводами
у берега вдали.
Среди деревьев дремлющих,
нахмурен и сердит,
пригнавший тучи серые,
усталый ветер спит.
 

«Трудно услышать табунщика стон…»

 
Трудно услышать табунщика стон,
в этом пространстве открытых сторон,
славно звучит только воющий ветер,
что ему голос свирели ответил? –
Словно кыргыз, удаляется он
в край, где смыкаются горные груды,
в край, где ручей незаметно течёт,
прячась в ложбин зелёные груди,
путая в почве столетья и даты,
там, где сквозит холодок благодати,
там, где у времени собственный счёт.
В юрте табунщика – ясные лица.
Я не могу быть счастливей, чем он.
Жизнь его тянется, песнь его длится
в этом пространстве открытых сторон.
 

«Печаль моя…»

 
Печаль моя,
верни меня в аил,
Верни сквозь лабиринт ладонных линий.
Грустный вечер детство растворил
в дожде,
в безмолвии
и в журавлином клине.
 
 
Печаль моя,
верни меня назад,
Туда, где склон, подснежники,
где вьюга слетела на оцепеневший сад,
где нам с тобой
не различить друг друга.
 
 
Когда весна протянет мне ладонь,
В лицо уставясь бирюзовым взглядом,
Я знаю,
что со мною кто-то рядом,
Что в нём ещё упорствует огонь,
 
 
Что он испепеляет наши дни,
Чтоб мы
в последний миг не оглянулись.
Но я ещё в плену садов и улиц,
Печаль моя,
верни меня, верни.
 

«Неизвестный! Цветы на могиле твоей…»

 
Неизвестный! Цветы на могиле твоей
я оставила в этой бескрайной степи.
Ты лежишь,
но твой призрак гумбез-мавзолей
страх и трепет прохожим внушает.
На могилу твою опускается ночь.
Редкий всадник уносится прочь.
Редкий путник за ним поспешает.
А вокруг только ропот полночных теней
и Луны неизвестная фаза.
Но биение сердца и топот коней
так гремят,
что невнятной молитвы моей
ты не слышишь сквозь стены гумбеза,
сквозь покрытую тайной,
взведённую твердь
неизвестной рукой,
чьё усердье
для тебя отворяет бессмертье,
отворив предварительно смерть.
 

Неизвестные

 
Чьи-то тени идут по дороге,
Чередою спускаясь в долину.
Кто же – дьяволы вы, или боги,
Или души бойцов-исполинов?
 
 
Вижу каждую ночь неизменно:
Монотонно куда-то уходят
Эти странные тихие тени
По бескрайней и вечной дороге.
 
 
Чуткий ветер – ночной забияка
Их в долину проводит попутно…
Ни следа, ни намёка, ни знака –
Ничего не оставит на утро.
 
 
Молодые иль старые – кто вы,
Как вы жили, кого вы любили?
Для кого-то ковали оковы,
Или вас незаслуженно били?
 
 
Кем вы были при жизни недлинной,
Кем вы слыли для отчего края?..
Но в ответ над затихшей долиной
Долго кружится пыль вековая.
 

«Ветер весенний пылит, шевеля…»

 
Ветер весенний пылит, шевеля
крылья стервятнику, ворону, мухам.
вновь для твоих сыновей стала пухом
напоённая кровью земля.
 
 
Кони храпят, закусив удила,
мечутся в поисках юных хозяев.
юрта растерянно, рот свой раззявив,
смотрит, от страха бела.
 
 
Ты проносился над полем, как сокол.
Счастье твоё мимолётней зарницы.
День под тобою копытами цокал.
Ночь над тобою смежила ресницы.
 
 
Ты, у которого будет седло
вместо подушки под головою,
станешь бессмертным, поскольку судьбою
так предначертано. Ведь утекло
 
 
столько времён меж извивов и петель,
спрятанных в высохшем русле твоём,
древний народ. Каждый камень – свидетель,
как отвоевался окоём,
как становились для смерти тесны
эти пространства сражений; как в дыме
воина, меч, любовь, и весталку
время само находило. Вповалку
лежат человеческие сыны.
Сны их витают над ними.
 

«Над дверью зелёной…»

 
Над дверью зелёной
безмолвно чернеет звезда.
 
 
И храм освещают
лучи неизвестной природы.
 
 
Печальны и медлительны, –
неисчислимые годы
 
 
по лестницам темным
бесшумно восходят сюда,
 
 
где смутные тени
среди потемневших икон
 
 
всё так же склоняются,
как изначальное Слово
 
 
пред Ликом, который
угаснет с теченьем времён, –
 
 
который с течением времён
возрождается снова.
 
 
Пока благодатью
в нём не решена светотень,
 
 
он смотрит испуганно,
как опоздавший туда,
 
 
где несокрушимое небо
дарит свою сень,
 
 
туда, где над дверью зелёной
чернеет звезда.
 

«Выткан ты по моей оси…»

 
…Выткан ты по моей оси –
невидимый, заколдованный,
как волшебный гвоздь,
как ведьмино шило,
из сказок детства;
мое одиночество…
все больнее,
потрясая до глубины души –
это жестокая рука времени…
до блеска шлифует,
как клинок выковывая меня…
Моя любовь, думая о тебе
я рождаюсь заново,
незаметно для себя
погружаюсь в забытьё и грёзы…
и чудится,
что Бог поможет
и уберёт с пути невзгоды.
Привидится, что счастье наше вдруг
Любви моей покорно станет –
исчезнет вмиг
океан разлук
и нелётная погода,
неся собой всегда
ту радость встречи,
сквозь страданья
и нежные слова
вернёт меня к жизни:
«Ты – судьба моя!»
 

«Ночь, такая лунная, ясная…»

 
Ночь, такая лунная, ясная,
вырываются тени на простор…
Стала духом её бродящим я –
пригласил меня ветер-танцор!
Звёзды из вечной холодной дали
светом тихим меня ласкали,
нежно руки мои целовали,
и глаза их моими стали –
словно мы поменялись местами…
Я входила в землю корнями,
где нетленный огонь горит,
поднималась в небо мечтами,
и себя не могла отделить
от гармонии мира живого,
от судьбы, предназначенной мне –
ошущала я снова и снова
благость мира и тяжесть вдвойне.
Передать то чувство не в силах я,
сменявшееся без конца,
только я в забытьи глубинном
завесу тайную паутинную
поднимала с ночи лица…
 

«Это – я, и во мне леденящая дрожь…»

 
Это – я, и во мне леденящая дрожь –
дуновение мысли в сознаньи сквозном –
или ты, выпадавший в осадок, как дождь,
в глубину твоей веры, в проём тишины…
 
 
дальше ветер кружил в облаках желтизны,
осенял, обволакивал шедших попарно
через парк, через осень, сквозь время страны.
Ты спроси у него столь же высокопарно
 
 
обо мне, чья судьба очевидней,
чем на фоне окна очертанья растенья,
чья сухая судьба удлиняется тенью,
чья сухая надежда темна. И хотя
 
 
я не вижу причин, в ожиданьи дождя
я укрою от глаз содержанье сюжета
и потом уже не оглянусь, уходя
в тусклый день от сознания света.
 

Утрата

 
Как пламя пожара, наверх поднимается крик,
Не высохнуть долго следам от отчаянных слёз.
Тебе не забыть, как посланец случайный возник
И страшную весть об утрате тяжёлой принёс.
 
 
Та весть вечерами стоит на пороге твоём,
На брюхе ползёт среди всех твоих прожитых лет.
Тогда пустота растекается бурным ручьём,
Тебе все равно, есть ли кто-нибудь рядом иль нет.
 
 
Твой мир разоряет и душит безжалостно весть,
И грузом безликим она повисает в груди.
О той пустоте необузданной место не здесь,
Но, как наводнению, ей от тебя не уйти.
 

Монолог старой могилы

«Если ещё живой, значит уже счастлив!..»

(народное изречение)

 
Счастье приходит лишь раз!
Но теперь и оно ушло…
От бесконечного бега
стал задыхаться я.
Мёртвых ничто не тревожит.
Жизнь не тревожит.
Жизнь не заботит меня,
вот только тепло согревавшего землю огня, –
Солнце на небе,
с тех пор только Солнце на небе…
связаны руки мои,
скрыта дорога ко мне.
О проходящие мимо!
Вас не тревожит мертвец.
Нет ни души,
кто придёт и склонится, скорбя…
Грёзы мои,
грёзы не в силах достать до тебя,
мир мой далёкий,
в котором я жил,
но, как видно,
снова лишь пядь отделяет меня
от твоей сердцевины,
но время стрелой подгоняет года
за пределы веков.
И нет никого,
кто избегнул бы этой лавины…
 

«Кругом всё ночь…»

 
Кругом всё ночь.
Чёрные мысли прочь.
Я хочу себя сберечь
для любви…
Вот сверкнул свет,
в небе и на земле звёзд
не сосчитать мне,
и не счесть
никому…
Глухих и немых
ожиданий глупых
нет ничего тяжелей на свете,
и в тишине такой
нет в душе покоя…
Я не хочу тебя видеть на отлёте:
как и эти дома,
как и эти деревья,
как и эту нашу дорогу –
так стремительно летим мы по ней…
 

Сон

 
«Проклятый домик
Привлёкший вора», –
Написала ногтем
На глине забора.
 
 
Нарисовала печь
Наметила в клетку.
Чтоб никто не узнал,
Не брал печь в метку.
 
 
Только почему же
Половину бус
Вор не хотел больше,
И один карман пуст?..
 
 
И, видать, ему не легче
От этого ничуть.
За воротами с плеч
Костюм снимал и тут
 
 
Выбросил на время,
Но ушёл без оглядки.
А я всё хотела
Отдать без остатка
 
 
О, бусы – заветные капли!
О, бусы – зелёные тени!
Я хотела, чтобы он,
Только он пришёл за теми…
 
 
Но пришли другие,
Обошли чёрный сад.
Я закрыла двери,
Я пошла наугад.
 
 
«Проклятый домик,
Привлёкший вора», –
Написала ногтем
На глине забора.