Текст книги "Обнаженные мужчины"

Глава 6

Моя мать сначала очень радуется, но ее счастье по поводу того, что она проведет со мной четыре дня, тускнеет, когда новизна проходит. Она начинает капризничать из-за всего.

Да, я сказал «четыре дня». Вначале леди Генриетта говорила об уикенде, вероятно потому, что собиралась выдавать мне неприятные новости небольшими дозами. Как только она преисполнилась уверенности, что я согласен, она сказала, что это пасхальные каникулы Сары, и чем больше дней она, Генриетта, сможет быть одна, тем лучше.

Она дает нам много денег на расходы в Диснейленде. Говорит, что там все очень дорого.

В Диснейленде все глазеют на Сару. Мужчины смотрят на нее, потому что она такая красивая. Женщины смотрят на нее из любопытства, по-видимому, заинтригованные. Это начинается в отеле, с неряшливым коридорным. У него такой вид, будто от него плохо пахнет, хотя это не так. Похоже, на щеках щетина. Возможно, я к нему пристрастен оттого, что он мне не нравится. Не нравится, как он смотрит на Сару, толкая тележку с нашими вещами. Он смотрит на нее слишком уж фамильярно. Он дотрагивается до ее поясницы, когда мы выходим из лифта. И задает ей нахальные вопросы типа:

– Сколько тебе лет?

– Восемнадцать, – отвечает она.

– Правда? Ты выглядишь на семнадцать.

Сара улыбается мне.

– В каком ты классе?

– В седьмом.

– Правда? Кажется, немного отстала?

– Да. Я не очень умная.

– Гм-м. В любом случае, дамам надо лишь быть хорошенькими, а уж с этим у тебя все в порядке. А еще хорошо быть послушными.

– У тебя большая задница, – говорит моя мама коридорному. Она кладет руку ему на зад.

Коридорный останавливается и смотрит на нее, приподняв брови. Я тоже. Сара изо всех сил сдерживает смех.

– Ты женат, милый? – спрашивает моя мать коридорного.

– Да.

– Я не удивляюсь. Такой хорошенький маленький хрен. Не сомневаюсь, что твоя жена гордится, что у нее котик с такой красивой жопой.

И она шлепает коридорного по заду, прежде чем продолжить свой путь по коридору. Тот смотрит на меня.

Я не знаю, что сказать, поэтому просто киваю ему.

Волосатый неопрятный коридорный со смущенным видом снова пускается в путь. Он заносит сумку моей мамы в ее номер, мою сумку – в мой номер, а затем направляется к номеру Сары. Я иду с ними, не желая оставлять ее наедине с этим мужчиной. К моему облегчению, он больше не делает ничего такого, что может вызвать раздражение.

Сара не интересуется «Волшебным королевством» – она заявляет, что это для малышей. Она хочет отправиться в Центр КВУ – как объяснил нам водитель автобуса, это означает «Каждый Выходит Усталым». Еще она хочет сходить в «Мир будущего». И вот тут моя мать сообщает нам, что хочет делать она. Она говорит, что у нее вообще не было никакого желания ехать в Диснейленд, и единственная причина, по которой она сюда отправилась, – это провести время со мной, и поэтому сначала мы должны отправиться к «Живому морю», ибо это единственное, что может привести ее в хорошее расположение духа. Поэтому именно так мы и поступаем: идем смотреть на больших рыб, плавающих в аквариумах.

Может показаться, что моя мать, которой семьдесят один год, прилична и пристойна, поскольку ей не нравится беспорядок у меня в квартире, однако она вовсе не обычна. Она – как маленький бычок. Низенькая и коренастая, не толстая, но мускулистая. Маленькая скала. Ее тело такое твердое на вид, что, кажется, ткни пальцем даже ту часть, которая должна быть мягкой, – и палец не уйдет ни на миллиметр. Компактное создание. Наверно, поэтому, когда она бежит, ее тело не трясется, как можно было бы ожидать от особы ее лет. А может быть, это благодаря ее способу бежать: она очень низко пригибается к земле, колени согнуты «для скорости», как она говорит. Она не подпрыгивает. Но она может прыгать, что и делает порой, и прыгает очень хорошо при своих коротеньких ножках. Иногда путь ее внезапно пересекают дети с игрушечными зверюшками на длинных поводках. Я закрываю глаза. Но моя мать легко перепрыгивает через них.

Она обожает бегать, особенно когда в этом нет необходимости. Больше всего она любит, завидев, что кто-то хочет встать в очередь впереди нас, пуститься вприпрыжку и опередить их. Однако в городе меньше возможностей бегать, чем в Диснейленде. Там столько очередей!

И тем не менее, когда мы идем, она повисает на моей руке. Когда мы поднимаемся по лестнице, мне практически приходится ее нести. Все это – притворство. Иногда ей надоедает на мне висеть. Она отпускает меня и идет рядом упругим шагом. А при виде кого-нибудь, направляющегося к нашей очереди, она несется во весь опор, чтобы добежать туда первой.

Завоевав место в очереди, она пытается вернуть себе самообладание. Она приводит себя в порядок, поправляет блузку и юбку, приглаживает волосы, ощупывает всю себя и откашливается.

Моя мать выглядит, как постаревший я. Иными словами, она похожа на мужчину. У нее огромный комплекс по этому поводу, и она смертельно боится, как бы ее в один прекрасный день не приняли за мужчину. Лицо у нее похоже на мужское, когда она улыбается, а также когда она не улыбается. У нее длинные, глубокие морщины, спускающиеся от крыльев носа к уголкам рта. Однако некоторые черты ее лица скорее похожи не на мужские, а на жабьи – скажем, у нее есть сходство с жабой-самцом. У нее бородавки и практически нет губ – только щель. Но поскольку, по ее мнению, не может быть большего оскорбления, чем быть принятой за мужчину, она носит «указатели», гарантирующие от ошибки. Большинство женщин ее возраста стараются выглядеть моложе. Моя мать беспокоится лишь о том, чтобы выглядеть, как женщина. Само по себе это дается ей с таким трудом, что было бы смешно ожидать, что она будет также стараться выглядеть более молодой женщиной, или миловидной женщиной, или даже не жабой. И она не расстраивается из-за подобных вещей. (Это для нее хорошо.) Она не красит волосы. Волосы у нее седые, но она носит в них розовые бантики – «указатели» женственности. А еще она носит платья с оборочками, пользуется духами и надевает много украшений – но не дорогих, этого она не может себе позволить, а пластмассовых, пастельных тонов. Она говорит, что это более стильно, чем поддельное золото. Она всегда пользуется ярко-красной помадой, правда, без особого успеха из-за отсутствия губ. Она делает это не для того, чтобы выглядеть миловидной, а просто для того, чтобы не походить на мужчину. А еще – румянит щеки. Но больше не возится с тушью для глаз, поскольку ей недостает терпения. Но в любом случае глаза – лучшее в ней, лучшее не в смысле «привлекательное», а в смысле «впечатляющее» и даже «устрашающее». Они черные, широко открытые и настороженные, а порой они мечут молнии. У нее никогда не бывает сонного вида, но она всегда нахмурена.

Однажды (не знаю, что это на меня нашло) я заметил: «Если бы ты не была всегда нахмурена, то не была бы так похожа на мужчину». Хотя я сам этому не верил, я сыграл на ее комплексе, чтобы она перестала хмуриться. Она так обиделась и была в таком плохом настроении несколько дней после этого, что я никогда больше не говорил ничего подобного.

Диалог моей матери с коридорным удивил меня. Я никогда прежде не видел, чтобы она так себя вела, и мне стало интересно, что послужило причиной. Я не хотел спрашивать ее об этом при Саре, поскольку моя мать могла ответить мне искренне. Но теперь было подходящее время, мы стоим с ней вдвоем в очереди на аттракцион «Путешествие в Фантазию», который путеводитель описывал как «воображаемое путешествие с помощью творческого процесса». Сара покинула нас, чтобы сходить в туалет и купить какую-нибудь еду.

Я знаю, что должен сформулировать вопрос в виде комплимента. Было бы ошибкой просто спросить: «Почему ты так обошлась с коридорным?» Моя мать автоматически приняла бы это за критическое замечание, рассердилась бы и накричала на меня.

– То, как ты обошлась с коридорным, было просто чудесно, – замечаю я. И я действительно так думаю.

– Спасибо, – отвечает она и больше не произносит ни слова, хотя я дал ей целую минуту.

– Иногда ты удивляешь меня, делая самые чудесные вещи, – продолжаю я.

– Ну что же, хотелось бы надеяться, что мои чудесные вещи не будут вызывать такое сильное удивление. Ведь они не настолько редки, в конце концов. Почему же ты так удивился?

Я чувствую, что это будет один из наших извилистых разговоров. В прошлом я опробовал все вообразимые методы, чтобы из них выбираться, но ничего не сработало. Самое лучшее, что я могу применить, – это терпение. Я окидываю взглядом людей, стоящих в очереди поблизости от нас, надеясь, что они заняты и не собираются прислушиваться к нам. Они могут подумать, что мы – из лечебницы для душевнобольных. Перед нами стоит мама, громко беседующая со своими тремя детьми, которые шумно играют во что-то. Хорошо. Я оглядываюсь. За нами – двое мужчин примерно моего возраста, около тридцати. Вид у них слишком интеллектуальный для Диснейленда. Высокие. Образованные. У одного – довольно длинные каштановые волосы. Второй – блондин. На обоих шорты. Мужчины загорелые. Оба именно того типа, который женщины предпочитают мне. Я не мог бы представить себе кого-либо, кто вписывался бы в Диснейленд меньше, чем эти двое – особенно в паре. Они беседуют друг с другом. В любом случае непохоже, чтобы они стали подслушивать.

– Прости, – обращаюсь я к матери. – Я не совсем ясно выразился. Я просто имел в виду, что такое чудесное поведение вообще редко встречается. Я знаю очень немногих людей, у которых хватило бы мужества или остроумия, чтобы так обойтись с коридорным, не говоря уже о мастерстве, с которым ты провела эту операцию.

– О, ради бога, Джереми.

– Я действительно говорю то, что думаю.

– Я тоже.

Когда моя мать высказывается, она уверена в себе. Она хорошо артикулирует. Тон у нее уверенный, авторитетный и властный. От этого все, что она говорит, звучит умно. Я не унаследовал ее талант, но порой, когда я с ней беседую, то чувствую, что способен ей подражать.

– Прости, – снова говорю я. – Меня интересует следующее: я никогда не видел, чтобы ты обходилась с человеком так, как обошлась с коридорным, – так умно. Мне хотелось бы знать, есть ли на то конкретная причина.

– Да. Это потому, что я раньше никогда по-настоящему не знала мужчин.

– Какая интригующая мысль! Ты разожгла мое любопытство.

– Оно уже было разожжено.

– Ты опять права.

– До этого я не была права. Как же могу я быть права опять?

Я оглядываюсь в смущении. Двое мужчин позади все еще беседуют.

– Потому что ты всегда права, – говорю я своей матери.

– Но не в данном конкретном случае в этом разговоре.

– Опять права.

– На этот раз это уместно, поскольку я была права прежде, – соглашается она.

– Что ты имела в виду, когда сказала, что никогда раньше не знала мужчин по-настоящему?

– О'кей, ты хочешь вернуться к этой теме. Сделать нечто вроде предупреждения вежливее, чем просто грубо вернуться назад.

– Мне жаль.

– Мне безразлично, если это так. В данный момент нелогично говорить подобную вещь. Я просто учу тебя тому, что ты должен уже знать.

– Тебе бы не хотелось вернуться к нашему разговору?

– Это и есть то самое предупреждение, о котором я говорила, но ты делаешь это так неуклюже! Лучше сказать: «Как мы говорили…» Или, что еще лучше: «Я не хотел вас прерывать, но наш разговор был так приятен, что мне бы хотелось продолжить его с того места, где мы остановились, если вы не возражаете».

Я снова оглядываюсь. Мужчины все еще беседуют.

– Как мы говорили, – начинаю я, – что ты имела в виду, когда сказала, что никогда раньше по-настоящему не знала мужчин?

– Ты выбрал менее хороший способ. Не может быть. Ты просто хотел меня огорчить. Я же сказала, что второй способ лучше первого, а ты применил первый.

– Прости, но второй способ слишком трудно запомнить. Он длинный.

– Я поражаюсь отсутствию у тебя стыда, когда ты признаешь слабость своего ума. Когда человек не стыдится слабости своего ума, это еще хуже, чем сама слабость ума.

– Я не хотел тебя прерывать, но наш разговор был так приятен, что мне бы хотелось продолжить его с того места, где мы остановились, если ты не возражаешь.

– Теперь ты используешь второй вариант, и это означает, что ты солгал, сказав, что он слишком длинный, чтобы его запомнить. Что еще грубее и несноснее, чем иметь слабый ум и отсутствие стыда, дабы скрыть это, – это намеренно обнаружить тот факт, что солгал в разговоре прежде.

Мы уже так погрязли в разговоре, что я могу с таким же успехом продолжать, даже если нас слушают.

– Да, – говорю я. – Что ты имела в виду, когда сказала, что никогда раньше по-настоящему не знала мужчин?

– Я имела в виду, что недавно раскрыла их по-новому.

– О, в самом деле?

– Каким способом, – говорит моя мать.

– Что?

– Каким способом, – повторяет она.

– Что ты хочешь сказать?

– Каким способом.

– Каким способом?

– Через книги, – отвечает она.

– Через книги. – Я вынимаю из кармана «клинекс» и вытираю пот со лба.

– Нет необходимости повторять мои слова. Ты можешь сказать что-нибудь более оригинальное.

– Какие аспекты мужчин ты недавно раскрыла через книги?

– Зачем же повторять «через книги»? Мы уже говорили это много раз.

– Какие аспекты мужчин?

– Определенный аспект. То, что они определенным образом думают о женщинах.

Я киваю, подбадривая ее.

– Мне нужен звук, – говорит она.

– Гм-м.

– Я имею в виду слова.

– Продолжай.

– Мужчины в тех книгах, которые я прочитала, говорят и думают примерно таким образом: «Эта хорошенькая маленькая блядь Синди». И автор говорит, имея в виду главный персонаж: «Умственные способности женщин никогда особенно его не интересовали». А вот еще: персонаж мужского пола думает: «Она кое-что знает. Все бляди кое-что знают».

– Я читал эту книгу! – восклицаю я. – Это «Кролик разбогател» Джона Апдайка, правильно? – Сейчас я не возражаю, если мужчины меня услышат. Несомненно, на них произведет впечатление, что я смог узнать роман по нескольким фразам. Я оглядываюсь, чтобы проверить, слушают ли они. Они не беседуют, но и не смотрят на нас. Они разглядывают прохожих.

– Значит, тебя это тоже шокировало, – говорит мать.

– Это не совсем то слово…

– Не отрицай мои чувства.

– Я и не отрицаю. Я выражаю свои.

– Итак, – продолжает она, – было неприятно узнать подобные вещи из этих книг. А единственный способ изменить мужчин – я говорю не о тебе, ты не мужчина – заключается в том, чтобы женщины точно так же рассуждали о мужчинах. И тогда мы посмотрим, как это понравится мужчинам.

Дети в очереди перед нами играют еще более шумно, чем прежде, а их мать кричит на них. Хорошо. Надеюсь, из-за их шума не было слышно того, что только что сказала моя мама.

– Что ты имеешь в виду, говоря, что я не мужчина? – спрашиваю я тихо, приблизившись к ней.

– Не меняй тему.

Я хватаю ее за руку.

– Что ты имеешь в виду, говоря, что я не мужчина? – Мой голос дрожит. Я знал, что она невысокого мнения обо мне, но это уже выходит за рамки.

– Почему это мужчины так расстраиваются, когда им говорят, что они не настоящие мужчины? – спрашивает она, вырывая руку.

– Это не имеет никакого отношения к полу, – говорю я. – Женщины тоже расстраиваются, когда им говорят, что они не женщины. Что ты имеешь в виду, говоря, что я не мужчина?

– Не принимай это так близко к сердцу. Я хотела сказать тебе комплимент. Я имела в виду, что ты личность. Прежде всего люди – индивидуумы. Затем у них есть возраст. Затем у них есть национальность. Затем они принадлежат к расе. Затем у них есть религия. Затем у них есть принадлежность к классу. Затем у них есть образование. И только затем они женщины или мужчины. Ты – личность. В тебе нет идиотизма, отличающего большинство мужчин. Или есть? Ты когда-нибудь допускаешь поступки или мысли, унижающие женщин?

– Я так не думаю.

– Знаю, что не допускаешь. Одно это качество компенсирует все твои недостатки, вместе взятые.

– Спасибо. – Это самое лучшее, что сказала мне мама за много лет.

Я оглядываюсь. К моему великому смущению, двое мужчин молча уставились на меня. Я слабо улыбаюсь, стараясь казаться непринужденным, и отворачиваюсь.

Диснейленд. Повсюду яркие краски. Кругом царит веселье. Люди очень толстые, телеса обнажены и выставлены на всеобщее обозрение, губы жирные от хот-догов, шорты обтягивают объемистые зады, а некоторые толстые члены семейства перемещаются в креслах на колесиках, которые можно взять напрокат.

Сара объявляет, что у нее новая жизненная философия. Она объясняет, как ученый, свою теорию: «Решение проблем заключается в самих словах. Например, если оказалось, что вы банкрот, решение заключается в том, чтобы ограбить банк и уйти под землю, как крот. Понятно?»

– Какой у тебя рост? – спрашивает моя мать у Сары.

– Пять футов семь с четвертью дюйма.

Уверен, что она говорит правду: у меня рост пять футов десять дюймов, а она примерно на три дюйма ниже.

– Ты очень высокая для девочки с таким низким числом, – замечает моя мама.

– Каким числом? – переспрашивает Сара.

– Твой возраст. Одиннадцать – это низкое число, не так ли?

– Нет. Я бы сказала, что это юный возраст.

– Нет. Это низкое число. Так объективнее. То, что ты прожила всего несколько лет, не означает, что ты юная. Особенно в твоем случае, – подчеркивает она, многозначительно окидывая взглядом фигуру Сары. – Это значит лишь, что твое число низкое.

Сара кивает, словно она принимает, понимает, и ей нравится эта мысль.

Мы отправляемся в павильоны с названиями «Горизонты», «Вселенная энергии» и «Мир движения», где аттракционы заключаются в небольших путешествиях на поезде с образовательной целью. Мы все сидим в поезде, с бесконечной скукой наблюдая за Аудио-аниматрониками (это куклы в натуральную величину, которые немного двигаются и произносят слова). Никто из нас не горит желанием здесь находиться – даже Сара. Я уверен, я ощущаю всем своим существом, что она настаивает на этих поездках ради того, чтобы подобраться ко мне поближе и очаровывать меня всеми вообразимыми способами. Моя мать участвует в этих путешествиях, поскольку не упускает ни одной возможности побыть вместе со мной. Я же отправляюсь в эти путешествия, так как мы трое – сэндвич, а я – болонская копченая колбаса.

Некоторые очереди длинные, приходится стоять по полчаса и более. Мать жалуется, и я предлагаю ей погулять вместе с Сарой, пока я стою в очереди. Сара отказывается, ей хочется ждать вместе со мной, но она уговаривает мою маму пройтись. Мать покидает нас (к полному моему изумлению, так как впервые за всю поездку в Диснейленд она упускает возможность побыть еще несколько минут в моем обществе). Сара в прекрасном настроении. Она мила со мной.

– Сколько ты весишь? – спрашивает моя мать у Сары.

– Примерно сто пятнадцать фунтов.

Сара изгибается томно, как кошка, откидываясь на спинку кресла в поезде. При каждом удобном случае она хватается за меня от страха. Она прижимается ко мне всем телом.

Моя мать говорит:

– Посмотрите-ка на этот хорошенький маленький хрен вон там. Славный и свежий. Прямо из духовки.

Но какой смысл ей так стараться? Все равно никто ее не слышит. Думаю, она просто дает выход злости. Наверно, все дело в этом.

Для Сары это что-то вроде игры. Она старается быть соблазнительной, когда моя мать не смотрит. Я чувствую себя очень неуютно. Она украдкой целует меня – правда, пока еще не в губы. Мне хочется сказать: «Мама, ты видела, что она со мной делает? Заставь ее прекратить это». В тех немногих случаях, когда моя мать что-то замечает, она говорит: «О, это так прелестно!»

Меня влечет к Саре. Она крайне чувственна, помимо того, что красива. Очень податлива. То, что она носит, выглядит на ней до нелепого сексуально. Обычные шорты, не особенно тесные, не особенно короткие. Тенниски. Она также носит мини-юбки, но они не узкие – они свободные и вполне соответствуют ее возрасту. Она не пользуется косметикой и выглядит от этого еще более сногсшибательной. Она постоянно дотрагивается до меня. Интересно, она из тех, кто всегда всех трогает, или она трогает только меня? Во всяком случае, она же не всегда трогает мою мать.

Иногда она приходит в ярость оттого, что я не отвечаю на ее ласки и поцелуи. Тогда она пытается вызвать мою ревность, указывая на мужчин постарше, которых находит привлекательными. Это всегда старики.

Моя мать посылает воздушные поцелуи проходящим мимо мужчинам.

– Этого же нет в тех книгах! – замечаю я.

– Да, но я вдруг вспомнила об этом сейчас.

Мы покупаем маски. Микки-Маус для меня, Минни-Маус для Сары. Моя мама отказывается от бабушки Минни-Маус, хотя у них есть и такая маска. Она уходит без маски.

Я пытаюсь флиртовать с женщинами, чтобы Сара видела, что меня интересуют женщины моего возраста. Я также пытаюсь заинтересовать ее мальчиками.

Сара указывает на старика в кресле на колесиках и говорит:

– Разве он не красив? Он просто очарователен.

Я смотрю на нее в шоке и вдруг понимаю: она делает это не только для того, чтобы заставить меня ревновать; она хочет показать, что ей нравятся мужчины постарше и если я не сдамся, то другой мужчина, вероятно, не устоит.

Через несколько минут я указываю ей на пятилетнего мальчика и спрашиваю:

– Разве он не красив? Он просто очарователен. Тебе бы надо с ним поболтать.

Она прижимается своим плечом к моему и говорит:

– О да, верно.

– Привет, – кокетливо обращается моя мать тоненьким голоском к мужчинам, которые проходят мимо.

У Сары детское личико. Я же не могу влюбиться в это красивое детское лицо! Оно слишком юное.

– Красавчик, – говорит моя мать мужчинам.

Моя мать не очень-то высокого мнения обо мне. Она считает, что я неприспособлен к жизни. «Что еще хуже, нежели неспособность сделать карьеру и удачно устроить свою личную жизнь, – говорит она мне, – так это неприспособленность к каждодневной жизни». Ей меня жаль и, вероятно, она стыдится меня, но ей не хочется меня обидеть. Мама считает, что мне полезно быть вместе с ней, что это может мне помочь. Когда она бывает резка, это не оттого, что она меня не любит. Она часто повторяет: «Я тебя люблю и просто желаю тебе добра. Тебя нужно немножко встряхнуть». Я не принимаю это слишком близко к сердцу.

Моя мать жалуется на меня Саре. Сара жалуется моей матери на меня, говоря что-нибудь в таком роде: «Вы не думаете, что ему нужно немного расслабиться? Вам не кажется, что он слишком напряжен и зажат?»

– Я того же мнения, – говорит моя мама. – Именно это я твержу ему годами.

– Он всегда обеспокоен тем. чтобы поступать, как принято.

– Совершенно с тобой согласна.

Мы возвращаемся в отель около пяти, потому что у Сары болит голова и она хочет отдохнуть.

Сразу после обеда мать отправляется к себе в номер вздремнуть. Сара приходит ко мне в номер и начинает болтать о разном – я не знаю, о чем именно, поскольку очень напряжен. А она совершенно раскованна.

Она рассуждает обо мне, анализирует меня, говорит, что ей во мне нравится. Она выставляет напоказ свое тело. Я не уверен, что она делает это намеренно – быть может, это мне, старому извращенцу, так кажется. Если она в самом деле так ведет себя намеренно, то у нее просто талант, так как все выглядит очень естественно. Она ребячится – сущее дитя. Гладкая кожа, как в мультипликации. Даже слегка нескоординированные движения, характерные для детей.

Мы беседуем, и она настаивает на том, чтобы сесть рядом со мной, и чтобы моя рука обнимала ее за плечи. Она прижимается ко мне. «Ты мой плюшевый медвежонок», – говорит она, и это звучит для меня, как музыка. Вот такое поведение мне нравится – невинное, дружеское. Вдруг она направляется к дверям и поворачивается кругом. Она начинает напевать «Сегодня вечером» из «Вестсайдской истории». Она идет ко мне медленной походкой, совершенно серьезная, с напряженным выражением лица, напевая: «Сегодня вечером, сегодня вечером только ты. Сегодня вечером не будет утренней звезды. Сегодня вечером, сегодня вечером…»

Наконец она подходит ко мне и просит петь вместе с ней. Я очень энергично протестую, заявляя, что совсем не умею петь. Но она настаивает еще более энергично, и мы начинаем петь дуэтом, щека к щеке, и голос у меня звучит черт знает как. Вообще-то я даже не пою, а проговариваю текст.

Наконец она уходит к себе в номер спать.

На следующий день Сара хочет снова посетить «Горизонты». И мы идем туда, хотя маме этого не хочется.

Затем мы отправляемся на студию «Метро Голдвин Майер», сев на автобус примерно в четыре часа дня. Мы отправляемся в путешествие под названием «Путешествие за кулисы киностудии». Мы участвуем только в первой части аттракциона, которая длится двадцать пять минут. Мы едем на трамвайчиках, и там есть пренеприятный момент, когда наш трамвай едет по мосту, и мост начинает трястись. Начинается пожар, горит все вокруг, и нам на голову обрушивается целый водопад. От огня становится жарко, а пассажиры по левую сторону трамвая становятся насквозь мокрыми. Мы – с правой стороны. Вторая часть путешествия, в которой мы не участвуем, длится сорок пять минут, и нужно идти пешком.

У Сары юное лицо, но при этом тело взрослой чувственной женщины.

Моя мать изрекает громогласно, так что ее могут услышать люди:

– Умственные способности мужчин никогда особенно меня не интересовали.

Сара пытается меня обольстить, она сексуально двигается, ведет себя вызывающе, чтобы спровоцировать мои желания.

Чего она хочет от меня? Как далеко пытается зайти? Правда, я не собираюсь ей потакать.

В один из тех редких моментов, когда с нами нет Сары, моя мать говорит:

– Я не понимаю, почему ты так нравишься этой маленькой девочке. Но мне это очень приятно. Эта ее привязанность просто очаровательна. Не сомневаюсь, что это придает тебе уверенности. Должна сказать, что я немного ревную тебя к ней. И немного ненавижу ее.

Мы совершаем путешествия. Мы садимся в маленькие поезда и смотрим маленькие шоу.

Когда моя мать не может нас слышать, Сара вдруг объявляет мне:

– Должна тебя предупредить, что у меня очень большие груди для моего возраста. И для любого возраста. Боюсь, ты упадешь в обморок, если их увидишь.

– В таком случае я надеюсь, что никогда их не увижу.

Мы ездим на маленьких поездах, мы смотрим шоу, стоим в бесконечных очередях (полчаса, час), ходим в магазины, но очень мало покупаем, мы едим в маленьких ресторанах, причем среди них, как ни удивительно, попадаются хорошие.

У Сары часто болит голова. Не знаю, оттого ли это, что головная боль кажется ей привлекательной женской чертой, или у нее на самом деле болит голова.

– Посмотрите на этого сексуального хрена вон там. Недурен. Но мне он не подходит. Слишком стар, в мужья мне годится.

– Если о ком-то говорят, что он «с жиру бесится», значит, проблема заключается в том, как подсказывают эти слова, что этот человек ест слишком много жира и оттого находится в неуравновешенном состоянии, и если он сядет на диету, то перестанет беситься, то есть придет в уравновешенное состояние.

Сара похожа на этих уродцев в цирках – вроде женщин с бородами. Она – ребенок с телом женщины, или женщина с лицом ребенка.

Она – богиня. Она нереальна. Она так красива! Ее женственные изгибы скрыты детской кожей. Должно быть, коже юного существа больно оттого, что ее растягивают эти зрелые формы. Наверно, ее мучает зуд. Кажется, вот-вот кожа лопнет. Я никогда не видел женского тела с такой туго натянутой кожей. Это очень необычно выглядит. Как ни странно, это очень напоминает куклу Барби. Я поражен ею и испытываю перед ней трепет. Порой она даже вызывает у меня страх.

Я не влюблен в нее. И не могу быть влюблен из-за ее гладкого лица, юного возраста и ее тела, в котором, на мой вкус, недостаточно изъянов. На мой вкус, у нее также недостаточно прошлого. Прошлое – это привлекательная черта, знаете ли, но люди часто не сознают этого, поскольку обычно прошлого хватает с избытком.

Если бы ее голову приставить к телу ребенка, то лицо казалось бы не особенно невинным. Но если приставить к туловищу женщины, то оно выглядело бы, как лицо новорожденного.

– Если вас не «котируют», то решение в том, чтобы завести кота, создающего уют в доме, а также пойти пострелять в тир, и дела ваши наладятся, поскольку вас станет приятнее навещать, да и меткость в стрельбе внушает уважение.

Мне уютно с ней, а ей – со мной, потому что оба мы – уродцы. За эти несколько недель я заметил, что ее привязанность и эмоциональная поддержка очень мне нужны, когда я подавлен. Когда все в моей жизни идет не так, как надо, меня утешает одна мысль: «По крайней мере, Сара меня любит».

Я чувствую, что она в некотором смысле уязвима, что ей неловко из-за ее собственного тела. Мне хочется утешить ее и защитить.

Сегодня, как и в прошлый вечер, мама отправляется спать, а Сара приходит ко мне в номер и беседует со мной два с половиной часа. Она заставляет меня петь по-французски песни из фильма «Ослиная шкура», а в промежутках между песнями, а иногда даже в середине их, она внезапно говорит: «Мне бы хотелось тебе нравиться, я хочу, чтобы ты меня любил». Мы еще немного поем песенки из «Ослиной шкуры», а потом я выхожу на балкон подышать свежим воздухом. Когда я возвращаюсь, она забирается мне на колени – в сотый раз за время нашего знакомства. Она целует меня в щеку, кладет голову мне на плечо и шепчет в ухо: «Ты – маленький мальчик в теле мужчины. Я – женщина в теле маленькой девочки. Мы идеально подходим друг для друга».

Вот тут она не права. Она – маленькая девочка в теле женщины. Клянусь всем святым. Ее тело – это тело взрослой женщины. Да и ее нутро – тоже. У нее душа женщины, а не маленькой девочки. Она – женщина в теле женщины.

Она плюхается на кровать и самым будничным тоном рассказывает:

– Несколько недель тому назад мама повела меня к доктору на прививку и медосмотр. Я сняла одежду и положила ее на стул. Доктор взял в руки мои трусики, которые лежали на стуле с остальной одеждой, показал их моей маме и сказал: «Ее трусики насквозь мокрые. Она готова».

Я смотрю на нее с открытым ртом и думаю: «Да уж, не знал, что доктора делают такое. Мир действительно не таков, каким я его себе представлял. Я заблуждался».

И тут Сара говорит:

– Я пошутила. Мне это просто приснилось. Действительно ужасный сон. – Она снова усаживается у меня на коленях и шепчет на ухо: – Восемнадцать и тридцать шесть, пятьдесят и шестьдесят восемь, семьдесят два и девяносто. Ты знаешь, что означают эти цифры? – И не успеваю я ответить, как она сообщает: – Это разница в нашем возрасте. Я сосчитала все эти разницы. Вовсе не такая уж большая разница. Одиннадцать и двадцать девять – единственная разница, которая кажется большой, но это всего лишь иллюзия.