Текст книги "История Англии"

VIII. Крестьянское восстание (1381)

1. Царствование Эдуарда III было долгой чередой морских и военных побед. Личная храбрость короля и его старшего сына, Черного Принца, сделала их обоих национальными героями. Но через пятнадцать лет после договора в Бретиньи Англия была всего лишь униженной и недовольной страной. Старый король приближался к старческому слабоумию в объятиях красивой горничной Элис Перерс, которую одаривал драгоценностями короны. Черный Принц, совершенно больной после множества битв, был вынужден покинуть на носилках Аквитанию, которой управлял, и теперь медленно умирал. Третий сын короля, Джон Гонт, грозный герцог Ланкастерский, объединился с Элис Перерс и правил страной, опираясь на шайку мошенников. Почти все завоевания были утрачены. Франция обрела выдающегося короля Карла V, заново создавшего флот и чьи военачальники – Дюгеклен, Клиссон – поняли, что секрет победы в этой войне состоял в том, чтобы давать сражение только при уверенности в победе. Так что они позволили англичанам расходовать силы, скитаясь по стране, сжигая города и истребляя безоружных крестьян. «Эта гроза пройдет», – говорил Карл V, и в самом деле, люди уже начали лучше понимать, что успех англичан при Креси и Пуатье не соответствовал истинному соотношению сил обоих королевств. Завоевание и оккупация континентальной империи превышали возможности Англии, которая «не была достаточно богата ни людьми, ни деньгами, чтобы долго занимать первое место в Европе». Наконец, – и это самое главное – Англия уже не обладала господством на море и поэтому перестала быть неуязвимой. Черный Принц был хорошим солдатом, но его неуклюжесть в дипломатии привела к союзу короля Кастилии с королем Франции. Их флоты господствовали в Бискайском заливе и Ла-Манше. При Ла-Рошели был не только уничтожен английский флот, но французские корабли беспрепятственно вошли в Темзу, опустошили прибрежные города и сожгли рыбацкие деревни. Единственной защитой Англии был призыв к оружию прибрежного населения, который подавался с помощью костров, зажженных на холмах. Но этот метод оставлял захватчикам достаточно времени, чтобы пристать к берегу, сделать свое дело и отплыть.

2. Среди всеобщего смятения и отчаяния мужество проявил один-единственный орган – палата общин. Деление парламента на две палаты к тому времени стало устоявшимся обычаем. Караваны сельских дворян, прибывающих в Лондон на сессию, становились для жителей Сити привычным зрелищем. В палате общин регулярно заседали 200 горожан, представлявших сотни «бургов», и 74 рыцаря от 37 графств. Эти последние, хоть и менее многочисленные, господствовали тут и имели решающее влияние, потому что представляли собой реальную силу. Это они в парламенте 1376 г., названном «Добрым парламентом», отважно потребовали счета у герцога и его клики, потребовали также удаления Элис Перерс и призвали старого короля обеспечить защиту страны со стороны моря. Быть может, они не были бы так смелы, если бы не чувствовали поддержку народа Лондона, яростно враждебного герцогу, и если бы для придания себе уверенности не призвали на заседание некоторых лордов, которых считали благоволившими их делу. Они добились обещаний, поскольку нужно же было их задобрить, чтобы наполнить казну. Но едва сессия заканчивалась, член парламента становился просто рыцарем. Герцог бросил спикера в тюрьму; Элис Перерс, обещавшая никогда не видеться с королем, вновь заняла свое место подле него; епископы, поклявшиеся отлучить от церкви эту девицу, не пошевелились. Когда в 1377 г. король умер, все старания Доброго парламента пошли прахом. Об Эдуарде III не сожалели: его жалкая старость заставила забыть подвиги его молодости. Однако король Франции, желая почтить великого врага, велел отслужить в Сен-Дени службу за упокой души короля Англии.

3. Поскольку Черный Принц умер раньше своего отца, законным наследником стал внук Эдуарда III Ричард II, прозванный Ричардом Бордоским. Это был красивый и смышленый ребенок, но самостоятельно править он мог не раньше, чем через несколько лет. Так что его опасным дядюшкам, герцогам Кларенсу и Ланкастеру, предстояло стать его советниками, а может быть, и соперниками. Стоя с большим достоинством перед телом своего деда, он добился, чтобы посланцы лондонского Сити и его дядя Ланкастер обменялись мирным поцелуем. В первый же год своего царствования юный Ричард не упустил случая проявить удивительное мужество и присутствие духа, поскольку в то время случилось восстание, своего рода английская Жакерия, которое могло перерасти в революцию. Уже очень давно в деревне назревало скрытое возмущение. Не то чтобы крестьяне стали несчастнее, скорее даже наоборот, за последнее десятилетие плата за труд выросла, а цены опустились. Но люди перестали верить системе, которая держала их в рабстве. Они познали стыд за старого короля, за поражения своих сеньоров во Франции, за рейды французских флотилий. «Бедные священники» Уиклифа говорили им о вопиющем богатстве аббатов. По всей стране распространилась поэма «Видение о Петре-пахаре», написанная Лэнглендом на простонародном языке. Лэнгленд не был революционером; он был набожен и восхищался монастырской жизнью, но поэт живописал удел народа с таким мрачным реализмом, а роскошь сильных мира сего с таким враждебным презрением, что тысячи Петров-пахарей, слушавших эти стихи, проняло до глубины души. В 1381 г. в деревнях проходили бесчисленные тайные сходки, из графства в графство разносили таинственные послания с приказами некоего «Великого Общества», духовные и светские агитаторы призывали одновременно к реформе Церкви и крестьянскому восстанию. «Уложение о работниках» вызывало сильнейшее ожесточение. Каждый день в каком-нибудь имении крестьяне вступали в конфликт с сеньором или его бальи, который хотел навязать им жатву всего за 2–3 пенса в день. Наказания, предусмотренные этим абсурдным законом для тех, кто отказывался от работы, изгоняли крестьян с их полей, и те, кто до недавнего времени был мирным тружеником, становились бродягами и скитались по лесам, совершенно пав духом, потому что лишились своих корней. «Беглый виллан – столь же обыденное явление в Англии XIV в., как и беглый раб в Америке XIX в.; в обоих случаях эти все более многочисленные отказы от работы становятся знаком стремления к освобождению целого класса».

4. Фруассар сохранил для нас речи самого известного из агитаторов 1381 г., капеллана Джона Болла: «Этот Джон Болл имел обыкновение в воскресный день, когда все выходили из церкви после мессы, отправляться оттуда на кладбище. Там он собирал вокруг себя народ и проповедовал ему, говоря:

– Люди добрые, дела не могут хорошо идти в Англии, да и совсем не пойдут, покуда имущество не станет общим, покуда есть крестьяне и дворяне и покуда мы не равны. Почему те, кого мы называем господами, бо́льшие господа, чем мы? Ведь все мы происходим от одного отца и одной матери, Адама и Евы. Могут ли они сказать и показать нам, в чем они лучшие господа, чем мы, кроме того, что заставляют нас возделывать и выращивать все то, что сами лишь тратят? Они одеты в бархат, а мы в дерюгу; у них есть вина, пряности и добрый хлеб, а у нас лишь рожь, отруби да солома, и мы пьем одну воду; они живут в хороших усадьбах, а мы в полях, хоть в дождь, хоть в ветер, но именно от нас и нашего труда происходит все, чем они живут… Пойдем к королю. Он молод. Пожалуемся ему на наше рабство. Скажем ему, что мы хотим, чтобы было по-другому, и мы это исправим».

Джон Болл, примкнувший к повстанцам священник-лоллард, обращается с проповедью к королевским войскам. Миниатюра «Хроник» Жана Фруассара. 1470

5. Так обычно говорил Джон Болл по воскресеньям, после деревенской мессы, и, расходясь, многие шептались: «Он верно говорит». Однако требования крестьян были не так коммунистичны, как проповеди Джона Болла. Они требовали всего лишь своей личной свободы и замены всех повинностей денежным оброком в 4 пенни с акра. Непосредственным поводом к возмущению стал налог, который советники короны очень неуклюже захотели собрать второй раз, потому что первая поездка сборщиков не принесла достаточно денег. Когда крестьяне снова увидели людей короля, а те захотели арестовать строптивцев, целая деревня разозлилась и обратила их в бегство. Потом, напуганные собственным поступком, крестьяне ушли в лес. Там уже жили бесчисленные люди вне закона, оказавшиеся в этом положении из-за неразумного применения «Уложения о работниках». Так появилась целая армия, вполне готовая для бунта. И вот от колокольни к колокольне побежал столь ожидаемый призыв: «Джон Болл приветствует вас всех и подает вам знак, ударив в колокол». За несколько дней Эссекс и Кент вспыхнули. Повстанцы грабили дома, убивали сторонников герцога и представителей закона. Навязчивой идеей восставших было уничтожение всех письменных свидетельств их кабалы. В захваченных имениях они сжигали учетные книги и грамоты. При появлении повстанцев дворянство, до странности неспособное организовать сопротивление, бежало, а вскоре крестьяне и люди вне закона вошли в города. Настал черед сеньоров прятаться в лесах. Зажиточные обитатели городов приняли восставших довольно хорошо. В Кентербери объединившиеся горожане и деревенские жители свели кое-какие счеты, обезглавив особенно ненавидимых людей. Затем это войско двинулось на Лондон. Ведь там был юный король, про которого вожди восстания говорили, что он «милостив», а простые люди ничего не знали, кроме того, что это ребенок и его надо защитить от его дяди Джона Гонта, самого ненавистного из вельмож. Можно представить, как они шли по тропам, сбившись в толпы, по деревням, вооруженные палками, ржавыми мечами, топорами, старыми луками и стрелами без оперения.

6. Король и верные ему люди укрылись в лондонском Тауэре. Сам город было легко защищать: мост, который отделял его от реки, был подъемным, достаточно было поднять его средний пролет. Но олдермен, благосклонный к восставшим, сдал им ворота, несмотря на мнение мэра, который ратовал за порядок. И сразу же на улицах стали происходить ужасные сцены. Крестьяне открыли тюрьмы, и, как случается при всякой революции, множество подонков вышли из тени, чтобы грабить и убивать. В Чипсайде поставили плаху, и полетели головы. Целый квартал фламандцев был истреблен без всякой причины, только потому, что они были чужестранцами. Дом Джона Гонта сожгли. Лишь юный король находил милость в глазах черни. Уже в первый день он обратился к толпе с лодки, не сходя на берег. Его приветствовали ликующими криками. Неизвестно почему, но он стал кумиром всех этих несчастных, и ему предстояло извлечь из этой популярности большую выгоду. В первый раз он встретился с восставшими в Майлс-Энде (Mile’s End), на поле рядом с Лондоном, и сделал вид, будто дает им все, чего они требуют. Тридцать писцов принялись писать дарующие свободу грамоты и скреплять их королевской печатью. Крестьяне поверили этим пергаментам. И, получив свою грамоту, каждая группа покидала поле и триумфально возвращалась в Лондон с королевскими знаменами, которые ей выдали. Наверняка советники Ричарда и не собирались признавать, будто эти уступки, вырванные с помощью грабежей и убийств, имеют хоть какую-то юридическую силу. Они всего лишь пытались выиграть время. Новые злодейства вынудят их стремительно перейти в наступление.

Гибель Уота Тайлера. Миниатюра «Хроник» Жана Фруассара. 1470

7. Пока король отсутствовал в Тауэре, туда проникли повстанцы, и вскоре у входа на Лондонский мост были выставлены головы архиепископа Кентерберийского и казначея. Надо было любой ценой удалить оттуда эту кровожадную и распоясавшуюся толпу. Многочисленные группы крестьян, удовлетворенных своими грамотами, уже покинули город. Оставалось всего несколько тысяч, без сомнения самых худших, которые хотели продолжить грабеж. Но к королю со всех сторон прибывали рыцари и горожане, желавшие примкнуть к нему. На следующий день восставшим было указано новое место для встречи: Смитфилдский конный рынок. Царственный ребенок прибыл туда на коне, за ним следовали мэр Лондона и целая свита, на другом конце площади толпились «простаки», вооруженные своими луками. Их вожак Уот Тайлер выехал верхом вперед, навстречу королевскому кортежу. Что же случилось? Свидетельства хронистов разнятся между собой. Наверняка Уот Тайлер повел себя дерзко, и мэр Лондона, у которого под платьем было спрятано оружие, вдруг разгневался и поразил наглеца ударом в голову. Как только он упал, люди короля окружили его, чтобы толпа на другом конце площади этого не увидела. Но бунтовщики все же успели заметить его падение и, построившись в боевую линию, уже стали натягивать свои луки, когда юный король неожиданно сделал героический жест, который спас положение. Он покинул своих людей, сказав им: «Оставайтесь здесь, и чтобы никто за мной не следовал». Затем приблизился к мятежникам совершенно один и сказал им: «У вас нет другого предводителя, кроме меня. Я ваш король. Сохраняйте спокойствие». Вид этого красивого ребенка, подъехавшего к ним доверчиво и спокойно, обезоружил восставших, у которых не было ни вожака, ни плана действий. Ричард возглавил их и вывел из Сити. Таков, по крайней мере, рассказ Фруассара.

8. Убийцы и грабители не очень-то заслуживают жалости. Однако среди крестьян 1381 г. было много хороших людей, веривших, что защищают правое дело. И нельзя было видеть без волнения этот патетичный и доверчивый кортеж, следовавший за красивым царственным ребенком, который вел их на муки. Ибо подавление восстания было не менее жестоким, чем оно само. Как только войско этой Жакерии распалось и крестьяне вернулись в свои деревни, король и его судьи поехали из графства в графство, чтобы устраивать кровавые судилища. Восставших вешали сотнями. В Лондоне, на плахе, которую повстанцы сами поставили в Чипсайде, рубили головы повинным в убийствах, но в том числе и множеству невиновных. Чтобы полнее насладиться своей местью, родственники жертв, даже женщины, просили дозволения самим казнить вчерашних палачей. Террор правящих классов был основательным; дошло даже до запрещения сыновьям вилланов поступать в университеты. Либеральные рыцари и буржуа (а такие находятся всегда) потеряли в парламенте всякий авторитет. Но независимый дух английского народа не погиб и в дальнейшем восторжествовал. В конце века «Уложение о работниках» вышло из употребления, и мировым судьям было рекомендовано решать вопросы оплаты полюбовно. Наконец при Тюдорах крепостное право и вовсе было отменено, а «при Якове I даже стало расхожим мнением, что любой англичанин – свободный человек».

IX. Вторая половина Столетней войны. Ричард II, Генрих IV, Генрих V, Генрих VI. Англичане за пределами Франции

1. Король-ребенок, чьей храбростью на Смитфилдском рынке восхищались дворяне и буржуа и за которым благоговейно последовало войско восставших крестьян, превратился в слабовольного подростка и в конце концов умер в тюрьме, презираемый вельможами и забытый своим народом. Однако у Ричарда II были и достоинства; он был храбр, весьма умен и сумел сказать своим ужасным дядьям: «Благодарю вас за прошлые услуги, милорды, но больше я в них не нуждаюсь». Он пытался честно заключить мир с Францией. Он понял, какую опасность для монархии представляют слишком могущественные герцоги с их огромными уделами и попытался быть сильным королем в манере Тюдоров, но народ еще недостаточно настрадался, чтобы поддержать его против вельмож. А впрочем, после репрессий 1381 г. крестьяне ему не доверяли. Обеспокоенная ересью Церковь готова была отдаться тому, кто предоставил бы ей средства справиться с заразой, но тут благоразумие и терпимость Ричарда оказали ему плохую услугу. Его добрые намерения были прерывистыми, вспышки воли – яростными и короткими. К тому же он плохо выбирал своих фаворитов.

2. Ричард был женат на двух принцессах: первой была Анна Богемская, через окружение которой Уиклифова ересь распространилась в Праге и породила там протестантское движение гуситов; второй была француженка Изабелла, дочь Карла VI Безумного, что не понравилось англичанам, которые не одобряли политику Ричарда II и сожалели о временах, когда их лучники возвращались с добычей в свои деревни после сражений при Креси и Пуатье. Ричард, благоразумно процарствовав шесть лет, не устоял перед искушением деспотизма. Ему удалось протащить в парламент своих ставленников и с помощью их угроз «продавить» передачу ему пошлин на шерсть до конца жизни. После этого он уже не созывал палаты. Успех такой политики вскружил ему голову. Он отправил в изгнание сына Джона Гонта, а после смерти старого герцога Ланкастерского конфисковал его наследство. Этим он подтолкнул своего кузена к мятежу. Ланкастер какое-то время жил в Париже, готовя государственный переворот. Как только он высадился в Англии, Ричард увидел, что все его покинули. В конце концов он был брошен в тюрьму. Парламент, наследник Большого совета, избрал на престол Генриха Ланкастерского, которого тотчас же два архиепископа короновали под именем Генриха IV.

Коронация Ричарда II. Миниатюра «Хроник Англии» Жана де Ваврена. Вторая половина XV в.

3. Генрих IV не был законным королем; он был обязан своей короной парламенту, знати и Церкви. Так что ему приходилось осторожно вести себя с этими тремя силами, даже в большей степени, чем это делали нормандские или анжуйские короли. Именно он в 1401 г. предоставил Церкви право сжигать еретиков (уложением De Heretico Comburendo). За шестьдесят лет правления Ланкастерской династии сила парламента, находившегося под большой угрозой при Ричарде II, будет только возрастать. Генрих IV, первый из ланкастерских королей, знает, что является узурпатором, а потому не осмеливается перечить палате общин. Второй король Ланкастерской династии, Генрих V, проведет бо́льшую часть своего царствования за пределами Англии и скоропостижно умрет, оставив трон малолетнему ребенку, Генриху VI, который, достигнув отрочества, станет слабым и полубезумным государем. Таким образом, на довольно долгое время слабость короля, его отсутствие или его страхи сделают парламент арбитром сложившихся ситуаций. «Среди мятежных и ненадежных сил палата общин, единственная постоянная и в высшей степени национальная власть, получает от обстоятельств в некотором роде роль третейского судьи. Только у нее эти носители спорных титулов могут испрашивать шаткий кредит доверия. Еще робкая, неуверенная в себе, удивленная тем, что на нее свалилось, притом что сама она ничего такого отнюдь не домогалась, эта власть более полувека пользуется непререкаемым авторитетом. Ее архивы полнятся прецедентами; ее лучшие дни отмечены новыми притязаниями; ее регламент обогащается либеральными практиками, чисто процедурными, конечно, и которые лишь в самих себе заключают суть политической свободы (как станет видно в следующем веке, при Тюдорах), но при этом все-таки сохраняют ее, так сказать, для пущей важности, а отсюда следует, что, когда обстоятельства вновь станут благоприятными, обнаружится вдруг, что она уже во всеоружии и хоть сейчас готова к делу».

4. После долгого перемирия Генрих V в 1415 г. вновь начинает войну с Францией. Его настоящая цель состояла в том, чтобы занять буйные головы в собственной стране заморской авантюрой. Религиозная агитация лоллардов вела к гражданской войне. Нужно было чем-то отвлечь народ, и хронисты говорят, что об этом просили епископы. Король и сам был очень честолюбив; он мечтал положить конец авиньонскому расколу и предпринять Крестовый поход, возглавив его как объединитель западного мира. Какой бы ни была его цель, средства, которые он использовал, нельзя оправдать ничем. Зная, что Францию раздирает борьба между кликами арманьяков (орлеанцев) и бургиньонов (бургундцев), что ею правит от имени безумного короля дофин, не имеющий друзей, он вновь цинично предъявил былые претензии Эдуарда III на французский престол. Однако, какими бы ни были уже довольно спорные права Эдуарда III, права Генриха V, который даже не был самым прямым наследником своего прадеда, почти равнялись нулю. Он так хорошо знал об этом, что после первого дипломатического демарша попросил вместе с рукой Екатерины, дочери Карла VI, лишь Нормандию, Турень, Анжу, Мэн и Понтьё. Но и эти притязания были слишком абсурдны, чтобы с ними согласилась даже такая несчастная страна, какой была тогда Франция. Война стала неизбежной.

Неизвестный художник. Ричард II Бордоский. XVI в.

5. Вторая половина Столетней войны необычайно похожа на первую. Можно подумать, что какое-то наваждение толкает Генриха V подражать кампании своего прадеда. Как и тот, он высаживается в Нормандии. У него всего 2500 рыцарей, их сопровождение и 8 тыс. лучников. Всего вместе со слугами и обозными не больше 30 тыс. человек. Несмотря на храбрую оборону Арфлера, большого арсенала Запада, он овладевает им, затем, отправив вызов дофину, решает двигаться в направлении Кале и пересечь Сомму через брод Бланш-Таш возле Креси. Это было дерзкое предприятие, но французское рыцарство оказалось разделено, и оно наверняка предоставило бы англичанам восемь дней, в которых те нуждались, чтобы достичь Кале. «Главное было не поднять против себя население по дороге. Поэтому король велел буквально исполнять указы Ричарда II о дисциплине: было запрещено под страхом виселицы насиловать, грабить церкви; под страхом обезглавливания было запрещено кричать: „Havoc!“ („Грабь!“); та же кара грозила тому, кто обворует купца или маркитанта; следовало строго подчиняться капитану; требовалось становиться на постой лишь в указанном месте, за ослушание грозило тюремное заключение и потеря коня и так далее…» Обнаружив, что брод надежно охраняется, Генрих поднялся выше по течению и встретил французское рыцарское войско при Азенкуре. Произошла ужасная битва, где феодальная конница, очень храбрая, но ничему не научившаяся и совершенно забывшая уроки Дюгеклена, дала себя изрешетить лучникам и изрубить в капусту рыцарям английского короля. В этой битве (1415), одном из самых кровавых столкновений Средневековья, погибли 10 тыс. французов.

6. После этого Генрих стал хозяином Северной Франции благодаря предательству бургиньонов, которые открыли ему ворота Парижа. Он женился на Екатерине в церкви Сен-Жан в Труа и подписал там договор, по которому признавался наследником французского престола после смерти Карла VI и регентом в течение жизни этого короля. Он должен был править вместе с французским советом и сохранить все прежние обычаи. Его титул, пока жив Карл VI, должен быть: Генрих, король Англии и престолонаследник Франции. Но уже через несколько лет он умер в Венсенском лесу, возможно от дизентерии, оставив годовалого сына. Генрих V сохранится в памяти англичан великим королем; он привел их к новым победам и обладал несомненными личными достоинствами. Он был великодушен, куртуазен, искренне религиозен, целомудрен и верен своему слову. Он говорил мало и отвечал лишь: «это невозможно» или «это будет сделано». Его умеренность, замечательная в столь суровые времена, не мешала ему проявлять неумолимую жестокость, если казалось, что этого требуют интересы страны и короны. Как хорошими, так и дурными сторонами своего характера он нравился английскому народу. Но он, несомненно, был бы еще более выдающимся государственным деятелем, если бы отказался от искушения броситься в эту французскую авантюру, которая после большого успеха закончилась катастрофой.

Неизвестный художник. Генрих V. Конец XVI в.

7. Между двумя половинами Столетней войны симметрия полная. После Креси и поражения феодальной косности Франция выдвинула солдата-реалиста: Дюгеклена. После Азенкура она была спасена здравомыслием и верой Жанны д’Арк. Когда маленький Генрих VI в 1422 г., еще лежа в колыбели, стал королем Англии, партия французского дофина казалась проигранной. Его отец Карл VI умер через два месяца после своего врага; дядья маленького Генриха VI, герцог Бедфорд, регент Франции, и герцог Глостер, рассчитывали короновать его королем Франции в Реймсе, как только он будет способен произнести священные обеты; и они не видели, кто мог бы этому помешать. С 1422 по 1429 г. дофин Карл, без королевства, без столицы, без денег, без солдат, будет скитаться по нескольким провинциям, которые у него оставались. Его называли в насмешку «королем Буржа». Да и был ли он дофином? Многие сомневались в законности его происхождения, в том числе и он сам. Бедфорд, хозяин севера Франции, предпринял завоевание центра страны и осадил Орлеан. Карл предполагал удалиться в Дофине. Казалось, что это конец.

8. И однако, владычество англичан во Франции было хрупким и искусственным. Созданное не реальной силой, а расколом среди французов, оно падет от первого же удара. История Жанны д’Арк – это одновременно удивительнейшее чудо в истории и самое разумное продолжение политических действий. План, который диктовали Жанне ее голоса, был прост и гениален: «Вдохнуть в дофина Карла уверенность в самом себе, освободить Орлеан, короновать его в Реймсе. Жанна за время своей короткой жизни (1412–1431) успеет совершить только эти три деяния, но и их хватит с избытком». После коронации Карла Генриху VI уже никогда не удастся стать законным королем Франции. Впрочем, придя в движение, народ уже не сможет остановиться. Воодушевление, которое всколыхнули победы Жанны и Дюнуа, сострадание и ужас, которые вызвал суд над ней, и, наконец, ее мученичество пробуждают во Франции ненависть к захватчикам. Напрасно Бедфорд коронует Генриха в соборе Парижской Богоматери, напрасно бургундская партия и Сорбонна (следуя советам которой смогли осудить и сжечь Жанну) принимают маленького английского короля с пылкими изъявлениями преданности. Дофин расширяет территорию. Бургундский дом ссорится с англичанами. В конце концов и сам Париж изгоняет английский гарнизон. Нормандия освобождена. После смерти Карла VII (1461) у англичан остается во Франции только Кале, который они сохранят еще на 100 лет, как ла-маншский Гибралтар.

Битва при Азенкуре. Миниатюра «Хроники Св. Альбана» Томаса Уолсингема. XV в.

Осада замка во времена Столетней войны. Миниатюра «Хроник Англии» Жана де Ваврена. XV в.

9. Приятно отметить, что английские историки, считающие французскую победу в битве при Бувине удачей для Англии, согласны сегодня восхищаться и Жанной д’Арк, полагая, что она спасла Англию от деспотизма. Если бы не она, король Англии жил бы в Париже и, разбогатев на налогах, собранных во Франции, опираясь на французскую армию, отказался бы терпеть контроль со стороны своих подданных. Благодаря ей расстроилась опасная мечта о континентальной империи, которой так долго тешили себя английские монархи. Эти долгие годы борьбы породили и другие долговременные результаты. В обеих странах из столкновения с другим народом родилось национальное чувство – новая и сильная эмоция. Люди Руана и Орлеана, Буржа и Бордо, столь различные и так долго враждебные друг другу, тем не менее почувствовали между собой нечто общее, отличающее их от «годонов»[15]15
  Годоны – прозвище, данное в Столетнюю войну англичанам; происходит от английского ругательства «god damn!».


[Закрыть]. А те в свой черед, несмотря на финальное поражение, хранили отныне воспоминание о великих делах, совершенных ими сообща. Тем не менее между Францией и Англией возникла ненависть, которая просуществует с некоторыми перерывами до конца XIX в. и оставит в народных массах обеих стран неодолимое, передающееся по наследству недоверие.