Текст книги "Звонкий ветер странствий"

Егор – в полном одиночестве – стоял на носу фрегата и мысленно прокручивал в уме всякие и разные соображения, относящиеся к предстоящему ночному рейду: – «Вообще-то, всё это – полное и откровеннейшее безумие! Причём, с самыми минимальными шансами на успешное завершение… Абсолютно незнакомая и непредсказуемая страна, противник – местные свирепые жители, знающие каждую тропинку и каждую ложбинку. Это, так сказать, в пассиве… А что у нас, как принято говорить, в активе? Во-первых, как следует из школьного учебника по географии за восьмой класс средней школы, который приходилось читать в далёком Будущем, в Новой Зеландии начала восемнадцатого века не было никаких ядовитых гадов и каких-либо хищных животных (последних европейцы завезли гораздо позже). Уже, честное слово, неплохо! Во-вторых, раз здесь нет хищных животных, значит, у маори нет и приручённых сторожевых собак. Что просто отлично! В-третьих, Лаудруп говорил, что у дикарей намечается какой-то большой праздник, следовательно, и бдительность противника будет уже не та, что в будни… Но, ведь, что-то ещё есть… Точно, есть! Вот, и мудрый внутренний голос того же мнения… Только – что конкретно?».

Пришла пора трогаться в путь-дорогу.

– Значится так, уважаемый капитан, – Егор внимательно и строго посмотрел в глаза Емельяна Тихого. – Ветерок у нас, похоже, налаживается. Поэтому, как только наша шлюпка отчалит, так сразу же следуй к каменистому северному мысу, но за него не высовывайся, становись на якоря, посылай на недогоревшую до конца «Луизу» шлюпку с надёжными людьми и парочкой масляных фонарей. Если нам понадобится ваша помощь, то я запущу в небо яркий китайский фейерверк. Тогда твои люди пусть тут же зажигают масляные фонари, и «Артур», огибая «Луизу» по широкой дуге, начинает двигаться к берегу. Ближе двухсот метров к бригантине не подходи, если не хочешь налететь на прибрежные рифы… Становишься метрах в ста пятидесяти от деревушки маори, разворачиваешься к ней бортом и открываешь беглый пушечный огонь. А после пяти-шести залпов высаживаешь на берег крепкий десант. Далее действуешь – строго по обстановке. Всё понял? Тогда, соратник, до скорой встречи…

Когда он был уже готов перекинуть ногу за борт фрегата, чтобы по штормтрапу спуститься в шлюпку, на палубе – в последних лучах заходящего солнца – показалась Санькина платиновая голова.

«Ну, и зачем нам сейчас данное небесное явление?», – возмутился грубый и нетактичный внутренний голос. – Ведь, уже попрощались и сто раз переговорили обо всём! Только публичных нежностей и горьких слёз нам с тобой, братец, и не хватает – для полного и безудержного счастья…». У подошедшей к штормтрапу Саньки глаза были грустными и печальными – до полной невозможности, а на нежном и трепетном плече размещалась внушительная бухта тонкого каната.

– Саша, ты же в вещмешок забыл положить надёжную верёвку, – смущённо объяснила своё появление на палубе Сашенция. – Вот, я и принесла. Возьми…

– Зачем нам – верёвка? – удивился Егор.

– Я не знаю. Но, возьми… Возьми, пожалуйста! – повысила голос супруга. – Мне сердечко подсказывает…

К берегу они двинулись двумя шлюпками. На вёслах первой посудины сидели гребцы с «Буйвола», которые уже днём, по узкому проливу между рифами, подходили к островному берегу и хорошо запомнили дорогу, ориентируясь сейчас на тёмный силуэт «Артура» за кормой шлюпки. За вёсла во втором плавсредстве пришлось усесться самим членам штурмовой группы.

Было задумано, что, уходя в рейд, Егор и его товарищи спрячут свою шлюпку в прибрежных кустах. А гребцы с «Буйвола» всю ночь будут держаться на второй лодке в двухстах-трёхстах метрах от места высадки, курсируя туда-сюда, ну, мало ли что…

Егор усердно и размеренно грёб, а его внутренний голос продолжал размышлять и без устали разглагольствовать: – «До деревни маори – от места высадки – всего-то мили две с половиной будет, может, и все три. Ерунда, быстренько доберётесь! Первым делом, надо будет найти дельную смотровую площадку, осмотреться, понять, где эти бессердечные ублюдки содержат Герду и Томаса. Если, конечно, тьфу-тьфу-тьфу, их ещё не убили и не слопали… Потом с одного края деревушки размещаем первую бочку с порохом, на другом краю – вторую. Взрываем их по очереди. Когда взорвётся первая бочка, то людоедов обязательно охватит конкретная паника, они начнут бестолково метаться из стороны в сторону. Когда же – минут через пять-шесть – сработает и второй бочонок, то туземцы непременно кинутся прочь из поселения, позабыв обо всех традициях, обрядах и праздниках… Вот, тогда-то – полный вперёд к месту заточения узников, скупо и рачительно разбрасывая по нужным сторонам ручные гранаты… А, что такого? План как план, вполне реалистичный, даже внушающий определённые надежды на успех… Эта бухта верёвки, что наша Александра Ивановна презентовала на прощанье? Да, ну, нет для неё места в вещмешке! В лодке, братец, оставь. Потом вернёшь и… Так, верёвка… Какая-то очень простая ассоциация так и напрашивается… Всё ли мы с тобой учли, ничего не забыли? Ведь, вертится что-то на языке (или – в уме?), определённо, вертится… Давай-ка ещё раз – всё вспомним хорошенько, внимательно и без всякой спешки.… Итак, шлюпка подплывает к обгоревшей и почерневшей «Луизе», лежащей на правом боку (или – на правом борту, борте?). Из обшивки левого борта бригантины торчат древки оперённых стрел, дротиков и копий. Над белыми бурунами рифа неожиданно поднимается человеческая рука. Через десять-двенадцать минут израненный Лаудруп уже находится в шлюпке и, плюясь во все стороны кровавой пеной, хрипло рассказывает о коварном нападении туземцев… Что же происходит дальше? Дальше ты – через окуляр подзорной трубы – тщательно осматриваешь берег, откуда приплыли злые дикари. До острова всего-то полмили. Очень длинные пироги, вытащенные на белоснежный песок, потом какие-то тёмно-фиолетовые низенькие кусты, некое подобие забора – с большими воротами посередине, за забором мелькает зелёная листва деревьев, из-за которой высовываются конусообразные, светло-жёлтые крыши хижин… Стоп! Ещё раз! Из-за зелёной листвы деревьев дружно высовываются конусообразные, светло-жёлтые крыши хижин – на фоне чёрной, невысокой (наверное, метров сорок-пятьдесят в высоту) отвесной скалы, покрытой крупными белыми знаками, напоминающими древние руны… Ага, уже значительно теплее! Что мы с тобой, братец, ещё знаем про этих маори, кроме того, что они были идейными и упрямыми людоедами? Ну-ка, вспомни бессмертное произведение Жюля Верна – «Дети капитана Гранта»! Читали мы с тобой его когда-то, в далёком босоногом детстве… У маори было такое коронное и незыблемое понятие – как «табу». Ну, того – совсем нельзя, сего – совсем нельзя… Никогда и ни при каких условиях. Под страхом лютой земной смерти и страшного гнева небесных могучих Богов… И верховные вожди маори этим понятием всегда бессовестно манипулировали – как хотели – для личной выгоды. Самая их любимая мулька – это метить определённые места вблизи туземных поселений знаком «табу». Мол, на данную территорию простым смертным вход строго запрещён! Очень удобная вещь, для тех, кто понимает, конечно… На случай неожиданного голода там можно было держать солидные запасы продовольствия, не опасаясь, что на него кто-нибудь покусится. Когда междоусобные войны заканчивались бесславным поражением, то там можно было успешно прятаться, дожидаясь лучших времён. Ну, и так далее.… Многие элементы «табу» плавно перетекли, если ты, братец, помнишь, и в двадцать первый век. Ну, мигалки на крышах легковых автомобилей, депутатские значки, различные удостоверения несуществующих контор с громкими и пугающими названиями, муляжи телекамер над заборами шикарных дач на Рублёвском шоссе… Извини, не буду больше отвлекаться! Итак, чем такое тайное и надёжное место ближе к папуасской деревне – тем лучше. Чего бегать-то далеко? Ноги, они же не казённые! Тем более что бывают такие жизненно-важные моменты, когда время крайне дорого… А чтобы всякое худосочное быдло случайно не забрело в тайные и благословенные оазисы, те места – всенепременно и тщательно – помечали очень крупными, видными издали знаками. Если я, конечно, не ошибаюсь, то у маори было принято рисовать эти заветные знаки именно белой краской… О-па! Вот, оно даже как, блин новозеландский, да с начинкой из печени старого шотландца… Да, Александра Ивановна, раскрасавица и умница наша! Не, братец, тебе супругу, не иначе, сам Господь Бог послал, последним гадом буду… Всё, планы предстоящей операции резко и кардинально меняются…».

Тяжёлая шлюпка плавно и почти бесшумно проползла – на четверть корпуса – по белоснежному песку низкой косы. Наступила ночь, но на небо уже высыпали бесчисленные звёзды, возглавляемые великолепным созвездием Южного Креста и неправдоподобно-крупной, жёлто-яркой Луной, так что, с ориентацией на местности всё было более-менее нормально.

«Полнолуние, мать его!», – незлобиво ругнулся грубоватый внутренний голос. – «Видимо, туземцы к этому знаменательному событию и приурочили свой кровавый праздник…».

– Вёсла вынули из уключин, аккуратно и бережно сложили их на дно лодки, – негромко приказал Егор, стараясь, чтобы его голос только на самую малость был громче океанского прибоя. – А, вон, под теми разлапистыми деревцами, нависающими над водой, мы нашу лодочку и спрячем…

Ещё через семь-восемь минут они были уже готовы к выходу на маршрут.

– Идём – по возможности – бесшумно, внимательно смотрим под ноги, чутко прислушиваемся ко всем подозрительным и незнакомым звукам, – давал последние наставления Егор, перебрасывая через шею бухту Санькиной верёвки. – Я следую первым, за мной идут новобранцы Васильев и Ерохин, подполковник Ухов – замыкающим. Вань, ты, уж, там посматривай – за тылами…

Егор уверенно зашагал чуть наискосок – относительно побережья, намериваясь выйти к деревне маори с тыла. Миновав густой прибрежный кустарник, они вышли на идеально ровное поле, густо заросшее невысокой (чуть выше колен) и очень мягкой травой, тут же напомнившей Егору его далёкое-далёкое детство. Пионерский лагерь был расположен где-то в Псковской области, а рядом с лагерем простирались бескрайние поля, на которых тамошние трудолюбивые колхозники выращивали небесно-голубоватый лён, такой же мягкий на ощупь…

А, вот, продвигаться бесшумно совершенно не получалось – из-за многочисленных птиц, которым эта мягкая трава тоже приглянулась и они решили в ней заночевать. Поминутно птицы – и поодиночке, и небольшими стайками – с громкими и возмущёнными криками вылетали прямо из-под ног путников и исчезали, растворяясь в таинственном ночном сумраке…

«До чего же шумные, заразы!», – недовольно ворчал чрезмерно осторожный внутренний голос. – «Визуально – куропатки (только очень большие и жирные!), вальдшнепы, бекасы и кулики…».

Впрочем, буквально через полкилометра «льняное» поле закончилось, и ему на смену пришёл густой и колючий кустарник – высотой почти по пояс. Пришлось, расчищая дорогу, от души поработать длинным и широким ножом, купленным хозяйственной Санькой в припортовой лавочке Буэнос-Айреса.

«Прямо-таки классическое кубинское мачете, предназначенное для рубки сахарного тростника!», – заявил непривычно бодрый внутренний голос.

– Привал – на пять минут! – объявил Егор, присаживаясь на чёрную корягу.

Рядом, тяжело дыша, опустились на колени Васильев и Ерохин, за плечами которых – в специальной кожаной упряжи – размещалось по двухпудовому бочонку с порохом.

«Ничего, справятся!», – уверенно заверил строгий внутренний голос. – «На Димке-бугае и пахать можно запросто. Антип-то, конечно же, помельче будет, но жилистый и упорный, чернявый такой, видимо, и татарской крови в нём намешено немало…».

Подошедший следом Ухов-Безухов любезно предложил тихим – без малейших следов отдышки – голосом:

– Александр Данилович, давайте поменяемся местами. В том смысле, что вы уже подустали, а во мне здоровья – Тихий океан отдыхает. А?

– Спасибо, Ваня! – душевно прохрипел в ответ Егор. – Но пока я первым пойду… Надо так, извини…

«Правильно, братец!», – котом Матроскиным – из мультфильма про деревню Простоквашино – промурлыкал внутренний голос. – «Негож ещё Ванька – первым идти! Негож… Сперва учудит чего в горячке, и только уже потом подумает…».

Ещё через полчаса количество ярких звёзд, видимых впереди, вдруг, значительно сократилось, визуально стало чуть темнее (если эта фраза, конечно же, приемлема для описания глухой новозеландской ночи), Егор тут же остановился и, обернувшись назад, тихо известил:

– Похоже, пришли. Руками, попрошу, ничего не трогать…

Дальнейший путь им преграждал высокий трёхметровый забор: тщательно вкопанные в землю – с полутораметровым интервалом друг от друга – толстые колья были очень плотно переплетены тонкими ветками, густо усеянными длинными шипами. Примерно каждый третий кол был увенчан человеческим черепом. Некоторые черепа были уже серыми от «старости», но попадались и относительно «свежие» – с длинными прядями чёрных волос…

«Да, эти маори – ребята серьёзные!», – уважительно объявил внутренний голос. – «По крайней мере, отсутствием аппетита они точно не страдают…».

Ухов-Безухов тут же предложил:

– Господин командор, я тут с собой предусмотрительно прихватил отличную шведскую пилу. Спилим сейчас – практически бесшумно – парочку столбов, расчистим проход, да и тронемся дальше. Делов-то!

– Очень плохая идея, – недовольно покачал головой Егор. – Во-первых, я железно уверен, что за первой линией забора находится вторая, а за второй, наверняка, и третья. Бог, как всем нам известно, он Троицу любит.… А, во-вторых, шипов на горизонтальных ветках – ну, слишком много. Кто-нибудь точно оцарапается… Вполне возможно, что эти шипы сами по себе ядовитые, или становятся ядовитыми (со временем) после того, как ветки, на которых они растут, срубят. Короче говоря, есть у меня чёткое ощущение, что данный забор непроходим… Взорвать его – к такой-то матери? А, что, дельное такое предложение, разумное даже! Ладно, Ваня, ты не суетись, решим мы все вопросы… Короче, пустые разговоры на сегодня закончены. Все встали и несуетливо пошагали за мной. Только, прошу, забора ладонями не касаться! Спрятали все руки за спину – на всякий пиковый случай…

Забор, как Егор и предполагал, скоро уперся в чёрную скалу.

«Понятное дело!», – обрадовался сообразительный внутренний голос. – «Непроходимый трёхметровый забор ограждает поселение маори с трёх сторон, а четвёртой стороной и является чёрная скала-табу. Нормальное такое решение, ёлы-палы, ну, чисто по-нашему! Но со всех ли сторон данная отвесная скала – такая неприступная? Сейчас мы это и проверим…

Скала оказалась половинкой обычного конуса. Ну, в том смысле, что стоял когда-то на данном острове чёрный базальтовый конус, образовавшийся в период очередной вулканической активности. Стоял себе, никому, скорее всего, не мешал.… Вдруг, какая-то сука – не иначе, планетарного масштаба – рассекла этот конус (лазером, надо думать) на две совершенно равные части. То бишь, ровно посерёдке. Одну половинку конуса эта тварь уволокла куда-то – по своей сучьей надобности – а другую благородно оставила на прежнем месте…

Как бы там ни было на самом деле, но взобраться на скалу – со стороны противоположной океану – не составляло особого труда. Склон в этом месте был и не особенно крут – всего-то градусов сорок пять по отношению к линии горизонта. Только, вот, всё подножие склона было многократно обведено толстыми белыми линиями, местами украшенными белыми же руническими знаками, а чуть выше белых линий располагалась широкая, примерно пятнадцатиметровая полоса, тускло мерцавшая – в ярко-жёлтом лунном свете – всеми цветами радуги.

– Может, тут нечистая сила наследила малость? – неуверенно покряхтев, спросил сержант Васильев. – Боязно как-то, Александр Данилович…

Егор остановился возле радужной полосы, присел на корточки, осторожно взял двумя пальцами маленький осколок-обломок неизвестной горной породы и, поднеся к глазам, всмотрелся.

«Обыкновенное вулканическое стекло, только тщательно измельченное!», – дисциплинированно доложил всезнающий внутренний голос. – «Ты, братец мой, будь осторожнее, у осколков вулканического стекла очень острые края. Порезаться – раз плюнуть! Не, а эти вожди маори, мать их! Знать, не до конца доверяют хвалёному «табу». Вон, целую «полосу препятствий» насыпали – для пошлой перестраховки… Это дело понятное. Простой-то народ ходит босиком, ему через эти осколки очень сложно перебраться, а у властной элиты завсегда обувка – на толстой подошве – найдётся в загашнике. Логика железобетонная и надёжная, ей и в двадцать первом веке умные пацаны пользуются – с неизменным успехом…

– Обычное стекло! – объявил Егор и начал неторопливо подниматься вверх по склону, негромко хрустя вулканическим стеклом, крошащимся под каблуками его сапог.

Егор лежал на вершине чёрной скалы и очень внимательно, используя для этого подзорную трубу, наблюдал за всем происходящим в деревне маори. Благо восемь-девять десятков ярких и больших костров, горящих внизу, очень действенно способствовали эффективному наблюдению.

«Территория, обнесённая забором, очень приличная по площади», – увлечённо комментировал увиденное наблюдательный внутренний голос. – «Порядка двух-трёх километров квадратных будет. Та сторона поселения, что ближе к океану, явно жилая: хижины – большие и маленькие – под соломенными конусообразными крышами. Сотни полторы-две, может, и больше. Если допустить, что в каждом таком строении проживает семья из пяти-шести человек, то это получается… Очень большая деревня – получается… За жилой зоной располагается складская: длинные такие сооружения – барачного типа – под низкими двухскатными крышами, покрытыми всё той же соломой и пальмовыми листьями. За складской зоной имеет место быть нечто, что можно с некоторой натяжкой назвать громким термином – «городская площадь». Практически квадратная площадка общей площадью как, наверное, футбольное поле из двадцать первого века. Сейчас там присутствует порядка семи-восьми сотен дикарей разного пола и возраста… Орут что-то радостное, некоторые даже пританцовывают, мать их… Так, а где же здесь располагается местный острог для содержания пленных?

Сзади послышалось нетерпеливое покашливание, и недовольный голос Ваньки Ухова абсолютно невежливо заявил:

– Александр Данилович, вы же совсем не туда смотрите, растуды его в качель… Ниже, ниже глядите! Прямо под нашу скалу, под обрыв, то есть…

Внизу, прямо под ними, обнаружилась ровная каменистая площадка, на которой стояла одинокая хижина под двускатной соломенной крышей. А вся площадка была отчерчена и ограничена (других слов и не подобрать) от остальной территории поселения белым полукругом – с радиусом, примерно, в сто двадцать метров. От этой хижины до «городской площади», где происходило праздничное туземное действо, было порядка трёхсот пятидесяти метров.

«Белая полоса, наверняка, знак «табу»! – возликовал внутренний голос. – «Вот, он, реальный шанс! А Ванька Ухов-то у нас – умница! Усмотрел-таки! Растёт, растёт, парнишка…».

– Ладно, лезем вниз, – решил Егор, разматывая бухту верёвки. – Вон там, в обрыве, имеется треугольная широкая выбоина, невидимая этим ублюдкам. Тридцать пять метров – и не высота совсем, а так, приятная прогулка… Васильев и Ерохин, снимайте с плеч бочки с порохом. Как это – зачем? Вы, соратники, здесь останетесь. Надо же кому-то будет – вытягивать наверх благородную Гертруду Лаудруп… Эх, знать бы ещё, что там внизу за праздник такой у этих несимпатичных маори. Не любопытства ради, а сугубо для пользы дела…

– Дык, массовые людоедские свадьбы, господин командор, – браво доложил Ухов, которому Егор, прежде чем заняться Санькиной верёвкой, передал подзорную трубу. – Наблюдаю порядка десяти-двенадцати пар брачующихся… Может, Александр Данилович, испортим праздник местным басурманам? В смысле, по полной и жёстокой программе? Так испортим, чтобы они лет двести-триста помнили, каково это – человечину вкушать…

Глава двадцать первая
С десяток испорченных свадеб и одна отпиленная рука

Зрелище, за которым он наблюдал через мощный окуляр подзорной трубы, откровенно завораживало и впечатляло.

Через длинный и узкий коридор, образовавшийся в толпе дикарей, к деревянному помосту, на котором стояли какие-то очень важные, разодетые и упитанные личности («Ну, всё, как и у нас, в славном двадцать первом веке!» – не удержался от очередной насмешливой реплики вредный внутренний голос), приближались, взявшись за руки, порядка десяти пар молодых юношей и девушек, щедро украшенных пышными венками из разноцветных и ярких цветов.

По углам помоста горело четыре высоких костра, поэтому всё происходящее там было отлично видно.

Семь рослых и плечистых мужчин ритмично стучали – и ладонями и специальными толстыми палками – в разнокалиберные тамтамы, ещё несколько маори отчаянно дули в большие, сильноизогнутые морские раковины. Танцоры обоих полов, украшенные вне всякой меры всевозможными птичьими перьями, закружились в вычурных ритуальных танцах…

«Прав, ведь, Ухов-разгильдяй, всё это очень похоже на сезонные массовые свадьбы», – нехотя резюмировал справедливый внутренний голос. – «У нас же на Руси (восемнадцатого века, ясен пень!) тоже принято свадьбы играть в определённое время года: осенью – после сбора урожая, или, наоборот, на Масленицу. Ну, и у этих маори, наверное, существуют сезонные особенности – в плане бракосочетаний… А местные туземцы вполне и ничего – касаемо внешнего вида. И не подумаешь, что они, на самом-то деле, являются свирепыми и безжалостными людоедами. Некоторые из них, даже, слегка напоминают классических испанских мачо – высокие, стройные, с гладкими и блестящими чёрными волосами. Правда, встречаются и низкорослые, очень коренастые особи, внешне сильно смахивающие на обычных вест-индийских мулатов с достославных карибских островов…».

Егор засунул подзорную трубу за голенище сапога, подошёл к бочонкам с порохом, поочерёдно поставил их на попа, острым кончиком ножа проделал в днищах отверстия нужного диаметра и требовательно посмотрел на Васильева:

– Ну, сержант, чего ждёшь? Давай-ка мне длинные зажигательные шнуры!

Внимательно осмотрев первый шнур, Егор одобрительно хмыкнул, вставил его конец в проделанное отверстие, а оставшуюся часть шнура расположил спиралью на плоскости дна бочонка. После этого он достал из кармана короткого походного сюртука пригоршню мелких медных гвоздей, и с помощью базальтового булыжника, подобранного по дороге на склоне скалы, аккуратно закрепил гвоздиками шнур на днище.

– Славный получается подарок для новобрачных! – резюмировал Егор результат своей работы.

Покончив с аналогичным оснащением второго бочонка, он властным жестом подозвал Ухова:

– Иван, ты верёвку уже опустил вниз? Хорошо её закрепил? Ладно, верю, молодец… Тогда ладони тщательно обмотай какими-нибудь тряпками, ручные гранаты надёжно закрепи на поясе, после этого бочонок с порохом пристраивай за спину и аккуратно спускайся вниз. Там жди меня и наружу – ни в коем случае – не высовывайся, знаю я тебя…

Дожидаясь, пока Ванька приготовится к спуску, Егор снова достал из-за голенища сапога подзорную трубу и принялся с интересом наблюдать за праздником маори, который, похоже, уже входил в стадию, обозначаемую в русской интерпретации примерно так: – «А теперь, дорогие гости, пожалуйте к нашему столу! Отведайте, что Бог послал!».

Юноши и девушки, украшенные многочисленными цветочными венками, разместились на помосте – рядом с пёстрой кучкой важных и вальяжных типов. А из ближайшего складского барака шустрые слуги, одетые только в короткие набедренные повязки, стали выносить – под одобрительные вопли остальных туземцев – большие деревянные подносы, заполненные крупно-нарубленными кусками ярко-красного мяса и буровато-серыми внутренностями.

К подносам тут же выстроилась длинная и извилистая очередь, состоящая только из мужчин. Причём, никакой толчеи и суматохи не наблюдалось, по-видимому, каждый маори чётко знал своё место и без очереди за угощением не лез. Туземец, получивший законную долю, отходил к одному из костров, где его уже ждали женщины, старики и дети. Женщины ловко насаживали куски мяса и субпродукты на толстые деревянные прутья и размещали их рядом с жарким пламенем. Вот, над одним из костров подвесили бледную человеческую ногу…

«Мать их всех, да, побольнее!», – грязно выругался запоздало прозревший внутренний голос. – «Это же они, уроды законченные, поедают утренние трупы! Кстати, братец, тем мордам, которые расположились на помосте, мертвечины что-то не предлагают. Может, эти важные господа ждут свежатины, то бишь, парного мяска?

– Безухов, исчадье ада! Немедленно лезь вниз! – скрипнув от ярости зубами, велел Егор. – Плевать мне, что ты не успел нежные ладошки обмотать тканью! Я, вот, тоже не успел… Лезь, не рассуждая! Время начинает поджимать! Как только спустишься, так сразу же дёргай за верёвку… Всё, пошёл!

Егор надёжно пристроил за плечами двухпудовый (без малого) бочонок с порохом, успокаивающе подмигнул Васильеву и Ерохину:

– Ну, посматривайте здесь, бродяги! Ага, Ванька уже спустился, дёргает, шустрик, за верёвочку. Ну, с Богом!

«Ай, да Александра Ивановна! Ай, да умница!», – восторгался благодарный внутренний голос. – «Такую верёвочку подобрала, лучше и не бывает! В меру толстая, в меру шершавая, ладони не скользят…».

Его ноги коснулись земли, под каблуками сапог что-то мерзко и противно захрустело. Егор снял с плеч бочонок с порохом, аккуратно пристроил его рядом с Ванькиным, и только после этого внимательно осмотрелся. В жёлтом лунном свете печально белели пирамидальные груды человеческих костей.

«Понятное дело», – неприязненно вздохнул внутренний голос. – «Черепа съеденных персон маори торжественно насаживают на колья забора, видимо, для устрашения многочисленных соседей и врагов, а остальные кости – безо всякого почтения – разбрасывают куда попало…».

Егор осторожно выглянул из-за вертикального ребра скалы – до задней стены нужной хижины было порядка пятидесяти метров. От строения до беззаботно-празднующей толпы дикарей вёл слабо-понижающийся («Градусов двенадцать-четырнадцать – по отношению к горизонтальной плоскости», – определил на глазок зоркий внутренний голос), пологий склон.

– Что будем делать дальше, Александр Данилович? – шёпотом поинтересовался Ухов.

– Хватаем бочки и вместе с ними тихонько перемещаемся к задней стене хибары, – принялся перечислять Егор. – Потом пытаемся сквозь щели в стене рассмотреть, кто находится внутри. Если там содержатся наши, в чём я совершенно уверен, то ты меня подсаживаешь, я ловко залезаю на соломенную крышу и проникаю внутрь этого хлипкого домика. Ты же будешь находиться снаружи и из-за угла внимательно наблюдать за праздником туземных ублюдков. Если от помоста, где расположились молодожены, в сторону нашей хижины направятся некие нежданные ревизоры, то ты сразу же поджигай шнур у одного из бочонков и запускай его (бочонок, то есть) вниз по склону. Ничего сложного, Ваня, справишься… Всё остальное тебя не касается, твоя задача – старательно наблюдать за кровавыми уродами и не упустить нужного момента…

– А куда направлять бочку-то? – по-деловому уточнил Ухов-Безухов.

– Куда направлять? Направляй…, направляй прямо на помост, где расположились туземные вожди! Молодожёны? А пошли все они – в одно нехорошее мест! Меньше народится новых людоедов…

Задняя стена хижины, сплетённая – наподобие забора – из толстых и тонких ветвей деревьев, была тщательно обмазана тёмно-красной глиной, так что, о смотровых щелях пришлось сразу же забыть.

Егор тронул Ухова за плечо и, молча, показал пальцем – сперва на бочонки с порохом, потом на соломенную крышу туземного домишки. Ванька понятливо кивнул головой и, чуть присев, сложил ладони рук в специальный «замок», готовясь принять в него командирский сапог.

Ещё через две-три секунды Егор был на соломенной кровле, бесшумно прополз к самому её центру, но, не перелезая через конёк на другую сторону крыши, видимую со стороны деревни. Сжимая в одной руке рукоять ножа, он другой рукой осторожно раздвинул толстые пучки соломы и заглянул вниз.

В просторной комнате, по углам которой застыли четыре полутораметровые фигурки идолов-тотемов, горел, немного коптя, большой смоляной факел, в свете которого хорошо были видны все присутствующие: Гертруда и Томас Лаудрупы, два раненых шведских матроса, перевязанные какими-то грязными и окровавленными тряпками, и единственный туземный сторож – личность приметная и, явно, неординарная.

Охранник, неподвижно стоявший у низенькой входной двери со скрещёнными на груди руками, был облачён в светло-зелёный плащ (без рукавов, длинной до колен), сшитый из какой-то грубой ткани. Часовой был ещё совсем молод, а, вот, выражение лица у него было – свирепей не придумаешь. А, может, всему виной были изощрённые татуировки, покрывающие физиономию маори: от его рта – в разные стороны, по всему лицу – шли спиралью две чёрные толстые линии, пересекаясь между собой на лбу этого красавчика. Да и жилистые, очень толстые руки дикаря-охранника, почти полностью испещрённые красными и синими узорами, выглядели крайне угрожающе и весьма неаппетитно.

«Словно бы какой-то сумасшедший чудак-импрессионист измазал синюшные руки недельного покойника свежей кровью!», – прокомментировал невозмутимый – в минуты реальной опасности – внутренний голос. – «А сам юноша, скорее всего, сын здешнего вождя. Или просто – очень-очень доверенное и заслуженное лицо, которому поручили присматривать за драгоценной добычей…».

Угрюмый туземец, видимо, что-то почувствовав или услышав, резко задрал голову вверх. Егор взглядом – на десятые доли секунды – встретился с ярко-жёлтыми, хищными глазами маори и тут же метнул нож. Сталь клинка послушно пробила грудную клетку дикаря, и он, громко и противно скрипя зубами, медленно сполз по поверхности двери на пол хижины, застеленный квадратными, светло-бежевыми циновками.

«Ну, чисто дикий зверь!», – очень уважительно прокомментировал внутренний голос. – «А глаза-то – прямо волчьи, блин кровавый, людоедский…».

Несмотря на это происшествие, никто из четырёх узников не издал ни единого звука, что было крайне странным и неправильным. Егор, оперативно сделав в соломенной кровле отверстие нужного размера, спрыгнул вниз, умело сгруппировавшись при встрече с полом.

Израненные шведские моряки пребывали в бессознательном состоянии, а, вот, Гертруда и Томас… С ними, явно, было что-то ни так. Томас расположился у дальней стены, исступлённо обнимая руками худые колени, его глаза были крепко зажмурены, а подбородок и чуть приоткрытые губы мелко и жалко дрожали. Герда сидела на корточках рядом с сыном, безвольно опустив руки на циновки пола, и неподвижно глядела прямо перед собой. Её лицо заметно постарело и подурнело, а в глазах плескалась бесконечная тоска и полная безысходность.