Текст книги "Хранители тайны"

– Ваша, правда, проверил сундучек, но тольки ничёго у нём ни найшол ценнага. Сарафаны мине ни к чаму.

– Ну, как же? А деньги? Хозяйка усадьбы сказала, что горничная хранила там приличную сумму. Слушай меня Кадышев, если я пойму, что ты лжёшь, то я не поверю твоим словам, и пойдёшь ты у меня под суд, как убийца. Понял? Или будешь врать?

– Прастите, гаспадин, ня знаю, как вас величать.

– Для тебя я господин следователь.

– Прастите мяня гаспадин следатель.

– Следователь, – уточнил Малышев.

– Да, понял, сле-до-ва-тель. Да, и скажу и признаюсь. Найшёл я деньги, усё крупными ассигнациями. Завернуты были у платочек. Аж. двести пятьдисят рублёв. Яих за икону у Глашки упрятал, ну, што б, ежели спаймають, шоб их у мяне ни було. Подумал апасля вазьму, как усё успокоитца.

– Моли бога, чтобы всё, что ты поведал, подтвердило следствие, – Малышев пригрозил Кадышеву пальцем.

– А, пока посидишь под замком, – и, обращаясь уже к помощнику, добавил, – Если конвоир здесь, пусть сопроводит арестованного в камеру.

– Батюшка, следатель, паверти мяне, ни убявал я, дятьми клянусь, ни убявал я. Ни убявал я, ни убявал я… – всё повторял и повторял Кадышев пока ни скрылся за дверью, сопровождаемый конвоиром.

– На сегодня я думаю достаточно, поработали пора и на отдых. Тебе, Андрей, поручение. Узнай везде, где только можно, всё об одной из владелиц усадьбы в Некрасове, об Анне Вольской. Отложи все дела и займись только этим и срочно.

На следующий день уже с раннего утра следователя у двери его кабинета ожидал унтер Охрипенко.

– Ваше приказание выполнено! Ваше благородие.

– Полно, полно, Охрипенко, ты не в жандармерии. Рассказывай, что разузнал?

– Наперво, Михайлову я доставил учёра к вечеру в тюрьму. Её поместили, как вы и попросили, в одиночку. Таперь о Кадышеве, он значится: Кадышев Пётр Фёдорович, рождения семидесятого году, уроженец нашего уезду, крестьянин, семейный, имеет жинку, то ж из крестьян, и двух деток, мальцов. Староста показал, что склонен он к воровству с мальства. Много разов попадался с мелкими кражами, за что часто был бит мужиками. В пъяном виде задирист и драчлив. Это всё о чём поведал староста Кузьма Парфирич. Самое главное, господин следователь, объявился француз, Мне доложили, что он лежит в земской больничке в тяжёлом состоянии.

…следователя у двери его кабинета ожидал унтер Охрипенко…

– Слушай, Охрипенко, не в службу, а в дружбу, я своего помощника отослал по делам, может, найдёшь время. Сходи в больницу и разузнай, как и что, каким образом он там оказался, что с ним произошло. Забери все вещи, которые были при нём. Всё это может быть доказательством преступления.

– Сделаю, с превеликим удовольствием, для вас сделаю.

– Спасибо тебе, Охрипенко.

– Рад стараться. Да, совсем запамятовал, господин следователь, Кадышева пока не спаймали, но ишшуть.

– Отмени поиски, Охрипенко, сообщи в жандармерию, сам явился. И уже находится в нашей тюрьме.

– Вот, те, на! Це гарно.

Несколько часов прошло в ожидании возвращения Охрипенко из больницы.

– Уже с порога Охрипенко начал докладывать о своём походе в больницу.

– Что говорить, в тяжелейшем состоянии француз. Лекарь сказал, вряд ли выживет. Лежить в бреду и всё лопочет что – то на своём. Я послушал, ничего не понял. Надо б послать кого, кто французский знает.

– Нет, это не к чему, что сказано в бреду к делу не подшить. Подождём. Выживет, самого поспрашиваем.

– Ещё, что мне бросилось в глаза, лицо у него сильно сцарапано.

– Это, не маловажная деталь. Хвалю.

– Из вещей, что были при нём кроме одёжи только вот это, – унтер отвернул полу мундира, предварительно сдвинув кобуру с револьвером к спине, и достал из внутреннего широченного кармана кожаный пояс, явно приспособленный для хранения ценных вещей от воров.

– Милосердная сестра сказала, что никто даже не заглядывал. У них это не принято. Честно, скажу я, соблазнялся взглянуть на содержимое, но решил, что лучше при Вас.

– Что ж, взглянем.

Малышев отстегнул застёжки и открыл клапан, прикрывающий внутреннее отделение этого своеобразного кошелька. Осторожно извлёк сильно промокшие сложенные в несколько раз бумаги, ассигнации и банковские билеты.

– Просохнут, попробуем развернуть и прочесть, что там в них в этих бумагах. Я составлю опись содержимого, потом подпишешь, и Малышев при унтере пересчитал отмокшие денежные знаки.

– Интересно, как француз оказался в больнице?

– Так его мужики доставили, сказывали, что некрасовские пастухи его с болота вытащили. Уж думали мёртвый, потом видють дышит. Верно, долго был в холодной воде, раз так простыл.

После отпевания в пантелеевской церкви, Екатерину похоронили на деревенском кладбище. Похороны были скромные, кроме Лизы и Ефима пришли проводить покойную в последний путь сёстры и престарелая мать, да несколько некрасовских крестьянок знавших её, как благочестивую прихожанку.

Поминки проходили в барском доме при небольшом количестве людей, из числа самых близких.

Анна на похоронах и на поминках отсутствовала, сославшись на плохое самочувствие и головную боль.

Постепенно жизнь в усадьбе возвращалась к своему укладу. Были наняты новые слуги из «городских». Всю заботу о Мите Лиза взяла на себя, к тому же Ефим, чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей, с головой погрузился в работу и только изредка с ним виделся.

В один из таких свободных воскресных дней Ефим, справившись у новой горничной о хозяевах, вошёл в кабинет. Елизавета занималась с Митей математикой, требуя навёрстывать упущенное время в связи с последними событиями. Ефим присел рядом, с интересом слушая вопросы «учителя» и ответы сына.

У раскрытого окна стояла Анна и, облокотившись на подоконник, смотрела вниз за окно, что – то внимательно разглядывая. Ефим невольно повернул голову в её сторону, когда от сквозняка с шумом распахнулась дверь кабинета. Сквозняком с её щеки откинуло свисающие завитки волос. «Красива, ничего не скажешь», – неожиданно установил он для себя. Но, что то было в её виде отталкивающее. «Надменная, холодная и бессердечная баба», ещё раз определил для себя Ефим. Продолжая разглядывать Анну, он обратил внимание на очень заметные царапины на её щеке. «Поцапались подружки», подумал Ефим, вспомнив рассказы Екатерины об особых отношениях между барынями.

Елизавета показала Мите на задачу и предложила ему самостоятельно её решить, а сама, повернувшись к Ефиму, негромко попросила его поехать в Дорогобуж, разузнать, как продвигается следствие, прояснилось ли что.

– Что прояснять, понятно, кромя этага гада Кадышева, кто ещё мог это сотворить… Да… Такую душу сгубил и не одну, – добавил Ефим, – Ребёночка мы ожидали к средине зимы, – и провёл по лицу ладонью стыдясь наворачивающихся слёз.

– Какой ужас. Елизавета прикрыла лицо руками, словно прячась от такой страшной новости.

Анна же после слов Ефима вся словно сжалась и не говоря ни слова быстро удалилась из кабинета.

– А, вот, следователь более склонен подозревать Жака.

– Не, он на эта не способен, не тот человек.

– Я то же так считаю, но следователь указал на какие – то улики… Что рядом с Катей, у кровати, обнаружили его шарф… И эта запрещённая литература… Никогда бы не подумала, что Жак может участвовать в каком – то заговоре.

– А, я знаю, кто отдал следователю шарф, – тихо произнёс, оглядываясь на дверь, Митя, всё это время внимательно слушавший разговор взрослых.

– Нет, Митя, его нашли в комнате у мамы. Ты как всегда выдумываешь, – и Елизавета потрепала Митю по голове.

– Не выдумываю. Я тогда ночью проснулся, мне страшный сон приснился, я не помню какой, но очень страшный. Я выбежал в коридор и встретил тётушку Анну. Она меня просила, чтобы я не плакал и не будил весь дом, и вытирала слёзы шарфом. Я сказал, что чужие вещи брать не хорошо. А она сказала, что не брала, что он его обронил, а она нашла и ему его вернёт. Я правду говорю, я не придумываю. Папа, честное слово, правду говорю.

Ефим поднялся со стула, – Я должен с ней поговорить.

– Ефим, – Лиза взяла его за руку, – Я тебя прошу, не наделай глупостей, будь спокоен и не делай поспешных выводов.

– Я постараюсь, обещаю.

Когда Ефим без стука вошёл в комнату Анны, она стояла, повернувшись лицом к двери, словно ждала его.

– Сударыня, – с ходу начал Ефим, – Объясните, как шарф гувернёра оказался у жандармов, и откуда у Вас эти царапины на щеке.

Анна невольно прикрыла щёку ладонью. Её волнение постепенно уходило, и наперёд проступала её обычная твёрдость и независимость от обстоятельств.

– Кто, ты, такой!?. Как, ты, смеешь меня допрашивать, ты, холоп!..

– Смею! Видать по Вашей вине, сударыня, невиннага человека могуть отправить на катаргу, а то и казнить. Иль тябя смерть невинных не трогает? Советую пойти к следователю и усё рассказать, как воно было на самом деле или я сам сообшу яму об этом подлоге.

– Ты!.. Мне указывать!.. Вон! Вон из усадьбы!

– Сядне же уйду. Халопом не был и не буду. Уйду, только что на это скажить Лиза, мать Мити? Вы… Ты, наверное, что – то забыла? Завтра же я буду у следователя.

Ефим сдержал своё слово. Ближе к обеду следующего дня он уже беседовал с Малышевым. Тот внимательно его выслушал. Поблагодарил за важную на его взгляд информацию и попросил не делать скоропалительных выводов, а о его разговоре с ним никому не рассказывать. Следователь, кроме того, задал несколько вопросов об отношениях между Екатериной и гувернёром. Не было ли между ними неприязни и тому подобного. Ефим отвечал откровенно, не скрывая всего того, что знал, но всякий раз обращал внимание следователя на невиновность Жака.

– Уж, кто способен на такой злодейский поступок, так это Кадышев или… Ефим не стал продолжать.

– Кадышев задержан, и находится под стражей. Мы обязательно определим настоящего преступника. Заверьте Елизавету Александровну, он получит самое суровое наказание.

Малышев ежедневно справлялся о состоянии здоровья француза и только на восьмой день ему сообщили, что Бертье пришёл в сознание. Следователь немедленно приставил к нему охрану и приказал, как только его состояние улучшится перевести его в тюремный лазарет.

Через несколько дней конвоир ввёл в кабинет к следователю Жака. Бледный, исхудавший, обросший двухнедельной щетиной, в помятой одежде он имел жалкий вид и еле стоял на ногах. Поэтому по приглашению Малышева поспешил сесть на стул.

Перед тем, как привели Жака, следователь изучал бумаги, бывшие при французе, а так же изъятую у него литературу. Малышев владел небольшими на уровне гимназии знаниями французского языка, и это позволило ему понять содержимое бумаг. «Документ об образовании, Разрешение российского консула на журналистскую деятельность в России, паспорт французского подданного». Малышева смутила «Подорожная», выданная российским консульством в Париже, где конечным пунктом была указана Смоленская губерния. Все документы сохранились в приличном состоянии. Хотя местами буквы расплывались, это не мешало полноценно принимать их за подлинные. Особо Малышева заинтересовала карта на многократно сложенном листе бумаги. Чернила сильно расплылись, что очень затрудняло чтение надписей, но при сравнении с картой Смоленской губернии, Малышеву удалось определить территорию, отображённую на карте француза. Сомнений не было, это местность, прилегающая к имению Вольских в Некрасове. Рассматривая нанесённые на карту рисунки, значки, цифры и пометки, Малышев понял, что у него есть о чём поговорить с французом.

– На каком основании я арестован? Почему меня держат в тюремной камере, не предъявив обвинения? – Жак говорил с трудом, его голос дрожал и был еле слышен.

– Я смогу ответить на Ваши вопросы, ежели прежде услышу ответы на некоторые мои.

– Я не буду отвечать ни на какие вопросы и требую присутствия французского консула.

– На основании соглашения между правительством Франции и правительством России граждане Франции, ведущие на территории России антигосударственную деятельность, лишаются права защиты французским правительством. Аналогично это относится к гражданам России, находящимся во Франции.

– Я не занимаюсь антигосударственной деятельностью. Это ни на чём не основанный вымысел.

– Вот, то, – Малышев достал из ящика стола литературу, обнаруженную у Жака, – что найдено в вашей комнате при обыске. Это первая причина ареста. Обыск производился при проведении следственных действий по убийству Екатерины Щербаковой. Это – вторая.

– Екатерина убита!?. – на лице Жака отразилось искреннее чувство жалости, – Но какое Отношение-

Следователь не дал ему договорить, – К этому мы вернёмся позднее, а пока советую правдиво отвечать на мои вопросы. С какой целью Вы прибыли в Россию?

– При мне были документы, которые всё объясняют.

– Объясняют, да, не очень. Что вашей газете интересного в репортажах из глухой забытой богом российской деревушки? Странно, я Вам скажу. И для чего было наниматься в гувернёры?

– Со мной в дороге случилось неприятное происшествие, и я остался вовсе без средств.

– Мы про это наслышаны и проверим. Допустим. Но в Ваших бумагах не найдено ни одного хотя бы черновика репортажа или статьи или чего то подобного. Странно. Не кажется Вам? Очень странно. Но зато имеется запрещённая в России литература и газетка с призывами к свержению самодержавия. Что? Намеривались и в России установить республику подобную французской? Ещё раз спрашиваю, с какой целью Вы прибыли на территорию России и конкретно в этот уезд. Советую отвечать, это позволит смягчить наказание.

– Другой причины, кроме указанной в документах, у меня не было, и нет. Ни в какой антироссийской деятельности не участвую.

– Если не участвуете то, как объясните наличие у Вас этой литературы и прокламаций?

– Мне было интересно просто, как журналисту. Во Франции подобная литература не запрещена, и я подумал…

– Плохо подумали, – прервал его Малышев, – И где же Вы приобрели эту литературу?

– Взял у приятеля для ознакомления, но я её даже не раскрывал.

– Что за приятель? Имя, где проживает и когда Вы с ним встречались?

Наступила тишина. Жак колебался, не зная, что ответить. Первым затянувшуюся паузу нарушил Малышев,

– Слушаю! Говорите!

– Я не знаю его имени. Мы знакомы не настолько близко.

– Не на столько, чтобы быть приятелями? Бертье, повторяю вопрос. Кто, когда и где передал Вам найденную у Вас литературу?

– Я не буду отвечать на этот вопрос, не хочу быть причиной неприятностей у человека, который, я считаю, не делает ничего дурного, – еле слышно произнёс Жак.

– Вот это уже ближе к правде. Значит, сочувствуете и приветствуете действия таких преступников, как Ваш приятель?

– Я этого не говорил.

– Как знаете, Бертье. Но нежелание сотрудничать со следствием значительно ужесточит наказание. Ну, что ж, перейдём к преступлению, в котором Вы подозреваетесь. Надеюсь, будете благоразумнее и подумаете, прежде чем отказываться от ответов.

– Я не совершал ни какого преступления. Я повторяю, не совершал…

– Допустим, не совершали, и я склонен в это поверить, и, надеюсь, Ваши ответы убедят меня в этом. У Вас с горничной были интимные отношения?

– Она добропорядочная женщина, любящая своего мужа и никогда не позволит себе нечто подобное, – Жак запнулся, – Не позволила бы, тем более у меня этого и в мыслях никогда не было.

– Ни случались ли между вами ссоры?

– Нет, у нас не было причин ссориться.

– Когда в последний раз вы её видели?

– Накануне, перед тем, как со мной произошло это несчастье.

– А под утро, когда уходили из усадьбы, вы общались?

– Нет.

– Жаль, что Вы продолжаете быть неискренни. Тогда объясните, как вот этот шарф оказался в комнате утром того дня в спальне убитой, которым её пытались задушить? – Малышев подал шарф Жаку.

– Да, схож с моим.

– Ни только схож, но и является Вашим. В усадьбе ни у кого нет таких шарфов. У нас, знаете ли, не принято носить шарфики, куда ни шло, банты. Желаю услышать правдивый ответ.

– Мне совершенно нечего скрывать. Я мог его обронить, когда заходил к ней за ключом. Она спала, я не хотел её будить. Я хорошо знал, где лежит ключ и не раз брал его.

– Вы возвращались сразу после ухода?

– Я не возвращался. Не было такой надобности.

– Тем не менее, следствие предполагает, что Вы вернулись и через окно проникли в кабинет.

– Это Ваши выдумки. С какой стати мне было возвращаться? И потом, зачем мне влезать через окно, когда я мог войти через дверь?

– Зачем возвращались? А затем, чтобы запутать следствие и отвести от себя подозрение.

– Ещё раз повторяю, я не возвращался и горничную не убивал.

– Хотелось бы так думать, но есть свидетель. Он застал Вас сразу после преступления и видел, как Вы выпрыгнули из окна и убежали, скрывшись в тумане.

– Ваш свидетель лжёт.

– Возможно, но я склонен ему верить. Вы утверждаете, что отправились на охоту, но, когда Вас нашли пастухи, при Вас не было ружья. Вы, что, собирались руками зверя ловить? Почему Вы, собираясь на охоту, взяли с собой документы и крупную сумму денег? Разве это не странно? И что это за план местности с зашифрованными пометками, обнаруженный при Вас?

– Ружьё я обронил, когда убегал от волков. План же – это результаты моего поиска и обследования земель, подходящих для устройства фермы по разведению лягушек, специальных деликатесных лягушек, и отправки их во Францию. Никаких шифров на нём нет. Это, просто, обозначения, придуманные и проставленные мной, и ничего особенного и интересного для следствия не представляют.

– С ружьём убегали от волков? Не смешите людей Бертье.

– Да, вы правы, я не собирался охотиться. Ружьё я взял, чтобы вернуть владельцу, пану Ширквски. Вместе с ним я должен был пойти к его знакомому землеустроителю, для оформления и оплаты сделки. Но случилось то, что случилось, я заблудился, набрёл на волчье логово, испугался, побежал, угодил в болото. Очнулся только в больнице.

– Все эти Ваши действия не как не увязываются с Вашими намерениями. С какой стати брести через поле и болото, чтобы попасть в город, когда намного проще и ближе дойти или подъехать по хорошей дороге? Ни находите, что это очень странно? Не находите?

– Да, я понимаю, это странно. Но я просто хотел ещё раз осмотреть земли, которые решил приобрести. А затем, поймав попутный экипаж, подъехать в город.

– Пан Ширковски может подтвердить то, что Вы сказали?

– К сожалению, я с ним заранее это не обговаривал, но я уверен, что он мне помог бы.

– Вот, видите, Вы сами подтверждаете, что я имею основания сомневаться в правдивости Ваших ответов. На сегодня закончим допрос. Вас сопроводят обратно в камеру. Подумайте. Хорошо подумайте. Только Вы сами можете себе помочь. В соответствии с материалами дела, в связи с напряжённой и тревожной обстановкой в государстве, Вам Бертье грозит смертная казнь. Подумайте. Только помощь следствию и раскаяние может смягчить меру наказания. Подумайте, пока ещё у Вас есть время.

Помощнику следователя потребовалось чуть более недели, чтобы навести справки об Анне Вольской.

– Непростая штучка эта княжна, Иван Борисович. Взгляните, что я накопал.

Малышев внимательно пролистал бумаги, собранные Андреем.

– Да, вот, уж верно, пути господни неисповедимы. Жаль не пришлось пообщаться с ней там в усадьбе…

Ночью Елизавету разбудил странный шум за стеной. Она почти вбежала в спальню Анны. Она лежала, уткнувшись в подушку, и громко рыдала.

– Аня, Аня, это только сон. Перестань. Обними меня. Я с тобой. Всё хорошо, как могла, успокаивала её Елизавета.

– Ой, Лизонька, это не сон. Хотелось бы мне, чтобы это был сон.

– Я принесу воды и валериановые капели. Всё будет хорошо. Успокойся. Ты сильная, справишься с любыми трудностями.

Когда Елизавета вернулась, то застала Анну сидящей в постели. Она крепко обнимала подушку, и молча вздрагивала.

– Молодец. На выпей. Это поможет.

Сделав, несколько глотков из стакана Анна обратила полное страданий лицо к Елизавете.

– Лизонька я должна тебе признаться, я убийца, я убила Катерину.

– Что ты говоришь! Ты думаешь, что ты говоришь! Выкинь это из головы! Ты такое не могла сделать, я никогда не поверю.

– Подожди, Лиза, дай мне сказать, и ты всё поймёшь. В тот день я проснулась очень рано, вспомнив, что Жак собирался на рассвете уходить. Я пожелала его проводить. Что скрывать, хотела лишний раз его увидеть. Выйдя из комнаты, и, пройдя несколько шагов по коридору, я застала, ты не поверишь, Лиза, я застала Жака, выходящим из комнаты Кати. Он ушёл, не заметив меня, а я стояла и не могла пошевелиться. Ты же наверняка замечала, какие чувства я к нему испытываю. Во мне, как будто всё заполыхало. Меня одолевала ненависть, как она могла, думала я, сначала отбила у тебя Ефима, теперь вот у меня Жака. Я решила высказать горничной всё что о ней думаю и уже взялась за ручку двери, как увидела на полу шарф, его шарф. И тут, Лиза, меня словно кто – то подтолкнул, и я решила одним ударом сразу отомстить обоим. Господь хотел меня отвести от совершения этого злодеяния, послав Митю, который выбежал ко мне в слезах, испугавшись страшного сна. Я уложила его в постель и сидела рядом, напевая какую – то песенку, пока он не уснул. Немного успокоилась, но стоило только представить их вместе, Лиза, как ненависть вновь вскипела во мне…

– Я совершила это, я убийца, Лиза. Если б я только знала, что она ждала ребёнка, это никогда бы не свершилось.

Лиза была потрясена, услышанным. Она села рядом на кровать, еле сдерживая слёзы.

– Что ты натворила Аня, Бедная ты бедная.

– Я решила пойти в полицию и всё рассказать. Ведь из-за меня могут осудить невиновного, Лиза, не смотря ни на что, дорогого мне человека.

– Ох, Аня, Аня, я приму любое твоё решение и буду молиться за тебя, и Елизавета обняла её. Так они сидели, молча до утра, вместе переживая случившееся.

В один из дней, когда Малышев пришёл на службу, у двери кабинета его встретил помощник.

– Иван Борисович, Вас ожидает некая дама, Она не назвала имени, но по виду дама из знатных особ. Она не пожелала, чтобы её видели служащие, и попросила разрешения ожидать в кабинете.

– Хорошо, Андрей, ты всё сделал правильно.

Молодая богато одетая дама сидела у стола следователя. Её лицо наполовину прикрывала редкая сеточка вуали.

Малышев приготовил бумагу, проверил перья, посмотрел полна ли чернильница, смахнул со стола несуществующие соринки, не зная, как начать разговор. Он догадывался, кто пришёл к нему. Скорее чувствовал, что это барыня из Некрасове, и не ошибся.

Анна заговорила первой.

– Я не знаю Вашего имени, да это и не имеет значения. Я пришла признаться в убийстве своей горничной.

– Вы Анна Вольская? Я не ошибаюсь? Внимательно Вас слушаю.

– Я признаюсь, что из ревности задушила свою горничную Екатерину Щербакову с помощью шарфа, взятого у проживающего в усадьбе гувернёра Жака Бертье. Поэтому прошу его освободить, он не виновен.

– Во-первых, почему я должен верить тому, в чём вы сейчас признались? Испытывая к обвиняемому, насколько я понял, особые чувства, вы теперь пытаетесь его обелить и спасти от наказания, наговаривая на себя. Во-вторых, Екатерина Щербакова не была задушена.

– Как не была, я же сама видела, что она не дышала и не показывала никаких признаков жизни.

– Да, сударыня, так бывает, человек теряет сознание, прекращается дыхание, но через некоторое время он приходит в чувство, когда его перестают душить.

– Но ведь она мертва… Состоялись похороны…

– Да, к сожалению это так, но смерть её наступила не от удушения, а от сильного удара в височную часть головы и произошло это в кабинете, а не в спальне, и подозреваемый, основной подозреваемый, это Ваш французский друг. В этом Вы тоже сознаётесь? Следователь сделал ударение на слове друг.

– Я уверена, что Жак не виновен, он не способен на такое злодеяние. Я выступлю в суде. С него снимется хотя бы часть подозрений. Я выступлю во чтобы – то ни стало.

– Ну, уж, это совсем не к чему, Вы ему не поможете, а вот себя опорочите. В суде наверняка всплывёт то (а говорить придётся под присягой) что дочь бедного еврея, лавочника из пригорода Варшавы и польской прачки, София Соломоновна Баумштерн, окрутив престарелого князя Вольского, женила его на себе, шантажируя несуществующей беременностью, выправила с его помощью себе новый паспорт, на имя Анны Александровны Вольской, и княжеский титул. Которая, после смерти мужа, с помощью не совсем благопристойных дел, перебралась вместе с падчерицей Елизаветой Вольской в Санкт– Петербург, где была представлена ко двору. После скандала с участием Елизаветы Вольской и некоторых знатных особ была, можно сказать, сослана в Некрасове. Вы этого хотите? И потом, Бертье обвиняется в более серьёзном преступлении, в преступлении против государя императора. Своим присутствием в суде Вы не сможете облегчить его участь. Так что, сударыня, отправляйтесь в свою усадьбу и более не наказывайте своих слуг за провинность так строго.

– Я не знаю, как сказать, но эта дама, когда вышла, очень не лестно о Вас высказалась, это просто неприлично произнести.

– Что поделать, Андрей, такая наша служба. Приходиться копаться, как говориться, в грязном белье. Я думаю, вряд ли могут появиться новые факты. Так что, готовь-ка дело для передачи в прокуратуру. И ещё, попроси на завтра привести на допрос эту кухарку, не помню, как её?

– Миронова Глафира.

– Да, да. Будь добр. Лучше с утра.

Трудно было в арестантке узнать ту, довольную жизнью женщину, с которой Малышев беседовал в Некрасове. Осунувшееся лицо с тёмными кругами вокруг глаз свидетельствовало о бессонных ночах и о переживании за свою дальнейшую судьбу.

Кухарка робко прошла в глубь кабинета и, поправив волосы, торчащие из – под косынки, замерла в ожидании.

– Ну что, Глафира, подумала? Расскажешь, наконец, как всё было?

– Да, барин… господин следователь, скажу всю правду, как на духу. Признаюсь, это я взяла деньги из сундука и спрятала за божницу, когда осталась одна в комнате горничной, утром того дня.

– Ну, Глафира, ты не исправима. Спасаешь своего дружка – полюбовника от наказания, что б его не осудили за убийство. Убийство тоже берёшь на себя?

– Упаси господи. Не возьму грех на душу.

– А, врать следствию это не грех? Кадышев сам явился и во всём признался. Надо бы тебя наказать, да тюрьмы полны настоящими преступниками. Пользуйся моей добротой.

– Уже ли Петя убивец?..

– Скорее нет, но деньги украл точно он.

– Вы уж разберитесь. Он не мог убить, он хороший.

– Хороший или плохой, то суд решит. Я освобождаю тебя, Миронова Глафира, из-под стражи. Распишись здесь. Малышев ткнул пером в листок бумаги на столе. Это подтверждение того, что тебе вернули деньги, и он передал ей свёрток, изъятый во время обыска.

До окончательного решения суда ты не имеешь права покидать пределы уезда. При перемене места проживания немедленно сообщать мне или моему помощнику.

Спасибочки, господин следователь, дай вам бог здоровья, – произнесла с нескрываемой радостью Глафира, – Может, примите, – она начала разворачивать свёрток.

– Глафира, Глафира, – Малышев покачал головой, – Видно зря я тебя отпускаю.

– Ой, штой – то я. Простите, господин следователь, простите уж дуру – бабу, и она поспешила вон из кабинета.

В камеру, где находился Жак и кроме него с десяток задержанных и обвиняемых, вошёл надзиратель и приказал Жаку следовать за ним. Он привёл его в комнату свиданий и указал на скамью у длинного в пол – комнаты стола. – Ждите, – приказал он и удалился.

Открылась дверь, и в сопровождении того же надзирателя вошёл богато одетый мужчина в модном плаще и шляпе.

– Бонжур, месье Бертье.

Только успел он произнести эти слова, как раздался громкий голос надзирателя:

– Запрещается! Запрещается разговаривать на непонятном мне языке!

Мужчина сел на скамью у стола напротив Жака.

– Это немного затруднит наше общение, но я думаю, мы сможем объясняться, поскольку мне известны ваши знания языка этой страны. Я вызвался быть Вашим адвокатом. Это позволяет мне общаться с Вами. Сразу к делу. Я, барон Луи Гайом де Раминьи, прибыл в эти края почти четыре года назад по тому же делу что и Вы.

– Вы журналист?

– Нет не журналист, и мы с Вами прекрасно знаем, что наше прибытие в Россию имеет совсем другую причину.

– Для себя не нахожу другой причины кроме журналисткой деятельности. И не понимаю, что Вы имеете в виду. И какое это отношение имеет к обязанностям адвоката?

– Не спешите с вопросами, выслушайте меня, потом я отвечу на ваши вопросы, если они у вас будут. Мой прадед во время военной кампании Наполеона в России состоял в свите императора. Ещё при жизни он передал моему отцу вот этот листок, сопроводив это кое-какими разъяснениями.

Мужчина достал и развернул перед Жаком карту.

– Запрещается! – раздался громовой голос надзирателя.

Барон медленно свернул карту и убрал в карман плаща.

Одного взгляда на карту было достаточно Жаку, чтобы понять причину пребывания в России этого француза. Карта имела сходство с настоящей, но Жак сразу определил, что с такой картой можно искать сокровища бесконечно.

– Прадед, – продолжил борон, не заметив на лице Жака ни тени беспокойства, – Рисовал эту карту по памяти, поэтому она оказалась не пригодной для наших с вами поисков. Мне достоверно известно, что у Вас имеется подлинная карта, составленная императорским картографом. Я не скрою, мои люди следили за Вами с самого начала Вашей поездки в Россию, – он стал говорить совсем тихо, чтобы его слышал только Жак, – И неоднократно пытались выкрасть её у Вас, но к большому моему сожалению безуспешно.

– А, как же дворянская честь? – произнёс Жак с явным презрением.

– Вам ли говорить о чести, Бертье, преследуя в России такую «благородную» цель, к тому же, находясь в тюрьме за преступление, – барон продолжил почти шёпотом, – У меня предложение. Вы мне передаёте карту…

– Запрещается! Говорите громче, иначе прерву свидание, – надзиратель был не умолим в исполнении тюремных порядков.

– Хорошо, буду говорить громко. И так если Вы согласны, я смогу вас защитить и добиться оправдательного приговора. К тому же мы можем быть партнёрами.

– И как же вам это удастся?

– Я знаю имя человека, который виновен в смерти той женщины, в убийстве которой Вас обвиняют. Он выполнит, всё, что прикажу и признается в суде в своём преступлении.

– Сожалею, но Вы, барон, не сможете это выполнить, меня обвиняют в более серьёзном преступлении, в покушении на власть императора.

– Запрещается! Я прекращаю свидание, – и надзиратель силой вывел Жака из комнаты, который только и успел произнести:

– Кроме того, карта у следователя, в моём…

Барон не услышал последних слов, дверь с шумом захлопнулась.

Малышев шёл на службу, довольный результатами приёма у своего высокого начальства, его назначали приказом министра внутренних дел председателем правительственной комиссии по расследованию преступлений, связанных с волнениями в Варшаве. Это сулило значительное повышение жалования и присвоение более высокого звания.