Текст книги "Американская палитра"

Глава III

Вволю выспавшись за выходные, всю неделю они с утра до вечера, стараясь не терять ни минуты, возили пакеты, даже покупали еду, не выходя из машины, в окошке Макдональдса. В понедельник на следующей неделе Серегина, часто глохнувшая колымага, вдруг вообще не завелась. Ночью прошел сильный дождь, и на утро в салоне под ногами чавкало. Сырость была явно противопоказана этому заезженному средству передвижения, доставшемуся Сергею всего за 500 долларов. Общее состояние колымаги под названием Шевроле «Чемп» оставляло желать много лучшего.

Максим недоумевал как их ещё не остановила полиция за превышение скорости? Вместо спидометра на приборной доске зияла неприкрытой белизной круглая, как полная луна, дырка. Одна из трёх существующих дверей со стороны водителя плохо закрывалась и норовила открыться во время движения. Максим пару раз садился сзади и на всякий случай держался за ручку водительской двери. Потом Сергей привязал ручку двери к основанию своего кресла веревкой, а сам стал залезать в машину с пассажирской стороны. Максиму при этом приходилось всякий раз выходить из машины чтобы его пропустить.

Сергей открыл капот и, попыхивая сигареткой, долго разглядывал промасленные внутренности Чемпа. Ничего так и не обнаружив, он снова несколько раз пытался завести машину, но старушка только сухо и противно кашляла, не желая возвращаться в своё рабочее состояние. В конце концов, они плюнули и пошли пить кофе. Выпили по чашечке эспрессо, посидели ещё, молча наблюдая через окно кафешки за съежившимися под моросящим дождичком пешеходами. Почти ни у кого не было зонтика. «Интересно! – думал Максим, – в России на складной зонтик надо было потратить половину месячной зарплаты инженера, и у каждого был свой зонт, а здесь, где зонтики стоят гроши, а люди ходят без зонтиков. Парадокс!»

Так в задумчивости они проскучали еще с полчаса, и, заметив, что дождь кончился, вернулись к машине. Вероятно, Чемпу самому надоело стоять на одном месте, потому что в этот раз машина завелась как ни в чем не бывало.

Всю оставшуюся неделю довольно часто шли дожди, и Чемп временами глох в самых неподходящих местах. В четверг он заглох прямо на хайвее. К счастью, к ним почти сразу подъехал полицейский и предложил вызвать буксировку. Понеся урон в $60, отвезли машину в ближайшую мастерскую при бензоколонке. Огненно-рыжий механик в засаленном тёмно-синем комбинезоне внимательно всё посмотрел и представил длинный список ремонтных работ на общую сумму в $2000.

При виде такой суммы у Сергея с Максимом глаза полезли на лоб. Но что-то надо было делать, и потому попросили механика сделать только самое необходимое, чтобы машина хоть заводилась. Механик почесал в своей пламенной шевелюре и сказал, что постарается помочь, но поскольку они не хотят ремонтировать машину как следует, то никаких гарантий он дать не может. Делать было нечего, пришлось согласиться. Домой добирались на такси.

Механик позвонил на следующий день и сказал, что ремонт будет стоить $650. Максим с Сергеем договорились поделить расходы: Сергей, как владелец машины, платит две трети суммы, а Максим одну треть.

Поскольку уже была пятница, Механик пообещал закончить ремонт в понедельник. Соответственно получение чека в компании за прошедшие две недели также откладывалось до понедельника.

Машина была готова во второй половине дня в понедельник, и Сергей смог её забрать только к вечеру. В курьерскую компанию они попали утром во вторник и получили свой долгожданный, но убогий чек. Хотя за эти две недели они и заработали чуть больше, но два дня простоя сыграли свою роль и результат был всё равно разочаровывающий.

Опять началась гонка из одной компании в другую. Чемп кряхтел, но не сдавался, стояла сухая погода, что вероятно, тоже помогало ему тянуть свою лямку. Лето было в самом разгаре, днем жарища доходила до 100 градусов по Фаренгейту, и при отсутствии кондиционера, в машине наступал настоящий ад. Влажный, горячий воздух, пахнущий как грязная половая тряпка, врывался во время движения в открытые настежь окна, а когда машина останавливалась, движение воздуха прекращалось вовсе, и Максиму казалось, что он вот-вот задохнется.

Как-то раз занесло их на Четырнадцатую стрит. В полуденном траффике ехали медленнее, чем идущие по тротуару пешеходы. Максим выставил в окно голову и пытался поймать жалкое дуновение будто умирающего воздуха. Пот заливал ему лицо, и всё вокруг виделось как в тумане, в голове стучал молот.

Вялым взглядом Максим улавливал медленно проплывающие мимо витрины секс-шопов, приглашающих отовариться игрушками для взрослых, афиши, зазывающие поглядеть на обнаженных девочек, или посмотреть порнофильм.

Максима вдруг осенило:

– Слушай, Серега, – сказал он, – давай остановимся и пойдем в кино, там наверняка кондиционер работает, хоть отдохнём немного от жары, а то я больше не могу.

– А чего, пошли, я, кстати, никогда ещё порнофильмы не смотрел.

– Я тоже… давай, сверни за угол, может найдем где припарковаться. Ещё минут десять плелись до угла, и там Сергей резко свернул в спасительную пустоту боковой улицы. Однако, вдоль всей улицы машины выстроились плотной вереницей, прогалины были только возле гидрантов, где парковка гарантировала бы немедленный увоз машины и серьезный штраф. Пришлось изрядно покрутиться по улицам пока не нашлось малюсенькое место между двумя длиннющими машинами-кораблями. Удивительно, как Сергей умудрился втиснуть свой Чемп между ними с первой попытки.

Худущая девица с крашенными в красный и зелёный цвета, коротко остриженными волосами и проколотая многочисленными кольцами в разных частях тела, восседала на высоком стуле в застекленной будке у входа в кинотеатр. Максим протянул ей деньги за вход и, вернув сдачу, она пожелала им приятного времяпрепровождения. В потёмках коридора они набрели на дверь в кинозал. Вмонтированные в проходе лампочки, как на посадочной полосе аэродрома указывали им путь. Максим с Сергеем робко уселись с краю, хотя в этот дневной час зал был почти пуст, и можно было занять места куда получше, в середине. Кондиционер работал на полную катушку, и можно было, наконец, насладиться приятно освежающей прохладой.

На экране под сладострастные стоны мелькали чьи-то сильно увеличенные крупным планом ляжки и пухлые задницы. Довольно быстро стало ясно, что сеанс порнофильма для любителей однополой любви в самом разгаре. Максим с Сергеем, не сговариваясь, одновременно рванули к выходу.

– Вот, чёрт! – воскликнул Максим, выйдя из зала, – надо же было смотреть куда идём!

– А ни фига там, вроде, не было написано, я ничего не видел, – ответил Сергей. Пройдя по коридору, они увидели вход в другой зал и неуверенно вошли туда. Взглянув, прежде всего, на экран, удовлетворенно успокоились – на сей раз перед ними предстали сочные, упругие груди и аппетитно округлые полушария женских задниц. Две секс-бомбы занимались лесбийской любовью на полу в ванной комнате. Неожиданно туда зашел здоровенный парень и, фальшиво изобразив удивление на лице, без лишних слов присоединился к ним. Содержание в фильме не присутствовало, однако девицы отработали свой гонорар на совесть, а парень, обладавший, как оказалось, не только крутыми бицепсами, проявлял недюжие способности самца, удовлетворяющего сразу двух самок.

Фильм длился недолго, минут 40, и как только он закончился сразу же начался другой фильм о жизни на техасском ранчо. Дородная девица в ковбойской шляпе и неимоверно коротких шортах убирала мусор в амбаре, наклоняясь она предоставила работнику, собирающему в том же амбаре сено, обозревать ее прелестные ягодицы и что-то ещё более интересное. Работяга, сильно смахивающий на орангутанга в комбинезоне, моментально возбудился и, бросив грабли, заграбастал маячившие перед ним «арбузы». Девица, конечно, только этого и ждала и тут же, в сене развернулись дальнейшие события фильма. В самый разгар любовных игр этой парочки на экране появился ещё один приятель, и девица, плотно упакованная с двух сторон в любовный пирожок, в порыве экстаза зычно стонала и покрикивала, подзадоривая сопящих от серьезной работы партнёров.

Через час-полтора, поостыв в кондиционированном помещении и одновременно, чувствуя жар от бурлящей от возбуждения крови в организме, Максим с Сергеем решили, что пора уходить и опять приняться за работу. После увиденного в кино, конечно, трудно было сосредоточиться на карте, на доставке пакетов, хотелось секса.

Максим проработал с Сергеем до начала сентября. Того, что он заработал, едва хватило на оплату квартиры за два месяца. Удалось перебиться только небольшими эпизодическими заказами на иллюстрации, которые ему приходилось выполнять по ночам. Вскоре подходило время выставки, и Максим решил бросить весь этот курьерский бизнес к чёртовой матери, чтобы полностью сконцентрироваться на своей профессиональной деятельности. Сергей к этому моменту уже успел нахвататься необходимых для его работы английских фраз, и мог теперь обойтись без посторонней помощи и не делить ни с кем заработанные деньги.

Максим почувствовал невероятное облегчение, когда сообщил о своем решении Сергею. Тот тоже не расстроился, ему порядком поднадоело пахать с утра до ночи, а потом делить одну зарплату на двоих.

Вскоре Максим отвез свои картины в галерею и помог их развесить. На открытие пришло довольно много народу. Под закусон с вином в зале царило заметное оживление, и две работы продались в тот же вечер. Правда, в последующие три недели купили только ещё одну небольшую работу, но Максим был всё равно доволен. Раз кто-то что-то покупает, значит есть интерес к его живописи, а это уже достижение, считал он.

Глава IV

В конце ноября в иллюстраторском бизнесе наступил мёртвый сезон. Создавалось полное ощущение, что вообще никто не работает. Не успев плотно забить желудки индейкой в День Благодарения, народ ринулся в магазины за подарками к Кристмасу. Телефон у Максима совсем замолк, как будто и газеты, и журналы перестали печатать. Редакторам, ведь, тоже надо было готовиться к предстоящим праздникам. В силу этих обстоятельств, Максим решил – чем скучать у себя дома, лучше наведаться в Нью-Йорк, куда он давно мечтал съездить. К тому же Максима неоднократно звал в гости старый знакомый ещё по институту, уже лет десять как осевший в Нью-Йорке.

Амтрек доставил Максима на Пен Стейшн около шести вечера. Прихватив свой рюкзачок, он вышел на перрон и сразу же увидел встречающего его Андрея.

– Хорошо выглядишь, старик! – воскликнул Андрей, обнимая Максима и похлопывая его по спине.

– А ты Андрюха совсем не изменился, даже как бы похорошел! – ответил Максим.

Они прошли в гараж, где Андрей припарковал свою машину – старенькое, коробкообразное, красно-коричневое и снаружи, и внутри Шевроле.

На улице их ждал вечерний Нью-Йоркский трафик – кипящая автомобильная каша. Вокруг все гудели, все подрезали друг друга, и никто толком никуда не двигался. Пока Андрей пытался найти прогалины, куда можно было бы улизнуть в нескончаемом потоке машин, Максим с интересом разглядывал всё вокруг. Это была другая Америка, совсем не похожая на ту, к которой Максим уже успел привыкнуть.

Толпы людей, идущих по улицам, повсюду валяющийся мусор, целые газеты, перекатывающиеся вдоль тротуаров как перекати-поле, замотанные в грязные одеяла бомжи в столбах белого дыма, поднимающегося над железными решетками, вмонтированными в асфальт.

И тут же уходящие в нескончаемую высь, отражающие всё вокруг в своем стекло-металлическом теле, небоскрёбы, роскошные витрины магазинов, укутанные в дорогие шубы дамы в туфельках на высоком каблуке, швейцары в фуражках, почтительно открывающие двери перед выходящими из длиннющих лимузинов, затянутых в смокинги, джентльменами, в сопровождении элегантных, оголенных сверху, но задрапированных снизу вечерними платьями, леди – Нью-Йорк.

Андрей привез Максима в Бруклин, в свою маленькую, но уютную и довольно чистую для холостяка квартирку, которую купил пару лет назад. Работал он дизайнером в небольшой фирме, на скромную, но регулярную зарплату, да еще и с некоторыми бенефитами.

Допоздна засиделись они на кухне, за бутылкой Смирновской водки, вспоминая «Муху», институтские похождения, прошлую жизнь. И это ночное сидение за кухонным столом, с кучей окурков в пепельнице, и этот задушевный разговор так напомнили Максиму то непростое, ненавистное, и, вместе с тем, дорогое его сердцу время, что казалось сидит он ни в каком не Нью-Йорке, а в Питере и никуда он не уезжал, и Америка ему просто приснилась.

На следующий день махнули на Манхеттен, на самый верх Центра мировой торговли. Максим смотрел вниз, через доходящее до самого пола стекло и не мог поверить своим глазам. Внизу, в остро преувеличенной перспективе проваливающихся в бездну стен, малюсенькие машинки и едва различимые пешеходы передвигались по узеньким ручейкам-улочкам. Скорее можно было подумать, что это вид из иллюминатора самолёта, чем из окна дома. Затем они поднялись еще выше, на открытую крышу, где хлёсткий ветер создавал полное ощущение полёта на ковре-самолёте. Максим с наслаждением вдыхал этот свежий воздух, казалось, несущий его на крыльях свободы всё дальше и дальше ввысь среди размазанных по всему небу решительными мазками облаков.

Максим хотел увидеть Брайтон Бич, о котором не раз слышал и даже видел краешком глаза в тщательно рецензированных советских документальных фильмах, показывающих жалкое иммигрантское существование живущих здесь отщепенцев, променявших родину на кока-колу и жевательную резинку.

Поскольку Брайтон находился тоже в Бруклине, было удобно заехать туда по пути домой. Андрею не очень понравилась идея турпохода по Брайтону, но раз Максиму это было интересно, он согласился со странными пожеланиями вновь прибывшего иммигранта.

По деревянному настилу вдоль Гудзона, именуемому здесь исключительно как бордвок, прогуливались в развалку и поддерживая друг друга под руки пожилые люди. Все они говорили по-русски. Некоторые сидели на скамеечках наблюдая удаляющиеся за горизонт корабли и нагло снующих вокруг чаек. Темно коричневые кирпичные дома, протянувшиеся вдоль побережья, не поражали красотой архитектуры, но и не носили признаков заброшенности. Главную улицу, Брайтон Бич авеню, проходящую прямо под грохочущим железнодорожным мостом, никак нельзя было бы назвать Champs Elysées или Невским проспектом.

Железная, антиэстетическая функциональность. Стеклянные витрины магазинов, плотно заполняющих весь променад, изобиловали самодельными надписями на русском языке: «Дискаунт 50 %»; «Хот пирожок»; «Хот догс»; «Делаем брови ниткой, вакс, хайлайт»; «Голландская селёдка, жирная, малосоленая, не оторветесь! Дунайская селедка, конец света!»

«Театральная касса продает всё. Цены приятные, заходите!»

В аптеке большой плакат: «Presto Gel самое эффективное средство в борьбе с геморроем». Живи без задних мыслей!

В продуктовом магазине толпилась небольшая очередь в кассу. Некоторые покупатели совершенно по-советски держали в руках авоськи.

– А, что в Нью-Йорке применяется такая система предварительной оплаты в кассу? – спросил Максим.

Андрей скривился в ухмылке – не только в Нью-Йорке, а и во всей Америке такого нигде больше не увидишь. Они же с собой весь Союз привезли, со всеми его привычками и представлениями о жизни. Посмотри только на этих людей возле кассы, ведь в соседнем магазине пусто, а их тянет именно туда, где очередь. Потому что, если стоит очередь, значит там что-то особенное продают. У них такой приобретенный рефлекс, прямо по Павлову с его собачками. И это, заметь, в условиях полнейшего изобилия. Оглядись вокруг, здесь же весь советский дефицит свален. Вот сельди иваси в банках, – Андрей ухватил и потряс, как будто взвесил на руке, большую консервную банку с совершенно дефицитной в России селедкой. Вот тебе «Боржоми», хоть залейся! Действительно, посреди магазина стояла целая башня из ящиков с минералкой давно пропавшей с полок советских гастрономов. Над прилавком болтались колбасные гирлянды, а громадные плакаты предлагали купить стейки из свинины, куриные грудки и бараньи ножки. Под округлым стеклом прилавка сладко розовел зефир в соседстве с забытыми Максимом с самого детства сырками в шоколаде. И, уж к полной потере сознания советского лишенца, там красовались всевозможные банки с красной и черной икрой, смачно отливали жирком балыки, деликатесно заманивал покупателей копченый лосось.

– Это же НЭП! – воскликнул Максим.

– Так оно и есть – советские люди при капитализме! – подхватил его мысль Андрей.

Возле прилавка немолодая женщина в вязаной голубой шапочке покупала копчёную колбасу.

– Фунт «Еврейской», пожалуйста, – попросила она продавщицу похожую на надувную женщину для сексуальных утех.

– Вам наслайсать, или одним писом? – спросила та.

– Можно слайсами, – ответила покупательница.

Максим переглянулся с Андреем.

– Что это за язык такой?

– Они все здесь так говорят, – пояснил Андрей, – причем, английского толком не знают, а русский уже успели забыть.

«Я не могу это афордать, возьми двадцатый экзит, проедь две майлы, как ты знаешь?».

Максим расхохотался.

– А меня это дико раздражает, – заметил Андрей, – совершенно язык исковеркали. Почему нельзя говорить на нормальном русском? Ну, я понимаю, что английские слова здорово прилипают к твоей речи, но ведь нельзя же превращать свой родной язык в сплошную тарабарщину. А некоторые наши иммигранты, которые получше освоили английский, еще и умудряются говорить сразу на двух языках: два предложения по-русски, два по-английски.

– Вообще с нашими иммигрантами не соскучишься! – ухмыльнулся Андрей, – когда я только приехал, работал некоторое время в NYANA[77]77
  New York Association for New Americans – Нью-Йоркская ассоциация для новых американцев.


[Закрыть], они мне такие вопросы задавали!.. Один подошёл ко мне и говорит: «Всё же они тут плохо подготовились к нашему приезду». Я спрашиваю: «Почему вы так считаете?» А он мне: «Никто по-русски не говорит!»

В другой раз один дядя взял меня под руку, отвел в сторонку и говорит: «Я вот слышал, что здесь на 42-й стритт можно женщину купить…».

Вы, что, спрашиваю, хотите, чтобы я её вам доставил? «Нет, нет – отвечает он – просто я хотел узнать, а фудстемпы она возьмет?»

От хохота Максим схватился за живот.

Он провел в Нью-Йорке еще денёк. Залез в голову Статуи Свободы, посетил музей иммиграции на Элис Айленд, погулял с Андреем по Сохо. На Грин стритт заскочили в галерею Нахамкина и поглазели на картины русских художников. Громадные полотна заставили Максима почувствовать некоторую ущербность. Его небольшие работы скорее были сродни Малым Голландцам нежели этим монументальным, с раушенберговским размахом, холстам.

Глава V

В Вашингтоне шёл снег, обещая настоящее Рождество, или как его называют в Америке, White Christmas. Конечно, учитывая местный климат, до Кристмаса всё могло ещё двадцать раз растаять, но Максиму хотелось верить, что снег будет не только на Кристмас, но и на Новый Год. Не чувствуя никакой внутренней связи с Кристмасом, Максим, однако, ощущал праздничное настроение и, разгуливая по городу, погружался в романтические ассоциации. Облачившиеся в красные колпаки, в стиле Санта-Клауса, собиратели пожертвований в Армию спасения побрякивали колокольчиками у входа в супермаркет. В магазинах и на молах, украшенных лампочками, гирляндами и многочисленными горшочками с пурпурными цветами, постоянно играла рождественская музыка, а белобородые Санты качали на коленях маленьких покупателей, под восторженные возгласы счастливых родителей, беспрерывно щелкающих фотокамерами ослепляющими яркими вспышками и Санту, и своих детишек.

Возле Белого Дома водрузили гигантскую наипушистейшую и сверкающую огнями елку, а напротив неё не менее монументальную ханукальную минору. Все это радовало глаз и в какой-то мере даже отвлекало Максима от мрачных мыслей о полном отсутствии заказов и неуверенности в завтрашнем дне.

Новый год Максим отпраздновал в кругу семьи, с Мариной и Валерой. Почти всё было так же как в России: салат оливье, винегрет и даже мастерски приготовленный Мариной студень. Только вместо московских курантов, наступление нового года определялось падением шарика на макушке Емпайер Стейт Билдинг под громкое улюлюканье плотно упакованной на Тайм Сквеар толпы. Все это они могли наблюдать по СИЭНЭН и, когда сияющий алмазными вспышками, шар достиг своей цели, все вместе прокричали ура, чокнулись высокими бокалами с шампанским и обнялись, поздравляя друг друга с началом нового года, отсчётом нового времени и приходом новых надежд.

Действительно, новый год, едва начавшись, принес Максиму хорошие новости. Американцы не придают встрече нового года такого почти что мистического значения, как русские, убеждённые в том, что как новый год встретишь – так его и проведешь. Они обычно не засиживаются за праздничным столом до петухов, опрокидывая бесконечное количество рюмочек «на посошок» и, потому, не страдают головной болью на следующий день, с обязательной опохмелкой и поеданием изрядно обветрившихся за долгую ночь салатиков. И, уж тем более, американцы не отмечают новый год до третьего января с совершенно непонятным во всём остальном мире повтором встречи нового года тринадцатого.

Хорошо выспавшиеся, свежепомытые, побритые и чисто одетые американцы первого января выходят на работу, и только очень ленивые второго. Поэтому первого января, часиков в одиннадцать Максима разбудил телефонный звонок.

Звонил редактор из известного детского журнала «Cricket»[78]78
  «Сверчок»


[Закрыть] и предложил Максиму проиллюстрировать историю связанную с Россией. Это была удача, Максим давно послал им свои слайды, но никакого ответа до сих пор не получал. А тут сразу бац, и дали заказ!

Редактор тут же прислал по факсу текст статьи, чтобы Максим мог её прочитать и поскорее начать работу над эскизами. Сроки, как всегда, поджимали. В статье речь шла об американской девочке, приехавшей в Советский Союз с родителями-дипломатами. История изобиловала мельчайшими подробностями из советской жизни до противности знакомыми Максиму и, неплохо отражала наивное восприятие ребенка, подобно гуманоиду, приземлившемуся на незнакомой планете. Максим с энтузиазмом принялся за эскизы и на следующий день уже факсонул их редактору. Редактор перезвонил к вечеру. Эскизы в основном утвердили, но вот с одной картинкой возник вопрос:

– У вас там изображен интерьер магазина, – сказал редактор, – и вы в нём нарисовали вывеску с надписью «конфеты», а мне тут подсказывают редактора, что должно быть написано «конфекты».

Максим озадаченно переспросил, подумав, что ослышался. Нет, действительно, редактор говорил конфекты.

– Простите, а что ваши редактора русские? – осторожно поинтересовался Максим.

– Нет, но они учили русский язык в университете.

У Максима возникло острое желание спросить почему редактор верит плохо учившим русский язык американцам больше, чем настоящему носителю языка? Но, вместо этого он сказал: «Я думал, что по крайней мере, свой родной язык я знаю на все сто процентов, вероятно я ошибся, поскольку никогда не встречал ни в одном магазине в России надпись „конфекты“».

Редактор ничуть не смутился, но предложил посмотреть это слово в словаре. Через пару минут Максим услышал в трубке шуршание страниц, и редактор радостным голосом сообщил ему, что нашел.

– Да, вот так и написано – конфекты.

Максима вдруг осенило, – Извините, а какого года ваш словарь?

– Не знаю, но вообще то он старенький, – ответил редактор.

– Ваш словарь вероятно очень, очень старенький, – выразил своё предположение Максим, – слово конфекты давно уже не употребляется, есть похожее слово конфети, но это совсем на другую тему.

– Ну, я тут еще проконсультируюсь кое с кем, – резюмировал редактор, – а вы, пока, начинайте работать над утвержденными картинками.

Повесив трубку, Максим стёр пот со лба, он даже не заметил, что весь взмок. «Что за чертовщина?» – подумал он. Неужели бы я стал сомневаться, что какой-то американец достаточно хорошо знает английский и свою собственную культуру? Я же из России совсем недавно приехал, ничего еще и забыть не успел.

Максим так и не узнал с кем консультировался недоверчивый редактор, но вопрос с конфектами больше не поднимался. Иллюстрации он закончил через неделю и отослал в издательство журнала, в Иллинойс. То ли редактору стало немного стыдно перед Максимом, и он пожелал реабилитироваться, то ли это было простое совпадение, но через пару месяцев тот же редактор попросил Максима проиллюстрировать небольшой, на пару журнальных страниц, словарь русских слов, и тут Максиму было оказано полное доверие не только как художнику, но и как переводчику. Его престиж после этого очевидно сильно возрос в глазах редакции журнала «Cricket», поскольку работа от них стала поступать достаточно регулярно.