Текст книги "Чукотский вестерн"

Глава одиннадцатая
Миттельшпиль – середина игры

Промазал «пятнистый», ушла пуля в белый свет – как в копеечку, сантиметрах в трёх от головы Ника. Зато его нож точно в цель попал: прямо в горло противника, перерубив сонную артерию. Молодец, Епифанцев, хорошо учил!

Кровь тоненькими струйками брызнула во все стороны, захрипел «пятнистый», набок завалился.

«Надо будет, когда в Ленинград вернусь», – пронеслось где-то на уровне подсознания, – «ещё с Епифанцевым позаниматься. Пусть научит с пращой работать, из лука стрелять, звёздочки метать японские…»

Со стороны входа в распадок раздались выстрелы – ага, значит, и вторая группа подошла. Не могут, бедняги, понять, что за взрыв такой был, вот и нервничают, выстрелами условные сигналы своим подают. Только, извините, некому им ответить. Все, как говорится, на фронт ушли…

Ник подобрал винтовку, что валялась около ближайшего тела, оглядел внимательно.

Хорошая машинка, похоже – винчестер, но переделанный под многозарядную винтовку. Ага, вот сюда магазин на пять патронов вставляется. Пошарил по карманам трупа, в нагрудном ещё пять магазинов нашёл. Пятью пять – двадцать пять! Совсем неплохо, ещё повоюем, граждане дорогие…

Ник заглянул покойнику в лицо, ещё одна загадка образовалась: у усопшего в роду явно негры были – кожа цвета крем-брюле, нос характерный. Да, ещё один факт, ставящий «немецкую» версию под сомнение.

Подмывало опять засаду устроить, да нельзя. «В одну реку дважды не войти, снаряд в ту же воронку дважды не падает» – мымра очкастая на базе учила, психологиня хренова. Правильно всё, вторая группа в распадок теперь осторожно будет входить, обходя по сопкам с двух сторон. Если бой принимать, то слабые шансы совсем рисуются, нулевые.

Одно остаётся – прятаться тщательно и отходить скрытно.

Легко сказать – прятаться. Где, собственно? Тундра для этого дела – не самое лучшее место на планете, всё пространство просматривается на многие километры. Труба – дело. Пишите письма мелким почерком, непосредственно – на небеса…

Ник полз куруманником. Хотя этот термин вряд ли приемлем для описания природных ландшафтов Чукотки. Куруманник, как услужливо подсказывала память, это где-то там, в Сибири: ракита, ива, вереск, багульник, прочие симпатичные растения.

Славный такой кустарник, главное, что высокий, до полутора метров бывает, прятаться в таком – одно удовольствие.

А здесь? Карликовые берёзки, такие же осинки, хилые ёлочки. Причём высотой всё это – сантиметров тридцать-сорок, не больше. Поэтому ползти приходилось не то что по-пластунски – по-змеиному, ужом натуральным вертеться.

Поднимешь голову или какую-нибудь другую полезную часть тела – вмиг засекут.

Хорошо ещё если просто «засекут», так ведь, сгоряча, и отстрелить чего нужное могут.

Он полз уже часов пятнадцать: вниз по склону сопки, слизывая время от времени капельки воды с листьев и цветков морошки. Вода была сладковатой, с лёгким привкусом мёда.

Рядом, в широкой ложбине, начиналось обширное болото, покрытое относительно высоким сосняком, там спрятаться можно было уже по-настоящему. Спрятаться, отсидеться, поразмыслить над случившимся.

Вот и край куруманника, до спасительного леска оставалось всего метров двести – двести пятьдесят.

Ник осторожно приподнял голову над кустами.

Визуально всё было спокойно, солнышко скупо освещало каменистое плато, вокруг – ни души. Вот только те большие, густо поросшие рыжим мхом валуны, беспорядочно разбросанные в отдалении, внушали некоторое опасение. С одной стороны, далековато до них, метров четыреста будет, а с другой, именно там снайпера опытного, с нарезным карабином, он сам и расположил бы.

Полежал Ник в берёзках-осинках ещё минут десять, да и припустил по нагорью короткими зигзагами – где наша не пропадала?

Метров двадцать и пробежал всего – выстрел щёлкнул сухо и как-то очень уж печально.

Правое плечо тут же занемело.

Больно-то как! А главное, обидно – так лохануться: всё вдаль смотрел, камушки всякие, мхом поросшие, осматривая тщательно, а дозорный, видимо, в куруманнике и засел, совсем где-то рядом. Ник упал на левый бок, пытаясь сорвать винчестер с раненого плеча, – не получилось. В сторону перекатился, нож выхватил из ножен: поздно, припечатало по затылку чем-то тяжёлым, дальше – темнота, круги фиолетовые заплясали неистово…

Сознание вернулось как-то сразу – внезапно и прочно.

Но Ник не спешил сразу открывать глаза, решил для начала прислушаться к ощущениям организма. Правая сторона тела не ощущалась совсем, будто и не было её никогда, шевелились пальцы левой руки – уже хорошо.

Пахло тундровым разнотравьем, родниковой водой и, как это ни странно, аптекой. То ли йодом, то ли мазью Вишневского, сразу не разобрать.

– Спокойно лежи, друг, – протяжно произнёс кто-то, пока невидимый. Голос, похоже, принадлежал подростку. – Всё хорошо. Живым будешь. Рана простая у тебя. После порошка голубой травы быстро заживёт. За три дня. Не сомневайся.

Ладно, поверим. Ник открыл глаза. Оказалось, что он голый по пояс, правое плечо туго перевязано плотной белой тканью, ноги у щиколоток крепко перехвачены тонким кожаным ремешком.

Ну, и кто же здесь такой хваткий?

Господи, Отец мой небесный, стыдно-то как!

Напротив него, метрах в пяти, сидела на корточках чукчанка, зажав между худенькими коленями какое-то древнее ружьишко.

Молоденькая совсем, лет двадцать, хотя у чукчей этот возраст считается уже весьма почётным – как у русских сороковник.

Симпатичная даже: пикантный разрез глаз, чувственные губы, фигурка гибкая, точёная. Во всем облике сила звериная ощущается, грация дикая.

Про такую Саня Бушков обязательно бы что-нибудь эдакое выдал: «Прекрасная охотница, восхитительная в своей первобытной дикости, чувственная и опасная…»

Ладно, Санёк далековато нынче, не докричишься, не дозовешься. Если правильно формулировать и в корень вещей зрить, то он и не родился ещё вовсе…

Девчонка невозмутимо смотрела на Ника своими чёрными глазами и молчала.

«Да без вопросов, мы ребята тоже неразговорчивые, в молчанку играть не впервой», – подумал Ник, стараясь сохранять на лице маску невозмутимости и полного покоя.

После нескольких минут тишины девушка всё же спросила, указав на Ника тоненьким указательным пальчиком:

– Как зовут того, кто живёт на твоём плече?

Хороший вопрос. Ник сразу понял, что это она про татуировку спрашивает.

Только вот какое плечо имелось в виду?

На левом у него Че Гевара изображён: славный такой, светло-зелёненький, в лихо заломленном берете, с «калашом» в руках. Лет двенадцать уже той татуировке.

А на правом плече – свежая совсем, нанесённая в канун Нового Года.

Нового – тысяча девятьсот тридцать восьмого, в соответствии с модой нынешней.

Это Сизый посоветовал, мол, не стоит выделяться из общей массы, ближе к народным чаяниям надо быть. Сам и наколол, ясен пень…

Чукчанка оказалась сообразительной, сразу просекла те его сомнения и любезно уточнила:

– Того, который на забинтованном живёт.

– Его зовут, – ответил Ник, стараясь говорить неторопливо и внятно, – Иосиф Виссарионович Сталин.

– Правильно, – неожиданная собеседница кивнула головой. Мимолётно улыбнулась даже.

Ещё помолчали.

– А на другом?

– Того что на другом – Эрнесто Че Гевара.

– Симпатичный какой, – заявила девица, пристально глядя в глаза Нику. – Только мне это всё равно – как их зовут. Те, в пятнистой одежде. Они по-русски плохо говорят. Хуже чукчей. Они обещали за тебя – чай, табак, спирт. Но ты мне нравишься. Покрасивше этого зелёного будешь. Понимаешь? – улыбнулась лукаво и медленно, с намёком, провела ладошкой по своей коленке.

Чего ж тут непонятного? Ник всегда знал, что нравится девушкам. Много всяких у него было, даже американка одна…

Всё бы ничего, да рана давала о себе знать: цветные круги перед глазами, тошнота, предательская слабость.

Новую знакомую Ника звали Айной. Развязала она ему ноги, водой напоила из кожаной фляги. Поболтали с ней немного, типа – посовещались.

Выяснилось, что в двадцати километрах от этого места располагалось маленькое чукотское стойбище.

– Тебе нужна свежая оленья кровь, печень парная, – втолковывала Айна. – Сил наберёшься. Рана заживёт быстро. Там отец Айны живёт. Он шаман сильный. Очень сильный. Поможет тебе, поговорит. Может, Путь укажет.

Да, про «Путь укажет» – оно совсем и не плохо бы, давно пора, устал уже шариться наугад в потёмках.

Но и другой вариант Ник рассматривал – к отцу Порфирию двинуться, Лёху отыскать. Да очень уж опасно: всего одна тропа вела к перевалу, засаду там поставить – самое милое дело. Нет, не стоит рисковать.

Поковыляли по тундре, время от времени сверяя правильность направления по солнцу. Ник еле-еле брёл, прихрамывая, на плечо чукчанки постоянно опирался.

Вот ведь странность: правое плечо ранено, а левая нога – здоровая на все сто процентов – идти отказывалась.

Через два часа расположились на привал. Упал Ник на ягель – мох тундровый, – полежал и понял, что на ноги встать уже не сможет. Тут ещё то ли миражи начались, то ли – бред горячечный: в небе, слева, над бурой скалой, судно океанское двигалось – большое, только фиолетовое, сиреневые блики от иллюминаторов веером рассыпались во все стороны. Красиво – до жути. А в небе, прямо над его головой, медленно и совершенно бесшумно пролетел сиреневый самолёт – гигантский кукурузник. За штурвалом сидел сиреневый же лётчик, улыбнулся ехидно, рукой издевательски помахал, сволочь.

Главное, знакомое Нику океанское судно, уже виденное где-то. Да и кукурузник со сволочью-летчиком – знакомы, определённо.

Загадал, если вспомнит, где всё это уже видел, значит дойдёт.

Долго вспоминал. Вспомнил.

Ранняя весна, Ладога, Ротмистр Кусков, сиреневые миражи. Совсем недавно всё было, жаль, что Ротмистр погиб тогда, жаль…

Как бы то ни было, но вернулись силы, пусть и чуть-чуть только.

На рассвете – а может, и на закате, кто его разберет – добрели до стойбища.

Долго шли сквозь оленье стадо, расчищая себе дорогу берёзовыми прутиками. Потом дымком запахло, лениво забрехали собаки, чумазые чукотские детишки навстречу из яранг выбежали.

Дальше – провал чёрный…

Что-то щёлкнуло в мозгу: обоняние вернулось – затхлость сплошная, пахло каким-то старым тряпьём, сырой землёй, чем-то жареным – непривычно. Вот, и слух восстановился, кто-то забормотал монотонно. Всё отчётливее и отчётливее, вначале только отдельные слова были понятны, а вот уже и всё полностью.

– Голуба моя, – прямо-таки с бушковскими интонациями заявил незнакомый низкий голос. – Открывай глазоньки смелей. Ресницы-то – дрожат…

Открыл Ник глаза: полумрак, свеча горит самопальная, судя по запаху, напротив – морщинистая пожилая морда. Чукчянская, бесспорно.

– Слава Небесной Тени! – обрадовалась морда. – Я уж думал, что ты, паренёк, сдох совсем. Хотел могилу идти копать.

– Где это я? – спросил Ник.

– Ты в моей яранге, – ответил чукча, раскуривая изогнутую чёрную трубку. – Меня Афоней кличут. Я шаман. А ты, стало быть, тот, который троих «пятнистых» в Долину Теней отправил?

Ник согласно кивнул головой.

– Жёлтое железо, стало быть, ищешь? – продолжал любопытствовать чукча.

В этот раз Ник только плечами передёрнул неопределённо.

– Понятно, – почему-то развеселился Афоня. – Пока ещё не ищешь, но скоро начнёшь искать. Это сразу видно, по глазам.

Шаман был одет в истертую оленью кухлянку, подпоясанную тюленьим ремешком, густо расшитым бисером. К ремешку были прикреплены разные амулеты: цветные кусочки кожи, зелёные нефритовые чётки, фигурка моржа, вырезанная из кости, две серебряные медали – явно, царских ещё времён.

Скуластое, изрезанное глубокими морщинами лицо Афони было тёмно-коричневого цвета, узкие глаза мерцали загадочно тлеющими угольками.

– А где Сизый, где Айна? – хмуро спросил Ник. Не понравилась ему проницательность шамана, совсем не понравилась.

– Кто такой Сизый – не знаю. А Айна здесь. Вон, возле очага сидит, – старик небрежно махнул рукой.

Обернулся Ник, точно – Айна, хотя сразу и не узнать её. Разодета, что та принцесса: малиновый балахон широченный, весь бисером расшитый, на голове шапочка элегантная из меха песца – с пыжиковым хвостом, с шапочки множество монет и кусочков фольги на цветных ниточках свисает, на ногах – камусовые торбаза с голенищами, вышитыми разноцветными оленьими ворсинками.

«Плохо дело, – подумал Ник. – Не иначе, это местный наряд невесты. Сейчас меня женить будут…».

Похоже, угадал. Айна что-то залопотала по-чукотски, нетерпеливо так, сердито, настойчиво.

– Ай, эти девчонки, – заулыбался старый Афоня. – Всё им подавай. Много и сразу. Ладно, человек проходящий, посмотри мне в глаза.

Глаза у шамана странные были: то стариковские – голубые, в красных прожилках, то молодые и задорные – зелёные и блестящие, а ещё через минуту чёрными стали, пустыми и страшными. У Ника даже голова закружилась от той черноты…

– Ладно, – Афоня отвёл глаза. – Теперь ладони свои давай, может, в них Путь твой увижу.

Долго изучал ладони Ника, по очереди их внимательно осматривал, остро заточенной палочкой рисовал замысловатые узоры, невидимые простому глазу. В конце концов, отбросил палочку в сторону и, не мигая, уставился куда-то вверх, где конус яранги был усечён и через образовавшееся отверстие были видны спешившие куда-то белые облака.

Минут десять тишина тоненько попискивала, не веря в своё долголетие.

Наконец, шаман опустил голову, прикрыл глаза и сказал-пропел несколько тягучих фраз на своём языке.

Айна неожиданно вскочила на ноги, закрыла лицо ладонями, вскрикнула протяжно, с отчаяньем, и выбежала из яранги, отодвинув плечом оленью шкуру, заменяющую дверь.

– Что-то случилось? Что-то не так? – забеспокоился Ник.

– Конечно, не так, – подтвердил Афоня. – Айна – моя дочка. Ей давно уже рожать пора. Мне внук нужен. А чтобы внук хорошим получился, у него отец хороший должен быть. Настоящий мужик. Где в тундре настоящего взять? Все спирт пьют, чифирят. Таких моей Айне даром не надо. Вот, думали, ты поможешь. Не получится ничего, однако. – И потерянно замолчал.

– Почему – не получится? – через минуту спросил Ник, немного даже уязвлённый своим отчислением из славного отряда племенных производителей.

Посмотрел шаман ему в глаза и объяснил, словно ушат холодной воды на голову вылил:

– Ты – Странник. Не из этих дней. Издалека. Там у тебя уже есть ребёнок. Дочка. Семь Больших Солнц ей. Добрая, ласковая, кудряшки светлые. Других детей у тебя больше не будет. Никогда. Ты – Странник. Пришёл к нам из неоткуда. Скоро дальше уйдёшь, по своему Пути…. Да, надо было Айне тебя «пятнистым» отдать. В стойбище тогда много добра прибавилось бы: чай, табак, спирт.

– Я могу и уйти, – обиделся Ник.

– Испугал, – усмехнулся Афоня. – Это я шучу так. Лежи спокойно. Знающий никогда не выгонит Странника. Сил ты потерял много, а лекарств ваших у меня нет. Буду тебя жареной собачатиной кормить, лечить то есть. Она, собачатина, хорошо силы восстанавливает. Очень хорошо. При всех болезнях помогает…, – откинул входную шкуру, отрывисто прокричал несколько коротких команд.

Вскоре Айна пришла. Уже в обычной одежде, в одной руке – большая сковорода с шипящей собачатиной, в другой – металлическая кружка с оленьей, ещё дымящейся кровью.

На Ника девушка старалась не смотреть, в сторону отворачивалась.

Сковородку прямо перед ним поставила, на деревянный ящик из-под водки, кружку передала своему отцу. Развернулась и ушла, спотыкаясь, словно загребая ногами невидимый снег, – тихая и печальная.

Шаман насыпал в кружку немного пепла из своей трубки, размешал грязным пальцем. Поставил кружку рядом со сковородкой, ржавым ножом мясо на мелкие кусочки порезал, из-за голенища кирзового сапога достал вилку деревянную двузубую, вложил её Нику в левую руку.

Пожевал Ник того мяса сколько смог – действительно взбодрило, даже правую половину тела стал чувствовать, в левой ноге иголки закололи невыносимо.

– В ноге колет? – обрадовался Афоня. – Очень хорошо! Теперь кровь оленью пей. Всю кружку, до дна.

Выпил в три приёма, даже не стошнило.

Голова опять закружилась, в ноге уже противно жужжала пила, плечо было холоднее льда, даже щека занемела от того холода, а лоб в поту – жарко…

Сколько спал после этого, Ник так и не понял. Наверное, долго: жар отступил, ногу перестало дёргать, правое плечо уже ощущалось настоящим, а не глыбой льда.

Пришёл в норму, даже аппетит проснулся неслабый, волчий.

Афоня, бережно поддерживая Ника под левую подмышку, помог выбраться из яранги.

Хорошо дышалось на свежем воздухе, полной грудью. Вокруг стойбища паслись облезлые северные олени, собаки ленивыми группками перебегали с места на место.

Голубое бездонное небо над головой, лёгкий ветерок, пахло чем-то свежим и влажным.

На обед разместились на крохотной, тщательно вытоптанной и поэтому твёрдой поляне, на старых оленьих шкурах, рядом с деревянным столбом, на котором было вырезано лицо какого-то местного божества.

Закусили жёлтым китовым салом, основное блюдо – моржовое мясо недавнего убоя, свежее, душистое, пахучее. Ник, подражая Афоне, держал зубами большой кусок мяса, отрезая в нужный момент острым ножом около самых губ. Маленькие кусочки парной моржатины прямо-таки таяли во рту.

– Мы моржей иногда у береговых чукчей покупаем, – рассказал Афоня, непрерывно чавкая. – Вернее, меняем на шкурки песцовые, на оленей, собак ездовых, на невест. Моржи – это хорошо. Вкусное мясо. Шкуры для яранг, ремни для хозяйства. Из бивней амулеты можно вырезать. Зимой меха не спасут от холода, только мясо моржовое. Много зимой моржатины есть надо, очень много…

Время от времени шаман бросал кусочки мяса: то «под ноги» неизвестному божеству, то собакам, которые сидели невдалеке, неотрывно глядя на Афоню. Изредка собаки протяжно поскуливали, словно сообщая хозяину о своём голоде. Псы были худющими, линялыми, с повисшими на боках разноцветными клочьями шерсти.

Ник подошёл к столбу-божку, вгляделся в вырезанное на стволе дерева строгое лицо.

Ба, знакомые всё лица! Это же Роман Аркадьевич Абрамович, собственной персоной, только хмурый очень, видимо – задумчивый…

– Откуда он у тебя? – спросил Ник, кивнув головой на тотем.

– Три Солнца назад нашёл, на берегу моря. Очень сильный бог. Хорошо, очень хорошо помогает. Только вот, – запечалился Афоня, – не знаю, как его имя.

– Я знаю. – Ник снова улёгся на оленьих шкурах. – Его зовут Абрамович.

– Хорошее имя, – обрадовался шаман. – Звучное, весёлое. Аб-ра-мо-вич… – тягуче произнёс, словно пробуя слово на вкус.

«Теперь-то понятно, – отметил про себя с философской грустинкой Ник, – почему чукчи тогда, много лет тому вперёд, Романа Аркадьевича так тепло приняли. Они просто уже знали о нём, ждали…»

Запили еду тёплым кипятком, раскурили трубки.

Табак у Афони на удивление духовитым оказался, Ник, в своё время, такой в одном специализированном магазине покупал, в скучном городе Лондоне.

Не успели докурить, загрохотало где-то вдали. На востоке, из-за ближайшей сопки, полыхнуло жёлто-оранжевое зарево. Приблизительно в пятнадцати километрах от стойбища.

– Надо бы сходить туда. Посмотреть, что к чему, – невозмутимо посасывая свою трубку, решил шаман. – Позови трёх молодых охотников из дальней яранги! – уже к Айне обратился, которая на краю поляны обрабатывала железным скребком свежую оленью шкуру. – Сама с ними сходишь. Осмотришься. Ружья с собой возьмите. А я подремлю тут. Солнышко тёплое нонче…

В итоге не выдержал, сдался на милость своему любопытству, самолично отряд разведчиков решил возглавить.

Естественно, Ника пытались в стойбище оставить, ранен ведь, как-никак.

Уболтал, уговорил, посулил невесть чего – взяли с собой.

Путь пролегал через болотистую равнину, и Ник, из-за того что правая рука была примотана к туловищу (Афоня лично примотал, чтобы рану не тревожить), постепенно стал отставать, ведь держать на болоте равновесие с одной рукой гораздо труднее, чем с двумя.

Велев Айне присматривать за Ником, шаман резко увеличил темп, и вскоре он и трое молодых охотников скрылись из поля зрения, войдя в узкую горную лощину.

Ник очень устал, тяжело и хрипло дышал, прямо как старый запряжной конь, постоянно смахивал единственной рукой обильный пот со лба, но упорно шагал вперёд.

Вскоре и они с Айной достигли сопок, направились вверх по лощине и уже через полчаса дошли до места, где лощина раздваивалась.

Сделали короткий привал. Ник тут же привалился к ближайшему камню, вытянув усталые ноги и держа указательный палец на курке винчестера. Айна, шепотом попросив его немного подождать, ушла по правой тропе и вскоре скрылась за ближайшим поворотом. Может – пописать отошла?

Кругом царствовала девственная тишина: ни своих, ни чужих, ни каких.

Через некоторое время Ник почувствовал, как его горла коснулась холодная острая сталь.

Тут же раздался знакомый голос Сизого:

– Спокойно, командир. Кругом – только свои. Это я так, с ножом – чтобы ты с испуга в меня из винтовки не пальнул.

Лёха убрал от горла Ника нож, улыбнулся широко и приветливо.

В этот момент за его спиной в свете стоящего в зените солнца мелькнула чёрная хищная тень, и на затылок Сизого обрушилось что-то тяжёлое…

Айна, конечно, не виновата. Откуда она знать могла, что Лёха – свой? Видит девчонка – незнакомец к горлу Ника тесак приставил, и что она должна была подумать, спрашивается? Саданула Лёху по затылку первой же каменюкой, что подвернулась под руку. Что характерно, вмазала от души. Потерял Сизый сознание, лежит на камнях лицом вниз, еле дышит, изо рта пена вытекает, из рваной раны кровь капает…

Тут и Афоня со своими молчаливыми охотниками вернулся, осмотрел Лёхину голову. Из кисета, что висел на узорчатом пояске, отсыпал в ладонь щепоть голубого порошка, плюнул туда, пальцем помешал, напевая что-то негромко по-чукотски. Получившейся кашицей обмазал Лёхину рану.

– Это и есть твой Сизый? – спросил. – Сильный мужик. Смелый. Ещё трое «пятнистых» в Долину Теней отправились, следом за твоими.

И Айне, отдельно от всех, несколько слов шепнул на ухо.

Посветлела та сразу лицом, заулыбалась, с Лёхиного лица капельки крови ладошкой смахнула – нежно так, трепетно.

Что ещё трое бродяг заграничных на тот Свет отправились, и так было ясно: рядом с Лёхой лежали, словно дремали, три уже знакомых винчестера.

Пришлось чукотским паренькам бесчувственное тело Сизого к стойбищу на руках тащить. То ещё удовольствие, килограммов на сто.

Устали все, как олени тягловые, педальные.

В грязи болотной измазались – по полной программе.

Уже на закате вышли к знакомым ярангам, с наслаждением вдыхая чуть горьковатый запах дыма гостеприимных очагов.

Пристроили бедолагу на оленьих шкурах, шаман поднёс к Лёхиному носу свежий олений катышек.

Помотал Сизый головой, глаза открыл.

– Ну, и кто это меня оглоушил? Кто это умудрился – бесшумно так ко мне со спины подобраться?

Понятное дело – обидно ему. Считал себя бойцом опытным, виды видавшим, абсолютно заслуженно причём считал, и на тебе – кто-то по затылку пошло так приложил.

Стараясь не улыбаться, Ник рукой в сторону показал. Там, метрах в пятидесяти, Айна сидела на камушке, на солнце заходящее смотрела своими немигающими чёрными глазами, шептала что-то негромко: молилась или просто мечтала вслух о чём-то своём, о девичьем.

Милая такая девочка, симпатичная, хрупкая и беззащитная.

– Да ладно – горбатого лепить! – непритворно возмутился Лёха.

– Какие шутки, – улыбнулся Ник. – Реально говорю. Эта девчонка – та ещё штучка. Посмотри, я сам весь в бинтах. Её работа. Тоже, вроде тебя, представиться забыл – вот и результат.

Сизый явно был заинтригован, рукой по своему седому ёжику провёл, прихорашиваясь:

– Слышь, командир, будь другом. Познакомь, что ли. А?

Позвал Ник Айну, со знанием дела провёл процедуру представления.

Уже через минуту парочка в сторону отошла и давай щебетать себе – словно голубки по весне.

Из-за яранги на них Афоня смотрел, довольно так улыбался, трубку свою посасывая.

«Чудак старый, тоже мне», – подумал Ник. – «Как бы тебе без дочки любимой не остаться, на старости лет…».

– Тут такое дело получилось, – рассказывал Лёха во время ужина, уплетая за обе щёки оленью печёнку и время от времени на Айну значительно посматривая. – Услышал я, что в стороне избушки что-то громыхнуло. Сразу понял, что это ты, Ник, гранату свою взорвал. Естественно, про этих пятнистых фраеров подумал. Что делать? Возвращаться назад, а эту биксу беленькую бросить? Так ведь помрёт, шалава вздорная, жалко. Пошёл дальше – весь на пламенных изменах. Дотащил её до перевала, на руки отцу Порфирию сдал. Тот от счастья чуть не уписался, свихнулся прямо на радостях. Бегает вокруг своей ненаглядной, токует, что тот глухарь на току, ничего не видит и не слышит. Угадал ты, командир, эта девица действительно батюшкиной зазнобой оказалась. В прошлом, понятное дело. Её, кстати, Ольгой звать. Оставил я счастливых влюблённых – обществом друг друга наслаждаться, – припасов новых в кладовке отца Порфирия набрал, да и двинул к тебе на помощь…. Но в обход пошёл, в тундру от Паляваама забирая, по дуге. Вдруг, вижу, со стороны, где наша избушка быть должна, две колеи по тундре змеятся. Ну, как следы от колёс, когда машина проехала. Только широкие такие следы, каждая колея чуть ли не с метр. Пошёл по этим следам. К одной сопке подошёл, с обрывистым склоном. Следы за обрыв заворачивают. Выглянул осторожно из-за скалы – вот же они, молодчики развесёлые, жиганы тундровые, совсем рядом, метрах в двадцати от меня. Машины странная такая стояла: вовсе без кабины, одна только рама металлическая, четыре сиденья, мотор открытый, бензобак и колёса огромные, чёрные, широченные. За машиной прицеп неслабый на таких же колёсах, в нём бочки железные, коробки разные. Из серии: «Всё своё вожу с собой». Рядом с машиной трое гавриков в пятнистом переругивались о чём-то между собой. Громко так, не по-нашему. Смотрю, а в отдалении ещё одна такая же машина стоит, рядом с ней палатка брезентовая. Что делать? Ага, смекаю, раз машины, значит в бочках совсем не вода, а бензин, надо думать. Это нам очень даже кстати будет, фарт так в руки и прёт. Гранатку единственную прямо под прицеп с бочками и подбросил, колечко оторвав предварительно. Сам за скалу отпрянул. Как рванёт! Мать моя девственница непорочная…. Выглянул потом из-за скалы, а там и нет никого, ошмётки дуриков тех по всей округе разметало. А ружья-то ихние я уже потом обнаружил, возле палатки лежали. Там же и обоймами с патронами разжился. Бумаги? Нет, не было ничего, только тюбик этот в палатке нашёл. Видишь, на нём ещё комар жирный нарисован? Что за путанка такая? Вот, так оно всё и было, командир…

Рассказывая, Лёха умудрялся безостановочно бросать себе в рот мелко нарезанные кусочки китового сала, моржатины, оленьей печени и глотать их, почти не жуя.

Айна внимала Сизому с обожанием, с восторженными слезинками в уголках глаз.

Ник же чем дольше слушал, тем больше впадал в полную прострацию, окончательно запутываясь в собственных мыслях: «Багги – в 1938 году? Бред полный!»…

На следующее утро расходились в разные стороны.

Ник с Сизым решили обратно к избушке вернуться и там отряд Эйвэ дожидаться. Нормальное решение, продуманное: винтовок и боеприпасов в достатке, да и численный состав противника нынче подсократился.

Чукчи тоже свернули свои яранги, тюки с добром на оленей загрузили. Решили к югу кочевать, навстречу скупому летнему теплу.

– Мы уходим, – сообщил Афоня. – Здесь ягель заканчивается, да и слепней слишком много. Отощают олешки. Тощий олень – плохой олень, капризный. Будем новые пастбища искать. Прощайте. Да прибудет с вами Светлая Тень! А ты, Странник, – к Нику персонально обратился, – помни, что главный знающий в городе большом живёт, в высокой яранге, под красными звёздами. Волчья у него кровь. Но когда надо будет, когда Смертельная Тень над твоей головой закружит, он поможет…

Тут к шаману Айна подошла. Одета по-походному: короткая меховая кухлянки, мужские штаны из шкуры нерпы, на ногах – аккуратные коротенькие торбаза. На плече девушки висел винчестер, Лёхин подарок, за спиной – брезентовый вещмешок, из бокового кармана кухлянки торчала подзорная труба. Подошла и сообщила Афоне что-то на своём языке. Недолго говорила, всего несколько фраз. Сказала и отошла, у Лёхи за спиной встала.

Долго старик молчал, в небо глядел, желваками играя. Потом к Сизому подошёл, в метре от него остановился, уставился – прямо в глаза.

Лёхе-то что, он в гляделки играть обучен – дай Бог каждому. Минут пять, в полной тишине, продолжалась эта дуэль взглядами. Наконец, Афоня глаза свои к земле опустил, развернулся, взобрался на своего невзрачного олешку, хлопнул его ладонью по крупу. Олень лениво затрусил на юг. Остальные чукчи – кто на собачьих упряжках, кто на оленях – последовали за своим предводителем…

– Каттам меркичкин! – не оборачиваясь, громко ругнулся напоследок Афоня.