Текст книги "Последний камикадзе"

Глава пятнадцатая

Отряд «Горная вишня» работал, словно хорошо отлаженный конвейер смерти. Почти каждый день Ясудзиро Хаттори по заявке штаба флотилии отправлял на задание заранее намеченные и подготовленные группы летчиков-самоубийц. Ритуал предполетного прощания, который так волновал его раньше, стал скучным и будничным делом. Ему в сотый раз приходилось повторять одни и те же слова. Когда-то они шли от самого сердца, поддерживая в уходящих веру в глубокий смысл их жертвенности. Но постепенно они стали какими-то казенно-официальными, и он произносил их, не задумываясь и не переживая, словно буддийский монах во время похоронного богослужения.

Примелькались и стали неприятны своим косвенным соучастием в гибели летчиков лица юных красавиц, облаченных в белые кимоно, которые каждое утро вручали на аэродроме хризантемы уходящим воинам. Стал тяготить и сам обряд «последней чашки сакэ», во время которого ему, остающемуся на земле, приходилось встречаться с отрешенными взглядами юношей, смотреть на их лица, отмеченные печатью преждевременной смерти. Не легко и не просто было командовать «Горной вишней». Голова двадцатишестилетнего капитана 3 ранга Хаттори покрылась инеем седины. Первые серебристые нити ее сверкнули после потопления «Акаги». А после гибели родителей, Тиэко и дочери волосы на его голове стали походить на травы острова Хоккайдо, прихваченные первыми осенними заморозками. Хиросиму он посетил сразу после того, как узнал, что город уничтожен какой-то дьявольской бомбой. Что он мог узнать о близких у руин и развалин, у обезумевших от страха, чудом оставшихся людей? Десятки тысяч обожженных, раненых, пораженных излучением мужчин и женщин, стариков и детей спешно эвакуировали на ближайшие острова Внутреннего моря и в окрестные населенные пункты. Войска и спецкоманды не справлялись с тушением бушующих пожаров и уборкой трупов. Обожженные тела погибших густо плавали в реке Ота. Там, где недавно стоял дом семьи Хаттори, простирался обширный пустырь, покрытый пеплом, над которым возвышался обглоданный взрывом железобетонный костяк Дворца промышленности.

Ясудзиро вернулся в отряд подавленный горем и потрясенный увиденным. Ему захотелось умереть на палубе американского корабля, не ожидая своей очереди. Он попросил разрешение на вылет, но командующий флотилией приказал воздержаться. Еще не все камикадзе сошли с конвейера смерти. «Горной вишне» был нужен командир, а не обычный смертник.

Чтобы уснуть в эту ночь, Ясудзиро пытался заставить Себя отвлечься от мысли о гибели близких. Но как это сделать, если он каждую минуту, каждый миг помнил родителей, Тиэко, крошку Сатико?

В руки ему попал сборник стихов японских поэтов. Это были любимые им прежде хайку Тиё, Бусона, Иссё.

И зачем он только раскрыл эту книгу? Каждое хайку перекликалось своим подтекстом с его горем, заставляя снова переживать тяжесть утраты…

 
Холод до сердца проник:
На гребень жены покойной
В спальне я наступил.
 

Ничего не осталось от Тиэко – ни гребня, ни самой спальни. Жену, дочь и всех близких заживо кремировали американцы, не оставив даже пепла, вознесенного в небо чудовищным столбом пламени и дыма… Теперь он обречен на полное одиночество.

 
Даже дятел не постучит
В мою дверь…
 

Хорошо, что это одиночество не затянется надолго. Нужно крепиться. Он еще не сказал свое последнее слово…

 
О мой ловец стрекоз!
Куда в неведомой стране
Ты нынче забежал?
 

Память Ясудзиро воскресила то солнечное утро, когда Сатико гонялась за стрекозами в их маленьком садике. Страшная тоска сдавила сердце.

 
Больше некому стало
Делать дырки в бумаге окон,
Но как холодно в доме…
 

Ясудзиро не выдержал. Отшвырнув книгу, он зажал зубами угол подушки и уткнулся в нее лицом. Из глаз лились слезы. Его захлестнул приступ слабости и безволия. Все стало абсолютно безразличным.

Хорошо, что он был один и никто не видел, как бесстрашный самурай плакал, как ребенок. Так, без сна, он пролежал всю ночь.

Будущее его было предельно ясно.

Теперь единственное, во что он верил, – это то, что он и его камикадзе, приносящие в жертву юные жизни, являются спасителями империи. И если у него были ранее сомнения на этот счет, теперь они исчезли. Враг безжалостен. Его нужно уничтожать даже ценой собственной жизни…

Откуда было знать Ясудзиро Хаттори, что дни его империи уже сочтены и что судьба ее будет решаться не здесь, на юге острова Хонсю, а на полях Маньчжурии и Северной Кореи?

И эти дни приближались стремительно…

9 августа Ясудзиро узнал о том, что Советский Союз объявил войну Стране восходящего солнца. Но он был так переполнен личным горем, не успев отойти от глубокого потрясения, что эта новость не произвела на него впечатления.

Безучастен он остался и к обращению военного министра Анами:

«Довести до конца священную войну в защиту земли богов, сражаться непоколебимо, даже если придется грызть землю, есть траву и спать на голой земле. В смерти заключена жизнь – этому учит нас дух великого Нанко[62]62
  Нанко – мифический герой.


[Закрыть], который семь раз погибал, но каждый раз возрождался, чтобы служить родине».

Эти слова, наверное, нужны были для других. Ясудзиро же знал, что надо делать, без них. Смерть, ставшая будничным делом, совсем не страшила его. Он просто перестал о ней думать.

Глава шестнадцатая

1

Вдоль границы из земли огромными грибами выперли железобетонные колпаки долговременных огневых точек – дотов. Тысячи внимательных глаз настороженно смотрят из их амбразур в сторону Советского Забайкалья, откуда в любое время могут появиться русские полки. Их ждут в полной уверенности, что все они полягут здесь, под струями кинжального перекрестного огня. Ведь на отдельных участках укрепрайона на километре фронта натыкано до двенадцати дотов. Чем это не линия Маннергейма? Всю ночь мечутся бледно-фиолетовые лезвия прожекторов, высвечивая пустынную местность перед укрепрайоном. Всю ночь рысьи глаза солдат Квантунской армии всматриваются в темноту, стремясь не упустить момент начала атаки русских. Иногда нервы пулеметчиков сдают. Им мерещится какое-то движение. Тогда в подозрительное место несутся жгуты трассирующих пуль. Затем стрельба затихает. Тревога оказалась ложной. Получив фельдфебельский тычок в зубы за ненужный расход патронов, пулеметчик снова смотрит в темноту. Наступает рассвет, но на русской стороне по-прежнему все тихо.

А в это время далеко в тылу укрепрайонов первый эшелон Забайкальского фронта – 6-я гвардейская танковая армия прорывалась через неприступный Большой Хинганский хребет. Лязгая исцарапанными о камни траками гусениц, кашляя обессилевшими в разреженном воздухе моторами, танки, как альпинисты в связках, шли на штурм высот. И те, кому удалось перевалить через гребень хребта, спускаясь вниз, тянули на стальных канатах задних, что карабкались вверх. Нечеловечески тяжелыми были первые триста километров, что прошли гвардейцы-танкисты, перед тем как вырваться на простор Большой Маньчжурской равнины.

По приказанию командира корпуса на самом трудном перевале в заоблачной выси был установлен танк – памятник мужеству советского солдата. Там, в краю горных орлов, где с трудом пробирались лишь вьючные караваны, застыла пришедшая своим ходом боевая машина с гордой надписью, выжженной автогеном: «Здесь прошли советские танкисты в августе 1945 года».

Командующий Квантунской группировкой генерал Ямада считал, что через Хинганские хребты могут прорваться лишь отдельные обессилевшие группы русских, с которыми легко справятся резервные войска, размещенные на Маньчжурской равнине.

Когда же через Хинган прорвалась мощная танковая группировка, генерала Ямаду охватила растерянность, но тут он вспомнил о 138-й спецбригаде.

– Передайте приказание генералу Набутакэ, чтобы он немедленно выдвигался вот к этому перекрестку дорог. – Карандаш в руке Ямады указал точку на карте, на которую нацелилась красная стрела русского танкового клина.

– Хай! – откликнулся начальник штаба и бешено завращал ручку зуммера, вызывая на связь бригаду «тэйсинтай».

Первым к назначенному месту вышел батальон штабс-капитана Хаттори. Обессилевшие от форсированного марша солдаты повалились на землю. Отодзиро поднялся на невысокий курган с геодезическим знаком и осмотрелся. Курган господствовал над плоской, иссушенной долиной без единого кустика и деревца. Местность была словно специально предназначена для танковых боев. «Как тут укрыться, на этой земле, голой, словно плешивый череп? Здесь любой табарган и суслик просматриваются за полкилометра».

Отодзиро приказал отрыть окопы и замаскировать их ковылем и полынью.

– Установите на мой наблюдательный пункт пулемет, – приказал он ординарцу.

Солдаты принесли «гочкис», закрепленный на треногом станке, и подсоединили ленту.

– Болваны! – возмутился Отодзиро. – Что же вы поставили его на открытое место? Замаскируйте «гочкис» за тем камнем!.

Русских еще не было видно, но в той части горизонта, откуда они должны появиться, возникло облачко пыли.

Батальон не успел закончить окапывание, как с северо-запада послышался нарастающий гул многих моторов и лязг гусениц. Облако пыли, поднятое танками, гнало ветром впереди них.

Отодзиро стало ясно, что русские движутся прямо на батальон. Вместе с рокотом танковых моторов на «тэйсинтай» накатывалась роковая неизбежность «проявления высшей доблести». Чтобы взбодриться, Отодзиро отпил из фляги несколько глотков сакэ. В последние оставшиеся до боя минуты в памяти Отодзиро промелькнули образы близких, дом, где он вырос, изогнутые стволы декоративных сосен, выращенных отцом, порог его комнаты, у которого никогда не будет стоять его обувь.

– Мацухара! – окликнул он ординарца. Написав в полевой книжке несколько иероглифов, он передал ему вместе с кошельком. – Скачи на станцию и отправь телеграммы и перевод.

Ординарец, поклонившись, вскочил в седло и умчался в тыл.

«Все!» – сказал себе Отодзиро и допил водку. Пыльное облако прикрыло, словно зонтом, воинов микадо, изготовившихся к смерти. Солнце просматривалось сквозь серую пелену глазом дракона, налившимся кровью. Из пыльной мглы вынырнул передний танк Т-34, густо облепленный автоматчиками.

Отодзиро, оттолкнув солдата, сам схватился за рукоятку пулемета и, прицелившись, нажал спусковую скобу. «Гочкис» выплюнул длинную очередь трассирующих пуль и тут же захлебнулся в грохоте взрыва. Головной танк ударил из пушки прямой наводкой и, не останавливаясь, двинулся в сторону кургана.

Оглушенный взрывом, Отодзиро не видел, как чья-то небольшая сгорбленная фигурка исчезла под гусеницами танка. Подброшенная взрывом тридцатьчетверка стала на дыбы, разбросав в стороны разорванные гусеницы. Танки, идущие следом, развернулись фронтом и открыли интенсивный огонь по плохо окопавшимся смертникам. Десантники-автоматчики, сидевшие на танках, спрыгнули на землю и, ведя непрерывную стрельбу, охватили батальон с флангов.

Когда Отодзиро очнулся и сквозь радужные круги увидел красное солнце, он понял, что еще жив. Выбравшись из-под свалившегося на него пулемета, он выплюнул сгусток крови и посмотрел по сторонам. Кроме тонкого, комариного звона он ничего не услышал. Но, судя по вспышкам из танковых стволов и разрывам снарядов, бой продолжался. Собственно, это уже был не бой, а агония его батальона. Большинство «тэйсинтай» были убиты. Жалкие остатки их, потрясенные случившимся и забыв о своем высоком предназначении, поднимали руки. Но он, Отодзиро Хаттори, офицер и самурай, не собирался сдаваться. Сняв с убитого пулеметчика взрывное снаряжение, он бросил лямки на свои плечи. «Взрывжилет» был тесен, затруднял дыхание. «Ничего, – успокоил себя Отодзиро – это терпеть недолго».

Он видел, что к кургану приближается группа автоматчиков в светлых, выгоревших гимнастерках.

Отодзиро сел, скрестив ноги, и выбрал слабину' у взрывного шнура. «Хоть бы они не выстрелили из автомата», – думал он, настороженно глядя в черные отверстия стволов. Вот уже солдаты подошли почти вплотную, о чем-то спрашивая на непонятном языке.

«Кажется, ко мне вернулся слух», – понял Отодзиро, но это не вызвало радости. Он поднял голову и увидел светлые волосы, выбившиеся из-под пилотки с красной звездочкой, и голубые глаза русского парня, задавшего ему вопрос.

Скрипнув зубами, он всю оставшуюся силу вложил в рывок взрывного шнура.

2

Южнее танкового клина 6-й гвардейской армии, форсировав пограничную речушку Халхин-Гол, на территорию Маньчжурии вступила конница маршала Чойболсана, наносящая вспомогательный удар в направлении городов Калган и Лифын. В пыли мчались стремительные всадники на низкорослых мохнатых лошадках. Грохотали колеса артиллерийских упряжек. Где-то в удалении слышались пулеметная стрельба и взрывы гранат. Важно вышагивали караваны верблюдов, навьюченных минометами и различными припасами. Горбатые «корабли пустыни» смотрели свысока на плененных японских солдат, бредущих навстречу под охраной монгольских цириков. На верблюжьих мордах было написано столько высокомерия, будто это они вершили судьбы войны и мира.

Одновременно с Забайкальским двинулись вперед и оба Дальневосточных фронта, нанося главный удар по сходящимся направлениям на город Харбин, рассекая Квантунскую группировку на несколько частей.

При прорыве укрепрайонов наступление замедлилось. Каждое железобетонное сооружение, за толстыми стенами которого искали спасения японские солдаты, приходилось блокировать, отсекать от других дотов, нарушать систему огня. Русские саперы под пулеметным огнем подползали почти вплотную к ним, а затем подкладывали взрывчатку и поднимали их в воздух. На помощь пехоте пришла авиация. По укрепрайонам нанесли сосредоточенный удар сотни бомбардировщиков. Тяжелые фугасные и бетонобойные бомбы обрушились на доты. Когда окончилась авиационная подготовка, вместо многих из них дымились развороченные страшной силой глубокие ямы, обрамленные искореженной металлической арматурой и глыбами бетона.

Пехота поднималась и шла дальше, давя сопротивление врага,

Иной раз, несмотря на напряжение боя и чувство опасности, бойцы не могли удержаться от хохота.

– Иван, ты куда его тянешь? – кричал земляк здоровенному солдату, который, взяв за воротник белого хаори снайпера-смертника, тащил его в плен.

– Сукин сын, так лягался и кусался, что пришлось его скрутить. А потом все свой ножичек просил. Пупок разрезать собирался. Ну а я думаю, пускай, дурак, поживет. Может, поумнеет. У него, чай, и баба с пацанами есть.

– А чего он в исподнем ходит? – пересмеивались солдаты. На немцев и их союзников они нагляделись, а японцы были непривычны.

– Так это не исподнее, а вроде савана, ихняя форма самурайская, – со знанием дела пояснял Иван.

Смертник с закрытыми глазами тяжело дышал. Его охватило презрение к себе и безразличие ко всему окружающему. Он потерял свое лицо. Не таким позорно-комическим мнился гордому самураю финал своего последнего боя. И смерть ему сейчас казалась приятнее русского солдатского смеха.

Войска 1-го Дальневосточного фронта, преодолевая бездорожье и девственную тайгу, стальной лавиной катились на Харбин и города Гирин и Чхончшин. Трещали и валились, как на лесоразработке, стволы деревьев под таранными ударами лобовой брони KB и тридцатьчетверок, прокладывавших путь войскам по нехоженым дебрям. Порой танки садились в грязь чуть ли не по самую башню. Тогда подходили сцепки из нескольких тягачей и, надрываясь от натуги, выволакивали из болотного плена стальную машину. В ужасе разбегались медведи и уссурийские тигры от громыхающих чудовищ, неведомо откуда ворвавшихся в тайгу, провонявших все пади и распадки запахом отработанного соляра.

Трещала по швам Квантунская армия, вспоротая на всю глубину обороны стальными клиньями советских танков. На глазах гибла наиболее боеспособная группировка японских войск, на которую возлагалось так много надежд. Ведь совсем недавно японский премьер-министр Судзуки во всеуслышание заявил о том, что если «белые варвары» (имелись в виду американцы) посмеют высадиться на острова, то императорская ставка уйдет на материк, в Маньчжоу-Го, и будет там обороняться хоть целое столетие.

Все чаще и чаще японские солдаты, даже не успев отвязать со спины прикрепленные для маскировки пучки гаоляна, поднимали белые флаги и складывали на землю свои винтовки с длинными кинжалоподобными штыками. Понимая бессмысленность дальнейшего сопротивления, многие части Квантунской армии капитулировали в полном составе, во главе со своими командирами. На пунктах сдачи громоздились штабеля из винтовок, горы боеприпасов и воинского снаряжения. Впритык друг к другу устанавливали танки, пулеметы и орудия. (Вскоре это трофейное оружие будет передано в дар китайской Народно-освободительной армии.) Хваленый самурайский дух, столкнувшись с могучим духом советских воинов, оказался сломленным. Только отдельные подразделения самураев из ударных отрядов смертников «тэйсинтай» оказывали яростное сопротивление, несмотря на приказы непосредственных командиров о капитуляции. Этим они выносили сами себе смертный приговор. Очаги сопротивления уничтожались мощным огнем артиллерии и ударами авиации. Но таких случаев было не так уж много. Японцы охотнее капитулировали. 6-я гвардейская танковая армия, пройдя за свой рейд 1100 километров – от Забайкалья до Тихого океана, – пленила при этом 125 000 человек, в том числе и 27 генералов, не захотевших «обрести бессмертие» с помощью ритуальных кинжалов.

Корабли Тихоокеанского флота высадили несколько десантов, захватив порты Маньчжурии и Северной Кореи, чем лишили возможности эвакуировать остатки японских войск с материка в метрополию. Красные флаги затрепетали над Порт-Артуром и портом Дальним.

Советская авиация безраздельно господствовала в небе Маньчжурии и Северной Кореи. Истребители «лавочкины» и «яковлевы» значительно превосходили по скорости и вооружению японские И-97 и «00», а «петляковы», и «туполевы» – бомбардировщики СБ-96 и СБ-97. Понеся значительные потери в авиации после удара по их аэродромам, японское командование пыталось перебазировать почти все уцелевшие самолеты в метрополию. Но это ему не удалось. В качестве трофеев было захвачено более 800 исправных самолетов.

В ходе кампании по разгрому Квантунской армии нашим войскам тоже пришлось встретиться с летчиками-камикадзе. Правда, действовали они эпизодически и, как правило, одиночками. Но передовой отряд 5-го гвардейского танкового корпуса на подходе к городу Чжаньу подвергся атаке отряда камикадзе в составе 6 самолетов. Энергично маневрируя, танкисты сумели уклониться от таранных ударов японских летчиков, и лишь один танк сгорел, накрытый прямым попаданием наиболее искусного из пилотов.

Советская военно-транспортная авиация несла огромную нагрузку. На нее было возложено снабжение передовых танковых отрядов горючим и боеприпасами. Экипажи вылетали на задание в любую погоду. Позже на транспортников возложили и другую, не менее важную задачу – высадку тактических десантов в японские тылы. Десант из 225 человек под командой майора Челышева захватил мукденский аэродром и город Мукден, приняв капитуляцию многочисленного японского гарнизона.

На аэродроме был захвачен самолет и пленен экипаж вместе с важными пассажирами. Один из них, высокий круглолицый мужчина в очках, узкоплечий и широкобедрый, в полувоенной форме хаки, оказался императором марионеточного государства Маньчжоу-Го Генри Пу И. В составе свиты, собиравшейся вылетать в Японию, был задержан и главный советник, фактический правитель Маньчжурии, японский генерал-лейтенант Иосиока.

Русские танкисты, вышедшие к аэродрому Шиньян, стали свидетелями нелепой трагической смерти. Увидев русские танки на окраине своего аэродрома, из дежурного звена взлетела тройка истребителей И-97. В четком сомкнутом строю они прошли бреющим полетом над аэродромом, затем, выполнив групповую петлю, все три машины врезались на пикировании в центр взлетной полосы.

– Что они этим хотели доказать? – задумчиво спросил усатый десантник, восседавший на броне тридцатьчетверки, обращаясь к башенному стрелку, тоже наблюдавшему из раскрытого люка сцену группового самоубийства. Стрелок в черном танкистском шлеме тщательно заплевал окурок самокрутки, отшвырнул его щелчком подальше от танка и сказал равнодушно:

– Так то ж самураи. Им их микадо запретил сдаваться в плен. А они по своей темноте его за бога считают.

3

Командир танкового батальона, прорвавшегося к аэродрому Шиньян, достал из кармана черного комбинезона носовой платок и вытер вспотевшее лицо.

– Доложи командиру бригады, что задание выполнено, – сказал он радисту. – Спроси, какие будут дальнейшие указания. – Комбат поднес бинокль к глазам и посмотрел в центр взлетной полосы, где еще не развеялся дым от взрыва японских самолетов, столкнувшихся с землей. – Ничего не осталось, все разнесло, – сказал он, передавая бинокль замполиту. – Вот это зрелище! Даже в цирке такого не увидишь. Что думаешь, комиссар, это геройство или бронебойная глупость?

Капитан-танкист с двумя рядами орденских планок на щегольской габардиновой гимнастерке вернул ему бинокль и задумался.

– Думаю, командир, что это не то и не другое. Этот вопрос нужно рассматривать глубже. Чтобы решиться на такое, нужно иметь или большое мужество, или великую душевную травму. В данном случае я вижу второе. То есть душевную депрессию плюс религиозный фанатизм…

Услышав интересный разговор, к машине комбата подошли командиры рот и уселись в тени под танком.

Худощавый лейтенант в кирзовых сапогах с широкими голенищами достал из кармана расшитый кисет с махоркой и пустил по кругу.

– Угощайтесь, перед самым началом японской войны из дома прислали.

– А мне брат говорил, что смертники у японцев были еще на Халхин-Голе, – включился в разговор второй командир роты.

– А там что, разве не самураи воевали? – спросил замполит. – Только за что отдают свою жизнь японские смертники? За императора? За спасение империи? Не очень-то много находится таких. А чтобы закрыли своей грудью амбразуры дотов, как Александр Матросов, Василий Колесник, Александр Фирсов, во всей японской армии не отмечено. – Замполит загасил козью пояску. – Крепковат табачок.

– Слабого не держим.

– Товарищ майор! – окликнул комбата радист, выглянувший из люка. – Вас вызывает на связь ноль первый. Будет ставить новую задачу.

Комбат, надев на голову танковый шлем, ловко забрался внутрь тридцатьчетверки.

Офицеры, расстегнув планшеты, зашуршали картами. Они были готовы идти дальше.

4

После 20 августа японцы почти повсеместно прекратили военные действия. За две недели войсками Красной Армии была разгромлена главная группировка сухопутных войск Японии и освобождена территория, равная площади тридцати таких островов, как Гуадалканал, за который американцы сражались полгода.

В результате разгрома Квантунской армии Япония лишилась реальных сил и возможностей для продолжения войны.