Текст книги "Все только начинается"

Дело в том, что накануне вечером, когда я, в последний раз оглядев свое свадебное платье из настоящей сверкающей парчи и осторожно повесив его обратно на плечики, готовилась лечь спать, заранее зная, что не усну, – кто же спит в ночь перед свадьбой! – в дверь позвонили. Удивленная, я прислушалась: позвонили снова. Нет, не показалось.

«Кто бы это мог быть?»

Ночной звонок почти никогда не сулит ничего хорошего – эта истина была мне известна. С холодком в груди, шлепая босыми ногами, я прошла в прихожую.

– Кто?

Нет ответа.

– Кто там?

– Танька… открой…

Голос по ту сторону двери был какой-то странный, сдавленный, но знакомый. Проклиная саму себя за легкомыслие, я откинула цепочку.

За дверью стояла Лара.

Она была пьяна, сильно пьяна. Она даже не стояла на ногах и упала мне на руки сразу же, как только отпустила косяк, за который держалась. И пахло от нее отвратительно: дешевым портвейном и помойкой. И куртка была вся в грязи, и лицо из-за расплывшейся косметики было похоже на карнавальную маску.

– Ларка, ты что?! Тебе плохо, что ли, Лара?!

Она замотала всклокоченной головой, икнула и залилась пьяным смехом.

– Тише! – тряхнула я ее: родители спали в соседней комнате. – Зачем ты пришла?

– А так, – выдавила она из себя. – Тебя захотелось… ик!.. пови… повидать. Пустишь?

– Ну… Заходи, раз пришла. Только ненадолго.

– Ага. Я бук… вально на мин – ик! – на минутку. Выпить дашь?

– Чаю дам, – сказала я, встряхивая Лару, чтобы она стояла прямо и не заваливалась на бок. – Давай шагай на кухню, только умоляю, потише.

Придерживаясь руками за стены узкого коридорчика, Лара сумела донести себя до кухни самостоятельно.

– Скромно живешь, – сказала она, шлепаясь на табурет.

– Мне хватает. Слушай, давай без предисловий – говори сразу, зачем пришла? Извини, что поторапливаю, но у меня завтра такой день – должна же ты понимать!

– Уж кто-кто, а я-то понима-а-аю! – с трудом сфокусировав на мне взгляд, она погрозила мне пальцем. – Я понима-а-аю, подруга! Еще бы – ик! – еще бы мне не понимать! Ведь… это… как это? На твоем месте должна была быть я, во!

– Лара. – Жаркая волна стыда и вины перед Ларой неожиданно снова накрыла меня, хотя за прошедшие полгода я, казалось, сумела погасить в себе оба этих чувства. – Лара, я знаю, что выгляжу в твоих глазах отвратительно, ну, разлучницей, что ли… Но давай не будем сейчас разыгрывать друг перед другом сцену из бульварного романа. Мне тяжело об этом говорить, но… Когда у нас с Павлом все началось, он уже действительно тебя не любил.

– Этого ты знать не можешь, подруга.

– Знаю. Ведь он женится на мне. Завтра.

– Же-енится! – пьяно взвизгнула Лара. – Женится! А почему?

– Потому что любит, – твердо сказала я.

– А вот и нет! А вот и нет! А вот и нет! – трижды повторила она. – Любит он меня! Меня! А ты…

– А я? – спросила я насмешливо.

– А ты у него за очередной коммерческий проект идешь! Поняла? Только на этот раз не у него покупают, а он сам продается! За московскую прописку!

– Что?! – у меня перехватило дыхание.

– То! Что слышала! Ты же знаешь, что он прописан у черта на куличках, в Сибири где-то! Хотя здесь, в Москве, у Пашки и дел навалом, и знакомых нужных цельный мешок! Только московскую прописку сделать не так-то просто, вот, поди, никто и не взялся! А через месяц у него защита, диплом получит – и загремит в какую-нибудь Тьмутаракань на три года молодым специалистом! Ему это надо?

– Какая чушь…

– Да? А почему же он тогда со мной четыре года амуры крутил, а как дело к защите пошло – бросил? Потому что я тоже не москвичка, вот почему! Я ж из Тулы, все годы в общаге прожила! Он расчетливый, Пашка. Он зна-ает, что ему надо. Захотел классного секса – получил! – сказала она с пьяной откровенностью. – Ты бы знала, что мы с ним вытворяли на моей койке, когда соседки уходили – Кама сутра позавидовала бы! Наелся Пашка секса, захотел потом москвичку, на которой можно жениться – получил! Он ушлый… у нас с тобой.

Это «у нас с тобой» резануло меня больше, чем все остальное, сказанное Ларой. Я вдруг подумала…

– Скажи, – вцепилась я ей в руку, – скажи: все это время, пока мы с Павлом вместе, ты… Он… Он – приходил к тебе?!

– Ни разу, – сразу как-то сникла и увяла Лара. Пьяная бравада слетела с нее, она начала приходить в себя. – Ни разу не пришел. Хотя я так его ждала… Я его даже в подъезде караулила, чтоб ты знала.

– А он?

– А он – ничего… Иди, говорит, домой…

– Правильно! – у меня отлегло от сердца. – Совершенно правильно говорит. Иди ты в самом деле домой, Ларка. И проспись. Завтра сама ведь пожалеешь, что ко мне приходила.

Она понуро встала и поплелась назад в прихожую. Захлопнув за ней дверь, я вернулась на кухню. И с омерзением выкинула в мусорное ведро чашку с чаем, которую получасом раньше поставила перед Ларой, и к которой она даже не притронулась…

* * *

Даже сейчас, спустя двадцать два года, при воспоминании о том, с каким настроением я спускалась по лестнице, чтобы сесть в разнаряженную машину и поехать на собственную свадьбу, меня охватывает ледяная дрожь. Почему-то мне казалось тогда, что стоит мне только увидеть Павла, заглянуть ему в глаза – и я сразу пойму, действительно ли я представляю для него не больше, чем неизбежную необходимость на пути к покорению столицы. «Дурочка, но ведь до сих пор у тебя не было сомнений в том, что он тебя любит!» – уговаривала я себя. Но в горле стоял ком, и белоснежное платье с невесомой фатой, которыми до сих пор я не могла налюбоваться, вдруг стали казаться глупым мещанским нарядом, захотелось выскользнуть из него, бросить… Что стоит это платье, если он меня не любит?

– Ты прямо как на каторгу идешь, Танюша, – сказала мне мама, обнимая на пороге. – Ох, дочка, вспоминаю себя на твоем месте – я тоже тогда так волновалась, так волновалась! И ничего – тридцать лет прожили, не хуже людей, хотя всяко у нас хватало, конечно… Иди, Танечка. И будь счастлива!

Я спустилась вниз, к ожидавшему меня Павлу. Была поздняя весна. Как будто бы вдруг тоже решив принять участие в свадебном торжестве, май бросил мне под ноги нежную зелень травы, пышные шапки первых одуванчиков, полил наши головы солнечными лучами, осыпал прозрачными лепестками яблоньки, что росла неподалеку… Я стояла возле невозможно красивого, одетого в элегантную «тройку» кремового цвета Павла, – улыбаясь, он протягивал мне маленький, но изящный букет с длинными свисающими лентами – и смотрела на него, не отрываясь.

– Что с тобой? – улыбка слетела с его лица, он взял меня за руку. Как тогда, в Сокольниках…

– Скажи, – спросила я, чуть не плача, – скажи – ты меня и вправду любишь?

– Да ты что?! – Он даже побледнел от возмущения. – Да ты что, Танька? Что с тобой? Комплекс невесты, что ли?

– Нет, ты скажи мне. Пожалуйста!

Не обращая внимания на то, что безнадежно сминает этим свой шикарный костюм, Павел снова присел передо мной на корточки. Только теперь он смотрел на меня снизу вверх, как взрослый заглядывает в лицо заплаканному ребенку:

– Танька, Танюха, родная моя, – голос у него был такой проникновенный, что нельзя, невозможно было ему не поверить! – Клянусь тебе всем, что есть у меня дорогого, самим собой клянусь, Сокольниками, где мы с тобой поцеловались, вот этой яблоней, всем сегодняшним днем – я тебя люблю! Я с ума по тебе схожу, Танька! Честное слово! Клянусь! Выброси из головы все свои дурацкие мысли и, пожалуйста, пойдем скорее поженимся!

Я бросилась ему на шею, глотая слезы. Он бережно подхватил меня за спину, поднял, понес к машине.

– А вот ревешь ты совершенно напрасно, – сказал он снова улыбаясь, я слышала это по голосу. – Размажешь макияж – люди будут говорить, что тебя насильно замуж выдают… Хотя, честное слово, Танька, я бы от тебя и «насильно» не отказался!

* * *

Через месяц после свадьбы мои родители переехали жить на дачу в Жуковском, и маленькая, но уютная «сорокапятка» на «Речном вокзале» стала целиком в нашем распоряжении. Ларкины слова о том, что я иду у мужа «за коммерческий проект», все-таки не шли у меня из головы целый год. А через год я раз и навсегда перестала думать об этом: никакая актерская игра не смогла бы придать столько сияния его глазам, когда я сказала, что жду ребенка.

– А ты меня не обманываешь? – спросил он подозрительно. И тут же сам рассмеялся своему тону: – Не сердись, Танька! Это я от неожиданности.

– Ты рад?

Он подхватил меня и закружил по комнате:

– Я рад, я рад, я рад! Ты даже не представляешь себе, как я рад!

…В тот вечер мы пили шампанское, и Павел, держа меня за обе руки, смотрел блестящими от счастья глазами. Больше я ничего не помню об этом вечере. Я заметила, что это вообще общее свойство всех счастливых вечеров – о них не запоминаются никакие подробности, кроме того, что хочется немедленно уснуть или умереть, потому что лучше уже не будет…

Через девять месяцев я вернулась из роддома домой с близнецами – Анькой и Ванькой. На дворе стоял 1986 год, полки магазинов, и без того не блещущие разнообразием, стали и вовсе пустеть. Павел работал в каком-то заштатном НИИ, куда его направили по распределению, и параллельно проворачивал свои бесконечные сделки. После декрета я возвратилась на свою работу – в бухгалтерию вентиляторного завода. Так прошло несколько лет. Мы не бедствовали, но…

* * *

Сейчас, стоя в прихожей у зеркала, я не могу понять: когда это началось? Почему, по какой причине мы стали так отдаляться друг от друга?

«Заел быт» – сказать так было бы проще всего. Но в глубине души я чувствую, что это верно только наполовину. Хотя и «быт» я бы тоже не стала полностью сбрасывать со счетов. Принято считать, что на самом деле он «заедает» только очень ограниченных женщин. И дети – цветы жизни – должны приносить только радость, умиление, счастье и ничего больше.

И все это у нас было – и радость, и умиление, и счастье. Продолжая разглядывать свое отражение, я улыбнулась сквозь слезы милым сердцу воспоминаниям.

Вот трехлетняя Анька, обсыпанная мукой и крахмалом, озабоченно выпроваживает меня с кухни:

– Мама, не мешай мне!

– А что ты делаешь?

– Тебе помогаю…

Укладывая ее спать, я всегда предлагала взять в кровать игрушку:

– Иди и выбери, кто сегодня с тобой спать будет.

– Мама, – ни секунды не думая, отвечает мне Анютка.

– И кто еще?

– Папа.

Добрая, ласковая, любящая девочка! У сына сантиментов было поменьше – так полагается мужчине! Он обожал задавать вопросы.

– Что это за палочка на небе? – спрашивал он у Павла по дороге из детского сада.

– Это след от реактивного самолета, – отвечал Павел.

– Давай его поймаем?

– Мы не сможем. Самолет большой и летит очень высоко.

– Давай веревочкой!

– Ну веревочка должна быть о-очень длинной!

– Так пойдем купим!..

А другой раз, когда Аня бренчала на пианино (она была очень музыкальной девочкой), Ванька рассуждал, глядя на нее:

– Газ есть, сцепление есть, а где же тормоз?

Помню еще, как я смотрела телевизор, и дети играли тут же. Краем глаза Аня заметила, что в фильме по сюжету схватили женщину. Спрашивает:

– А тетю поймали?

– Да, – говорю, – поймали.

– А кто ее поймал?

– Плохие дяди.

– А что с ней сделают?

– Не знаю.

Невинным голоском встревает сынишка:

– Наверное, по стенке размажут?

Господи, как мы смеялись тогда, глядя на них, с какой любовью Павел переводил смеющиеся глаза с детей на меня и как обещающе сжимал мою ладонь!

Пусть их было немного – но они все-таки были. Другие, совсем другие дни!

А потом? Что было потом? Все произошло так постепенно…

* * *

…Скажите честно: когда вы последний раз держали в руках книгу-пособие по «правильному» воспитанию детей? Верно! Тогда, когда только еще готовились стать матерью. В то время в воображении вырисовываются лубочные картинки: тихий вечер, свет настольной лампы, голубоглазое чадо с огромным бантом (в мактросском костюмчике), доверительно прижавшись к вашему плечу, рассказывает маме о своих детских секретах. Сказка на ночь, трогательное прощание, легкий поцелуй, и не забыть подоткнуть одеяло…

«Дети должны расти в атмосфере любви и взаимопонимания», – авторитетно учат нас многотомные лощеные «пособия по воспитанию». Не кричать, не топать, не ругать, общаться с ребенком не менее трех-четырех часов в день, уважать его мнения и ошибки, учитывать желания, обнимать-целовать и воспитывать только личным примером.

Но все эти идиллистические картинки моментально испарялись у меня из головы, когда я, заезженная начальством и растрепанная транспортом, открыв дверь своей квартиры, и:

– увидев груды неглаженого белья,

– горы немытой посуды,

– наступив в наложенную щенком посреди коридора кучу,

– обнаружив протекающий кран на кухне

– и дневник с двойкой – под диваном, я упиралась взглядом в собственное чадо, явившиеся домой на три часа позже условленного времени.

– Где ты был?! Почему до сих пор не сел за уроки?!! Откуда двойка?! Кто обещал смотреть за щенком – мне он не нужен, завтра же увезу к бабушке в деревню!! Откуда эта дырка на колене и во что превратились новые ботинки?! Скройся с глаз моих, божье наказание, неряха!

Яростно надраивая накопившуюся посуду («Уж тарелки-то за собой хотя бы могли вымыть!»), глотая злые слезы и пестуя накопившееся за день раздражение, в такие дни я «добрым тихим словом» вспоминала кабинетных психологов, пишущих о праве ребенка на собственные желания и ошибки. Наверняка им не приходилось ликвидировать последствия наводнения в ванной и объясняться с соседями из-за того, что ваш балбес решил поиграть в кораблики и устроил дома римейк картин Айвазовского.

– Ты соображаешь, что делаешь?!. Сколько раз тебе говорить!

Крик, плач, шум, рев, угрозы, наказания, наконец:

– Мамочка, я больше не буду!

И итог дня: мигрень, мокрое полотенце на голове, жалость к самой себе, бессонница и мысли на тему – бог мой, на что уходит моя жизнь?!

Но вот все успокоились (или затаились), в квартире послескандальная тишина, за стенкой – судорожные всхлипывания сына, подвывания дочки, муж нервно курит на кухне.

Эмоции выплеснуты. Пусть хоть таким образом, но я получила психологическую разрядку.

Статус-кво восстановлен – пускай не навсегда. Посуда вымыта, в квартире порядок, оба чада, проревевшись, засели за уроки.

Наступает ночь… Дети спят, и в окно, крадучись, заглядывает полная луна – сообщница влюбленных. Но в ушах еще звенят отголоски недавнего скандала, и огромная тяжесть лежит на душе. И, делая вид, что ничего не происходит, мы с Павлом ложимся в постель и синхронно поворачиваемся друг к другу спинами…

* * *

А может быть, все было совсем не так?

Ведь и Павел очень изменился за эти годы.

Очень долго он не мог найти себя. Бросался из одного бизнеса в другой, где-то терял, на чем-то зарабатывал. Но всегда это были какие-то одноразовые проекты, нацеленные на сиюминутный заработок. В нашей малогабаритной квартирке появилась добротная мебель, красивая посуда, у моих детей было все самое лучшее, мы никогда не покупали одежду или продукты на дешевых рынках.

Но мужу всего этого было недостаточно.

Он всегда мечтал стать настоящим Бизнесменом, тем, о которых говорят, к мнению которого прислушиваются. Но долго не мог определить для себя, какую нишу освоить. Мебельным бизнесом, который в конце концов и принес Павлу все, о чем он мечтал, муж занялся тогда, когда Анька и Ванька пошли в пятый класс.

Дела Павла быстро пошли в гору. У него появился собственный офис на Полянке, небольшая, но мобильная армия подчиненных. Муж начал разъезжать по Москве на машине с собственным шофером, стал завсегдатаем светских мероприятий. У него появились странные привычки, например, он любил заказать в дорогом ресторане что-нибудь особенно экзотическое и такое же несъедобное – для того только, чтобы дать понять окружающим, что он может себе это позволить.

Но самое главное – он заставил меня уйти с работы.

Не могу сказать, что работа в бухгалтерии вентиляторного завода была для меня страшно интересной и увлекательной. Но все-таки это была работа.

– Понимаешь, от того, что я каждый день встаю пораньше, умываюсь, одеваюсь, крашусь, иду на работу, общаюсь с людьми – я чувствую себя человеком! – объясняла я ему, из последних сил сопротивляясь его намерению превратить меня в домашнюю хозяйку. – Ну зачем, зачем ты хочешь запереть меня дома?! Ведь дети уже большие, им не нужна нянька! Анька вон уже даже котлеты умеет жарить!

– При чем тут твои котлеты? – морщился Павел. – Пойми: от того, что моя жена служит в какой-то бухгалтерии, я теряю деловой авторитет! Что это за руководитель такой, который жену прокормить не в состоянии – вот о чем будут говорить!

– Да плевать, что будут говорить, Павел!

– Милая моя, наплевать на это нельзя. Ты мне вредишь, понимаешь?

Я не понимала этого, но подчинилась – я всегда ему подчинялась.

И вот уже десять лет я сижу дома. Поддерживаю чистоту, готовлю изысканные обеды, мою, стираю, глажу, выношу мусор, хожу по магазинам. Из интересной молодой женщины с удачно скроенным бытом я превратилась в простую домохозяйку, которой все чаще и чаще лень вылезать из домашнего халата.

Теперь мне сорок с лишним лет – в этом возрасте принято подводить итоги. И они очень неутешительные.

Это загубленная ради семьи карьера. Когда-то со мной постоянно здоровались в метро и на улице даже отдаленно знакомые люди. Теперь же меня никто не знает, кроме коллег и друзей Павла, для которых я – всего лишь неизбежное к нему приложение.

Я не просто одинока – я заброшена, потому что из-за своей вечной занятости муж частенько забывает даже святые для нас обоих даты, такие, как день свадьбы и даже дни рождения детей…

В этой вечной гонке за жизненными благами и мужниной карьерой оба мы совсем забыли, что такое секс. А в такие минуты, как сейчас, стоя у зеркала, я чувствую приближение возраста, вижу первые морщинки на лице, и понимаю, что я не вечна.

Дети… Они уже выросли. Сейчас их даже нет с нами – закончив школу, Анька и Ванька уехали учиться в Сорбонну. Они пишут, звонят, они в восторге от Франции, знакомые завистливо вздыхают – далеко не каждый может дать детям такое образование… Но как-то так получается, что в нашем обществе хорошо воспитанные дети не считаются чем-то таким, чем женщина может гордиться. Сама по себе я ничего не стою в глазах окружающих – ценятся только бизнес-вумен, сделавшие карьеру. О домашних хозяек можно только вытирать ноги…

Мы сто лет не были с мужем в отпуске, даже просто не гуляли вдвоем. Нам стало не о чем говорить, наш совместный лексикон ужался до бытовых слов и выражений, обозначающих короткие просьбы типа «Дай мне чистую рубашку» и предупреждений вроде «Сегодня я вернусь поздно, не жди».

Это была скучная, серая жизнь. Но все-таки она была. А теперь оказалось, что эти годы просто потеряны. Потому что у моего мужа, для которого я (пусть громко сказано, но ведь это правда!) пожертвовала собой, есть другая, интересная, насыщенная жизнь.

И в этой второй жизни Павла есть и любовь, и секс – есть все, что я потеряла.

Ради него.

* * *

Все это пронеслось у меня в голове за какие-то считанные минуты. Последний раз взглянув на себя в зеркало, я поплелась в ванную. Попутно подумала: надо постелить себе в гостиной. Конечно, я все равно не усну в эту ночь. Но лучше я буду не спать на узком диване под мерное тиканье настенных часов, чем вслушиваться в дыхание человека, который меня предал. Может быть, я ему даже неприятна?

– Если хочешь, я могу сам лечь в гостиной, – сказал Павел, когда, стараясь не смотреть на него, я доставала из комода комплект постельного белья.

– Я ничего от тебя не хочу.

– Таня… Я не хотел тебя обидеть. Но…

«Невозможно разорвать связь без того, чтобы какая-нибудь сторона не страдала. Это жестоко звучит, но это так», – молнией сверкнули в голове его слова, сказанные мне тогда, на спортивной площадке, двадцать два года назад.

– Если хочешь, давай поговорим…

– Я ничего, ничего от тебя не хочу!

Ночью мне пришлось несколько раз вставать и брести в ванную – я плакала, в бессилии сжимая углы подушки и кусая пододеяльник. «Никому, никому, никому не нужна», – эта мысль стучала у меня в висках, била в затылок, ударяла в грудь и исторгала все новые и новые потоки слез. К утру я отупела от этой боли. Как это страшно, когда ты никому не нужна! Господи, как же это страшно, если бы кто только знал!

* * *

Серый предрассветный туман плыл за окнами. Это было самое горькое утро в моей жизни. Кто бы мог подумать, что оно настанет?! Лежа без сна на своем диванчике, я слышала, как скрипнула кровать в спальне – Павел встал, прошел в ванную, там заплескалась вода.

Встать? Не встать?

Я все-таки поднялась, чувствуя себя так, как будто по мне проехал гигантский каток. Руки и ноги были налиты свинцовой тяжестью, мышцы болели, голова кружилась – у меня всегда кружилась голова, если обрушивались неожиданные события…

– Как ты себя чувствуешь?

Это он спросил на кухне. Спросил довольно равнодушно, хотя я и услышала некоторую виноватость. Я варила себе кофе. Себе и ему тоже – сначала вторую порцию засыпала в джезву чисто машинально, по привычке, а затем, поколебавшись всего секунду, поставила ее на огонь. Глупо, не выплескивать же…

– Как ты себя чувствуешь?

– Послушай… – Я заговорила с ним, не отворачиваясь от конфорки. Как будто следила за тем, чтобы кофе не убежал, но на самом деле так было просто легче. – Послушай, Павел, я не буду устраивать тебе скандала. На этот счет ты можешь быть совершенно спокоен. Я хочу знать только две вещи. Первая – кто она? И вторая – когда это началось?

– Зачем ты…

– Мне кажется, такую малость ты можешь для меня сделать – ответить на эти два вопроса! Так кто она?

– Если это для тебя так важно – в сущности, никто. То есть… Ну секретарша. У моего партнера, у Гудимова. То есть… Бывшая секретарша.

– Бывшая секретарша Гудимова, то есть теперешняя твоя содержанка?

– Называй как хочешь.

– Когда это у вас началось?

– Год назад… примерно.

– Она молода?

Павел помолчал.

– Да… Очень молода.

– Сколько ей?

– Недавно исполнилось восемнадцать.

– Что?! – Вот тут-то я и обернулась от конфорки! – Восемнадцать! Павел! Но ведь она же моложе нашей с тобой дочери!

– Какое это имеет значение? – холодно спросил муж.

– Ты же смешон, неужели не понимаешь!

– Давай прекратим этот разговор. – Он поднялся из-за стола и вышел из кухни. Скоро в прихожей хлопнула входная дверь.

Ушел…

* * *

Как бы мне ни хотелось сохранить достоинство, это было выше меня. Я не могла удержать себя от болезненного желания посмотреть на нее. Узнать, где живет и как зовется «бывшая секретарша Гудимова» было проще простого: с девочками, работающими в офисе партнера Павла, я была знакома. Один телефонный звонок – и кадровичка Катя бойко продиктовала мне адрес.

Анжелика Воронец – вот как ее звали!

– Только это… Татьяна Валерьевна… – сказала Катя, помявшись. – Лику вы по этому адресу вряд ли найдете… Она, правда, жила там с матерью, но давно. Теперь, девочки говорят, Лика ухажером обзавелась, квартиру он ей снимает, только подробностей никто не знает…

– Хорошо, Катенька, спасибо, – я положила трубку.

Пойти посмотреть на любовницу моего мужа… Даже более того – на женщину, которую он любит… Узнать, чем она лучше меня… Я не могла объяснить себе, зачем мне это нужно, но меня тянуло к ней, как магнитом!

«Сейчас утро… Она наверняка рано не встает, такие девушки спят долго… А Павел не мог поехать к ней – он на работе… И если я успею собраться быстро, то доеду по этому старому адресу самое большее за час! А там у матери спрошу, где искать эту Лику!..»

Рванув на себя дверцу шкафа, я схватила первое, что попалось под руку – какой-то свитер, старый, вытянутый – плевать! – натянула джинсы, покидала в сумку ключи, кошелек, наспех закрутила волосы на затылке, нахлобучивая шапку. Сдернула с вешалки дубленку и выскочила на площадку.

* * *

Холодный воздух обжег мне щеки. Направляясь к метро (никакие силы на свете не могли заставить меня учиться водить машину, к большому неудовольствию Павла), я уже жалела, что на смотрины к разлучнице собралась в такой спешке.

«Дура! Господи, какая же дура!!! Даже не накрасилась! Ну и встреча у нас получится: красотка восемнадцати лет и неухоженная сорокалетняя баба, у которой отняли мужика!!!»

Я так разозлилась на саму себя – хотя, видит Бог, эмоций в этот день мне хватало и без этого – что перестала замечать все вокруг. Намереваясь перейти Кутузовский проспект, сошла с тротуара, совершенно не глядя по сторонам и уж тем более на светофор!

Зловещий визг тормозов резанул по нервам – по счастью, человек за рулем успел нажать на тормоз. Я метнулась назад – но сзади тоже косяком шли машины. И впереди злобно сигналила такая же колонна!

Не зная, что делать и как вырваться из этого автомобильного капкана, я стояла посреди дороги и была удобной мишенью для ругательств, которые сыпались на меня со всех сторон.

– Дура!

– Разуй глаза!

– Психопатка клиническая!

– Выйти бы щас, да носом тебя в сугроб, идиотка!

«А не броситься ли мне под колеса?» – подумалось безнадежно. В сущности, что мне терять?!

– Садитесь. Быстро, – приказал мне водитель того самого спортивного автомобиля, под который я чуть не угодила. – Садитесь, ну! Слышите, сигналят? Садитесь, или нас сейчас снесут! Или того хуже, гаишник явится!

Дверь распахнулась. Очнувшись от своего столбняка, я нырнула в салон, спасаясь от ругательств, которые продолжали сыпаться мне в спину.

– Поехали, – сказал незнакомец, трогаясь с места. – Ну и наделали вы переполоху, девушка. В следующий раз по сторонам все-таки смотрите, иначе погубите свою молодую жизнь, как говорится, ни за грош.

«Девушка»! Я поспешно сдернула большую меховую шапку, скрывающую лицо, чтобы развеять его иллюзии относительно моего возраста. И испытывала при этом мстительное наслаждение, граничащее с самоистязанием: да, вот она какая – женщина сорока лет, с упущенным прошлым и совершенно без будущего, брошенная неинтересная баба, от которой ушел муж!

Волосы упали мне на лицо, я отбросила их – и уставилась на свое отражение в зеркальце заднего вида. Оно, это отражение, было даже хуже, чем я ожидала. Бледное до прозрачности лицо с черными лужицами под лихорадочно блестящими глазами, искусанные губы, спутанные пряди волос, которые упрямо спускаются на лоб…

– Просто Баба-Яга, – пробормотала я вслух.

– Это вы про кого? – осведомился мой спаситель, не отрывая глаз от дороги.

– Про кого – про себя! – ответила я не слишком дружелюбно.

– Считаете, что вы настолько же сексуальны, как она?

– Кто?

– Баба-Яга!

Вот только еще чужой грубости мне сегодня не хватало!

– Остановите машину!

– И не подумаю. Вы обиделись?

– Знаете что, не делайте вид, что обзывая женщину Бабой-Ягой, вы не хотели ее обидеть!

– Во-первых, я вас не обзывал – вы сами себя так назвали, – спокойно ответил тот. – А во-вторых, изучайте русский фольклор вместе с учебником по психологии. Можно получить изумительный результат! Баба-Яга была и в самом деле удивительно привлекательной женщиной.

Теперь я взглянула на него повнимательнее. Мужчине было лет сорок пять, а может быть, и меньше: возраста ему могли добавить совершенно седые волосы, благородной синевой поблескивающие на утреннем солнце, пробивающееся сквозь окна автомобиля. Я видела его только в профиль, но профиль этот был особого, запоминающегося рисунка – такие лица принято называть «греческими», имея в виду, что у его обладателя ровная переносица и крупный, прямой нос. Вообще, насколько я успела заметить, у этого человека вообще все черты лица были крупными – но приятными. Он покосился на меня, продолжая смотреть на дорогу, и улыбнулся.

– Сказки о Бабе-Яге я в последний раз читала лет пятнадцать назад, когда дети были маленькими, – медленно сказала я, все еще не веря, что надо мной не издеваются. – И, конечно, многого не помню. Но никто не убедит меня, что распущенные волосы, согнутая фигура, отсутствие передних зубов и здоровенные клыки, отвисшие губы и горбатый нос – такой эту вашу «красотку» изображают к книжках! – могут считаться эталоном женской красоты.

И одновременно я подумала: «Боже, какую чушь несем мы оба! Разве об этом я должна сейчас думать?!»

– Содержание определяет форму, – невозмутимо сказал человек за рулем. – Все, что вы сейчас перечислили – волосы, клыки, нос, – это признаки высокой сексуальности, то есть как раз женской красоты.

– Чушь какая!

– Ничего подобного! Пояснить?

– Ну поясните…

– Извольте. Распущенные волосы усиливают желание, а значит, повышают чувственность женщины. Это одна из причин, почему на Востоке замужние женщины всегда покрывают голову. Для ортодоксальных евреек после замужества вообще недопустимо показывать волосы, поэтому они постоянно носят шляпку или парик. И у нас, на Руси, «распущенное» поведение ассоциируется с распущенными волосами, а женщинам можно входить в церковь, только повязав платок.

Все эти невероятные вещи он говорил совершенно серьезно, ровным, спокойным тоном, все так же глядя вперед и положив на руль руки в кожаных перчатках. И все же… какая-то еле уловимая усмешка, нет! – скорее не усмешка, а улыбка, пряталась в уголке того глаза, который я видела.

– Пойдем дальше, – продолжил он. – С древних времен считалось, что признак особенной сексуальности человека – большой нос и выступающие вперед резцы. Между прочим, еще не так давно дети, родившиеся с большими «клыками» в ряде южно-африканских племен по велению вождей умерщвлялись в тот же день. Может быть, таким образом вожди племени интуитивно пытались воспрепятствовать вырождению рода. Ведь повышенная сексуальность в конечном счете приводит к дегенерации. Но вернемся к Бабе-Яге. Итак, форма зубов связана с сексуальными желаниями. Выходит, отсутствие у этой милой старушки передних зубов говорит о том, что она изо всех сил блокирует эти свои желания! Спина слабеет, позвоночник изгибается – все по той же причине. Кстати, почему Баба-Яга летала?

– Н-ну…Потому что у нее было летающее помело? – спросила я неуверенно.

– Отнюдь! Потому что она была до такой степени чувственной женщиной, что ее огромные нереализованные желания – желания любви! – влияли на все, что ее окружало! Даже на такую строго научную плоскость, как гравитация. И то, что Яга искала любви и не находила, стало причиной различных чудес. Ведь чудеса, или неожиданные поступки, которые творят люди, – чаще всего следствие любви, которая вышла из-под контроля! И тогда ангел становится бесом, нежное, любящее существо – жестоким палачом, который губит нашу душу. А лицо женщины из прекрасного становится отталкивающим и некрасивым…

На короткое время он обернулся ко мне – я увидела темные внимательные глаза, в которых все же скрывалась еле заметная смешинка. Теперь, когда передо мной было его лицо целиком, я могла сделать вывод, что несчастья любви, которые уродуют людей, этому человеку не грозят. Он был очень, просто до неприличия красив. Той особой красотой, которую называют «породистой». Густая грива седых волос в сочетании с темными глазами и крупным прямым носом делали его похожим на какой-то портрет из Русского музея – вот только я забыла, на какой.