Текст книги "Чукотский вестерн"

Дернул Ник за шнур, взлетела вверх зелёная ракета: «Наблюдаю непонятные объекты, будьте настороже».

Будем надеяться, что Лёха поймёт, в чём дело. А если и не поймёт, то засечёт, где Ник прячется.

Тем более что в этот раз у «кустика» нервы сдали: тут же открыл ураганную беспорядочную стрельбу. А может, просто не заметил, что на вершине сопки появились люди. Всё вперёд глядел, Ника высматривал. На этот раз противник и стрелял уже не так кучно, две пули даже в камень попали, за которым Ник укрывался, – сомневается, наверное, нервничает.

Теперь и его месторасположение Сизый засёк, пусть теперь думает, что дальше делать.

Одно смущало: у «кустика» миномёт был. Нику он на маленьком расстоянии не страшен, а вот вершина сопки располагалась на удобном удалении для прицельного миномётного огня, как бы не случилось чего – совсем уж паскудного.

Ник с удвоенным вниманием осматривал все подозрительные кочки и кусты и был готов стрелять в любой момент, уже не думая о собственной безопасности.

Возможно, Сизому те же мысли в голову пришли: на вершине тёмных точек больше не наблюдалось, то ли отошли, то ли просто-напросто залегли, спрятались от греха.

Вдали прогремел гром. Ник оглянулся назад: со стороны моря грозно надвигались чёрные тучи, сверкали редкие молнии.

Стало понятным, почему «кустик» вёл себя относительно спокойно, не дёргался. Когда начнётся настоящая гроза с ливнем, а, судя по цвету туч, надвигалась настоящая буря, улизнуть, раствориться, исчезнуть бесследно – оно куда как проще будет.

Ладно, ещё есть время, подождём, тоже проявим выдержку железобетонную.

А когда сильный дождь начнётся, то можно будет попробовать и вперёд продвинуться, навстречу противнику, – это называется «встречный бой». Вот тогда и гранаты пригодятся.

Прошёл час. Тучи надвигались достаточно медленно, но неотвратимо, ещё минут сорок и начнётся светопреставление, с последствиями непредсказуемыми…

Справа донёсся едва слышный знакомый свист. Ник повернул голову, так и есть: под прикрытием оборвавшегося когда-то горного склона, чьим нынешним продолжением являлся плотный ряд кустов голубики, стоял Лёха Сизый, а за ним ещё трое – Эйвэ и два рядовых бойца.

Сизый сделал рукой условный знак: мол, приготовься, полная концентрация, не расслабляйся…

Знать бы ещё, к чему приготовиться, совсем было бы хорошо…

Дальше последовал настоящий цирковой номер. Лёха отошёл далеко назад, начал разбег. В этот же момент Эйвэ высунул из-за скалы ствол винчестера и открыл огонь – в направлении спрятавшегося «кустика». Явно мимо, но, безусловно, с определённым психологическим эффектом. Старая такая шутка, с бородой, всем известная, но – действенная.

«Смотри-ка ты, Сизый-то крепко эстонцу поверил, даже оружие дал. Не боится, что тот ему в спину шмальнёт», – успел отметить Ник.

И сам тут же последовал примеру Эйвэ, причём его выстрелы были гораздо опаснее для противника.

Лёха под прикрытием этого «заградительного огня» стрелой пролетел вдоль зарослей голубики, ловко выполнил завершающий кувырок и растянулся рядом с Ником.

Эйвэ же продолжал лупить в белый свет обойму за обоймой, принимая от солдат сменные винчестеры.

Скоро «кустику» это надоело, и он метким одиночным выстрелом выбил из рук Эйвэ винчестер. Было видно, как эстонец за скалой сидит на корточках, зажав ушибленную руку между коленей. Лёха громко свистнул – на всю тундру, причём так, что определить место, откуда свистнули, было невозможно, создавалось впечатление, что этот звук пришёл напрямую из чёрных туч. Это он Эйвэ знак подал – о временном прекращении стрельбы.

– Доложи, что там. Только коротко, – шёпотом попросил Ник.

– В лагере двое убитых и пятеро раненых. Оленей у нас больше нет, – так же тихо начал перечислять Сизый, на удивление коротко и ёмко. – Половину убило, остальные с осколочными ранениями по тундре разбежались. Станку буровому полная хана: один двигатель сгорел, колонковую трубу прямо в шпинделе согнуло и заклинило, с гидравликой проблемы – шланг главный перерубило, всё масло из системы вытекло. Рацию на клочки мелкие по тундре разметало. Остальное – мелочи. Хорошо ещё, что ни одна мина в склад не попала, а то рванули бы бочки с бензином – до небес….

– А что с постами на сопках?

Лёха глаза в сторону отвёл.

– Всех четверых гады порешили. Стрелами из лука железного. Эйвэ говорит, что такая штука называется «арбалет». В хитрые костюмы, подставщики, вырядились: сплошные ленточки цветные, лоскутки разноцветные, сразу в тундре и не заметишь. Подползли незаметно, и метров с трёхсот из этих арбалетов поснимали часовых. Те, наверное, и не поняли ничего. На своей сопке я миномёт нашёл, мин с пяток, костюмчик этот лоскутный, арбалет со стрелами. А самого «пятнистого» так и не догнал, извини уж, командир.

– А Айна где? Ничего с ней не случилось?

Вот здесь Лёха заулыбался – весело, широко, насмешливо.

– Она за медведем пошла, – сообщил подчёркнуто равнодушно.

– За каким медведем? – опешил Ник. – Зачем ей медведь сдался?

– Ну, командир, ты даёшь, – притворно удивился Лёха, рисуясь откровенно и беззастенчиво. – Охотиться будем. На этого твоего «пятнистого». Пока буря не началась, а то смоется ещё. Знаешь ведь, что такое псовая охота? Это когда собаки дичь прямо на охотников гонят, а те на своих номерах ждут, караулят. Вот, и мы сейчас в эту игру поиграем. Мы – охотники, а медведь свору собачью заменит, на нас «пятнистого» погонит. Медвежья охота такая…. Как тебе, командир?

– Хватит языком молоть, – устало поморщился Ник. – Толком объясни, если не трудно.

Лёха возбуждённо свой седой ёжик взъерошил.

– Это Айна придумала. Понимаешь, когда я на вершине сопки тот костюмчик стрёмный нашёл, то брать его с собой не стал – тяжёлый он очень. Только кусочек от него небольшой отрезал, чтобы тебе потом показать. Айна понюхала его, кусочек то есть, и говорит, мол, запах от него очень сильный, приметный. А потом и всё остальное сообразила, она у меня такая! Сейчас Айна медведя на вершину сопки отведёт, даст понюхать эти ленточки-лоскутки и попросит его что-нибудь похожее отыскать. Мишка «пятнистого» вспугнёт, тут уже мы в дело впишемся, повяжем родимого, если повезёт. Или пристрелим заразу, на худой конец.

– Лёха, ты что, совсем дурак? – разозлился Ник – Сколько тебе лет? Четырнадцать, пятнадцать? Вон весь уже седой, а туда же! Всё наивного простачка из себя строишь…. Где ты слышал, чтобы дикого медведя можно было о чём-то попросить? Где, когда? И на незнакомые посторонние запахи медведям наплевать. Осторожные они очень, для них незнакомый запах – сигнал опасности. А чтобы мишка по следу шёл, прямо как лайка породистая, так это вообще – сказка натуральная, охотничья байка барона Мюнхгаузена. Может, уже пора всё же за ум взяться?

– Не понял, – напрягся Сизый. – Ты это намекаешь, что Айна мне всё наврала? Развела коварно, как последнего лоха малолетнего? А годков мне – сорок уже стукнуло, – обиделся напоследок.

– Наврала, не наврала… Может, и не врала, просто всей правды не сказала. Или говорила, а ты что-то не так понял. Женщины, они такие, неоднозначные – почти всегда…

Сизый усиленно морщил лоб, пытаясь переварить полученную информацию.

– То есть получается так, что Айне серьёзная опасность может угрожать? – прозрел запоздало. Даже попытался на ноги вскочить и тут же рвануть на помощь своей симпатии. Насилу Ник его удержал, на плечи навалился:

– Пристрелят ведь идиота. Раньше надо было думать. Сейчас поздно уже, представление начинается….

На вершине сопки появились две фигурки: одна – совсем крошечная, тёмная, другая – светло-коричневая, заметно превосходящая первую по размеру.

Фигурки хаотично перемещались по вершине, вот замерли возле начала обрывистого склона, почти слившись друг с другом в единое целое.

Вот, уже только светло-коричневая точка видна, тёмная же вовсе пропала.

На Сизого страшно было смотреть: лицо побелело – до синевы покойницкой, на лбу выступили мелкие капельки пота, губы предательски задрожали.

Вдруг тишину ущелья прорезал громкий крик…

Нет, не так.

Вдруг, заглушая громовые раскаты, раздался, такое впечатление – слышимый даже в Магадане, невероятный по громкости вопль, полный ужаса, боли, страданий и всеобъемлющего страха…

Потом, по прошествии некоторого времени, Ник не переставал удивляться: как это Сизого тогда инфаркт не хватил? Или инсульт какой?

Знатный такой был вопль, куда там всяким американским ужастикам.

А уже через мгновение светло-коричневая фигурка понеслась (закувыркалась, покатилась, запрыгала, замелькала), вниз по склону с неимоверной скоростью.

Хорошие бегуны стометровку секунд за одиннадцать пробегают.

Так вот, мишка этот раза в два быстрее летел по прямой. Летел и орал (визжал, вопил, надрывался, оглашал окрестности), благим матом.

Неожиданно всё это произошло, внезапно, Ник даже опешить не успел.

И двух минут не прошло, а медведь уже рядом, совсем близко от предполагаемого схрона противника.

«Кустик», похоже, тоже несказанно удивился происходящему. Но головы не потерял, в панику не ударился, не побежал бестолково, до последнего момента выжидал, надеялся, что беду мимо пронесёт.

Только когда до медведя (до урагана тропического в медвежьем обличье) метров двадцать оставалось, вскочил на ноги и открыл огонь из двух пистолетов.

Если даже и попал, то мишка этого не заметил, пронёсся, не останавливаясь, прямо по «пятнистому», в доли секунды сбив того с ног.

– В сторону сдёргивай! – истошно завопил Лёха.

Еле отпрыгнуть в стороны друг от друга успели, медведь между ними вихрем пронёсся – куда там скорому поезду курьерскому, отдыхает – тихоход.

На Ника только гнилью немного пахнуло, обернулся – а крохотное светло-коричневое пятно вдали уже мелькает.

Переглянулись с Лёхой и перебежками короткими – от кочки к кочке – рванули к «кустику».

Напрасно опасались на встречную пулю нарваться, клиент, что называется, качественно дозрел, по-настоящему.

«Пятнистый» был без сознания, одна рука откинута в сторону – ломаной безжизненной линией, камуфляж спереди в клочья разорван, на безволосой груди видны глубокие следы от медвежьих когтей, крови кругом – озеро небольшое.

Сизый свою гимнастёрку на «бинты» изорвал. Прежде чем раненого перевязать, щедро тому на грудь пописал.

– Это чтобы раны не загноились, – без тени смущения объяснил. – Когти-то у медведя грязные. А это вообще – след от задней лапы. Тут дезинфекция просто необходима. Дорогая нам добыча досталась, жалко будет, если заражение крови начнётся. Небось, его Москва сразу к себе затребует. Помрёт, мерзавец, по дороге, а нам отвечай потом по всей строгости…

Минут за десять оказали «пятнистому» первую медицинскую помощь: грудь тщательно перевязали, руку, в нескольких местах поломанную, пристроили в лубок из ивовых корней.

Пленному где-то под пятьдесят было, крепкий ещё мужичок, лицо волевое, мужественное – вылитый Брюс Уиллис, герой, спасающий мир.

Ник из ближайшей тундровой лужи принёс в пилотке воды, на лицо «пятнистому» побрызгал, по щекам его, родимого, похлопал.

Застонал герой, мир спасающий, открыл глаза, мутным взглядом огляделся вокруг, в сторону кровавой слюной сплюнул, усмехнулся вымученно:

– Ваша взял. Плёхо. Кто из вас есть Иванофф?

Ник руку вверх поднял, как примерный школьник.

– Вот ви какой, – пробулькал кровью «Уиллис». – Хотел с вами много говорить. Не получится. Плёхо.

– Да ладно тебе, братан, – Сизый решил гуманизм и милосердие проявить. – Успеем мы ещё с тобой набазариться. Даже надоедим потом друг другу. Сейчас мы тебя, дорогой ты наш, возьмем под белы рученьки, пока дождь не начался, до лагеря дотащим. Там подлечим, спиртика дадим хлебнуть. Оклемаешься обязательно, Москву ещё увидишь, по Кремлю походишь…

«Пятнистый» ещё раз взглянул на Ника – печально и загадочно, словно что-то важное хотел сказать на прощание, – и вцепился зубами в воротник своей куртки.

Раздался треск раздавленного стекла, голова «Брюса» откинулась в сторону, глаза широко распахнулись, затуманились, подёрнулись молочной плёнкой…

– Что это было? – искренне удивился Лёха. – Он что же – умер?

– Что было, что было, – в сердцах передразнил друга Ник. – Цианистый калий это был. Пора бы тебе, сорокалетний ты наш, образованием своим заняться, Агату Кристи почитать, других умных людей.

Обшарил Ник карманы покойника, ничего путного не нашёл, только вот женскую фотографию одну. Красивая такая девчонка – вылитая Джулия Робертс, даже посимпатичней…

Тем временем и Эйвэ с солдатами подтянулись из-за скалы, не намного тучи чёрные обогнав.

– Вот, чёрт побери! – расстроился эстонец. – Я уж думал, что живьём этого зарубежного врага народа взяли. Думал – допросим, он назовёт имя настоящего предателя. С меня, наконец, все подозрения снимут. Не повезло опять…

По крутому склону вверх пошли, скорым шагом. Через тридцать минут вышли на вершину сопки. Там их Айна дожидалась.

Не просто дожидалась, а, времени не теряя, уже двух погибших часовых похоронить успела. Уложила тела в естественной природной выемке, крупными камнями завалила – чтобы мелкие грызуны косточки не смогли растащить, – в изголовья могил воткнула крестики из берёзовых веточек.

Лёха к ней подошёл, покашлял нерешительно, крепко за руку взял.

– Послушай, душа моя, это что же такое получается, а? Ты меня обманула?

– О чём это ты, Лёша? – Айна сделала круглые глаза.

«Ого, уже «Лёша», – отметил Ник. – Сизого так, небось, только мама и называла – в далёком счастливом детстве».

– Как – о чем? – сразу закипел Лёха. – Сама говорила, что попросишь медведя, он по запаху и найдёт «пятнистого». А что на самом деле было? Почему это мишка нёсся по тундре сломя голову, как зэк из изолятора, не дожидаясь, когда вышак в исполнение приведут? Почему орал, как будто ему в задницу напильник вставили?

– Не знаю, что это – «напильник», – невозмутимо ответила Айна. – Я медведю в зад острогу вставила. Ту, которой мы рыбу били. Только наконечник смазала. Желчью из евражка. Она едкая. Очень сильно щиплется. Только так медведя можно попросить – чтобы бежал быстро. А та тряпка сильно чужим пахла. Я её перед склоном положила. Перед обрывом. На тряпку – печень оленя, очень много. Самую свежую печень. Медведь её очень любит. А тут запах чужой, сильный. Медведь думает, что чужой близко ходит. Может печень отнять. Очень торопится, ничего вокруг не видит. Он печень ел, Айна сзади подошла. Острогу воткнула. Больно ему. Желчь евражка ещё сильно щиплет. Он и побежал быстро. Острогу с собой унёс. Жалко. Хорошая была острога, удачная….

Смеялись все – бесшабашно, до слёз, позабыв на время о потерях и грядущих проблемах. Эйвэ даже по земле валялся, по булыжникам перекатываясь, совершенно не вспоминая о том, что он – невозмутимый эстонец, несправедливо подозреваемый в гнусном предательстве и носящий по этой причине маску вечной вселенской скорби…

Один Сизый не смеялся, застыв одиноким столбом, словно его по голове пыльным мешком шандарахнули из-за угла…

Гигантская молния, уродливо изогнутая в десяти местах, ударила в вершину соседней сопки. Как раз в то место, где совсем недавно Ник с Сизым принимали свои воздушные очистительные ванны. Громовой раскат, прилетевший через несколько секунд, больно ударил по ушам, заставив присесть на корточки.

Резко стемнело.

С той стороны, куда удрал несчастный медведь, послышался угрожающий гул.

Нику стало по-настоящему неуютно: прямо на них, неумолимо, как беспощадный рок, надвигалась жёлто-стальная стена дождя.

Настоящая стена – монолитная, равнодушная, страшная…

Глава пятнадцатая
Его звали Че

Это был совсем и не дождь, и даже не ливень. Просто с неба падали, совершенно отвесно, толстые и частые струи воды.

Абсолютно ничего не было видно: стоящий в метре человек только угадывался – смутный размытый силуэт, неясный и похожий на того призрака, увиденного когда-то на старинном кладбище… с жуткого похмелья, в разгар далёкой юности.

Со слухом та же история: вокруг – только гул водяных струй и отдельные отрывки фраз, напоминающие переливы горного эха, услышанного ещё тогда, в Крыму, – на излёте последнего лета уходившего навсегда детства.

Нереальность происходящего была просто поразительной.

Ник нисколько не удивился бы, если по окончании этого странного природного катаклизма оказался бы в каком-нибудь другом месте этой планеты, совсем в другом времени…

Даже представилось: вот он руками раздвигает упругие струи дождя, делает шаг вперёд, а там – пальмы, белоснежный пляж, бирюзовое море, ласковый прибой и хрупкая девушка, тоненькая и беззащитная, с жёлтой розой в чёрных блестящих волосах…

Или нет, не так: он разрубает эти надоевшие струи остро отточенным мачете, и они, словно срезанные стебли сахарного тростника, покорно падают на тёплую землю. Два шага вперёд. А там – берег холодного мрачного озера. Совсем недалеко от берега – небольшой остров, на острове – приземистая крепость, сложенная из светлых северных камней. Лодки, полные неуклюжих вооружённых мужиков, одетых в зелёные смешные кафтаны, смело плывут на решительный штурм – под пушечными ядрами и мушкетными пулями. Грохот, яростные крики штурмующих, стоны раненых, пороховой дым, застилающий всё вокруг…

– Алексашка, твою мать! – вопит высокий мужик, обладатель абсолютно диких круглых глаз, которые того и гляди – выскочат из орбит. – Что ты тут делаешь, сучий потрох? Быстро на штурм, трусливый гадёныш! В первых рядах чтоб у меня…..

Привидится же такое!

Налетевший порыв ветра сбил Ника на землю, протащил несколько метров по гладким булыжникам, бросил на острые камни.

Голова встретилась с чем-то твёрдым, невыносимо захотелось спать, забыться, мысли закружились в странном хороводе и исчезли, все до одной, может – и навсегда…

Сперва вернулись только отдельные ощущения, за ними – отрывочные воспоминания о некоторых органах чувств, и, наконец, восстановилась главная человеческая функция – способность чётко и непреложно осознавать текущую действительность, какой бы горькой она ни была.

Ник лежал на вершине сопки, крепко обнимая замшелый валун.

Он старался совсем не обращать внимания на эти струи воды, падающие с неба и больно бьющие его в спину, и на этот страшный ветер, пытающийся оторвать его от спасительного камня.

Противно ныла ушибленная коленка, из носа в рот текла струйка тёплой солёной воды.

Кругом – рёв, визг, гул, завывания, стоны…

Ник знал одно – надо оставаться на вершине. Оставаться до полного окончания этого уродливого кошмара. Только здесь можно найти спасение.

На склонах сопки сейчас смертельно опасно: вниз стекают бушующие потоки воды, полные разноразмерных камней и разноцветной грязи.

Если даже удастся, не захлебнувшись в воде, добраться до подножия сопки, всё равно – многочисленные ушибы и переломы обеспечены со стопроцентной гарантией.

Откуда пришло это знание? А вот это вопрос, на который он и сам не знал ответа, но очень хотел бы знать.

В принципе, за себя он совсем не волновался, был уверен, что выкарабкается и на этот раз.

Но остальные, с ними-то что?

Оставалось только одно: надеяться на лучший исход, верить в чудо и ждать окончания этого светопреставления.

Тупо – ждать, ждать, ждать…

Что-то не так. Ник завертел головой: пришло ощущение, что произошло что-то важное, а он и не заметил. Но что? Что?

Только через несколько минут он всё понял. Просто вокруг стало очень тихо.

В тундру вернулась тишина.

Встал, опираясь обеими руками на спасший его валун, прислушался.

Тишина.

Наспех определился с собственными травмами.

Выбита коленная чашечка, на плече снова закровоточила так до конца и не зажившая рана, значительная гематома на затылке, левый глаз заплыл, нос распух и отказывался дышать.

Нормальный набор джентльмена, выжившего после очередного всемирного потопа. Главное – жив, ходить может, при необходимости и на спусковой крючок нажмёт.

Так, а что у нас, кстати, со спусковыми крючками?

Понятно, полное ничего. Ни верного винчестера, ни браунинга, так ни разу и не проверенного в деле, в обозримых окрестностях не наблюдалось. Только нож в ножнах привычно висел на поясе.

– Эй, есть кто живой? – громко поинтересовался Ник у окружавшей его вселенной.

– Мы здесь, – прилетел еле слышный ответ, как показалось – прямо из пропасти прилетел.

Держась за коленку, хромая на обе ноги, Ник медленно проковылял на голос, к тому месту, где раньше начинался относительно пологий склон: всего-то градусов сорок относительно поверхности земли.

Теперь там был обрыв – загадочный и обрывистый донельзя.

Ник осторожно подполз к самому краю, с опаской заглянул вниз. Да, бывает, знатно размыло: вчера был мирный склон, нынче – бездонная пропасть…

Свесился, чтобы увидеть дно пропасти, оценить её глубину, тут взглядом с чьими-то чёрными глазами и встретился.

Ну вот, нашлись и наши влюблённые голубки.

Айна и Сизый стояли на крохотном приступке, взявшись за руки и практически вжавшись в вертикальную каменную стену. Под ними было метров двести потенциального свободного падения – прямо в жёлтый водный поток, плотоядно гудевший внизу.

Понятно, во время бури решили спрятаться от ветра за отвесной скалой, потом вода сверху полилась, склон полностью размыла, вот и оказались в ловушке.

Пришлось Нику с себя последние штаны снимать (в натуре – как Лёха выражался), мастерить некое подобие верёвочной лестницы.

Значок заветный, что в брючном кармане хранился, прямо к трусам пришпилил – чуть повыше левой ягодицы.

Первой Айну вытянул наверх, что совсем и нетрудно было, весила чукчанка килограмм сорок восемь – пятьдесят.

А с Сизым знатно пришлось повозиться. Во-первых, весил он за центнер, а, во-вторых, ещё и правую руку вывихнуть умудрился.

Вытащили, всё же, вместе с Айной бродягу наверх, причём, в самый нужный момент, когда приступок, на котором он над пропастью стоял, начал окончательно и бесповоротно разрушаться.

– Спасибо тебе, командир, – поблагодарил Лёха, пыхтя и отдуваясь. – А то мы с Айной уже подумали, что скоро отдадим концы – так ни разу и не согрешив по-настоящему.

– Да, надо будет – согрешить. По-настоящему. Надо успеть. А то обидно потом будет, – улыбнулась Айна, глаза мечтательно прикрыв, и Сизого в щёку чмокнула.

Тот сразу оживился, девчонку здоровой рукой обнял, да и давай нацеловывать – серьёзно уже, в губы.

– Эй, эй, – вмешался Ник. – Совсем сдурели. Тут непонятно, на каком свете находимся, что делать дальше, а они, понимаешь, нежности разводят. Прекращайте это дело немедленно! Давайте думать о реалиях наших скорбных…

Реалии действительно оказались печальными до полной и окончательной невозможности.

Посмотрел Ник в сторону, где раньше лагерь располагался, а там и нет ничего.

Ни буровой, ни палаток, ни кухни-столовой, ни склада. Совсем ничего, только грязь бурая, да посередине площадки протекал жёлтый ручей, которого раньше и в помине не было.

Да и всё остальное вокруг изменилось до неузнаваемости.

Тундра совсем ещё недавно ярко-зелёной была, а сейчас в буро-пегую превратилась. Крохотные голубые озёра, в двух километрах от лагеря расположенные, слились в единую водную систему – цвета беж.

Даже небо – раньше голубое, задорное, молодое, как-то резко постарело, в тёмно-фиолетовые тона перекрасилось.

Айна Сизому ловко руку вывихнутую вправила, над коленной чашечкой Ника поколдовала, достала из кисета шепотку синего порошка, рану на плече присыпала щедро.

Можно и вниз спускаться. Только вот очень холодно – в одних трусах по Чукотке разгуливать.

Легко сказать – спускаться.

Двинулись со скоростью беременной черепахи, с трудом перебираясь через высоченные каменные завалы, непрерывно форсируя мутные ручьи.

Из одного завала торчала босая волосатая нога, в метре от неё на валуне стоял начищенный кирзовый сапог, пуская по всей округе солнечные зайчики.

Занятная картинка, такой, вот, чукотский сюрреализм.

– Будем из-под камней тело вытаскивать? – вяло поинтересовался Лёха.

Них только отрицательно рукой махнул, мол, не до ерунды нынче, есть и более важные дела.

Внизу, у самого подножья сопки, Эйвэ обнаружился. Лежал совершенно неподвижно, на кучевые облака глядел, помаргивая изредка. На теле никаких видимых повреждений не было видно, но в глазах читалось: не жилец.

– Что с вами, Маркус? – спросил Ник, осторожно приподнимая голову эстонца.

– Кончено всё со мной, – чуть слышно прохрипел Эйвэ. – Похоже, у меня позвоночник сломан. Пристрелите, Христа ради. И я мучиться не буду, да и вам со мной не придётся. Вам и без того сейчас непросто будет, а тут я ещё…. Пристрелите, прошу! Там фляга у меня на ремне, в ней воды немного, дайте глотнуть один раз, а потом – пристрелите…

Ник посмотрел на Сизого, тот извинительно развёл руки в сторону, мол, я бы и рад товарищу помочь, так нет оружия, из чего стрелять-то?

Айна эстонца водой из фляги напоила, осмотрела внимательно. Много раз поворачивала туда-сюда, спину ощупывала, руки поочерёдно поднимала-опускала.

Минут через десять вынесла вердикт:

– Может, будет жить. Может – нет. Ему долго лежать надо. Много есть мяса. Кровь оленью пить. Если Светлая Тень его любит, то будет живым. Ещё снег на тундру не ляжет, он ходить будет. Если раньше не помрёт.

Хороший вердикт, доходчивый и однозначный.

О носилках только мечтать оставалось.

Пришла Лёхина очередь – штаны с себя снимать. Порвали их на части, потом связали по-хитрому, получилось некое подобие конской упряжи. Обвязали Эйвэ, как получилось, поволокли по булыжникам и многочисленным лужам. Эстонец-то ничего, держался, только постанывал изредка да зубами скрипел.

А Лёхин значок с профилем Вождя Айна с гордой улыбкой себе на кухлянку прикрепила.

Ещё через час к лагерю подошли, то есть к тому месту, где он располагался когда-то.

Ветер северный подул, стало совсем холодно. Да и жрать после всех этих передряг ужасно хотелось, в животах уже урчало не по-детски.

В лагере царил настоящий разгром: грязи по щиколотку, бочки с бензином в беспорядке разбросаны по площадке, несколько досок из грязи торчали, больше – ничего.

Где же палатки, кухня полевая, станок буровой? Куда все люди подевались?

Прошёл Ник дальше, к склону, где кварцевая жила выходила на поверхность.

А нет никакого склона, равнина коричневая на его месте. Неосторожно шагнул вперёд – нога по колено провалилась в грязь, холодная жижа перелилась через край сапога.

Противно, холодно и мерзко, блин!

Пригляделся, а из этого коричневого месива торчит шпиндель бурового станка с зажатой в нём колонковой трубой. Рядом со станком лежала туша оленя – копытами вверх. Ещё дальше – несколько тел в армейской форме, лицами вниз. Вон чья-то спина в штатском пиджаке с мерзким чваканьем на поверхность вынырнула…

– Вот она какая, наша жизнь, – тяжело вздохнул подошедший Лёха. – Живёшь себе, в ус не дуешь. А тут – море грязи с сопки срывается. Раз-два, и некому уже в ус тот дуть. Эх, грехи наши тяжкие…

Плакать хотелось. От жалости к погибшим, от тоски бесконечной. От досады, наконец, чёрт побери!

Если это не поражение полное, тогда что?

Полное поражение, неоспоримое, окончательное, обжалованию не подлежащее.

Разгром натуральный.

Нет больше бурового станка, коронки с гохрановскими алмазами в грязи утонули, все карты геологические утрачены безвозвратно.

Какое такое золото? Придётся теперь стране без него как-то обходиться.

Как теперь Курчавому в глаза смотреть? Он на Ника так надеялся, так в него верил! А что, в конечном итоге, получилось? Позор один, фиаско гнусное, непростительное. Да и трибунала теперь не избежать.

Всех теперь к стенке поставят и шлёпнут, всех, Курчавого и Айну включая.

Оно и правильно, зачем свидетелей такой глупой коллизии в живых оставлять? Незачем! Кончить всех да и забыть об этой несуразности – на веки вечные.

Впрочем, можно патронов и не тратить, народное достояние, как-никак.

Всё равно скоро сдохнуть придётся – от голода обычного…

Вот, примерно так Ник и думал, окрестности в поисках чего полезного обходя. С находками было совсем не густо. Только кусок брезента нашёл – бывший тент, висевший раньше над складом – да эмалированную кастрюлю.

Остальные бойцы тоже были при делах. Сизый куском широкой доски площадку от грязи освобождал, старательно сгребая её во все стороны. Эйвэ в беспамятстве валялся, изредка в бреду матерясь на родном эстонском. Айна, изготовив из бывших Лёхиных штанов отдалённое подобие лассо, целенаправленно пыталась набросить петлю на заднюю ногу мёртвого оленя, лежащего в грязи рядом с утонувшим буровым станком.

– Лёша, командир! Идите ко мне. Надо помогать. Одной Айне не справиться, – радостно позвала девушка.

Больше часа промучились, выволакивая тяжеленную тушу на твёрдую землю. Непростое это дело – мёртвого оленя из грязевого болота тащить.

С момента окончания катаклизма часа три всего прошло, так что туша была ещё тёплой, даже кровь свернуться не успела.

Испачкались все – с головы до ног, последние трусы включая, в сапоги грязи начерпали вдоволь.

– Надо двигать к Палявааму, – предложил Ник. – Вдруг, избушка уцелела? А и не уцелела, так там хотя бы, на крайний случай, умыться можно.

– Точно, – поддержал его Лёха. – А ещё под избушкой, в леднике, с десяток хариусов должно лежать. Обязательно надо туда двигать, век свободы не видать…

Оленину пришлось есть сырой. Спичек не было, да и с сухими дровами наблюдались проблемы. У Айны подзорная труба уцелела, но солнце стыдливо пряталось где-то за облаками – не разжечь огня.

Мелко-мелко мясо нарезали, найденную Ником кастрюлю наполнили до краёв оленьей кровью. Берёшь кусочек мяса, в кровь макаешь да и глотаешь не жуя. Противно, конечно. Но деваться некуда, организму калории необходимы. Поэтому, пусть и через силу, но – глотай!

Эйвэ тоже смог выпить немного тёплой оленьей крови, сделал несколько полноценных глотков.

– Это хорошо, – обрадовалась Айна. – Глотает, значит, будет жить. Ещё и бегать будет. Оленя обгонит. Когда-нибудь…

Из найденных досок и досочек смастерили носилки-волокуши, Эйвэ к ним крепко привязали. Айна себе за спину закрепила оленью ногу, первой пошла – с кастрюлей в руках. А что делать, воды-то нет, а пить хочется. Оленья кровь плохо жажду утоляет, но хоть немного – и то хорошо. Выбора всё равно не было.

Через четыре часа вышли к Палявааму. Потеплело у Ника на сердце – словно друга давнего встретил, верного и честного.

Река разлилась, до избушки сантиметров десять всего оставалось. Паляваам угрожающе гудел, плевался во все стороны кусками ржавой пены, неся к океану свои коричневые, на этот раз, воды.

В бушующих струях проносились ветки деревьев, вырванные с корнем ягодные кусты, трупы оленей, песцов, леммингов…

Ник на эти мелочи никакого внимания не обращал.