Текст книги "История Англии"

V. «Черная смерть» и ее последствия

1. Начало Столетней войны было для Англии временем явного процветания. Поставщики продовольствия, оружейники, кораблестроители сколачивали себе состояния. Ограбление Нормандии обогатило солдат и их семьи. Потребности короля в деньгах позволили городам и отдельным людям покупать себе по дешевке вольности. На протяжении уже целого века положение виллана быстро менялось. Барщина как система была обременительна для крестьянина, потому что мешала ему возделывать собственную землю. Но она была также не слишком удобна для бальи сеньора, который вынужден был руководить нерегулярной и безответственной работой. В XIII в. появляются два новых метода: либо виллан сам оплачивает своего «заместителя», который выполняет за него в имении обычную работу, либо же дает сеньору некоторую сумму денег, на которые бальи нанимает сельскохозяйственных рабочих. Это уже почти современный фермаж с той лишь разницей, что деньги, которые платит крестьянин, представляют собой не оплату арендованной земли, но откуп от крепостной зависимости.

2. Не замедлит появиться и настоящий фермер. Некоторые сеньоры, вместо того чтобы самим эксплуатировать свои угодья, доверяя управление ими более-менее честному бальи, обогащавшемуся за их счет, решают, что проще поделить имение на части и отдавать земли внаем. Крестьянин, со своей стороны, тоже видит преимущество: лучше возделывать один огороженный участок, у которого всего один держатель, нежели разрозненные клочки земли, которые ему прежде доставались в общинных полях. Арендная плата называется по латыни firma, то есть твердо установленная плата, откуда слова ферма и фермер. Тогда в английской деревне быстро развивались два класса: фермеры – полусобственники, свободные на арендуемой ими земле, промежуточное звено между рыцарем и прежним вилланом; и сельскохозяйственные рабочие, свободные от феодальных повинностей – или откупившись от них самостоятельно, или же укрывшись на один год и один день в городе, защищенном хартией. Сеньоры и парламент еще долго пытались прикрепить рабочую силу к земле, но потерпели неудачу. После победы при Креси Англию опустошит новое бедствие, сделав восстановление крепостного права более невозможным, чем когда-либо.

3. Доподлинно неизвестно, чем были на самом деле моровые поветрия, так долго опустошавшие мир. Быть может, это название скрывало очень разные заболевания, от холеры и бубонной чумы до инфекционного гриппа. Гигиена в те времена была посредственной, заражение быстрым, ужас всеобщим. Эпидемия XIV в. была названа «черной смертью» (Black Death), потому что тело больного покрывалось темными пятнами. Она пришла из Азии и около 1347 г. атаковала остров Кипр. В январе 1348 г. она воцарилась в Авиньоне, а в августе уже ползла по взморью Дорсета в сторону равнин Девона и Сомерсета. Смертность, еще и преувеличенная смятением хронистов, была огромной. Описываются деревни, где уже не осталось живых, чтобы хоронить мертвых; умирающие сами себе рыли могилы, полевые работы были заброшены, по полям бродили лишившиеся пастухов овцы. Возможно, что погибла треть населения Европы, то есть примерно 25 млн человек. В Англии эпидемия была особенно продолжительной. Приостановившись в 1349 г., она на следующий год возобновилась и сократила население королевства с 4 млн человек примерно до 2,5 млн.

4. Экономические последствия такого стремительного обезлюдения наверняка были тяжелыми. Выжившие в деревнях крестьяне неожиданно сделались богаче, поскольку общинные поля теперь были разделены между меньшим количеством поселян. Число рабочих рук сократилось, что сделало поденщиков требовательными и строптивыми. Сеньоры, не имея возможности найти батраков для работы в своих имениях, пытались сдать земли внаем. Количество независимых фермеров возросло, и, учитывая общее замешательство землевладельцев, они добились более выгодных условий в своих арендных договорах. Некоторые бароны соглашались даже на освобождение от арендной платы (фермажа), из опасения, как бы фермеры совсем их не покинули. Некоторые продавали земли крестьянам по бросовой цене. Многие вообще отказались от земледелия и занялись разведением овец. Это изменение, которое кажется незначительным, является, однако, первой и самой отдаленной по времени причиной зарождения Британской империи, поскольку развитие шерстяного промысла, стремление искать ради него новые рынки сбыта и сохранять господство на море повлекут за собой медленное преобразование островной политики в военно-морскую и имперскую.

5. В XIV в. сеньоры и парламент безуспешно пытались бороться при помощи постановлений и законов с естественным ходом экономического процесса. Было принято «Уложение о работниках». Любой человек моложе шестидесяти лет обязывался работать на земле за плату, установленную до 1347 г. (то есть до чумы). Единственными, кто от этого освобождался, были ремесленники и купцы. Лорд имел первоочередное право найма своих бывших крепостных и мог отправить в тюрьму тех, кто отказывался возделывать земли его имения. Любой сеньор, соглашавшийся платить больше, чем в дочумное время, сам подлежал штрафу. Зато продукты питания следовало продавать работникам по разумным ценам. С этим законом произошло то же самое, что и со всеми прочими, пытавшимися зафиксировать жалованье и цену; он применялся лишь с большим трудом. «Уложение о работниках» оставалось в силе вплоть до царствования Елизаветы, и на протяжении двух веков парламенты постоянно жаловались, что оно нарушается. Однако, несмотря на эти жалобы, наниматели и работники упорно обходили закон. Мы видим в учетных книгах имений того времени, что бальи, указав цену, заплаченную за жатву и молотьбу, стирает ее и заменяет другой, более низкой. Первая цена была наверняка настоящей, а вторая предназначалась для того, чтобы полюбовно уладить дело с законом. Один сеньор говорил крестьянину: «Твоя плата будет как до 1347 г., потому что любой иной договор подведет нас под неприятности, зато ты сможешь бесплатно пасти своих овец на пастбищах имения». Другой предоставлял иные преимущества, и эта конкуренция вызывала повышение расценок. По всей стране отмечают, что вскоре после чумы плата за сельскохозяйственные работы подскочила на 50 % для мужчин и на 100 % для женщин. В 1332 г. земля приносила владельцу 20 % от ее капитальной стоимости; в 1350-м его доход падает на 4–5 %.

«Черная смерть» (1348–1349), унесшая почти половину населения Англии и приведшая к экономическому и политическому спаду. Миниатюра. XIV в.

6. Чума, разорившая сеньора, обогатила мелкого фермера. Он не только смог приобрести земли и заключать выгодный для себя арендный договор, но в то время, как сеньор вынужден оплачивать труд своих работников дороже, фермер, работающий со своей семьей, от повышения платы не страдает. А продавая свои овощи или зерно на рынке или ярмарке дешевле, чем продукты из имения, опять получает честный барыш. Даже поденщик теперь счастливее, чем прежде: если строгий сеньор навязывает ему «Уложение о работниках», он убегает в леса и пытается перебраться в другое графство, где из-за возросшей потребности в работниках не будут слишком настойчиво требовать объяснений у человека, предлагающего свои руки. Таким образом, в то же самое время, когда на полях сражений лучник становится сначала необходимым помощником рыцаря, а потом и его победителем, на возделываемых полях крестьянин становится компаньоном помещика, с которым тому приходится считаться. Многие жалуются на это. «Дела в мире идут все хуже и хуже, – писал Гауэр около 1375 г., – если пастухи и коровники требуют за свою работу больше, чем прежде бальи требовал за свою. В мое время работники не ели хлеба из хорошего зерна. Они питались более грубыми злаками или бобами, пили только воду, молоко и сыр были для них праздником. Тогда мир был таким, каким и должен быть для людей этого сорта. Три вещи безжалостны, когда позволяешь им одержать над собой верх: наводнение, пожар и толпа мелких людишек. О! Наше время, куда ты катишься? Ибо простонародье, которое должно заниматься только своей работой, требует лучшего питания, чем у его господ…» Эти жалобы раздаются во все времена и всегда напрасны. Феодальная система, под которую подкапывались со всех сторон, уже шаталась – к чьей-то радости или печали. Микроб чумы за несколько лет вызвал такое раскрепощение, которое в XII в. даже самые смелые умы не могли предвидеть.

7. Но прежде чем превратиться в безобидных «джентри», феодальное дворянство еще целый век будет воплощаться в ужасных образах. В то время как средний сеньор беднеет, некоторые крупные бароны становятся настоящими царьками. Они женятся внутри своего круга и образуют замкнутую касту, породненную с королевской семьей. Короли Англии тогда заведут обычай создавать для своих сыновей при помощи выделения уделов и заключения выгодных браков необычайно обширные владения. Черный Принц женится на дочери графа Кента; другой сын короля, Лайонел, становится графом Ольстерским; Джон Гонт женится на наследнице Ланкастеров (первый герцогский дом) и владеет 10 укрепленными замками, в том числе знаменитым Кенилвортом (Kenilworth), вырванным у рода Монфор. Граф Марч также располагает дюжиной крепостей; графы Уорик и Стаффорд имеют по 2–3 каждый. Лорд Перси, граф Нортумберлендский, держит северные марки не только для короля, но и для себя самого. Все эти крупные вельможи располагают боевыми дружинами, и уже не вассалов, а наемников, которых они набирают королю для его войн во Франции. В промежутках между кампаниями эта скучающая солдатня грабит фермы, крадет лошадей, насилует женщин, захватывает имения. И тщетно парламент приказывает магистратам разоружить их. Чтобы отнять оружие у этих разбойников, требуется весьма отважный шериф. Впрочем, должность шерифа в упадке. Шериф XIV в. – это уже не вельможа, а чаще всего простой рыцарь, назначенный против своей воли и который ждет не дождется, когда закончится его год, чтобы передать эту обузу другому. Мало-помалу его заменит мировой судья, добровольный администратор-аристократ, магистрат-любитель, который позже сыграет в истории страны огромную и превосходную роль. Но в XIV в. мировой судья еще только родился, шериф бессилен, а благородные бандиты – «кичливые отпрыски Люцифера» – превращают свои дома в разбойничьи вертепы и допекают своих соседей.

VI. Первые английские капиталисты

1. В то время как война и чума ломали феодальные рамки, рамки гильдий, цехов и прочих корпораций становились слишком тесными. До XIV в. шерсть, главный английский товар, экспортировали во Фландрию, и там ее превращали в сукно. Англия и сама производила ткани для простонародья, но хитроумные секреты сукновального ремесла оставались в руках мастеров из Брюгге и Гента. Но потом представился удачный случай перенести эту промышленность в Англию: фламандские буржуа рассорились со своим сеньором, графом Фландрским. Его поддержал король Франции, ремесленники Фландрии были побеждены, и многим из них пришлось оставить родину. Они перебрались в Англию вместе со своими традициями и приемами. Эдуард III захотел защитить эту зарождающуюся индустрию; в 1337 г. он запретил одновременно импорт иностранных сукон и экспорт шерсти. Фландрии это грозило разорением, поскольку нигде, кроме Англии, тогда невозможно было добыть шерсть в больших количествах. Но как только началась война с Францией, Эдуард III уже не мог поддерживать эмбарго во всей его строгости, потому что по политическим причинам нуждался в том, чтобы удовлетворить своих фламандских союзников. Тогда он навязал протекционистские тарифы. Пошлины с шерсти повысили аж до 33 %, а с английских экспортных тканей опустили до 2 %. Это была хитрая поблажка. Некоторые купцы пытались обойти закон, экспортируя нестриженых овец, но парламент запретил такие спекуляции. Замысел Эдуарда III удался, и производство сукна стало первой английской промышленностью.

2. Прибытие фламандских суконщиков повлекло за собой создание в Англии, несмотря на гильдии, настоящих капиталистических предприятий. Суконное производство – одно из самых сложных, а количество операций, необходимых для превращения необработанной шерсти в законченный продукт, очень велико. Шерсть надо промыть, обезжирить, перебрать, окрасить, смешать, расчесать, спрясть, соткать, свалять, затем ворсовать, стричь, выщипывать репейные шишки, наконец, придать глянец и прессовать. Представления Средних веков требовали, чтобы каждая из этих операций выполнялась отдельной корпорацией. Можно вообразить себе запутанность всех продаж и покупок, которые было необходимо провести в процессе этих превращений. Чтобы выполнить заказ, потребовалось бы получить согласие 15 корпораций. Нет ничего более обременительного для сукнодела или торговца сукном, чем купить шерсть, спрясть ее, соткать и проследить за всеми дальнейшими операциями вплоть до продажи. Но сосредоточение всей работы в одних руках противоречило цеховым принципам, поэтому предприимчивые суконщики, желавшие избежать многочисленных препятствий, недолго думая, обосновались в сельской местности. А вскоре эти предприниматели нового типа, которые покупают шерсть оптом и продают конечный продукт, начинают строить мануфактуры. В XIV в. в Барнстапле (Barnstaple) появляются два владельца мануфактур, и каждый из них платит налог за производство тысячи штук сукна в год. При Генрихе VIII некий Джек из Ньюбери будет владеть двумя сотнями станков в одном здании и использовать труд шестисот работников.

3. Близится время, когда крупная коммерция станет искушать молодых, жаждущих приключений англичан больше, чем рыцарские войны. В XIII в. судьба мастера внутри корпорации была обеспечена, но ограничена. Его покупки и продажи контролировались, быстро сколотить состояние он не мог. Крупные купцы конца Средневековья уже не подчинялись слишком строгим правилам. Описания их удивительных жизней поражают народное воображение, заменяя ими в балладах подвиги странствующих рыцарей. Героем легенды становится сэр Ричард Виттингтон, трижды лорд-мэр Лондона. Певцы рассказывают, как бедный сирота был нанят на кухню в дом крупного купца… Тогда было обычаем, чтобы любой фрахтовщик, отправляя корабли в далекие края, разрешал каждому из своих слуг добавить к товарам на борту какой-нибудь предмет, чтобы дать шанс на благословение Божье и самым маленьким людям… У Дика Виттингтона была в этом мире только кошка; ее-то он и отдал на отплывающий корабль. И вот корабль пристал к далекому берегу, где в варварском королевстве дворец короля разоряли полчища мышей. По совету капитана король купил кошку и, в восторге от службы, которую та ему сослужила, дал за животное столько, сколько стоил весь груз корабля. Дик Виттингтон внезапно оказался богачом… Реальность была не столь романтична: настоящий Виттингтон, крупный коммерсант, одолжил денег королю и, будучи назначен мэром Эстапля[13]13
  Эстапль – своего рода торговая палата города Кале, ее глава тоже назывался мэром.


[Закрыть], с лихвой возместил свои издержки на таможенных пошлинах.

4. Уильям Канингс, торговец сукном из Бристоля, – другой пример этих новых капиталистов, ведущих дела по всему свету. Король Англии самолично писал гроссмейстеру Тевтонского ордена и королю Дании, рекомендуя их покровительству своего верного подданного Уильяма Канингса. В Бристоле он принимал Эдуарда IV в собственном доме. Ему подчинялись 800 моряков, он нанимал за свой счет 100 плотников и каменщиков для строительства церкви, которую подарил своему родному Бристолю. В старости он принял постриг и умер деканом колледжа Вестбери. Мало-помалу эти крупные английские купцы заняли в континентальных делах место Ганзейской лиги. Ломбардские и флорентийские банкиры, заменившие в Англии евреев, позже были вытеснены англичанами. Впрочем, флорентийцы Барди разорились на услугах Эдуарду III. Позаимствовав у них крупные суммы для своей экспедиции во Францию, он наотрез отказался возвращать деньги к назначенному сроку, так что из-за Столетней войны пострадали и многие флорентийские семьи. Даже подданные нейтральных государств обнаружили, как опасно и напрасно ссужать деньгами воюющих.

Производство шерстяных тканей в Англии. Миниатюра. XV в.

5. Под влиянием крупных купцов изменились и гильдии. Тут больше не царит равенство. Роскошь костюмов и празднеств становится такова, что только богачи могут поддерживать ее. Корпорация торговцев винами однажды вечером принимает 5 королей на своем пиру. Для ремесленников, которые когда-то могли претендовать на звание мастера, теперь оно оказалось недоступным. Они пытаются защищаться, создавая «гильдии рабочих», которые бойкотируют «плохих» хозяев. Таким образом, появляется тенденция к формированию двух различных классов. Тогда же начинаются и финансовые скандалы. Купцы XII в. были, конечно, далеко не безупречны, и к позорному столбу можно было смело поставить отнюдь не одного из них, но мошенничества этой публики были мелкими, потому что сделки при их простоте было легко контролировать. С появлением крупного капитализма начинается неизбежный сговор богатства и политической власти. Когда Эдуард III состарился, его младший сын Джон Гонт, герцог Ланкастерский, окружил себя бессовестными финансистами, и один из них, богатый лондонский купец Ричард Лайон, благодаря своим услугам вошел в Малый совет и организовал настоящую «банду». В то время как вся шерсть королевства должна была проходить через порт-эстапль (которым тогда был Кале), где с нее уплачивались пошлины, Ричард Лайон добился разрешения посылать свою шерсть в другие порты, где с нее не взимали никаких сборов. Так он сколотил колоссальное состояние. Вместе с лордом Латимером, другом и наперсником герцога Ланкастерского, он стал завладевать товарами, которые привозили в Англию, и устанавливать цену на них по своему произволу, создавая искусственный дефицит на некоторые продукты, так что бедному люду едва удавалось сводить концы с концами. Эти махинации совершенно противоположны духу Средневековья, которое верило в твердые цены, в ограничение прибыли и считало преступлением уловки, направленные на вздорожание продовольствия. Но этот дух Средних веков умирает, король теперь во власти купцов, они входят в его парламент, они одни питают его казначейство. И ради них будет вершиться отныне внешняя политика Англии.

Мастеровые разных гильдий демонстрируют свое мастерство королю. Миниатюра. XV в.

VII. Неурядицы в церкви

1. Англию после вторжений цивилизовала Римская церковь. Она научила сильных некоторой умеренности, а богатых – некоторому состраданию. Но потом сила и богатство в свой черед растлили Церковь. Святым приходилось неоднократно реформировать ее, чтобы вернуть к добродетелям отцов-основателей. За каждой реформой следовало новое падение. И монахи Сито, и монахи Клюни, и нищенствующие братья – все поддались искушениям века. И в конце этого XIV столетия, когда все, кто некогда были великими, уже обратились в прах, Церковь казалась одним из самых больных членов общественного организма. В Англии она еще породила нескольких выдающихся людей, но они были скорее администраторами, нежели священнослужителями. Епископ, владелец 30–40 имений, прекрасно умел контролировать счета своих бальи, служить королю во главе канцлерского суда или казначейства, но совсем не занимался душами. Выдающийся поэт того времени Лэнгленд тем более желчно критикует Церковь, что сам является ревностным католиком. Он сетует на всех этих епископов in partibus[14]14
  Точнее, in partibus infidelis – «в стране неверных» – так изначально назывались епископы, назначавшиеся в языческие страны; позже выражение стало употребляться в смысле: в чужих краях, за границей, в чужой среде; зд. имеются в виду присланные из Рима чужестранцы.


[Закрыть], кишевших тогда в Англии, на прелатов, достойных Ниневии или Вавилона, которые никогда не бывали в своих епархиях, но обогащаются, освящая алтари или выслушивая исповеди, что следовало бы делать приходскому священнику. Среди лучших клириков есть несколько обеспокоенных умов, полагающих, что Церковь отдаляется от первоначального христианского учения, что долг священника состоит в том, чтобы подражать евангельской бедности, и что, раз уж надо отдавать кесарю кесарево, это все-таки не причина забывать, что Бог превыше кесаря. «В общем, столкнулись две концепции Церкви: концепция Григория VII и святого Франциска Ассизского, церкви евангельской и церкви кесаревой».

Портрет Джеффри Чосера на фронтисписе экземпляра «Кентерберийских рассказов». Конец XV в.

2. Насколько епископы и монахи в Англии богатели, настолько же приходские священники тогда прозябали в бедности. В принципе, священники должны были жить на десятину, изымая из нее лишь средства на милостыню и на содержание церкви. Но среди сеньоров, в чьих владениях находился приход, завелся обычай «присваивать» сборы, то есть передавать их епископу или монастырю. Викарию оставались лишь ничтожные суммы. После большого чумного поветрия стало невозможно найти священников для беднейших приходов. Уложение, аналогичное «Уложению о работниках», во избежание конкуренции запрещало платить им больше 6 фунтов в год; эта норма не соблюдалась, и они добились 12 фунтов, но их нищета по-прежнему оставалась вопиющей. Многие из них к тому же были невежественны и больше заняты охотой на зайца в соседних полях, чем наставлением своей паствы. Некоторые отдавали дом священника внаем фермеру и даже не жили в приходе. Их и без того скудный хлеб отбивали нищенствующие ордена, чьи братья ходили по стране и подряжались служить мессы в обителях. У Чосера можно найти беспощадный портрет такого брата, который ходит по деревням, заглядывает в каждый дом и, зная каждую хозяйку и ее угощение, выпрашивает муку, сыр, говядину «или что другое; мы ведь не вправе выбирать», потом тщательно записывает на табличках из слоновой кости имя благодетельницы для благодарственных молитв, но, как только выходит из деревни, весело стирает все имена. И не одни только нищенствующие братья составляют конкуренцию священнику; мы видим, как по английским деревням ходят «прощатели», прибывающие из Рима с письмом за папской печатью, которое предоставляет им право отпускать грехи и давать прощение тем, кто купит у них какую-нибудь реликвию. Чосер, у которого лжерелигия всегда будит остроумие, живописует, как такой «прощатель» произносит проповедь на тему: «Radix malorum cupiditas…» («Корень всех зол – алчность…»), а затем продает поселянам право поцеловать склянку с костями или тряпками.

Монах. Миниатюра иллюминированной рукописи «Кентерберийских рассказов» Джеффри Чосера. Конец XV в.

3. Эта же смесь алчности и религии вновь возмущает Чосера и Лэнгленда, когда они описывают церковные суды. Архидьякон тогда имел право вызвать в суд любого человека из диоцеза, виновного в нравственном проступке, в частности в прелюбодеянии. Можно представить себе злоупотребления такой властью. То церковное судилище было таким продажным, что отъявленным грешникам диоцеза достаточно было всего лишь купить себе годовой абонемент, чтобы их не беспокоили; то сам архидьякон был честен, но вот его пристав, summoner, прекрасно осведомленный о пороках своих сограждан, подвергал их настоящему шантажу, угрожая вызвать в суд, если они не купят его молчание. Еще эти суды на первых порах присуждали провинившихся к покаянию или к паломничеству. «Покаяние было полезно для кающегося, а паломничество обладало большой социальной значимостью». На дороге в Кентербери встречались рыцарь, купец, ткач, монашка и врач, по-братски беседовали друг с другом и через это общение формировали одновременно английский язык и английскую душу. Именно паломничество открыло многим англичанам чужеземные страны. У Чосера матрона из Бата была в Иерусалиме, в Риме, в Сантьяго-де-Компостела и в Кёльне, и она готова рассказать об этих путешествиях множество историй. Но мало-помалу прижилась привычка покупать себе покаяние и паломничество за деньги, в виде штрафа. Скептик Чосер, набожный Лэнгленд и богослов Уиклиф, не сговариваясь, порицали возмутительную торговлю прощением. Даже монархия проявляет враждебность к церковным судам, по-прежнему подозревая их в сговоре с Римом. Эдуард III издает в 1353 г. знаменитый закон Praemuniere, который приравнивает к измене попытку английского подданного искать или принять иностранную юрисдикцию (название закона происходит от формы предписания: «Praemuniere facias…» – «Предупреди такого-то…»).

4. Уиклиф (ок. 1320–1384), отважный ум, реформат задолго до Реформации, учитель богемских гуситов и пуританин еще до того, как появилось это слово, принадлежал в начале своей карьеры к «кесарийской» церкви. Корона использовала его, отправив послом в Брюгге; позже он стал одним из самых известных богословов Оксфордского университета. Пораженный безнравственностью своего времени, он пришел к заключению, что для возвращения Церкви на путь добродетели надо избавить ее от имущества и вернуть к изначальной бедности. Потом его мысль становится еще более дерзкой. В своей книге De domino divino («О Божьем владении») он утверждает, что Бог – владыка вселенной и дает власть мирским правителям в лен. Таким образом, он доверяет свое могущество несовершенным существам, папам и королям; всем им христианин обязан повиноваться. «На земле Бог вынужден покоряться дьяволу». Но каждый христианин получает от самого Бога немного «владения», dominium. Поэтому он должен обращаться непосредственно к Божьему суду, если представители Бога на земле наносят ему ущерб. Человек может быть спасен не церемониями, индульгенциями и наложенным на него покаянием, но своими заслугами, то есть своими благими делами. Уиклиф намеренно приводит слова святого Августина: «Всякий раз, как пение восхищает меня больше, нежели сама песнь, я признаю, что совершаю серьезную ошибку». Проповедь видится ему главной частью богослужения.

Только серьезной, а отнюдь не развлекательной проповедью (чем порой грешили его собратья) можно привести верующих к покаянию и христианской жизни.

Монахиня. Миниатюра иллюминированной рукописи «Кентерберийских рассказов» Джеффри Чосера. Конец XV в.

5. До этого Уиклиф был всего лишь несколько дерзким профессором, которого Церковь терпела, потому что его поддерживали герцог Ланкастерский и Оксфордский университет. Но, отрицая таинство пресуществления, или догмат о реальном присутствии Христа в евхаристии, он становится несомненным еретиком. Этой доктрине он противопоставил идею консубстанциональности, то есть одновременного существования материального хлеба и тела Христова. А это уже означало посягательство на чудо мессы, и папа не мог стерпеть такое учение, не подвергая опасности все здание Церкви. Осужденный Уиклиф, отвергнув папскую власть, учил в свои последние годы, что единственным источником христианских истин является Библия. Для распространения Священного Писания он и стал переводить его на английский, поскольку прежде имелись переводы только на латынь и французский, непонятные людям из народа. Затем он собрал вокруг себя группу последователей, которым надлежало жить так же бедно, как и первым «братьям» святого Франциска. «Бедными священниками» Уиклифа поначалу были студенты университета, исполненные решимости отдать свою жизнь ради спасения Церкви; однако вскоре столь суровое существование показалось богатым и образованным молодым людям слишком тяжелым, поскольку Уиклиф не разрешал им владеть никакими деньгами; им даже не полагалось, как братьям-францисканцам, носить мешок и складывать в него подношения; они должны были брать только пищу и только в тот момент, когда нуждались в этом. Босоногие, в длинных рясах из грубой шерсти, бедные священники ходили от деревни к деревне, неустанно проповедуя учение Уиклифа. Вскоре их ряды стали пополняться только бедняками. Можно представить себе, какое впечатление производили в деревне эти пылкие молодые люди, проповедовавшие бедность и равенство. Это было время, когда крестьяне в тавернах начинали спорить о священных книгах. В той Библии, которая внезапно была им открыта, они находили образ древнего райского сада, где еще не существовало ни дворян, ни крестьян. «Когда Адам пахал, а Ева пряла, где был тогда дворянин?» После чумы это семя упало в хорошо подготовленную почву.

6. Ничто не позволяет лучше оценить разницу между суровостью Церкви к еретикам начиная с XV в. и ее относительной снисходительностью к ним же в те времена, когда она еще была уверена в своей силе, нежели вот какой факт: Уиклиф, хотя и осужденный за ересь в 1382 г., до самой своей смерти, последовавшей через два года, оставался ректором Латтерворта (Lutterworth) и лично не испытал никаких неприятностей. Архиепископ Кортни с большим трудом помешал уиклифитам и дальше распространять в Оксфорде свое учение. Гордый своими традициями независимости, сильный студенческой поддержкой университет сопротивлялся. Магистры считали себя скорее преподавателями, нежели церковниками. «Он еще не стал (как в следующем веке) инструментом, которым пользовалась Церковь, чтобы навязать свою доктрину национальному уму», или, как при Стюартах, корпусом функционеров на службе у короны. Тут яростно спорили между собой черные и белые клирики, и белые, друзья Уиклифа, брали верх. И чтобы заставить их уступить, понадобилось вмешательство короля: он лично вызвал к себе канцлера и угрожал лишить университет его привилегий. Только тогда уиклифиты подчинились, и Оксфорд надолго перестал быть центром свободной мысли.

7. «Бедные священники», которых католические ортодоксы назвали лоллардами, то есть болтунами, оказались более верными последователями Уиклифа, нежели оксфордские преподаватели. Не только народ, но и многие рыцари, раздраженные богатствами Церкви, благосклонно принимали их и защищали от епископов. А тем было очень трудно добиться поддержки шерифов и светского правосудия против ереси. Когда король пообещал им эту поддержку, палата общин сначала возражала. И уступила, только когда правящие классы начали думать, что лолларды становятся общественно опасными и угрожают богатству не меньше, чем ортодоксии. В 1401 г. был принят закон «О сожжении еретиков» («De Heretico comburendo»), который подтверждал право Церкви отдавать еретиков палачу для сожжения. Тогда и начались гонения; жертвами стали в основном бедняки – портные, кожевники, чьим преступлением было либо отрицание таинства евхаристии, либо ночные сборища для чтения английского перевода Евангелия, либо отказ соблюдать церковные требования, которых не было в Писании. Сохранились свидетельства пылкой духовной жизни того времени, тайных споров по вопросам веры между купцами и их женами и слугами, а иногда приверженцем лоллардизма был и высокомерный дворянин. Под угрозой мучительной казни многие отрекались от нового учения. Другие оставались тверды. В 1410 г. можно было наблюдать необычайную сцену. Несчастный ремесленник, приговоренный к костру, обнаружил на Смитфилдском рынке (который был обычным местом казней), что его ожидают не только вязанки хвороста, но и наследник престола. Юный принц Генри (будущий Генрих V) долго и серьезно спорил с портным Бадби, суля ему жизнь и деньги, если он отречется. Но напрасно. Дважды зажигали вязанки, прежде чем принц предоставил жертву ее судьбе. Это уже состояние умов, свойственное судьям Жанны д’Арк: искреннее желание спасти еретика от него самого и непреклонная твердость по отношению к ереси.