Текст книги "Хранители тайны"

Ефим невольно вспомнил Фёклу: «Фёкла совсем другая: не такая умная, не такая красивая. Дела… – Ну, и дела… шо – то будить.»

– Я тебе нравлюсь? – Девушка потрясла Ефима за плечи, – Говори, нравлюсь?

– Нравишься. Разве можешь ты не нравиться, такая.

– Какая такая? Ну-ка говори.

– Вот, такая.

– И ты меня можешь полюбить?

– Я уже люблю.

Она протянула к нему руки с красивыми тоненькими пальчиками с розовыми ноготками как у ребёнка,

– Иди ко мне любимый.

Заскрипели ворота, это конюх пришёл за лошадьми. После дневного света ему было трудно, что – то рассмотреть, и поэтому он ничего не заметил особенного,

– Яфим, поднимайся, пора подкрепиться перед трудовым днём.

Ефим незаметно для конюха прикрыл барыню сеном и, потягиваясь, пошёл ему навстречу, чтобы отвлечь его, «Не дай бог заметит что».

– Когда отбываешь?

– Да сейчас и поеду, – Ефим помог вывести лошадей из конюшни, и хотел было запрягать свою кобылку, но конюх его остановил,

– Негоже на пустой живот в дорогу отправляться. Иди на кухню, покормють, заработал. Да, вот, управляюшший передал, – и конюх протянул ему трёх – рублёвую бумажку.

– Ни х чаму это, мине уже заплатили.

– Бери, дурень! Он сказал: «Барыня приказала хорошо отблагодарить» – Заработал, значить.

Ефим почувствовал какую – то неловкость и сомнение, но деньги взял, вспомнив: «Дають – бяри, бьють – бяги».

– Передай поклон Стяпану. Покурулесяли мы с им у молодасти. Я – то сам, тож, пантелеевский, бывало, поедем на ярмарку…

– Мирон, – позвал кто – то издали конюха.

– Будешь уходить ворота прикрой на засов, а то будить ветром болтать, петли сорвёть.

– Бязательно запру, дядка Мярон.

Когда Мирон скрылся за углом, Ефим, оглядевшись, нет ли кого, вернулся в конюшню и запер ворота изнутри.

Кузнец выехал из усадьбы только по – полудни и всю дорогу до Пантелеева проспал, лёжа в телеге, свесив ноги, предоставив лошадке самой решать, куда следовать.

Кухарка и Екатерина собирали на стол к обеду. Барыня Анна сидела у окна гостиной с книгой.

– В усадьбе ли Елизавета Александровна. К завтраку не была и сейчас запаздывает. Не заболела ли она? Катерина!

– Совсем недавно, барыня, видела её – к речке шла с полотенецем, к купальне.

– Фу, Катерина, что за обращение, барыня. Сколько раз тебе говорить обращайся по-европейски, госпожа Анна.

– Простите, госпожа Анна.

– К речке?.. – удивлённо подняла бровь Анна.

Отложив книгу в сторону, она вышла из гостиной, по пути взяв зонтик от солнца, стоящий у двери в высокой ажурного плетения корзинке без ручки.

Медленно спустилась с косогора по извивающейся тропинке, местами переходящей в лесенку из плоских камней и перилами из жердей, к реке и стала искать взглядом Елизавету.

Елизавета сидела у самой воды, на расстеленном на траве полотенце, и водила прутиком по воде, рисуя на ней непонятные замысловатые узоры.

Анна села на край полотенца рядом, обхватив колени руками.

– Мы давеча повздорили, ты прости, я не думала, что такой пустяк тебя обидит.

– Что ты, что ты Анна! Я уж давно забыла об этом.

– Ни больна ли ты, щёки красные, ни жар ли у тебя, ни простудилась ли, ни обгорела ль на солнце?.. – и Анна потрогала лоб и щёку Елизаветы, – Да ты вся горишь. Немедленно в постель!

– Нет, Анна, я не больна, я просто очень счастлива, понимаешь, очень, очень счастлива! Почему?.. Я влюбилась, влюбилась так, что словами не высказать. Как говориться, ни пером описать, ни словами сказать. Влюбилась, как глупая девчонка, до беспамятства.

– И кто же он? Ни герой ли прочитанного тобой новомодного французского романа?

– Нет, совсем даже не герой, а простой кузнец, но самый лучший из всех мужчин. И я его люблю. Л-ю-б-л-ю!

– Это тот, о котором ты мне рассказала вчера и у нас вышла размолвка?

– Да, он, и я провела с ним целую ночь в конюшне на сене… – Какое блаженство!..

– Да, ты и впрямь не в себе, Лиза. Возомнить невесть, что и провести ночь, фу, в конюшне с холопом. – А, как же я?.. Как можно со мной так поступать после стольких лет нашей такой близкой дружбы.

– Прости меня, Анна, но наши отношения не должны далее продолжаться. Я подумала. – тебе будет правильнее уехать из имения. Возьми все наличные сбережения и то, что у банкира, купи домик в пригороде Москвы или сними квартиру. Но лучше уехать в Италию, там так красиво: море, горы, Венеция, гондольеры, античные скульптуры и фонтаны.

– Да, тебя Лизонька непременно надо показать хорошему лекарю!.. Ну, уж, нет! Никуда я не уеду!.. К тому же я владею всем этим также как и ты. С чего бы мне, ради какого-то невежды кузнеца, даже если он твой любовник отказывать себе в удовольствии, жить там, где я желаю. Всё это просто наваждение, Лиза, и оно быстро пройдёт, и он станет для тебя неинтересен, этот мужик, и ты вернёшься ко мне, я уверена в этом.

– Нет, Анна, никогда этого не будет, если даже он разлюбит меня, я буду лежать у его ног и молить вернуться ко мне. Я возьму его в мужья… Я обвенчаюсь с ним…

– Ну, как знаешь. Я вижу, ты совсем потеряла рассудок! Что скажут в Свете?.. Княжна Вольская обвенчалась со своим слугой. Для тебя закроются двери всех приличных домов. Подумай об этом… – А, впрочем, поступай, как знаешь. Только я отсюда не уеду!.. Пора обедать, Лиза, стол накрыт. И прошу: веди себя осторожнее. Ты понимаешь, что я имею в виду?.. Не к чему нам с тобой сплетни и пересуды… Прошу к обеду, Елизавета.

Елизавета нехотя шла вслед за Анной по тропинке, размышляя о том, о чём пришлось выслушать только что.

Слабый тёплый ветерок играл уголком полотенца, забытого на берегу. В тишине раздался сильный всплеск, и по глади реки разошлись круги. Это щука настигла свою очередную жертв. Самой природой предписано было, какой-то рыбёшке оказаться в её желудке…

Каждую ночь Ефим приходил в усадьбу, проделывая неблизкий путь от Пантелеева до Некрасова. Через заранее открытую Елизаветой дверь, он проходил с чёрного хода к ней в спальню. На рассвете тем же путём Ефим покидал усадьбу.

Украшенное золотом листвы промелькнуло «бабье лето». Ефим заметно исхудал, осунулся, работа в кузне не клеилась, всё валилось из рук. Бессонные ночи давали о себе знать. Степан бывал очень недоволен своим учеником и помощником.

– Не серчай очень, дядька Стяпан, я ухожу от тебя в работники в усадьбу к барыням, жалование хорошее положили, да питание и усё прочее… – произнёс Степан после очередного допущенного им брака в работе.

– Вот, вот, самое наиглавнейшее – вот это самое: «усё прочее». Чай люди не видють, чай не ведають, шо это такое – твае прочее… – Иди, скатертью дорожка, валяй ишши лёгкой жизни, тольки куды эта дорожка тябя приведете… Сколь уремя на тябя стратил за-зря!..

Видя недовольство Степана, Ефим решил повременить с уходом из кузни, а Степан не напоминал ему об этом.

В одну из ночей, когда Ефим крадучись пробирался по коридору к спальне Елизаветы, одна из дверей открылась, и чья– то рука втащила его в комнату. При слабом свете притушенной керосиновой лампы он не без труда определил лицо горничной.

– Катя? Ты шо? Почему не спишь, шо случилось, Кать?

– Не ходи к ней Ефим, она погубит тебя. Не ходи.

– Так уж и погубить?.. – Ефим улыбнулся и склонил голову, стараясь лучше рассмотреть лицо Екатерины.

– Она ужасная, она испорченная женщина, она при Дворе своим поведением оскорбила достоинство самой её Величества.

– Шо значить оскорбила достоинство?

– А то и значит, очень, очень подвела. Их, барынь, обеих за это выслали со Двора, ты же ничего не знаешь. А, потом, что я тебе скажу: она совсем уж не молода, как тебе кажется, она просто старуха, – её голос перешёл на еле слышный шёпот, – Ей в зиму будет почти тридцать. Ефим тебе же нужна молодая, верная и заботливая жена, непорочная и добрая. Не ходи к ней Ефим, ты умный, пойми, зачем она тебе. Я не хочу, чтобы ты пострадал от этой… от этой…

Ефим прикрыл её рот ладонью.

– Усё, я сам ряшу, как мине жить и как мине быть. А барыню свою ты соусем не знаишь.

Он вышел в коридор и, осторожно ступая по поскрипывавшему под его босыми ногами полу, направился в сторону спальни своей возлюбленной госпожи.

«…я сам ряшу, как мне жать а как мне быть…»

Заканчивалась осень, наступили холода. Иногда выпадал снег, чтобы быстро растаять, но природа всё более и более брала своё. Наступили морозные и ветреные дни. Все полевые работы прекратились до весны.

В кузне дел было мало, и Ефим, наконец, пешился пепебпяться совсем в vcanb6v. Елизавета назначила его помощником управляющего, с обязанностями которого он справлялся, не смотря на молодость и отсутствие опыта. Часто ездил с управляющим в город по торговым делам, быстро освоился в обращении с купцами и приказчиками, иногда самостоятельно совершал купчий, даже принимал решение по цене товара, вывезенного из усадьбы для продажи.

Елизавета и Ефим продолжали устраивать частые ночные свидания, стараясь по совету Анны, и как того требовало элементарное приличие, сохранять от окружающих свои столь близкие отношения.

– В самом начале зимы Елизавета вошла в спальню «сестры» как обычно пожелать ей спокойного сна да прочитать совместную вечернюю молитву. Но на этот раз Елизавета отложила в сторону молитвослов и, присев на край кровати, долго собираясь с мыслями, тихо произнесла, глядя в пол,

– Анна, я скажу тебе невероятную новость… – Я беременна… – У меня будет маленький ребёночек, маленький малыш или малышка… – она умолкла, боясь взглянуть на Анну, ожидая реакцию «сестры».

Наступила тишина. Анна молчала.

От волнения у Елизаветы задрожали губы, «Почему она молчит», она была готова расплакаться от такого безразличия близкого ей человека.

– У нас будет мальчик или девочка? – вдруг произнесла Анна, – Ты кого хочешь?.. – она с теплотой посмотрела на Елизавету и обняла её.

Они долго сидели, обнявшись, тихо беседуя, то веселясь, то, растрогавшись, вытирали с лица быстрые женские слёзы.

Когда стало трудно скрывать грех Елизаветы, «сёстры» решили перебраться на время в Смоленск, где и переждать появление младенца.

За их каретой следовало несколько подвод со всевозможным домашним скарбом. Из слуг в город взяли только Екатерину. Ей одной была открыта причина отъезда, так как по поводу горничной у помещиц был продуман весьма необычный план.

В последнюю перед их отъездом ночь, прощаясь с Елизаветой, Ефим в душе радовался тому, что их тайна останется только их тайной, что удастся избежать всевозможных толков и сплетен. Елизавета провела ночь в слезах, переживая будущую долгую разлуку. Умоляла чтобы Ефим не забывал её и дождался с их дитём, что б не нашёл бы себе какую-нибудь девицу из молодых крестьянок.

Прощаясь, она объявила ему, что будет с нетерпением ждать его в Смоленске с поручениями от управляющего. «Ему дано такое указание, так что будем изредка встречаться» добавила она.

Роды прошли без осложнений, мальчик рос здоровеньким и крепким, благо молока у мамы было в избытке.

Ефим, как и предполагалось, иногда навещал Елизавету и сына и постепенно привыкал к роли отца и главы семейства. Играя с младенцем, слушая его первый лепет, видя его первые неуверенные попытки встать на ножки, Ефим всё больше привязывался к этому новому, явившемуся в этот мир, человечку. Чем крепче становилось это чувство, тем мучительнее становились его мысли об устройстве их дальнейших отношений с Елизаветой.

Однажды, по прошествии года с момента пребывания помещиц в Смоленске, куда Ефим в очередной раз прибыл с поручением, его позвала к себе в комнату Анна.

– Я надеюсь, кузнец, – произнесла она величественно, делая ударение на слове «кузнец», – Что у тебя хватает здравого смысла не строить себе планов идти под венец с Елизаветой Александровной.

Глубоко задетый подчёркнуто пренебрежительным отношением к нему Анны, Ефим, еле сдерживаясь, молчал в ожидании дальнейших её слов.

– Отнесись к тому, о чём я сейчас скажу, со всей серьёзностью и пониманием. Мы с Елизаветой всё обсудили и решили тебя женить на нашей горничной. Ты ей симпатичен, и она согласна принять твоего зачатого во грехе сына, как своего. Это решит все проблемы, ты сохранишь добрые отношения с Лизой, будешь рядом с сыном, и вам предстоит в этом случае вполне обеспеченное существование. Надеюсь, ты не откажешься от такого подарка судьбы.

– Я подумаю, – Ефим внутренне весь вскипел от слов этой надменной барыни: «Без мяня мяня жанили. А согласья маво вы спросили? Встречаться с Лизой, а жить с Екатериной. Я не бусурман, а православный человек и чту заповеди божыи», но промолчал, остерегаясь гнева барыни и немилости Лизы.

– Он подумает!.. И думать нечего, всё решено. А, если «Нет», так в солдаты или в острог тебе дорога.

Из Смоленска вернулись только через полтора года и сразу же обвенчали Ефима и Екатерину. Вся округа осуждала и презирала Екатерину «нагуляла дитё, скружила парню голову, будить теперь чужой плод ростить». А про Ефима говорили «божий человек, с дитём бабу взял, не погнушался. Ну, терпи таперича, Катька, усю жизню бить будить, пока не зашибёть до смерти».

Екатерина втайне от всех переживала двойственность своего положения. Ни жена, ни вдова, она часто плакала по ночам, уткнувшись в подушку.

Ефим после дневных трудов приходил и запирался в своей отведённой для него комнате, не проявляя к Екатерине особого интереса. По доброте своей души она, как и Елизавета, вся отдалась заботам о младенце, тем более ребёнок был вписан дьяком в церковную книгу после крещения, как её родной сын Дмитрий. Елизавета была довольна таким отношением Екатерины к мальчику и со своей стороны распорядилась привезти из города в имение её престарелых родителей и сестёр и кормить на кухне наравне со всеми слугами и работниками.

Прошло почти два года после заключения формального союза между Ефимом и Екатериной. Ефим был холоден к жене, как и прежде, но при случае помогал по хозяйству и в хлопотах о сыне.

Елизавета и Анна души не чаяли в Митеньке, и всё свободное время проводили с ним, наслаждаясь созерцанием становления этого маленького человечка. Они вместе проводили ночи у его постели при малейших признаках недомогания у мальчика.

Елизавета после родов располнела, перестала особо следить за своей внешностью, отчего становился всё более и более заметен её действительный возраст. Забота о ребёнке заслонила собой на какое-то время, испытываемое ранее страстное влечение к Ефиму, поэтому она не упрекала его, если он подолгу не приходил к ней в спальню.

Тем временем чувство Ефима к Лизе остывало с каждым днём, и встречи становились всё реже и реже.

В зиму случилась у Елизаветы болезнь, сильный кашель и хрипы в лёгких не проходили, вопреки стараниям домочадцев. Осмотрев её, земский врач посоветовал поехать в Крым на море и солнце, что может благотворно сказаться, даст бог, на состояние больной.

Анна не решилась отправить сестру одну, и они уехали вдвоём в Ялту, где сняли полный пансион на берегу моря.

Перед отъездом Елизавета умоляла Екатерину и Ефима заботится и оберегать Митеньку и долго, прощалась, не выпуская мальчика из объятий, целуя, что очень удивило наблюдавших эту сцену дворовых.

Наступили тёплые деньки. В небе зазвенели своими трелями неприметные для глаза жаворонки. Засуетились у скворечников скворцы, строя внутри своё уютное гнёздышко.

Не смотря на отсутствие хозяек усадьбы, всё шло своим чередом. Закончили сев. Стада стали выгонять на покрытые сочной молодой травой луга. Сияли изумрудом дружные всходы озимых хлебов.

Митя часто вспоминал Тётю Лизу и спрашивал: когда она вернётся домой и будет с ним играть. Скучая, при первой же возможности он утаскивал своего отца к себе в комнату, и они часами ползали по ковру, переставляя оловянных солдатиков, пушки и конницу. Митя любил бродить с Ефимом по усадьбе, взяв его за руку, задавал бесчисленное множество вопросов о всём, что видит, проявляя не свойственную для его возраста любознательность и смекалку. Ефим сразу же обратил на это внимание, отмечая, что его сын совсем не схож с крестьянскими детьми его возраста: «Дворянская кровь… Что ещё скажешь…».

В один из вечеров Ефим зашёл в спальню к Екатерине узнать о самочувствии Мити, у которого, накануне, был жар, и болело горло. Когда он вошёл, Екатерина сидела на постели, читая книгу при свете керосиновой лампы. Она вздрогнула от неожиданности, услышав его голос, и натянула одеяло до подбородка. На его вопрос ответила: «Что после их с кухаркой усилий: чай на целебных травах с мёдом и малиной, лежание на тёплой печи, возымели своё действие: Митенька здоров и уснул крепким беззаботным сном. Ефим может быть спокоен за своего сына». Ефим поблагодарил её за почти материнскую заботу, уже взялся за ручку двери, чтобы уйти, как вдруг услышал тихое «Останься…»

В середине лета барыни вернулись. Елизавета была вполне здорова. Море и морской воздух пошли ей на пользу: бодрая, слегка загоревшая под южным солнцем, она выглядела помолодевшей и привлекательной.

Занимаясь по приезде с Митей, она с нетерпением ждала Ефима, по которому в разлуке, не то, чтобы скучала, а почти страдала.

Ефим же искал момента, когда Елизавета будет одна, и они смогут объясниться. Вечером он заметил её сидящей в саду в беседке и отгонявшей комаров сломанной веткой сирени.

Когда он подошёл, она попыталась обнять его, но он отстранил её.

– Лиза, Лизавета Александровна, я не обучен вести долгие и умные разговоры… – Слушай… – Дело такое… Мы с Катюшей съежжаим с усадьбы и забираим Димитрия.

– С Катюшей… – Так ты её теперь называешь? Катя!.. Я ей так верила!.. Ты был с ней близок, ты мне изменил?.. Ты не выдержал даже такой короткой разлуки… Изменщик!.. Ну почему?.. Почему?.. Я тебя спрашиваю!

– Ни люба ты мине стала, да, и ни была люба, видать… Катя мине жана, мы с нёй ровня… Нас свёл сам господь. Негоже мне идтить против воли божий. Митя мой сын, Катя ему мать. Ты сама сделала так, шо б усе так щщитали и ты не в силе удёрживать нас.

Елизавета долго стояла молча, закрыв лицо руками.

– Негодяй… Обманщик… – Как ты мог? Негодяй… – А, я, как же я? Как же я без моего сыночка буду жить… – Разве я смогу жить без него, без моего Митеньки?

Ефима поразило, как изменилось её лицо, она словно в мгновение состарилась на десяток лет. У него вдруг проявилась к ней жалость, и захотелось приласкать её, как прежде, но он сдержался.

– Прости, так будить лутчи для нас усех.

– Ты понимаешь, я не смогу жить без Митеньки… Ты понимаешь, бесчувственный ты человек. Я не смогу без него жить. – Решим так, пусть всё будет по прежнему, кроме наших с тобой встреч. Живите в усадьбе. Я не буду мешать вашему счастью. – Дай мне возможность быть с Митей. Я прошутебя, прояви ко мне сочувствие.

– Хорошо Елизавета Александровна будь по Вашему… Простите меня Христа ради.

Елизавета в слезах вбежала в комнату Анны,

– Он покинул меня, он разлюбил меня, сказал, что сомневается, что вообще, любил ли меня. Как он мог изменить мне, изменить с Катериной. Ты была права, Анна. Не зачем было мне княжне связывать свою жизнь с мужиком. Какой подлец.

– Ну, я устрою им, этой парочке весёлую жизнь. Они ответят сполна за это!.. – Анна была в гневе, – Я их в тюрьму, на каторгу!.. Ну, погодите!.. Вы обо всём пожалеете!..

– А как же Митя?.. Нельзя его лишить отца. Он так привязан к Ефиму. Оставим их, Анна, в покое. Я уже всё решила: они останутся в усадьбе, и Митенька будет счастлив, и я рядом с ним – тоже… Я сильная… Я переживу всё это…

– Да, Лизонька, у нас были времена и похуже, вспомни Санкт-Петербург, что мы там пережили. Какое унижение, какую несправедливость. Ничего, всё будет хорошо, – и она ещё крепче прижала к себе Елизавету, – Раз решила, так тому и быть.

Глава четвёртая
Гувернёр

Усадьба в Некрасова.

Кабинет.

Потрёпанный волнами морей и океанов двухмачтовый галеон с совсем несоответствующим для его вида названием «Король Людовик» причалил к одной из пристаней Санкт-Петербурга. Дружно опустив несколько сходней, матросы начали спешную разгрузку. Капитан не желал платить лишние золотые монеты за простой у пристани.

С трудом выбрав момент, на берег сошёл молодой человек с небольшим кожаным саквояжем в одной руке и с внушительным баулом в другой.

…двухмачтовый галеон…причалил к одной из пристаней Санкт– Петербурга…

Город встретил гостя неприветливо: с неба, затянутого низкими тёмно-серыми облаками, не лил, а медленно опускался на землю мелкими, почти невидимыми для глаз, каплями дождь. Но строгая красота этого северного города не осталась без внимания юноши, и он с интересом разглядывал раскинувшуюся перед ним панораму российской столицы.

Созерцание длилось недолго. К нему подкатила коляска, запряжённая двумя рыжими кобылками.

– Куда, господин хороший, соизволите ехать? Всегда готов услужить. Город знаю, как свою жану. Прошу сударь в карету. Довезу! Недорого возьму: копейку за езду, а пятак просто так, – быстро выпалил кучер, управлявший лошадьми, не давая юноше вставить хотя бы слово в ответ.

– Мне не в город, мне в Москву. Отвези меня к вокзалу.

– Зазря съездите, господин хороший. Нынче поездов до Москвы не будет, да и завтра тоже.

– Спасибо, что предупредил. Тогда вези-ка меня в ближайшую гостиницу.

– В гостиный двор? Это мигом. К гостиным рядам значитца.

Юноша бросил вещи в коляску, и с трудом уселся в скрипящую и неимоверно качающуюся, по причине изношенности рессор, коляску. И вспомнив науку учителя русского языка, с видом знатока произнёс:

– Да, да, к гостиным рядам, дружище. Быстро домчишь – на водку получишь.

Кучер хмыкнул, но промолчал, «До рядов рукой подать, где уж тут разогнаться» Прокатив седока по нескольким улицам города, кучер остановил лошадей у распахнутых дверей, над которыми на большой, окрашенной под золото, доске было написано не совсем ровными буквами с вензелями: «НУМЕРА. КОМНАТЫ. КРОВАТИ».

Расплатившись с кучером, молодой человек вошёл в гостиницу. Скромное внутреннее убранство говорило о том, что её постояльцы не из богатых представителей общества. «Что ж, тем лучше, меньше будет ненужного ко мне внимания», только и успел подумать посетитель, как к нему быстрой походкой приблизился приказчик, сопровождаемый слугой. Слуга подхватил баул, а приказчик угодливо произнёс:

– Нумер соизволите-с?..

– Отдельную комнату на несколько дней, – молодой человек достал трёхрублёвую ассигнацию. Приказчик молниеносно выхватил бумажку,

– Обедать желаете-с в нумере или в общем зале?

– В нумере, – стараясь придать голосу твёрдость и уверенность, произнёс юноша и последовал за слугой.

Устроившись на ночлег, Жак Поль Бертье, утомлённый «ничегонеделаньем» на корабле, решил побродить по городу.

Санкт-Петербург поразил его уже при приближении корабля к пристани, когда он наблюдал с палубы за появляющимися из пелены дождя силуэтами дворцов, соборов и шпилей.

Чем дольше он бродил по улицам города, тем более поражался величием и красотой российской столицы, которую до этого знал лишь по рассказам да из немногих книг, попавших к нему в руки. Золочёные купола соборов и церквей, Петропавловская крепость, гармонично вписывающаяся в общий ансамбль города, Адмиралтейство с устремлённым в небо шпилем и широкая Дворцовая площадь – очаровали его.

Весь этот, открывшийся ему облик города, совсем не соответствовал тем давним рассказам деда о невежестве и бескультурье русских. И он грустил, что не сможет оставаться в этом прекрасном городе надолго.

Жак бродил по городу, останавливаясь у каждого интересного своей архитектурой здания, любуясь его красотой, заходил в многочисленные лавочки, увлечённо интересовался незнакомым ему товаром, но ни чего не купив уходил, неспешно расхаживал среди торговых рядов на базарной площади, жуя калач с маком, который купил тут же. Испробовал сахарный леденец в виде петушка, на палочке, и запил его забористым, с пузырьками, брусничным квасом.

Увидев вывеску «КАБАКЪ», заглянул внутрь и, почувствовав соблазнительный аромат жареного мяса и лука, смешанного с запахом табачного дыма, сел на скамью на свободное место за дощатым столом без скатерти.

Он долго ожидал, что кто – либо из людей, обслуживающих посетителей, заметит его, но никто не подходил.

Сидевший, напротив, за столом, мужчина с рыжими от табака усами, по всему виду, завсегдатай этого заведения, заметил нетерпение Жака,

– Э, друг, долго будешь ждать… Фициант!.. Фициант, что б тебя!.. – зычно закричал он, да так громко, что все сидящие в зале повернули головы в их сторону.

Тут же перед ними, как из-под земли, вырос официант с заткнутой за пояс большой белой тряпкой в пятнах,

– Что изволите-с?..

– Подай мне мясо, устриц, что-либо из овощей, бутылочку хорошего вина, ну, и фрукты.

– Официант словно остолбенел, глядя на Жака широко раскрытыми глазами.

– Из мяса могу предложить – свинину тушёную с картошкой, из овощей – капуску, недавно засоленную со сливою. Яблочки, груши и прочее можно принести с базара, еже ли будите ожидать, вина не держим-с, звиняйте-с, – в некоторой растерянности пролепетал официант, – Могу предложить водочку – с – «Смирновку», кашинскую, настоянную на зверобое, «Анисовую», московскую. Рекомендую. – Есть пиво свежее, только накануне доставили, немецкое в бочках, очень хвалят-с.

– Хватит хорошему человеку голову морочить, – встрял мужчина с усами, – Подай-ка расстегайчик, холодец из куриных ножек с потрохами, икорку щучью да огурчиков солёненьких для за куса… Хорошая вещь под водочку я скажу, – последние слова были предназначены для Жака, – А, замест водки подай лучше первачу хозяйского. Знатный первач делает здешний хозяин!.. – добавил он в сторону Жака, – Да не балованного, знаю я вас…

– Неси всё, на своё усмотрение. И им тоже – водки, – показал Жак на сидящих за столом людей.

– Сей минут-с. Всё в лучшем виде исполним-с, – и, почувствовав неплохой барыш от такого щедрого посетителя, официант скрылся за тяжёлой суконной шторой.

Ждать пришлось не долго. Горячее подавал сам повар, полный добродушного вида пожилой мужчина. Он поставил на стол большую глиняную миску пышущих жаром щей с гусем, от которых исходил приятный неповторимый запах, слегка смешанный с дымом русской печи, затем горшок с пшённой кашей и бараниной и огромную глиняную кружку клюквенного киселя, произнеся: «Для запиву…». Но прежде всего официант принёс и поставил на стол штоф первача, прозрачного как слеза. Бутылка сразу покрылась капельками росы, видимо её только что подняли из погреба. Были принесены гранёные стаканы, по числу новых знакомых Жака.

После ухода повара и официанта на столе красовалось и всё то, прочее, что требовал подать мужчина с усами.

От выпитого первача, от вкусной и обильной закуски, в особенности от горячих щей Жак впал в какое-то новое для него, совершенно блаженное состояние. Под тихий говор соседей он задремал, склоняясь всё ниже и ниже над столом, и, наконец, уснул, совсем незаметно для себя, положив голову на деревянные доски стола.

– Сударь проснитесь, уж ночь, мы закрываемся!.. – официант тряс Жака за плечо, – Все разошлись и вам, сударь, пора бы… – он показал на груду посуды на столе, – Извольте– с расплатиться…

Жак сунул руку в карман сюртука, но, вспомнив, что у него совсем нет мелких денег, протянул руку к кошельку, который висел у него на поясе. Но «О боже!..» – кошелька не было. С Жака в мгновенье сошёл весь хмель,

– У меня украли кошелёк, – Жак показал официанту на обрезанный ремешок, закреплённый к поясу, – Надо вызвать полицию, надо непременно найти воров…

– Еже ли по каждому пропавшему кошельку вызывать полицию, то ей и останется только, что заниматься твоим кошельком, забросив все остальные более важные дела, – произнёс официант без прежнего подобострастия.

– Так, что будем делать, сударь?.. Будем расплачиваться, аль нет?.. Аль впрямь вызвать жандарма, но только на тебя?..

– Не нужно вызывать жандарма. У меня в номере, в гостинице, дорогие вещи, которые я могу продать или отдать вам в счёт долга… Я завтра принесу деньги, слово дворянина…

– Так я и поверил. Ты не первый такой – уйдёшь, ищи потом ветра в поле. Так, что будем делать, может позвать прислугу да устроить тебе хорошую взбучку. Али лучше городового пригласить, что скажешь?..

Жак растерянно смотрел на официанта, не зная, что ответить.

– Я вижу, сударь, у Вас перстенёк на пальце. Могу показать его хозяину, может примет в счёт долга, – уже более вежливо произнёс официант.

Жак торопливо снял перстень, мамин подарок в день его совершеннолетия, и протянул официанту, – Да, да, возьмите…

– Эй, кто там есть! – прокричал официант в сторону занавеса. Вышел повар, на ходу снимая фартук, не совсем чистый от частого вытирания рук. Официант кивком показал ему на дверь. Повар встал у двери, скрестив руки на груди.

Через несколько минут официант вернулся,

– Хозяин сказал перстенёк ценный. Вот, просил Вам передать, – и он протянул Жаку несколько банковских билетов. – И это тоже, – и поставил на стол штоф с водкой, – только Вы уж поостерегитесь, не пейте сразу много.

Заметив, как Жак смял деньги, зажав их в кулаке, сочувственно произнёс:

– Вы спрячьте подальше, а то опять вытащат. Деньги не маленькие, с ними простому человеку месяц прожить можно.

Жак раскрыл ладонь, «Немаленькие деньги. Если бы этот официант знал, какую сумму похитили у меня воры», и ужаснулся, поняв всю трагичность своего положения.

– Что же мне делать? Мне необходимо ехать в Москву, там ждут важные дела. Что делать?.. Что делать?..

Официант присел рядом на скамью,

– Да, с такими деньгами Вам, сударь, до Москвы не добраться. На «чугунку» билет третьего класса и то втрое дороже будет стоить.

– На «чугунку»? Это, что за «чугунка».

– Это народ так Николаевскую железную дорогу обзывает. Сколь железа на неё ушло, не счесть! Вы сказали: у Вас ценные вещи имеются. Рядом с нами, недалече, через два дома, в «ламбарте», принимают всевозможный товар за плату, а могут и ссуду выдать под залог. Вот, и решится ваше дело. Отдохните, а поутру, как говорится, утро вечера мудренее, приходите туда с вещичками.

– Да, да, вы правы. Спасибо.

Жак вышел из кабака и, с трудом определив направление в темноте, с тяжёлыми мыслями побрёл в гостиницу.

Войдя в «нумер», снял шляпу и бросил её на стоящий в комнате столик. Сел на кровать, отрешённо глядя на висящую в углу икону. Перекрестился по– католически двумя пальцами слева направо. Вытащил из бокового кармана подаренный штоф с водкой, тяжело вздохнул и, вытащив деревянную пробку, отпил, не задерживаясь, несколько больших глотков обжигающего горло напитка, потом ещё и ещё, не раздеваясь, как был в сапогах и верхней одежде, улёгся на кровать, глядя в потолок, анализируя произошедшее, и незаметно для себя уснул.