Текст книги "По России с остановками. Повести и рассказы"

На госпитальной койке
Рассказ

Сижу на корточках, спустив галифе с кальсонами и подобрав полы шинели. Мну в руках газету, пачкаю подтаявший мартовский снег жидкими фекалиями в темной подворотне города Бийска. Его еще воротами Горного Алтая называют. Через эти ворота я с десятком груженых военных машин примерно раз в неделю выезжаю в тот самый Горный Алтай по Чуйскому тракту. Сижу и думаю, откуда этот понос появился.

Вчера взял попутчика, интеллигентного на вид мужчину средних лет. Появился он странно: стоял вдалеке от населенных пунктов, на повороте дороги, в черном помятом костюме и почему-то не мерз. Везли его километров триста, а он время от времени доставал из черного кожаного портфеля полулитровую бутылку, отхлебывал и предлагал мне попробовать:

– Наша, Алтайская черноплодная рябина, – задушевно говорил он, причмокивая губами и вытирая их рукавом, – такого вина больше нигде нет.

Я, конечно, отказывался – негоже офицеру в пьяном виде солдатами командовать. Хотя противоположных примеров за полтора года службы видел предостаточно.

В Бийск въехали вечером. Впереди два нерабочих мартовских дня. Нам бы скорее загрузиться и уехать в сторону Монголии, но склад в выходные не работает.

Сегодня с утра я решил попробовать того лакомства, после отхлебывания которого вкусно причмокивал мой пассажир. В продовольственном магазине легко нашел это вино на полке. Тут же, около пивного ларька откупорил, налил полную маленькую кружечку и испил – вино мне показалось великолепным, ни с чем не сравнимым. В состоянии полной эйфории отправился прогуляться по знакомому мне городу. Прошел мимо гостиницы, госпиталя, комендатуры, вспоминая забавные случаи, произошедшие со мной здесь больше года назад. Дошел до вокзального ресторана, с аппетитом поглотил заказанные борщ, панированные до полного безвкусия котлеты сомнительного качества и допил бутылку вина…

Ну, вот, только успел встать и застегнуться, начинается тошнота и темно-синяя рвота под цвет выпитого вина. Пора медиков искать, похоже, что температура поднялась. Мелкими перебежками с остановками в подворотнях, громко икая, влетаю с черного хода в госпиталь.

Как всегда при встрече с медиками, кажется, что я здоров, но меня препровождают в инфекционное отделение. Я слабо сопротивляюсь: «Солдаты у меня одни остаются», но дежурный военврач отрезал: «А вдруг дизентерия? Заразите своих подчиненных, потом эпидемия начнется!» За этим следуют промывания и укол антибиотика.

В воскресенье утром я просыпаюсь ослабевший, но отдохнувший. Легкий запах хлорки c примесью человеческих испражнений ничуть не портят общей спокойной стерильной обстановки: белые шторы, простыни и потолок, светлые окрашенные стены. Кровати с больными военнослужащими стоят в проемах между чистыми окнами с широкими подоконниками. Что-то похожее на деревенскую завалинку протянуто вдоль противоположной от окон стены. «Здорово придумали, – крутится в голове, – вместо табуреток и стульев такая вот лавка». Но сомнения подтачивают мой восторг. Посетителей в инфекционное отделение не пускают, коек всего десяток в палате. Я оглядываюсь – стулья около коек стоят.

В туалете – все, как всегда. Туалетная бумага не в моде, в маленьком фанерном ящичке – два или три кусочка газеты. Решаю активность проявить: пополнить ящичек.

– Где газеты берете, – спрашиваю у скучающего на койке солдата.

Он показывает на завалинку:

– Верхнюю крышку открой!

Открываю. Слой газет в этом длинном и глубоком ящике оказывается довольно толстым. А под газетами, как вечный снег в горных ущельях, отлеживаются старенькие, но чистенькие никому не нужные литературно-художественные журналы. По какой-то дьявольской воле первым попадается на глаза журнал «Москва» за декабрь шестьдесят шестого года. Сразу вспоминаю, как мои сокурсники выстраивались в очередь, передавали друг другу, истирая его мягкую обложку до дыр. Мне предлагали встать в очередь, но я тогда отказался – не до беллетристики, мол. Тот же номер журнала, но не тронутый, будто только что принесен из типографии. На титульном листе черным по белому: «М. Булгаков. Мастер и Маргарита». Я сразу заныриваю вглубь ящика и отыскиваю первый номер журнала за шестьдесят седьмой год с продолжением романа. В азарте я вытаскиваю из закромов Роман-газету за семидесятый год с повестью В. Титова «Всем смертям назло», романом Ю. Бондарева «Горячий снег». Журналы: «Нева», «Иностранная литература», «Новый мир», – все новенькие ни разу не читанные. Сразу понимаю путь периодической литературы, которую в изобилии, как и все учреждения в СССР, выписывает госпиталь. Вначале газеты и журналы поступают начальнику и заместителям, в ординаторскую, обходят все палаты и сливаются в ящик инфекционного отделения. Отсюда у них уже один путь – в клозет. Избыток ежедневных газет, их безупречная мягкость почти семь лет предохраняла толстые журналы от использования, и они постепенно оседали на дно.

Короче, обложившись литературой, начинаю чтение, конечно, с Мастера…, дохожу до места: «А бывает и еще хуже: только что человек соберется съездить в Кисловодск, – тут иностранец прищурился на Берлиоза, – пустяковое, казалось бы, дело, но и этого совершить не может, потому что неизвестно почему вдруг возьмет, поскользнется и попадет…»

Мы, ведь, по дороге в Бийск говорили с солдатом-водителем, что в понедельник поедем по тракту, и он обязательно познакомит меня с девчонкой из Туэкты. Там и переночуем. А пассажир замахал руками и заплетающимся языком, глядя на меня, будто считывал откуда-то: «Оставайся в городе! Чего тебе болтаться!» Он вышел за Горно-Алтайском вдали от деревень, а я тогда взял и покрутил в руках одну из опорожненных им бутылок. Кроме картинки, на этикетке надпись: «вино плодово-ягодное. Креп. 19 об.» Мне до чертиков захотелось его попробовать.

Попробовал. И теперь, в воскресный день – в госпитале отлеживаюсь. На некоторое время погружаюсь в чтение. Мысль Воланда о том, что кто-то неведомый и сильный должен руководить людьми вызывает во мне страх: может, сам Дьявол отправил меня в госпиталь. Я решаю рано утром просить врача о срочной выписке – отдохнул, подлечился, мол, пора на работу. Но это решение перекрылось непреодолимым желанием читать. Раньше я это делал по принуждению – даже «Войну и мир» все четыре тома со скрипом одолел. А теперь страсть проснулась.

Ни о какой выписке в понедельник, утром лечащий врач и слышать не хочет:

– Предварительный диагноз – энтероколит, а окончательный – после результатов обследования! На недельку придется задержаться. В вашу часть, в Новосибирск мы уже сообщили.

Никуда не денешься! В обед я вижу в окне своего мордастого ефрейтора – он стоит на спине моего водителя, и, опираясь то одной, то другой рукой о стену, жестами объясняет, что они загрузились и уезжают в Ташанту, а я, чтобы не волновался и выздоравливал.

Перелистывая очередную страницу журнала, я почему-то на месте длинного Коровьева в пенсне и клетчатом пиджаке вижу нашего пассажира не по погоде одетого в черный помятый костюм. Ну, конечно! Дьявольщина какая-то!

Среди недели мне передают записку, и под окном появляется старшина моей роты. В его довольной широчайшей улыбке можно прочесть огромную благодарность за то, что я заболел и освободил место старшего колонны. Теперь он целый месяц может вместо затхлого воздуха казармы вдыхать полной грудью ароматы наступающей алтайской весны. А мне после выписки приходится вернуться в огромный город Новосибирск и продолжить скучную службу в родной воинской части.

Там спустя месяц от врача я узнаю, что мой водитель после возвращения с Чуйского тракта долго мучился, скрывая симптомы чесотки, а при обследовании у него обнаружился целый букет венерических заболеваний. Сам Дьявол, что ли меня с ним в Туэкта не пустил?

Журналы, привезенные из Бийского госпиталя, я раздал любителям чтения. О загадочном пассажире до этого момента никому не рассказывал.

Полгода семейной жизни
Повесть

I. Дорога домой

Человек, как часть природы, стремится к равновесному состоянию, как маятник, колышется между работой и сном, между буднями и выходными. Очень редко происходит что-нибудь, что заставляет его выходить из этого состояния: катастрофа, стихийное бедствие, болезнь или смерть близких людей.

Для Ильи, молодого лейтенанта-двухгодичника, мотаться по Чуйскому тракту с колонной машин, обычное дело. Погрузился в Бийске, разгрузился в Курае или Ташанте и порожняком обратно на загрузку. Таких рейсов за месяц командировки около десятка набирается.

Очередная командировка подходила к концу: еще пара рейсов – и в Новосибирск, на самой окраине которого располагалась автотранспортная воинская часть. В этом рейсе одну машину надо было гнать по высокогорной степи на самую границу – в Ташанту. Выехали, когда еще было темно. Асфальт скоро кончился и на фоне неба появился ориентир – круглая вершина горы. Солдат за рулем молодой, неопытный. Лейтенант служил в армии уже больше полугода. До призыва жил с отцом и матерью в Москве. Была, правда, невеста, девушка, с которой вместе окончили институт и даже провели отпуск на Белом Море перед самым отъездом к месту службы.

Ташанта – местечко весьма унылое: несколько серых деревянных одноэтажных домов, редкий прохожий в зеленой фуражке пограничника. Сама граница – редкие ни чем не связанные между собой покосившиеся столбики.

Пока машина разгружалась, лейтенант присел на скамеечку около одного из строений. Было слышно блеяние и мычание скота со стороны Монголии. Женщина почти выбежала из двери того самого дома, около которого сидел Илья, видимо, кого-то искала. Два раза она прошла мимо него, наконец, остановилась и конкретно спросила:

– Вы не из Москвы? Там на прямом проводе дежурный по Комитету не Вас спрашивает?

Илья заволновался, отец время от времени дежурил по КГБ. Иногда пользовался «прямым проводом» в личных целях. «Может и сейчас отец чудит? – подумал лейтенант, но отбросил эту мысль, – откуда он сейчас-то может знать, где я?». Но за женщиной пошел, взял трубку, представился. А в ответ услышал, будто из соседней комнаты, голос отца:

– Видишь, сынок, где я тебя нашел. Матери плохо, она в госпитале. Срочно выезжай. Все документы и билеты тебя уже ждут, готовы. Командир твой все знает. Из Бийска на ночной поезд билет забронирован и из Новосибирска до Москвы самолетом.

– Пап, а что с матерью?

– Инсульт. Парализовало мать. Она на Пехотной, в нашем госпитале, – отец на той стороне провода всхлипнул, – ее ночью отвезли, полчаса назад звонил, в сознание не приходила. Так что жду, завтра после двух к ней пустят.

Илья вышел из здания Пограничной заставы медленно, погруженный в печальные мысли, но сразу взбодрился, когда понял, что ему предстоит сделать почти невозможное. До Бийска примерно 600 километров, никак не меньше 10-ти часов пути, если гнать машину на пределе. Поезд отправляется около 9-ти вечера, а сейчас начало одиннадцатого. Он машинально подтолкнул «молодого» солдата на место пассажира, сел за руль и быстро набрал скорость. На Чуйском тракте нет ни одного светофора и ни одного инспектора. Значит остановки только для того, чтобы доливать бензин. Сейчас пол бака есть, до Акташа хватит, вторая заправка – уже за перевалами. Как только выехали на асфальт, солдат сразу уснул, свернувшись на удобном сидении. Лейтенант на предельной скорости вел машину и вспоминал жизнь с родителями.

Они прожили вместе около 40 лет. Оба приехали в Москву из разоренных индустриализацией деревень. Мать почти все эти годы не только содержала в порядке жилье, рожала и воспитывала детей, но и боролась, как могла, с изменами мужа. Она ревновала его ко всем и не без оснований. Отец был красив, общителен и в молодости настолько простодушен, что ему редко удавалось скрыть свои побочные связи. Жительниц общежития сменили соседки по коммунальной квартире, жена лучшего друга тоже попала в число любовниц. Мать ругалась, дралась и с отцом, и с обидчицами. После войны, когда отец получил первое офицерское звание в НКВД, его измены были уже менее открытыми, в основном, служебные и курортные романы. Зато у матери появились еще парочка методов борьбы с неверностью мужа: жалобы в партком и сопровождение на курорты. Об этом Илья знал по случайно подслушанным разговорам родственников, когда ему уже было лет шесть или семь. А когда исполнилось пятнадцать, семья переехала в отдельную квартиру. Родителям перевалило за пятьдесят. Мать была маленького роста, но к этому времени растолстела, у нее начало подниматься давление. Отец дослужился до майора, за здоровьем своим следил, водочкой не баловался, но в графинчике она всегда была. Года три назад мать, уставшая бороться с неверностью мужа, попробовала спасительную жидкость из того самого графинчика. Понемножку втянулась, улыбаться стала чаще, и ревность как-то притупилась, но обострилась гипертония.

«Наверно, поэтому и инсульт приключился с матерью, – думал Илья, управляя грузовиком, мчавшимся по Чуйскому тракту, – избыточный вес, мало движений, переживания, водочка из графинчика».

Около часа дня, заправляя полный бак бензина в Акташе, стало понятно: времени – в обрез. На дороге появились попутные груженые лесовозы. То и дело надо было их обгонять, а тракт, он узкий: по одной полосе в каждую сторону.

«Когда же у меня, как у отца, будет своя семья? – спрашивал себя лейтенант, – я, ведь, все делаю для того, чтобы любимой женщине было хорошо со мной, а она все обещает приехать, но сидит в Москве». Странное дело, на втором курсе, когда впервые он овладел ей, ему казалось, что теперь только от него, а не от нее зависит дальнейшая их судьба. Он и не подозревал, что Оля может встречаться параллельно с двумя или несколькими партнерами, подобно опытному шахматисту, играющему на нескольких досках. За четыре года учебы в институте Оля поменяла множество партнеров, но двоих соперников удерживала около себя. Когда мать Ильи познакомилась с Олей, посоветовала: «брось ее, измучаешься, как я с отцом всю жизнь мучаюсь!» Но Илья так сильно был влюблен, что матери не поверил, а надеялся, что очень скоро у него будет счастливое семейство.

Преодолев перевал, машина выехала на пологий спуск. Лейтенант дал машине развить предельную скорость. Тут справа на обочине он увидел лежащий на боку небольшой автофургон. Пришлось снизить скорость и медленно объезжать стеклянный бой, источающий запах водки. Мужчина, стоявший посреди этого былого богатства, высоко подняв голову, пил из горла содержимое, видимо, единственной уцелевшей бутылки. Кровь с порезанных рук стекала ему на лицо. За кюветом на другой стороне от дороги торчали в разные стороны толстые бревна.

«Целого грузовика водки этому мужику хватило бы на всю жизнь, – подумал лейтенант, – но не сумел увернуться от встречного лесовоза и всю жизнь платить будет». Часы на левой руке, показывали уже начало пятого, а табличка на обочине «п. ОНГУДАЙ» говорила о том, что запаса по времени просто нет. Через четыре с половиной часа надо быть в Бийске на вокзале. Значит – гнать, гнать, гнать!

Темнеть начало, когда проезжали Известковый. Илья вспомнил, как в этом месте почти полгода назад с ним приключилась авария: грузовик его перевернулся, а сам он сильно ударился головой о стойку кабины и потерял сознание. В беспамятстве ему привиделась алтайка, предсказала скорую радость, плоды долготерпения и любви.

«Завтра обязательно заеду к моей любимой. Хорошо бы еще с матерью все обошлось, а за трое суток много можно успеть, – строил планы лейтенант, – что за радость и плоды меня там ждут? А, может, не радость, а измена?».

В половине девятого въехали в Бийск. У железнодорожного вокзала Илья разбудил молодого солдата. Тот быстро пересел за руль и услышал напутствие командира:

– Я уезжаю. Кого-нибудь из офицеров к вам пришлют! – лейтенант при этом побежал к кассам, а машина уехала.

Ночью в душном вагоне поезда лейтенанту снился кошмар, будто его мать пытаются положить в гроб, а она настолько толстая, что не умещается. Тогда отец открыл окно и выбросил его, при этом раздался грохот, и голос проводницы уже наяву объявил:

– Через полчаса Новосибирск! Просыпайтесь! Готовьтесь на выход!

Проезжая на такси мимо своего темного окна, посетовал на одинокую, безрадостную жизнь. Но впереди – Москва, там он не был уже больше семи месяцев. «Наверно, матери лучше, рановато ее в гроб класть», рассуждал он, вспоминая содержание сна, и даже улыбнулся.

До Толмачево к первому рейсу домчался на командирском ГАЗИКЕ. В полете выше облаков лейтенант строил планы: «К матери не раньше двух часов пустят, отец после дежурства обычно спит часа четыре. Может пока утро, к любимой съездить? Заодно и посмотреть, чего это она, как обещала, в Новосибирск ко мне не приехала? Что за дела ее там держат?».

Когда сходил с трапа, к нему подошел высокий и плотный парень в сером костюме, без пальто. Не спрашивая, сказал:

– За Вами отец машину прислал, – и жестом показал куда идти.

Илья посмотрел: там, прямо между взлетным полем и зданием вокзала стояла черная Волга. «Ну, здорово, как за министром, ай да папка!»

Предъявляя на выезде удостоверение, водитель спросил:

– Куда поедем?

Лейтенант, посмотрев на часы, которые показывали половину двенадцатого, сообразив, что на самом деле здесь половина восьмого утра, назвал адрес Оли. Водитель кивнул, и они помчались.

В начале девятого Илья позвонил в заветную дверь. Как всегда открыла старенькая бабушка, которую на сей раз, Илья аккуратно отодвинул рукой в сторонку и быстро прошел прямо в комнату к любимой. Картина, которую он увидел, заставила его оцепенеть: Оля сидела на кровати, в домашнем халатике, а рядом стоял давнишний его соперник Володя в такой позе и одетый так, будто фотографироваться на память собрался. Два года они встречались каждый день и старались не замечать друг друга. Но сегодня Илья смотрел в его маленькие карие глазки пристально и недружелюбно. Володя не выдержал этого взгляда, засуетился, испугался. Оля встала, и Илья еще раз испытал стресс: у нее был огромный живот. Оля повернулась к Володе и сказала твердо:

– Ну, что, собрался, так иди, – и когда тот закрыл дверь, подошла к Илье и положила голову на его грудь, – он больше никогда не придет.

У незадачливого офицера в голове моментально роем пронеслись все Олины ухажеры, совет матери, отцовские измены, сыгравшие свою роль в болезни матери, водитель перевернутого фургона и разлитая по дороге водка. Наступил момент, когда ему надо было брать на себя ответственность за судьбу семьи, которая вот прямо сейчас может родиться. Вспомнилась строчка из Окуджавы: «А мы рукой на прошлое – вранье! А мы с надеждой в будущее – свет!…». Он, конечно, обнял любимую, поцеловал в губы, но на всякий случай подсчитал в уме месяцы с их последней встречи. Получилось восемь. Спрашивать ничего не стал, предложил настойчиво:

– В Новосибирск поедем вместе. Я здесь на три дня – мать тяжело заболела.

Поднимались по ступенькам госпиталя. Отец говорил с облегчением:

– Матери под утро лучше стало, в сознании. Пока еще руками и ногами шевелит плохо, но врач сказал, что это они умеют лечить. А вот с мозгами хуже. Сейчас увидим.

Открыли дверь одноместной палаты. Мать лежала слева на спине головой к окну. Глаза замутненные, взгляд вопросительный. Справа перед капельницей было место, где едва уместились посетители. Отец начал хлопотать у постели: нащупал, вытащил и вынес за дверь вонючую «утку», поправил подушку, одеяло. Отец спросил:

– Узнаешь? Ну, кто это?

Мать, еле-еле ворочая языком, по слогам, с теплой улыбкой отвечала, пытаясь, шутить:

– Это – же-лез-но-дорожник…

Она, конечно же, узнала сына, но имела в виду день рождения Ильи: в первое воскресенье августа в СССР отмечался День Железнодорожника.

«Значит все в порядке, жить будет», подумал Илья.

Когда еще учились в институте, он однажды случайно слышал материнское напутствие Оле:

– Муж должен быть или добытчиком, или мужиком о-хо-хо каким!

– Да, брось ты мама! – весело, но спокойно возражала Оля, – надо, чтобы мужик и о-хо-хо каким был, и добытчиком, и мне пусть не мешает жить, а, если недоволен чем, пусть остается со своим о-хо-хо и не более.

Тогда Илья, ослепленный любовью, не придал этому значения, а сейчас, когда намечалась перспектива жить с любимой, даже и не вспомнил. Оля ничего не теряла, согласившись свой декретный отпуск провести в Новосибирске с любящим мужчиной. А он, привыкший жить «наотмашь», рассуждал так: «совместные заботы о ребенке – все это уже новый уровень, выбор сделан, нет здесь места для измен».

Поезд уходил днем. Ехали в «мягком» двухместном купе скорого поезда.

Вот и сбылась давнишняя мечта молодого лейтенанта: своя комната в коммуналке, заработок приличный, любимая женщина, ожидание ребенка. Когда открыли дверь своего жилья, поставили чемодан, сели на солдатскую кровать, Илья сказал:

– Ну, вот, Оля, мы дома!

В ответ Оля повернулась к своему похитителю, обняла, и Илья почувствовал ее липкий поцелуй.