Текст книги "На Другом Берегу Любви"

Я внимаю каждому его слову, пытаясь представить это место таким, каким оно было много лет назад, а еще прислушиваюсь к порывам ветра за стенами. Кажется, его сила понемногу начинает ослабевать.

– И дворов здесь тогда было больше, и детишек в каждом доме, и молодых на выданье. В ту пору первой красавицей в этих краях была Зорянка, купеческая дочь. Я у ее отца на службе ходил, корабли строил, да на дочку его, как и все остальные парни, заглядывался. Характер, правда, у нее был скверный, ото всех Зорянка нос воротила, будто мы ей не ровня. Но разве сердцу прикажешь? Думал, стерпится, слюбится. Молодой еще был, дурак совсем, – смеется над собой мужчина, и я невольно улыбаюсь, хоть на секунду забыв о том, где и почему нахожусь.

– А потом в деревню приехала бедная сиротка, Агнешка. Всю семью ее сморила тяжелая болезнь, одна она чудом выжила. Юная совсем, светленькая, робкая, кожа да кости, и голубые глаза будто два чистых озера, – вспоминает мужчина с таким теплом, что это невольно трогает мое сердце. – Оказалось, Зорянкин отец ее единственный дальний родственник. Да только не обрадовался зажиточный купец такой родне, не хотел еще один голодный рот кормить. Обратно восвояси не отправил, но и принял не как подобает, выделил холодный угол в подвале и сбагрил на бедняжку всю работу по дому.

– Что было дальше? – чувствую, как начинает кружиться голова от потери крови. Лишь бы до конца бури продержаться, а там мама меня подлечит, поставит на ноги.

– Не сломила сиротку тяжелая работа, привычная она к ней оказалась. Время шло, девичья красота расцветала день ото дня. Теперь добры молодцы к купеческому дому уже не на Зорянку из окна светлой горницы приходили полюбоваться, а на босую Агнешку в самом простом платье, что во дворе хлопочет, да каждому доброе слово найдет. Я и сам тогда голову потерял, – признается старик, и робеет, будто и не было всех этих лет за его плечами. – Помню, как она белье на реке стирала, да рубашку течение подхватило. А я ни секунды не думал, нырнул следом и вернул, лишь бы девчонка улыбнулась в ответ. Всего один раз в глаза заглянул и понял, не мила мне больше Зорянка. Такая как она нужна: добрая, чистая, открытая душой.

– А что Агнешка?

– Не привечала она никого, – снова вздыхает старик. – Добрых слов и улыбок не жалела, но ухаживаний не принимала. Сколько кругами не ходил, все в пустую. И когда отцвел последний страстоцвет, у священного огня никому она венка своего не отдала, будто все ждала кого-то особенного. Однажды он за ней и приехал.

Как же хочется верить, что у этой сказки будет счастливый конец, только я уже догадываюсь, чем она закончится. Но последние кусочки пазла все-таки хочется сложить в своей голове. И я поторапливаю седого старца продолжить рассказ, пока еще не отключилась без сознания.

– Отец привез Белогора из далеких краев для своей Зорянки, и та не возражала. Жених был знатен, богат и хорош собой. Да только увидев Агнешку, жениться на его дочке передумал. Даже от преданного отказался, только бы не противились и отдали ему бедную сиротку. Ох и шуму тогда было вокруг этой истории! Купец почуял свою выгоду, Зорянка затаила кровную обиду.

– А что же Агнешка? Пришелся ли ей по сердцу заморский жених?

– Да кто же ее тогда об этом спрашивал, – машет рукой старец. – Продали бы, как вещь, и дело с концом. Свадьбу назначили на следующий год, чтобы Белогор успел достойный выкуп за невесту собрать, будто она у них на шелковых простынях спала и одним медом питалась. Первый месяц Агнешка так в слезах и проходила, пока с этой мыслью не свыклась. Только жених ее не оставлял, приезжал снова и снова. То цветок заморский привезет, то птичку певчую, то весточку пришлет с торговым кораблем. Не знаю, как у него это получилось, только пришелся этот чужестранец Агнешке по сердцу. К весне, когда лед сошел, жизнь в купеческом доме стала совсем невыносимой. Она и сама уже той свадьбы ждала, а Зорянка пуще прежнего злилась, козни готовила. Оговорила она сиротку, чистую душу. Меня настроила и много кого еще, кому Агнешка отказать успела.

– Что значит, оговорила? Как?

– Якобы не ждала она своего Белогора, а всю зиму по мужикам прыгала. Охотников до клеветы за награду достаточно нашлось. Языком молоть, не работать, дело-то плевое, и ничего, что чужое счастье под жерновами перемелется. Кто за бедную сиротку заступится? Никто. Ни отца у нее, ни брата.

– Так прям и никто? На все селение ни одного честного человека не нашлось? Вам-то она что пообещала?

Старик снова закрывает голову руками, больно ему обо всем этом вспоминать, но и отступать некуда, сам захотел душу излить.

– Мне Зорянка пообещала, что, когда Белогор и все остальные от Агнешки отвернутся, она сама с радостью в мои объятия бросится. Так и сказала: «Молчи и наберись терпения, я все устрою». Прости меня, Агнешка, прости! – катятся слезы из его белесых глаз, а морщинистые руки тянутся к моему лицу, с жадностью ощупывая каждый сантиметр кожи. – Я ведь любил ее тогда, правда, любил по-настоящему. Ревность так застилала глаза, казалось, умру, если с другим уедет. Вот и смолчал, пока другие непорочную девушку грязью поливали. Взял такой грех на душу, что не отмыться. Кто ж знал, что все так закончится? Что моя Агнешка в подвенечном платье скорее прямиком на дно пойдет, чем останется жить без своего Белогора? Я ведь совсем чуть-чуть не успел, когда она на моих глазах с обрыва прыгнула. Никогда себе не прощу, никогда…

В глазах темнеет. Стоит представить, что пережила эта несчастная, грудь сдавливает болью. Или это последствия ранения и внутренние кровотечения? Мне холодно. Меня так колотит изнутри, что начинают стучать зубы.

– Агнешка! Доченька, – трясет меня старик, пытаясь привести в чувства.

– Я вас прощаю. Слышите, прощаю, – успеваю произнести, и мое сознание улетает куда-то далеко от этого места. Туда, где нет боли и застарелых обид, и любви, способной на такие жуткие предательства.

Глава 20
Cын

Егор

Вот уже третьи сутки я не отхожу от ее постели, превратившись в верного пса, который готов спать прямо здесь, на коврике в доме ведьмы, лишь бы иметь возможность быть рядом, слышать слабое сердцебиение своей любимой и держать ее за руку.

Я не видел того, как Леру ранили. Битва с мертвяками была адской и, казалось, что нет ей конца. Но едва она завершилась, я сразу почуял неладное. И не я один. Не подоспей вовремя ее мать с сестрой, даже страшно представить, что было бы с моей Леркой. Когда понял, чьих это рук дело, чуть не разорвал эту дуру Янку на части. Спасибо отцу, не дал взять грех на душу, оттащил.

– Егор, идем. Ей нужно время, чтобы восстановиться, и тебе тоже. Вот сколько ты уже не спал, и не ел нормально?

– Не знаю. Да это и не важно.

– А ну, шагай за мной, – командует в полголоса Леркина мама, Татьяна Львовна, и ведет за собой на кухню.

Ульянка ставит передо мной тарелку жаркого. Пахнет аппетитно. В первые дни, пока состояние Леры было неопределенным из-за потери крови и еще большей растраты магических сил, которые она пустила на защиту деревни, мне и кусок в горло не лез. Сам потрепанный битвой и изможденный я готов был выть на луну и молиться любым богам, лишь бы получить хоть какую-то надежду, что моя девочка будет жить. И вот сегодня наконец силы к ней стали возвращаться. На пару секунд она даже открыла глаза, встретилась со мной взглядом и снова провалилась в сон.

– Ешь давай, а то стынет, – подгоняет меня будущая теща, хоть еще и не знает этого.

У меня было время подумать: пока проторчал у эльфов, и сейчас, у Лериной кровати. Выберемся мы из этого мира, или нет, даже если навсегда застряли в чужих телах, это ничего не меняет. Лера – моя истинная. Здесь или там, нам суждено быть вместе. Лишь бы только жила, смотрела на меня своими ясными глазами, шутила, улыбалась, и смеялась изредка моим дурацким шуткам. Я за нее на все пойду. Видимо, надо было сквозь землю провалиться, чтобы понять, какое сокровище весь этот год ходило у меня прямо под носом.

– Кажется, там тебя брат зовет, – вырывает меня из собственных мыслей звонкий голос Ульянки. – Вон как на весь лес завывает, всех лягушек в болоте перепугал.

– И правда, Добруш. Он бы просто так не пришел.

– Ты скажи ему, пусть заходит, не стесняется. Здесь твоим родным всегда рады, – устало улыбается Татьяна Львовна.

Ей бы самой отдохнуть хоть немного после этих тревожных дней. Я и не догадывался, сколько сил и материнской любви скрыто в этой хрупкой женщине, пока не увидел, как отчаянно она борется за жизнь своей дочери. Уля тоже молодец, в стороне не оставалась. Вместе они мою Лерку с того света и вытащили.

* * *

Дома меня встречают родители и Фэйл с перебинтованным плечом. Всем досталось в этой битве. И пока в лесу у ведьмы выхаживали Леру, здесь мать латала раны всем остальным.

– Как она? – волнуется за мою суженую отец, и еще за Янку, которую знает с детства. В «Пропади пропадом» за преднамеренное убийство одно наказание – изгнание в чужие земли.

– Сегодня пришла в себя. Жить будет.

Мама и отец с облегчением выдыхают.

– Я больше не могу здесь задерживаться. Но прежде, чем уеду, ваш сын выполнит данное мне обещание, – выдает эльф, и я понимаю, что сколько бы не готовился к этому, все еще не знаю, с чего начать. Да и момент не самый подходящий, если для этого признания такой вообще может быть.

– Милош, сынок, – взволнованно суетится мать, прижимая меня к себе. – Неужто эльфы опять хотят забрать тебя в Сумрачный лес?

– Нет, мам, это другое. Ничего такого, обычный мужской разговор между мной и отцом.

Как же сильно я успел привязаться к этим людям, к своей семье, что уже и расставаться с ними жалко. Вот только после того, как расскажу правду, а именно это я и обещал Фэйлу, отец первым отречется от меня и погонит из дома прочь поганой метлой. Думая об этом, я сам охотно обнимаю мать, не уверен, что дадут попрощаться. Она и без слов все чувствует, на ее глазах выступают непрошеные слезы.

– Ждем тебя на мельнице, там поговорим, – кидает Ратмир, и первым выходит за дверь. Фэйл, который должен засвидетельствовать мое признание, шагает за ним следом.

Мать размыкает объятия, неохотно меня отпуская. И только Добруш растерянно хлопает глазами.

– Я так понимаю, этот ваш мужской разговор особой важности не для моих ушей?

– Прости, брат, – хлопаю его по плечу и плетусь к выходу. Я стараюсь держаться, только ноги не желают меня туда вести, иду, как на плаху.

– Это что-то важное? Мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит? – доносится в спину, но я не оборачиваюсь.

Грудь будто обручем сковало. Признаться в обмане ему, моему любимому братишке, который стал для меня самым родным на свете, хоть с собой забирай, сейчас у меня точно нет сил. Даже не представляю, как рассказать ему обо всем, чтобы не ранить юного сердца, ни о моей лжи, ни о нашем с Леркой скором уходе.

Когда я захожу на мельницу, мое внимание сразу привлекают мешки с еще не молотым зерном, аккуратно сложенные вдоль стен. Кажется, будто каждый из них хранит в себе множество историй и надежд людей, которые трудились на полях. На полках виднеются старые инструменты, затертые временем, но все еще способные выполнять свою работу.

Я вдыхаю полной грудью, запах свежего зерна смешивается с ароматом старой древесины и влажности. Это сочетание вызывает во мне неожиданное чувство комфорта и умиротворения, будто я вернулся в родное место. Даже треск деревянных конструкций и шум ветра, продувающего мельницу, звучат как старые знакомые мелодии, которые я слышал всю свою жизнь. Такие воспоминания на уровне ощущений от прежнего Милоша оживают во мне все чаще, в то время как мои собственные покрываются густым туманом. Я не понимаю, почему так происходит, и гоню эти мысли прочь. Да и не время об этом думать, есть дела поважнее.

Я оглядываюсь вокруг, и мельница кажется мне почти живой. Сколько всего здесь уже успело произойти! Невольно вспоминается тот первый день, когда я только учился вязать мешки и правильно их поднимать. Даже забавно, каким еще зеленым лопухом я тогда был. А сейчас такая тяжелая работа меня уже не пугает. Спасибо отцу, я и в ней научился находить удовлетворение.

Стоит поднять взгляд на Ратмира, и сердце сжимается от предстоящего расставания с близкими людьми. Мысли о том, что я должен оставить их, вызывают во мне тревогу.

Как они тут без меня совсем одни с Добрушем будут управляться с мельницей? А с нашествием мертвяков? А матери по хозяйству кто будет помогать?

Я чувствую, как в груди растет непомерная тяжесть. А еще осознаю, что эти минуты могут быть последними, когда я на полных правах являюсь частью чего-то большого и важного – настоящей дружной семьи, которой прежде у меня никогда не было.

– Что ты хотел мне сказать, Милош? – не выдерживает отец затянувшейся паузы.

Фэйл молчаливо стоит в сторонке, сложив свои крепкие руки на груди. Уж он-то знает, как извести ожиданиями, но я к таким высотам не стремлюсь. Раз должен сказать, скажу, а там будь, что будет.

– Прости отец, но я не твой сын, не твой Милош.

– Замолчи! Не смей говорить такое! – повышает голос Ратмир.

– Но это правда, – пытаюсь до него достучаться. – Вы стали для меня настоящей семьей, о которой я мог только мечтать, и заслуживаете в ответ хотя бы моей искренности.

Отец молчит, стоит напротив сцепив зубы, и я продолжаю свою исповедь, хоть и понимаю, какую боль ему сейчас причиняю.

– Меня зовут Егор, я из другого мира. Сам не знаю, как это вышло, но я попал в тело вашего сына, и долгое время скрывал это, прикидываясь, что потерял память. Не спрашивай о том, куда делось мое собственное тело, и что стало с настоящим Милошем, я и сам хотел бы это знать. Мне известно лишь то, что мы с Лерой, то есть Агнешкой, должны вернуться домой и навсегда уйти отсюда. Она тоже из моего мира и не побоялась, пришла за мной. Как только она поправится…

В горле застывает комок, и я нервно сглатываю. Не знаю, что еще говорить. И так старался изложить все максимально доходчиво, но и от этого объема информации можно кукухой двинуться. Я боюсь за своего старика. Он с виду хоть еще и ого-го, мужик крепкий, но сердце штука ранимая, и лучше его поберечь.

Мне и за себя страшно, что греха таить. Неизвестно, какая за этим откровением последует реакция. То, что отец еще не прижимает меня к стене вилами, и в волка не оборачивается, желая растерзать подменного насквозь лживого сына, и то добрый знак. Только напряжение внутри не отпускает.

Ратмир поднимает на меня взгляд задумчивых глаз и, вроде, в них ничего не изменилось после моего признания.

– Знаю, что ты не из нашего мира, – выдает он вполне обыденно. – Милош никогда не посмел бы вот так смотреть в мои глаза, дерзко, с вызовом. Он всегда меня боялся. Спокойный, как вода в заводи, и доверчивый – весь в мать. Твоего характера вожака, твоей отваги у него никогда не было. Все ему здесь было не по нраву, и волчья шкура не по меркам, и брат в тягость. Когда я последний раз видел его перед собой, Милош был полон стремлений отправиться в далекие земли, лучшей доли искать. И возвращаться к нам он не собирался. Тогда я с ним и простился, чувствовал, что больше не свидимся, – Ратмир тяжело вздыхает и поднимает на меня взгляд полный надежд. – А потом лес послал нам тебя, чистого, будто незасеянное поле, готового внимать каждое наше слово. Не все дети из утробы матери появляются, других лес людям посылает. Такое бывает, лесные духи знают свою работу. Раз они тебя к нам привели, значит, нужны мы тебе зачем-то, и ты нам нужен. Так что, не кайся, сынок, не стыдись. Ты смолчал, но и мы смолчали тоже.

– А как же Добруш? Он тоже все знает?

– Он, нет, – оглядывается отец в сторону дома. – Хоть и вырос размером с лося, но в душе дитя еще совсем. Откуда ему ведать про такое? Если хочешь, я с ним поговорю. Но не сейчас, позже, когда придет время тебе нас покинуть.

– Нет, так не пойдет, – стоит представить этот разговор с Добрушем, сердце ускоряет ход. – Я сам. Он слишком дорог мне и заслуживает правды. Не такой Добруш и ребенок, каким ты его считаешь. Смелый и смышленый, уверен, он все поймет.

– Я и не сомневался, что ты сам, – по-доброму улыбается отец. – Иди сюда… сын. Егор, так Егор.

Всего пара шагов, и Ратмир сжимает меня в объятиях, крепких, по-настоящему мужских. Мне становится легче. Слишком тяжело было носить на плечах этот груз из лжи. Он все еще не отрекается от меня, не гонит взашей, это удивляет больше всего. Выходит, где-то внутри, все со мной в порядке, и я тоже заслуживаю нормальной родительской любви, в чем всю свою жизнь бесконечно сомневался.

– Спасибо, – обнимаю отца в ответ. – Как же я рад, что вы у меня есть.

Фэйл, довольный исходом нашего с отцом разговора, просит его оставить нас наедине. Ратмир без вопросов покидает мельницу. Ушастый все еще не оставляет попыток сканировать меня своим фиолетовым взглядом, будто прощупывая брешь в моей броне, но вновь остается ни с чем.

– Вот же силен, – загадочно ухмыляется Эльф собственным мыслям. – Плавать умеешь?

Его неожиданный вопрос вызывает на моей физиономии искреннюю улыбку.

– Неужто решил освежиться перед дорогой? Могу показать хороший берег.

– Я не об этом спросил. Так умеешь или нет.

– Там, у себя, если тебе интересно, я в плавании был одним из лучших.

Говорю, а у самого в голове кроме общих картинок бассейна и нескольких знакомых лиц будто уже ничего и не осталось. Спасибо, Горыныч еще со мной. Кажется, на нем вся моя прошлая жизнь и сам Егор Ветров только и держатся.

– Отлично. Значит, озеро переплывешь, – звучит, будто размышления вслух.

– Какое еще озеро?

– На том берегу в тумане. Ты его сразу найдешь, с другим не перепутаешь. За дворцом сад, за садом озеро, на озере островок.

– А там смерть Кощеева? – вырывается ненароком.

– Ты бы лучше запоминал, умник.

– Хорошо, я весь внимание.

– Так вот, на том островке стоит колодец. Будь другом, верни в него одну вещицу.

– Какую еще вещицу? – не понимаю, что за безумная просьба.

– Вот такую. Одну крохотную жемчужину, – Фэйл снимает с груди шнурок с кожаным мешочком, а из него на ладонь действительно выкатывается жемчужина. С виду обычная, речная, ничего особенного.

– С чего ты вообще взял, что я отправлюсь в туман?

Эльф забавно шевелит ушами от напряжения и смотрит на меня, как на полного идиота.

– Потому что это единственный путь в ваш мир.

– Это ведь не просто так, а что-то ценное?

Хоть клещами его пытай, такую невозмутимую физиономию состряпал. Вопрос остается без ответа.

– Почему я? Вдруг не дойду, потеряю?

– Я тебе потеряю! – меняется Фэйл в лице и его заостренные уши снова приходят в движение. – Их в этом мире всего три штуки осталось! И давай без лишних вопросов. Сделай милость, донеси, переплыви озеро, брось в колодец.

– И все?

– Все.

– Но как я в этом тумане найду замок с озером, если оттуда никто не возвращался? Заплутаю ведь.

– С этой посылкой точно не заплутаешь, – довольно ухмыляется эльф. – И еще, слушай зов ветра, внимай шепоту деревьев, они тоже подскажут путь, верь в свое внутреннее чутье и интуицию. Не позволяй страху взять верх, доверься природе и своей силе воли. Помни, что истинный путь проложен сердцем, а не глазами, иди вперед, будь настойчивым, тогда туман не сможет удержать тебя в своих объятиях.

Фэйла провожаем всей деревней. Его помощь в этой битве пришлась как нельзя кстати, и благодарности от местных нет предела.

– Знай я, чему вы тут в одиночку противостоите, и раньше прислал бы подмогу. С этого дня можете рассчитывать на темных эльфов, поможем укрепить ваш первый рубеж.

В людской толпе слышится радостное перешептывание. Я и сам рад, после моего ухода помощь здесь лишней точно не будет.

Напоследок встретившись со мной взглядом, эльф пришпоривает коня и быстро срывается с места по направлению к Сумеречному лесу. Я выполню его просьбу, чего бы мне это не стоило. Просто так он не стал бы давать мне это поручение, значит, на то имеются серьезные причины. «Их в этом мире всего осталось три штуки» – все еще звучит эхом его голос в моей голове, и я накрываю ладонью мешочек на своей груди, спрятанный под рубахой.

Еще какое-то время мы с Добрушем так и стоим плечом к плечу, наблюдая за его удаляющейся фигурой и облачком пыли, которое поднимает по дороге резвый конь.

– Ну что застыли? Мертвяки сами себя не уберут, – напоминает отец, любя обняв нас с братом со спины, и мы возвращаемся к своим обязанностям.

Останки зомбаков вся деревня собирает в тележки и свозит на окраину пустоши. Жуткое зрелище: гора из человеческих костей и разложившейся плоти, и запах всюду стоит такой же. Три дня на этом месте жгут ритуальные костры, сегодня вечером будет последний. А уже завтра, когда и следа от нападавших не останется, в деревне планируется большой Праздник Жизни с музыкой и танцами.

Сначала эта мысль кажется мне безумной. Какие танцы, когда чужие кости еще не дотлели и слишком свежи все эти воспоминания? Мужчины, женщины, дети. Перед глазами до сих пор стоят их изуродованные перекошенные лица. Кто сделал с ними такое? Кто присвоил себе их жизни, превратив в послушных марионеток, и отправил покорять чужие земли?

Но эти вопросы мучают не меня одного. Местные в сердцах напуганы до ужаса, хоть и делают вид, что привыкли. К такому нельзя привыкнуть. Нельзя растить детей, разводить скотину, любить, строить семью и планировать будущее, когда над твоей головой висит Дамоклов меч. Нужно что-то делать, продумывать оборону. Но все это потом. А пока, людям, пережившим очередную пыльную бурю, требуется тотальная перезагрузка.