Текст книги "Щербатая луна. Проза"

…Матвей засыпал. Сон наваливался на него, как речной туман. Охватывал сознание мохнатыми, теплыми лапами. Матвей проваливался в небытие.

Невыключенный телевизор голосом Ангелины Вовк произнес: «Солдаты и офицеры ограниченного контингента советских войск в Афганистане провели ряд войсковых учений совместно с подразделениями афганской армии! Целью учений ставилось отработка вопросов взаимодействия и совершенствование боеспособности афганских подразделений. По докладам командиров подразделений советские солдаты участвуют в сборе урожая, помогая местным крестьянам…»

Реалист

Из Астаны до Москвы я вылетал самолетом. Кресло рядом со мной для будущего соседа было пусто. Стюардесса уже окидывала профессиональным взглядом салон, когда потный, немного грузный мужчина ворвался в самолет и упал рядом со мной, тяжело дыша.

– Уважаемые пассажиры, спасибо, что вы выбрали нас. Мы приветствуем вас на борту лайнера. Просим пристегнуть привязные ремни. Благодарю за внимание.

– Не люблю я пристегиваться, – это мой сосед. Как я понял, слова были адресованы мне. – Застегнутый ремень – как обручальное кольцо на пальце. Ограничение свободы. Вы так не считаете?

Сосед был мужчиной средних лет, в костюме. Волосы ухожены. Взгляд – тяжелый и цепкий. Он производил впечатление знающего себе цену человека. От пассажира исходила сила, энергия.

Я решил поддержать разговор.

– Вы знаете, я как-то не задумывался. Мне кажется, это правило стандартно для всех авиакомпаний.

– Простите. Я вам не мешаю?

– Ничуть.

Через несколько секунд я уже пожалел, что поддержал дорожный диалог. Мой спутник тут же поинтересовался, как мои имя, отчество, кто я по профессии, семейное положение. Я представился, не указав свою профессию. Он скривился, фыркнул и назидательно, как учитель, сообщил: «Те, кто скрывают данные о себе, не заслуживают уважения». Он, например, никогда о себе ничего не таит.

– Вы из Астаны? – продолжал он.

– Нет. Я москвич.

Он повеселел, и наш разговор потек в новом русле.

– Отлично! Значит, вы сможете мне рассказать про столицу. В Москве я никогда не был. Там есть театры?

– Конечно! Русский балет, опера – мировые достояния культуры.

– Отлично! А тюрьмы есть?

– И тюрьмы. Они – необходимый атрибут. В последнее время в них идут изменения, которые диктуются заботой о заключенных.

– Я рад. Значит, Россия приближается к стандартам высокоразвитых государств. Можно еще вопрос?

– Мне кажется, что я уже достаточно ответил на ваши вопросы.

– Да. Вы назвали свое имя, отчество. А вот профессию скрыли. Я думаю, по профессии вы – государственный человек. Полисмен или военнослужащий.

Слово «полисмен» прозвучало как «полисмэн» – через «э».

– Вы, – продолжил мой собеседник, – человек, который обдумывает каждое слово. Вы – реалист.

– Вы что, ясновидец?

– Нет. Просто я вижу больше, чем мои современники.

– Ну, и что вы видите?

– Вашу готовность к оказанию помощи себе подобному. И вот поэтому я хочу попросить у вас помощи.

– Если вам нужны деньги, то не по адресу. А во всем остальном, чем смогу…

Сосед рассмеялся и по-панибратски хлопнул меня по плечу. И тут меня осенила мысль.

– Вы американец?

– Ну, в общем, да. Хотя корни у меня русские. Я вырос в семье эмигрантов из Одессы. Деньги я просить не буду. Если можете, дайте мне несколько адресов тюрем в Москве.

– Хотите посетить? Или, простите, посидеть?

– А вы колючий. Нет, у меня другие намерения. – Он достал планшетник, и под мою диктовку записал адреса Бутырки, Лефортово и Матросской тишины.

– Спасибо! Вижу, вы находитесь в состоянии неудовлетворенного любопытства. Тогда слушайте. У вас, русских, есть великий театральный режиссёр, актёр и педагог. Это Константин Сергеевич Станиславский. Так вот, основное положение его школы в том, что актер, который играет негодяя, должен вызывать у зрителя негодование. Актриса, играющая роль брошенной девушки, должна вызывать у зрителей участие, а иногда и слезы. Это называется реалистичность.

Я путешествую по свету, читаю лекции, доклады, обучаю. Моя держава хочет оказывать помощь государствам, ставшим на путь развития. Она финансирует стремление к демократии, взамен требуя лояльности и уважения. Так вот, я по мере своих сил стремлюсь к налаживанию таких отношений. Я проповедую идею реалистичного театра.

– А сейчас он какой?

– Не перебивайте. Вы идете в театр. Платите деньги. Смотрите Шекспира. На сцене происходит драма. По ходу развития событий герои умирают. Их убивают. Вешают. И что? После окончания представления они выходят на сцену, кланяются, получают букеты цветов.

– Так это и есть то, что вы называете реалистичностью.

– Нет! Зритель должен видеть не игру, а реальность происходящего. Если хотите, увидеть настоящую кровь.

– Вы хотите убивать актеров? Кто вам позволит, и где вы найдете таких актеров?

– Вы невыдержаны. У нас и у вас камеры переполнены узниками, приговорёнными к смерти или к пожизненному заключению. Одни ждут электрического стула, другие должны окончить свои дни в камере. Давайте дадим им роли, которые по сюжету завершаются смертью.

Что это даст? Во-первых, восторжествует справедливость по отношению к преступникам, совершившим злодеяния. Во-вторых, зритель увидит реальность происходящего. Это и будет настоящий театр.

При тюрьмах необходимо открыть школы актерского мастерства. В них по программам театральных постановок будут готовить актеров для трагических ролей. При таких школах могут быть группы и киноартистов. Представьте себе, актер готовится к определённому образу год, два. Выход на сцену станет вершиной его мастерства. Артист знает, что готовится к смерти. Его действия реальны и правдоподобны.

Суды, вынося приговоры, указывают, в какую школу актерского мастерства надо отправить преступника.

Я считаю это гуманным актом. Человечество наказывает преступников через эстетическое восприятие мира. Сам факт смерти по ходу действия будет оказывать воспитательное воздействие на обывателей. Они после просмотра постановки задумаются о смысле жизни.

– А если мы подготовим артистов больше потребности?

– Нет проблем. Оправляйте их в зоны боевых действий. Все равно они должны будут умереть, но в этом случае они погибнут как герои.

Я хотел возразить. Но тут послышался щелчок, и…

– Уважаемые пассажиры. Наш самолет начал снижение. Просьба пристегнуть ремни.

Стюардесса прекратила наш разговор.

Самолет приземлился, и мой спутник поспешил покинуть салон. Наверное, торопился в тюрьму, чтобы познакомить службу исполнения наказаний с передовым опытом работы с заключенными.

И тут я сообразил! Он не назвал своего имени, гражданства. Человек мира!

Жаль, что к списку тюрем я не добавил адреса стационаров для психбольных.

Семейные соревнования

Брак, как считал гвардии прапорщик Филиппов в отставке, это соревнование. Он был уверен, что семейные соревнования длятся непрерывно. В этих соревнованиях он и его жена Лариса старались занять места победителей.

По специальности Филиппов был техником самолетов. Но в годы поиска нового облика Вооруженных сил России тогдашний министр обороны посчитал, что прапорщики – народ подлый, и ме́ста ему в штатном расписании войск нет. Собственно говоря, прапорщики как класс уничтожались. Вот и переучился Филиппов и стал охранником в школе.

Сам он считал, что устроился неплохо, но жена была уверена – Филиппов бездельник и ошибка природы.

– Я не миллионер! Моя фамилия Филиппов, а не Абрамович, – кричал он утром, когда жена начинала просить у него денег.

– Да, ты не миллионер. И не Абрамович! Тот считает доходы, а ты даже расходы не можешь подсчитать, – отвечала жена.

– Как я могу подсчитать, если ты тратишь, не соизмеряясь с нашими доходами. Надо быть аккуратной.

– Я!? Я аккуратна. И в хозяйстве, и в любви.

– Какая любовь, что ты про нее знаешь?

– Я, и правда, мало что про нее знаю. Потому что замужем за тобой. Давно пора было тебе изменить, может, и узнала бы, какая она, любовь.

– Хватит нести чушь. Вот тебе пятьсот рублей!

Филиппов испытывал сильнейшее раздражение. Это вылилось в громком хлопке закрывающейся двери. Матерясь про себя, он спустился на первый этаж и вышел во двор. Его старенький «жигуленок» на спущенных колесах стоял там же, прижавшись к бордюру, где он припарковал его три года тому назад. Он посмотрел на него, развернулся и зашагал на остановку автобуса.

Вечером, придя домой, он первым делом спросил жену: «Ну, и на что ты потратила деньги?»

– Купила сладости.

– Зря выброшенные деньги.

– Ты, наверное, забыл. У тебя сегодня день рождения. Тебе пятьдесят три.

– Я отмечаю только круглые даты… – Его лицо отражало полную растерянность.

Ведь он действительно забыл, что у него день рождения!

– Ну, и что у нас на ужин?

– Я сделала рыбу с салатом.

– Настоящему мужику нужно мясо.

– Давай деньги, и я приготовлю мясо.

Он понимал, что этот разговор может вестись до бесконечности.

И вдруг, сам себе не веря, произнес: «А пошли в ресторан!» Это произошло, как-то непринужденно и даже величественно.

…Однажды он заметил на воротнике жены черный мужской волос. Он долго примерял его к своей голове, стоя перед зеркалом. Волос оказался не его. Прямо спрашивать жену про волос не хотелось. Она могла заподозрить его в ревности, а ему очень хотелось казаться в её глазах мужчиной со стальными нервами. Но ревность уже терзала его душу. Потом жена рассказала, что была в ресторане, где они отмечали день рождения подруги, и что их обслуживал официант, жгучий брюнет.

Сегодняшнее приглашение жены в ресторан должно было стать платой за ту ревность, что он пережил.

У дома сидела группа молодых людей и разговаривала на современном языке. Общение проходило громко и непринужденно. В воздухе носилось: «Клево, круто. Иди ты… Прикинь…»

Филиппов напрягал память, чтобы вспомнить хотя бы один ресторан у них в районе. И тут он увидел вывеску – «Корчма». Это был ресторанчик, стилизованный под украинскую старину.

Они зашли, их встретила статная официантка в вышитой блузке и цветастой юбке. Сели за столик, начали изучать меню.

Подошла официантка.

– Мне свиную отбивную и сто пятьдесят грамм «Немировской».

Лариса посмотрела на мужа.

– А мне ты закажешь?

– Заказывай себе сама. Только учти: мы не так богаты, чтобы транжирить деньги.

Лариса посмотрела на Филиппова, потом на официантку.

– Мне капучино.

Когда официантка ушла, она наклонилась и процедила: «Ну и жмот ты, Филиппов. Ну, подожди».

Вечер закончился вместе со съеденной отбивной. Супруги молча возвращались домой. У лифта стояли несколько человек: две девицы и пожилая женщина. Все вошли в лифт и нажали кнопки с номерами своих этажей. В то время, когда лифт двинулся вверх, погасла лампа, освещающая кабину.

Через пару секунд одна из девиц закричала: «Ты! Старый козел. Ты что, сдурел? Убери руку с моего бедра!»

– Свинья, – произнесла пожилая женщина.

Лифт остановился. Загорелся свет. И в ту же минуту одна из девиц влепила пощечину Филиппову. От неожиданности он отпрянул в угол кабины.

– Расскажу брату, – продолжала девица, – он тебе рога поотшибает – и вышла из лифта.

– Развлекаетесь в лифте. Щупаете девочек. Стыдно это всё, – произнесла пожилая женщина.

Филиппов покраснел. Начал бормотать про свою невиновность, но, увидев взгляд жены, замолчал.

– Не обращай внимания. Идем домой.

Лифт остановился, они вышли на своем этаже.

– Вот я и получил подарок…

– Наверно, есть за что!

– Пойми! Не трогал я их. Не трогал!

– Конечно, не трогал. Это я тихонько гладила её бедра.

Филиппов застыл посреди комнаты. Он понял: сегодня счет в семейном соревновании – в пользу жены. И, как ему показалось, с большим перевесом…

Право на самооборону

В зал суда в сопровождении полицейского ввели подсудимого. Взгляд и бледное лицо показывали, что он находится в подавленном состоянии.

– Вы – Голиков Александр Андреевич?

– Да, это я.

Судья задавала формальные вопросы. Подсудимый отвечал затверженными фразами. В его фигуре, немножко согнутой, как бы придавленной, в рассеянном взгляде, монотонной бесцветной речи, читался только один вопрос: «Господи! Неужели этот все со мной? За что?»

Секретарь суда, молодая накрашенная девица, заученно продекламировала: «Слушается дело… (номер). Подсудимый, Голиков Александр Андреевич, обвиняется в превышении норм самообороны, которое повлекло за собой смерть гражданина Муцаева Адама Алиевича».

Судья посмотрела на подсудимого, в зал и произнесла, что по просьбе подсудимого в работе суда принимают участие присяжные заседатели. Двенадцать человек, их фамилии по очереди произносила судья, вставали, кивали, садились. Подсудимый смотрел на них без эмоций. Казалось, что реальность для него не существует.

– Слово предоставляется государственному обвинителю, советнику юстиции второго класса.

Далее последовала фамилия, которая также не произвела никакого впечатления на подсудимого.

Советник встал и заговорил: «Уважаемый суд! Подсудимый Голиков Александр Андреевич, ранее не судимый, военнослужащий. Обвиняется в превышении норм самообороны. Деяние повлекло смерть гражданина Муцаева Адама Алиевича.

По сути дела. Седьмого апреля сего года подсудимый со своей супругой Валентиной отмечал ее день рождения в ресторане…».

Советник говорил, излагал события, что-то доказывал. Подсудимый, прикрыв глаза, казалось, дремал. Он не воспринимал речь обвинителя. Перед глазами проходили моменты его жизни.

Школьный поход, организованный учительницей истории по местам боевых действий.

Прошедшая война засевала телами погибших поля, леса, долины и горы. Белый череп, с зубами, с дыркой вместо носа, был вымыт весенними водами реки. Мальчишки его подобрали. Один из них, с большими черными глазами, надел находку на палку и нес в деревню, еще не зная, зачем.

Учительница строго заметила.

– Александр, что это у тебя?

– Это череп! Тут война была!

– Немедленно брось!

– Не могу! Это наш! Надо его похоронить! Дед говорил: «Своих на поле не бросают!»

Германия. Лето. Он младший сержант. Разведчик.

Штаб полка размещался в старинном немецком здании. Во время войны, по рассказам, здесь была жандармская управа. Здание шестигранное, верхушку этого архитектурного изыска венчал четырехгранный шпиль с флюгером. В одну из граней был вмонтирован барельеф.

Барельеф круглый, окрашен в серый цвет, и, если присмотреться, на нем явно просматривался лик бесноватого фюрера. Сколько было попыток изничтожить проклятое изваяние, но ничего не получалось. Весной, перед Днем Победы, ждали приезда Министра обороны в расположение полка. Командир дивизии решил раз и навсегда решить проблему с барельефом. По его приказу в ремонтно-восстановительном батальоне изготовили похожий барельеф, но только с изображением Ленина. На кране подняли его на уровень старого и прикрепили. Получилось довольно прилично. Правда, сам шпиль стал, как будто немного толще, но зато нацистский облик пропал. Генерал обошел по кругу штаб, было видно, что ему понравилось, как лег барельеф.

Раннее майское утро. Солнце только-только начало разрывать темные облака ночи, как на плацу полка прозвучал генеральский рык.

– Дежурный! Дежурный!

– Товарищ генерал! Во время моего дежурства…

Генерал нервно – рукой и всем своим видом прервал доклад.

– Ленин где?

Лицо генерала выражало вопрос, негодование и состояние человека, у которого только что украли мечту.

– Ленин где?

Лицо дежурного вытянулось, по нему пробежала нервная дрожь от висков к подбородку. И он произнес: «В Мавзолее, товарищ генерал!»

– Дурак! Этот Ленин где?

Рука генерала очертила кривую в направлении пресловутой башни. Ночью, не выдержав собственной тяжести, барельеф Ленина соскользнул вниз и разбился вдребезги. Бесноватый фюрер, изрядно издолбленный зубилом и закрашенный серой краской, c вызовом посматривал на генерала.

Что делать? Через два часа министр будет на территории части.

– Товарищ генерал! У ремонтников есть еще один барельеф, он немножко с дефектом.

Это начальник штаба полка.

– Когда крепить? Нет времени!

– Я вызываю разведывательную роту. Она поднимет барельеф и станет его держать, пока министр будет в полку.

Разведывательная рота прибыла к штабу. Машина с барельефом уже стояла у подъезда. К барельефу торочили саперные леера, которыми на учениях обозначали проходы в минных полях. У основания шпиля было помещение, где прижавшись друг к другу, могли стоять четыре человека. Разведчики забрались на технический этаж, и подъем барельефа начался. Он, покачиваясь, медленно пошел в гору и наконец занял свое место.

– Держи!

Это генерал:

– Ребята, держите! Выдержите – дам четыре отпуска на роту.

Министр пробыл в городке два часа. Два часа барельеф Ленина дрожал, двигался вверх-вниз. После прощания с министром генерал подошел в хорошем расположении к штабу.

– Эй! Разведчики! Отпускай!

Барельеф с грохотом устремился вниз, куски гипса разлетелись в разные стороны. Усталые разведчики строились перед штабом.

– Спасибо за службу!

– Служим Советскому Союзу!

Чужая страна, глиняные дома, дувалы. Серые лысые горы. Он – лейтенант, командир группы специального назначения.

Душманы сбили вертолет. Командир отряда поставил задачу – отыскать и спасти экипаж вертолета. Позывной экипажа – Рыжий, его – Тридцатый.

– Рыжий, я – Тридцатый! Иду на помощь!

Колонна начала движение. В небе повисли две «вертушки».

– Тридцатый, я – Четыре полсотни восемь! Вижу духов! Подходят к сбитой «вертушке».

– Я – Тридцатый! Уничтожай самостоятельно!

Дозор, следовавший впереди колонны, упал и спрятался за камнями. Снайпер!

– Волга, я – Тридцатый! Работает снайпер! По оговоренным целям огонь!

Внизу рявкнули гаубицы, и снаряды с шипением умчались за скаты высоты.

Группа перекатами, прикрываясь разрывами снарядов, вышла на каменную гряду. Под ней на небольшой площадке лежал и горел вертолет. Метров в двухстах от него в камнях угадывались силуэты экипажа. Они обозначали себя короткими вспышками выстрелов. Вверху по карнизу размещалось до тридцати духов. Еще около десяти-пятнадцати находились у вертолета.

Он скомандовал:

– Пулеметчикам! В направлении вертолета группа духов! Уничтожить!

Огонь!

Вертолеты, сделав круг, с кряканьем и шипением нанесли удар по карнизу. Грохот, визг, крик ужаса духов.

Огонь!

Со своей группой он броском вышел к экипажу вертолета. Навстречу поднимались два летчика в камуфляже. Двое лежали, не в силах встать. Один летчик был без шлема, с красно-рыжей шевелюрой.

– Ну вот, Рыжий, я и пришел, – сказал лейтенант.

Сыро и пахнет гнилью. Мучительно больно и хочется пить. Руки затекли. Он пленный. Сколько прошло времени с момента, когда взрыв вырвал его из реальности, он не представлял.

Сверху, с потолка, сыплется пыль, перемешиваясь с бараньим навозом. Он в погребе, над ним стойло для скота.

Открылся подпол. За ним пришли. Двое, в шапочках, на которых красовались зеленые ленточки, проводили импровизированный допрос. Кто он. Есть ли семья, друзья. Он офицер, они это знают, значит, стоит дорого. Надо написать письмо родным. Те уплатят выкуп – и он свободен. Для убедительности наносят удары по лицу. Один достал нож и быстро сделал надрез на его плече.

– Больно? Так будет каждый день, пока не привезут выкуп.

– Мне некуда писать. Я разведен. Друзья – такие же офицеры, как и я.

– Думай!

…Взрывы, стрельба. Он освобожден. Спецоперация по его освобождению прошла успешно.

После плена его отправили в госпиталь. Там, в тишине палат, он встретил ту, которая стала его судьбой, смыслом жизни. Это была медсестра Валентина. День за днем ухаживала она за ним, а он за ней. Оттаял душой, окреп телом. И появился у них ребенок. Сын. Назвали его Андреем, в честь деда. Жизнь обрела смысл.

В январе 2009 года по приказу министра обороны, прозванного «Табуреткиным», он был отстранён от службы и выведен в распоряжение. Дни и недели слились в непрерывный процесс выживания. Армии он больше не нужен, но уволить его не могли, так как у него не было квартиры. На работу устроиться не мог, так как числился еще военнослужащим.

Однажды в троллейбусе он увидел лицо, которое запомнил на всю жизнь. Этот человек там, в подвале, резал его, вынуждая заплатить выкуп. Но он точно знал, что всех, кто там был, арестовали. Всем своим существом, взбунтовавшимся разумом, он понял – произошло что-то непонятное. Его мучитель, активный член террористической группы, на свободе. Выглядел он достаточно респектабельно.

Порыв подойти и объясниться он подавил, и на следующей остановке вышел. Дома позвонил знакомому офицеру, военному прокурору. Рассказал, кого видел, добавил, что чувствует. Прокурорский работник ответил ему, что во имя спокойствия и стабильности многие участники бандформирований реабилитированы. Теперь они честные граждане России. Их прошлое не является больше преступным, если только не было возбуждено уголовное преследование. Так что – это было его пожелание – надо придушить в себе обиду и жить спокойно.

В череде дней, постоянных забот обида стала затухать. И потихоньку забылась.

День рождения жены. Они с сыном поздравили ее. Радость и ощущение счастья заполняли все его существо. Вечером, оставив сына друзьям, они с женой отправились в ресторан. Взаимное уважение, хорошее настроение создавали атмосферу единения и любви. В дальнем углу зала, гуляла компания, которая периодически отмечала свое присутствие взрывами хохота и визга.

Заиграла музыка. Они с Валентиной вышли на танцплощадку. Нежно обнимая, медленно и осторожно кружил он ее в танце.

– Привет!

Лицо, обращенное к нему, были именно тем лицом, которое он меньше всего хотел видеть.

– Жив? А я тебя в троллейбусе узнал. Как поживаешь?

– Твоими молитвами.

– Ну, я за тебя не молился. Я теперь уважаемый человек. В охране нашего президента.

Какого президента, он не уточнил.

– Жена?

– Да.

– Красивая.

Танец прекратился, и они с Валентиной вернулись к своему столику. Вечер был испорчен. Он подозвал официанта и попросил счет.

– Уже уходишь?

Улыбаясь, стоя у стула Валентины, человек, вызывающий у него отвращение, пытался продолжить прерванный разговор.

– Я думаю, наш разговор окончен. И я прошу, очень тебя прошу – больше никогда не появляться в поле моего зрения. Так что прощай.

– А я думаю, до свидания. У тебя красивая жена. Можно я с ней потанцую?

– Нет.

– Да брось! У вас, у русских, все можно. Даже твою жену можно танцевать!

Он взял Валентину за руку и попытался вывести ее из-за стола. Она вскрикнула, то ли от боли, то ли от испуга.

Кровь ударила ему в голову.

– Отойди! Отойди, я тебе сказал!

– Ну и что? Что ты сделаешь? Ментов позовешь? Я сам теперь мент!

Человек всем своим видом и поведением показывал, что не уважает его, что он плевал на то, что ему дорого. Он продолжал быть для него врагом. Топтал его душу, его любовь, его будущее.

Удар произошел самопроизвольно, но резко и точно. Челюсть как-то чавкнула, хрустнула, и враг хрюкнул и завалился на соседний столик. Кто-то схватил Александра за руки. Он вырвал их, бил, толкал и рвал все, что в его понимании угрожало ему, его жене, наносило оскорбление. Как во сне он услышал возглас: «Убил! Он его убил!»

Он остановился и увидел, что над телом, которое лежало неподвижно, склонились люди, а по ковровому покрытию расплывается кровавое пятно. Человек, им ударенный, упал и виском напоролся на угол стола. Валентина стояла рядом с мужем, обнимала его, успокаивала. В толпе замелькала фуражка полицейского…

Воспоминания прервались. Он вернулся в реальность. Советник юстиции продолжал:

– Подсудимый нанес удар пострадавшему. В результате пострадавший упал и разбил голову, напоровшись на острый угол стола. Как установлено, смерть наступила в результате повреждения головного мозга, то есть он получил травму головы, несовместимую с жизнью. Подсудимый превысил свое право на оборону. Его действия можно квалифицировать как убийство по неосторожности. Кроме того, подсудимый имеет определенную профессиональную подготовку. Это связанно с его службой в подразделениях специального назначения ГРУ. Навыки рукопашного боя, приобретенные в период этой службы, являются опасными для жизни при применении их против мирных граждан. Считаю подсудимого виновным, и прошу суд наказать его лишением свободы сроком на десять лет.

Десять лет. Сыну десять. Значит, когда он выйдет, тому будет уже двадцать!

Судья посмотрела на подсудимого, на прокурора. Лицо ее было строгим.

– Слово защите. Прошу.

Адвокат – высокий седоватый мужчина. Голос звонкий и ясный.

– Уважаемый суд. Обвинитель в своей речи много говорил о виновности моего подзащитного. Хочу обратить внимание суда, что потерпевший своим поведением сам спровоцировал конфликт. Из показаний свидетелей следует, что компания, в которой присутствовал потерпевший, вела себя в ресторане вызывающе и хамски. Они приставали к женщинам, оскорбляли официантов. Мой подзащитный защищал свою жену, свое достоинство. Вы знаете, наверно, – пришла пора приравнять произнесённое оскорбительное слово к холодному оружию. Ведь именно словом был ранен мой подзащитный, который после оскорблений приступил к защите. Да, сам факт смерти пострадавшего прискорбен. Но ведь это случайность. Причем случайность, возникшая не по воле моего клиента. Прошу уважаемый суд признать моего подзащитного невиновным и освободить его в зале суда.

Судья смотрела на адвоката, на подсудимого.

– Подсудимый! Вам слово!

– Уважаемый суд. Мне нечего добавить, кроме того, что я невиновен.

Судья спрятала бумаги в папку, отложила ее на край стола.

– Уважаемые присяжные заседатели. Вы выслушали обвинение и защиту. Теперь вам необходимо определиться и дать ответ. Виновен ли подсудимый? Если да, то имеет ли место обстоятельство, смягчающее вину. Пройдите в комнату для совещаний. Я буду находиться рядом и готова прийти по первому вашему требованию. В работе суда объявляется перерыв.

Подсудимый встретился взглядом с Валентиной. Ей не разрешили подойти к нему. И теперь они лишь смотрели друг на друга. Ее глаза светились любовью и верой. Она верила, что этот красивый, смелый и сильный человек вскоре вернется к ней и сыну.

После ареста Александра жизнь для нее превратилась в ожидание. Она ждала встреч, времени отправки передач. Ее вызывали на допросы. Следователь вкрадчиво внушал, что драку затеял ее муж, а значит, будет намного лучше, если она расскажет правду. Она молчала, плакала и все отрицала. Ее счастье, любовь в одну минуту были разрушены. Помимо ее воли и желания черные волосатые руки хватали ее за локти и силой выволакивали из-за стола. Она говорила об этом следователю, но тот лишь ухмылялся и отвечал, что все это эмоции, а ее муж убил человека.

Она знала, что будет любить и ждать этого человека, какое бы решение не вынес суд.

– Встать! Суд идет!

Вошла судья.

– Уважаемые присяжные заседатели! Вы готовы ответить на поставленные вопросы?

Пожилой мужчина в сером костюме встал и подал листы бумаги секретарю.

– Да. Уважаемый суд, я, избранный староста присяжных заседателей, утверждаю, что мы ответили на все поставленные вопросы.

Секретарь передал листы судье. Она просмотрела их, поправила мантию, встала и торжественно произнесла: «Присяжные заседатели обсудили предъявленное Голикову Александру обвинение в убийстве, и пришли к выводу: Муцаев Адам явился зачинщиком конфликта, его действия по отношению к подсудимому и его жене носили характер насилия. Голиков Александр, таким образом, имел моральное право на самооборону. На вопрос – „виновен Голиков Александр или не виновен“ – заседатели единогласно отвечают: „Не виновен“. Поскольку арест и допросы нанесли Голикову моральные страдания, присяжные заседатели предлагают обязать родственников Муцаева выплатить ему денежную компенсацию в размере, который определит суд».

Звучат слова: «Освободить в зале суда!» Автоматически подсудимый подал руки полицейскому, который снял с него наручники. Александр не сводил глаз со своей Валентины.

Вдруг резкая боль сдавила сердце. Перед глазами метнулись языки красного пламени. Все, что он запомнил, – склонённое лицо жены, которое уходило, медленно расплываясь.

Вызванный в зал суда врач вынес вердикт: «Он умер. Инфаркт».