Текст книги "Сумерки"

4

Витька вошел через задние двери в магазин. Бодрый – навеселе. Было полдевятого утра, а бодрый он оттого, что, встав, похмелился стопочкой водки, которую долго и тщательно прятала от него Тамара, и когда он сегодня встал – желтый, помятый, с сосущей тошнотой в животе и опухшими глазами, – выдала ему по такому случаю.

Из-за спины в открытые двери магазина щедро вливало свет взбирающееся на небо солнце, а пока он шел на работу, под ногами похрустывали замерзшие за ночь лужи.

«Гастроном» был в конце улицы, носящей звучное имя Чайковского, где жил Витька. Открывался он в девять, так что Витька на работу явился без опоздания. Он был сегодня хорошим. Он собирался быть хорошим весь день, чтобы не вспомнили о вчерашнем самовольном уходе с работы, но быть хорошим ему не дали.

Войдя, он тут же напоролся на заведующую Инну Константиновну. Она словно специально ждала Витьку у входа – невысокая, молодящаяся женщина далеко за сорок, всегда густо накрашенная, с неуклюже-толстыми ногами и крутыми бедрами. Она стояла в белом расстегнутом халате, из-под которого выглядывало платье с богатой вышивкой, уперев руки в бока и уставив на Витьку недобрый взгляд выпуклых коричневых глаз с золотыми искрами.

– Здрасьте, Инн Константинна, – опустив голову, пробормотал Витька, собираясь прошмыгнуть мимо нее. Но не вышло.

– Явился, голубчик! – Инна Константиновна не переменила позы, только глаза выпучились еще сильнее. Голос был нарочито-неприятный, с визгливыми нотками. – Ты что, думаешь, работать мы за тебя будем? А?

– А что?.. Да я ничего. Что случилось-то? – Витька теребил края расстегнутой куртки, внимательно разглядывая бетонный пол с обрывками упаковочной соломы. Стыдно не было, но он знал – надо показывать смущение и раскаяние, и показывал, как умел. Голос заведующей больно прокатывался в висках.

– Что случилось? – Она не кричала, но все интонации были крикливыми. – Вчера молочные, понимаешь, привезли, а его нет! Где ты шлялся после обеда? А? Зойка с Клавкой взопрели, таская ящики, а его нету!

За спиной Инны Константиновны появилась Зойка, молодая бойкая девица, острая на язык и всегда как-то раскрывавшаяся навстречу каждому, но, увидев начальство во гневе, тут же скрылась в зал к первым покупателям.

– Ну вот что, дорогой, я с тобой нянчиться больше не собираюсь! Хватит!

Когда это она с ним нянчилась? Витька работал в «Гастрономе» два месяца и все два месяца в рот не брал. Не считая вчерашнего.

– Напился вчера, да? Убежал и напился? Ну-ка, дыхни! Дыхни, дыхни! – Инна Константиновна, не снимая рук с бедер, надвинулась на него, наперла мягкой грудью. Витька знал, что пахнуть будет – водка дает запах сильный и стойкий, – но, не скрывая, дыхнул.

– Я-асно! – зловеще протянула Инна Константиновна. – Мало тебе двух статей в трудовой! Я так и думала! Пойдем-ка, голубчик. Пойдем, пойдем ко мне.

«Ко мне» означало в ее кабинет – маленькую комнатушку со столом, тремя хромоногими стульями и сейфом, в дальнем конце подсобки. Инна Константиновна конвоировала Витьку, шла сзади, громко стуча каблуками по бетону, и только что не подталкивала его в спину. В кабинете указала на стул. Витька сел, не отрывая взгляда от деревянного вышарпанного пола.

– Этого больше не повторится, – пробормотал он привычную фразу.

– Пиши-ка заявление, голубчик. – Инна Константиновна уселась за стол, достала из ящика чистый лист бумаги, положила на стол и шлепнула сверху выдернутую из нагрудного кармана халата шариковую ручку. Ручка прокатилась по бумаге и замерла на ее краю.

– Какое заявление? – Витька вскинул взгляд, непонимающе уставился в лицо заведующей с черными шариками краски на ресницах.

– Об уходе, голубчик, заявление. По собственному. Будто не знаешь, как писать. – В голосе Инны Константиновны промелькнуло непонятное злорадство. – Думаешь, мы без тебя не обойдемся? Да нынче таких пучок на пятачок…

– Об уходе? – никак не мог понять Витька. – За один прогул? Да я всего-то один раз ушел вчера! – выкрикнул он ей в лицо.

– И достаточно. Учить вас надо, голубчики, учить. Все должно быть по справедливости. – Инна Константиновна совсем успокоилась и говорила почти ласково, с ухмылкой глядя на него. – Время-то нынче совсем другое. Отошла вам, пьянчугам, лафа. Ты вчера раз ушел, и я тебя сегодня раз уйду. Справедливо, а?

– Не буду писать, – проворчал Витька, все еще не в силах понять, почему и за что она так вдруг взъелась на него.

– Тогда я сама напишу. – Голос Инны Константиновны из ласкового сделался зловещим. – Но по собственному я за тебя заявление написать не могу, сам понимаешь. Я по тридцать третьей тебя. Усекаешь?

– Усекаю. – Витька схватил ручку и торопливо, сильно продавливая бумагу, стал писать. Ярость свербила в голове милицейской трелью. За что? За что? Только потому, что статьи в трудовой? Но он же исправился!.. Ладно, черт с ней! Обойдемся без вашего вшивого «Гастронома».

На дате он задержался. Инна Константиновна, бдительно следившая за его действиями, тут же подсказала:

– Сегодняшнее ставь, двадцать четвертое апреля. Вот так. – Взяла у него листок, внимательно прочитала, поставила в углу росчерк «не возражаю», спрятала листок в стол. – Ну, гуляй, ты свободен. За расчетом послезавтра придешь, в аванс. Тогда же и трудовую получишь. – Инна Константиновна еще раз ухмыльнулась ему. – Прощай.

Витька не ответил, встал и, повернувшись к ней спиной, вышел. Ему очень хотелось хлопнуть дверью, чтобы хоть стекла задребезжали в жалком кабинетике, но не хлопнул, хотя злость кипела ключом. В конце концов, сам виноват. Виноват только он и проклятые записи в трудовой.

В подсобке он столкнулся с Зойкой. Проходя мимо, она коснулась его бедром, потом остановилась, обернулась, и он тоже обернулся, чувствуя себя, как всегда с ней, дурак дураком.

– Ты чего такой смурной? – улыбалась Зойка и щурила хитрые, бесстыжие свои глазищи, и Витьке, как всегда, хотелось схватить, стиснуть ее. – Поцарапались? – Она кивнула на дверь кабинета.

– Выгнала, – выдохнул Витька. – Ну и черт с ней! Что я, работы себе не найду?

Накрашенная улыбка погасла, глаза у Зойки стали тусклыми, отчужденными.

– А-а… – протянула она. – Ну, счастливо тебе. – И пошла, покачивая бедрами, затянутыми в белый халат.

И лишь на улице, когда обдуло ветерком и пригрело по-весеннему ярким солнцем, Витька подумал о Тамаре. Как сказать, что его опять выгнали, и что придумать на вопрос: почему? Правду, учитывая вчерашнюю ложь, говорить нельзя. А что тут придумаешь? Деньги-то надо приносить домой дважды в месяц… И так ему не хотелось идти домой, что хоть куда угодно, только не домой. Он шел, и яркое весеннее небо казалось черным, как ночью, и солнце приклеилось к нему, точно пластырь. Ноги сами вели его на соседнюю улицу, где в ряду покосившихся, ветхих домишек стояла такая же покосившаяся Лехина хата. Только бы Леха был дома…

5

Солнце давно уже село, густели сумерки. Ветра не было, поэтому внизу под горой, где лежал город и катила река, вместо привычного скопища крыш и труб расстилалась белесая, медленно темнеющая дымка – то ли туман, то ли стоящий в безветрии дым из бесчисленных труб частного сектора.

Тротуар под ногами качался, как лодка в бурную погоду, и приходилось попадать в такт этой качке, чтобы не растянуться посреди улицы. Звенящая с утра пустота в голове стихла и заполнилась, но не чем-то конкретным, а неопределенным, вязким, до ужаса уютным и привычным. Воздух был свеж, залезал под рубашку, но куртку Витька не застегивал, только все время хватался за карман, из которого снова торчала непочатая бутылка «Московской». «На дорожку», – сказал Леха, заталкивая бутылку в карман. И что это он каждый день расщедрился на такие подарки? Вчера на дорожку, сегодня на дорожку? Приятной и непривычной была эта щедрость прежде всегда безденежного друга, но думать ни о чем не хотелось.

По лестнице взбирался с трудом, ступеньки путались под ногами и норовили скинуть вниз, к тому же было темно – лампочка не горела вторую неделю. Ввернуть некому, что ли? Витька наваливался на перила, карабкался сперва по ним вверх рукой, а затем поднимал на очередную ступеньку ноги и все непослушное тело. Бутылка стучала горлышком о прутья перил, и Витька боялся, что она разобьется, но сделать ничего не мог.

Попасть ключом в замочную скважину тоже оказалось нелегко. Витька попробовал сделать это с разбегу, ткнулся лбом и коленями в твердое дерево, осел на холодный кафель, но ключа не потерял. Пришлось вставать и подбираться к скважине исподволь, ощущая затылком из чуть приоткрытой двери любопытный взгляд старушенции Ольги Михайловны.

– Так… – сказала Тамара, стоя посреди коридора, пока Витька захлопывал дверь. – А сегодня у кого день рождения был?

Тон ее не то чтобы не предвещал ничего доброго – вчера они помирились, он совершенно ее успокоил, – но был с каким-то неприятным оттенком.

– П-похмелялись… – пробормотал Витька первое, что пришло в голову, скинул полуботинки и запутался в рукавах куртки – бутылка тянула вниз. – П-п-после вчерашнего п-п-пх… – Он запутался в букве «п» так же, как в куртке.

– Красив, – вздохнула Тамара, помогла снять куртку, повесила, вытащила из кармана бутылку. Разглядела на свет зеленоватую этикетку – «Московская». – Богатый, – протянула она. – Это ж в киоске тысяч пять стоит. Значит, водочку попиваем, а дома денег на молоко нет.

– Подарили, – Витька встряхнулся, немного приходя в себя.

– Станет твоя заведующая такие подарки делать, – недоверчиво возразила Тамара, но с другой стороны, крыть ей было нечем – утром Витька ушел с сотней в кармане. – Аванс, что ли, дали?

– Аванс послезавтра, как всегда.

Витька с шумом выдохнул, заполнив коридор тягучим водочным перегаром, словно дымом.

Из комнаты высунулся белобрысый Димка – глаза радостно светились – и зашепелявил что-то малопонятное.

– А у нссс дя Сежжа… – только и разобрал Витька.

У Димки был врожденный дефект речи, ни одно слово не мог правильно выговорить. Хотели даже в спецшколу определить – Тамара не дала, умоляла, сколько раз и в райком и в районо бегала. Оставили в нормальной, и хотя задразнивали там Димку до смерти – мальчишки есть мальчишки, – но Тамара была довольна, и Димка доволен, и даже Витька – спецшколы нам еще не хватало! Заканчивал Димка пятый класс, учился хорошо, хотя спрашивали только по письменным – куда ему устные отвечать…

– Сергей там тебя дожидается, – Тамара кивнула на комнату и голос ее перестал быть неприятным. Сергея, единственного из друзей Витьки, она любила и всегда принимала – он не пил.

– Угу, – хмыкнул Витька, вставая на колени и шаря под стойкой для обуви. – Куда вечно шлепанцы деваются?

– Да вот они, справа, горе ты мое, – вздохнула Тамара, помогла встать, подала тапочки. – Поговорить он с тобой о чем-то хочет. Ты бы хоть умылся.

– Поговорим… Ты водку-то давай. Как раз вовремя, сейчас мы ее с ним… А ты бы пока на стол собрала…

– Хватит тебе, – не давала Тамара бутылку, прятала за спину. – А Сергей и вовсе не пьет, как будто не знаешь?

– Томка, не дури. Гости! – Витька обхватил жену потными руками за плечи. – Гости же… неудобно без бутылки, – дышал ей в ухо вином. – То-омочка!..

– Да на… – сдалась, наконец, Тамара. – Залейся хоть вместе с обещаниями своими. – Отдала бутылку и сердито прошла на кухню.

На зеленом диване с подавленными пружинами сидел Сергей. У его бока, забравшись с ногами, прижался Димка – вместе рассматривали какую-то книгу.

– Здорово вам, – громко сказал Витька, протискиваясь мимо стола.

Сергей встал, бросил на него строгий взгляд из-под выпуклых очков – черный костюм, белая рубашка, вечный галстук. И как он терпит его?

– Приветствую, – Сергей улыбнулся, протянул руку, но пожатия не получилось – в руке у Витьки качалась бутылка.

Витька поставил ее на стол и тогда пожали руки. Ладонь Сергея не твердая, но какая-то строгая, напористая. Витька жал ее крепко, с неудобством чувствуя, что рука у него потная, скользкая, и Сергею может быть неприятно.

– Дя Сежжа… – проговорил с дивана Димка.

– Ты иди, иди, уроки, небось, еще не делал. – Витька протянул руку, пригладил торчащие на белобрысом затылке волосы. Димка отпрянул – не любил отца пьяного, да и ласк тоже, вышел из того возраста.

– Верно, Дмитрий, уроки делать нужно, – добавил Сергей, блестя очками. В каждом стекле отражался перевернутый потолок с яркой лампочкой на длинном шнуре.

Димка слез с дивана и неохотно, медленно вышел с книгой под мышкой. Они сели. Витька откинулся на спинку, вытянул ноги. Тело охватила мягкая истома, оно было чужим и влажным, пот стекал за воротник и неприятно полз по спине. В комнате было душно, или это только ему, переполненному винными испарениями, не хватало воздуха? Сергей сидел боком к нему, повернув голову. Строго смотрел очками, но Витька знал, что строгость – из-за выпуклых блестящих стекол, а глаза под ними, неестественно увеличенные, вовсе не строгие, а какие-то жалостливые.

– Сейчас Томка накроет… ужинать. – Витька почувствовал, что язык опять порывается заплетаться, и сильно тряхнул головой.

– Все пьешь, Виктор, – задумчиво сказал Сергей. – Зачем? Всю-то никогда не выпьешь…

– А затем, – с неожиданной злостью ответил Витька. Даже кулаки, лежащие на коленях, сжались. – Все вы учить любите – ты, Томка, другие… А давай разберемся. Хорошо, брошу. Я вот два месяца не пил – точка. В голове пусто, звенит, в животе пусто, и делать ничего не хочется. Да и делать-то нечего.

– Работай. – Сергей пристально смотрел на него. Впрочем, пристально – это тоже из-за очков; и глазами водил, и моргал, как все, только за стеклами плохо видно.

– А я не работаю?! – взвился Витька, даже от диванной спинки отлепился, подался вперед и говорил словно бы не с Сергеем, а кем-то невидимым, осуждающим. – Восемь часов – как отдай. Ладно. Домой прихожу – и что? Спать прикажете заваливаться или прыгать до потолка? Я вот два месяца этих все из угла в угол ходил. Как прихожу домой, так начинаю ходить. Хожу, хожу, и тошно так делается – хоть впору завой. Тут все дерет, – он постучал себя по впалой груди, рванул верхнюю пуговицу рубашки, потому что давила. – Вот и давайте разберемся, – продолжал он. – Мне что, всю жизнь углы в квартире мерить, а? Как ты думаешь?

– Работу тебе надо настоящую подыскать, по душе. – Сергей большим пальцем пригладил маленькие, черные, аккуратные усики.

– Во! В точку попал! – восхитился Витька, стукнул кулаком себя по колену, отрывисто хохотнул. – По душе! Ну, а ежели нет ничего по моей душе? Ежели я ничего не хочу? Кто подскажет, чего мне хотеть? Ты? Томка?.. Так это будут ваши хотенья, а не мои. Вот и выходит – я виноват, что такой уродился?

– Ну, это ты врешь, – уверенно сказал Сергей. – Так уж ничего и не хочешь? Быть того не может. Не бывает так, чтобы человек ничего не хотел.

– А вот я не хочу, – пьяно упрямился Витька, потом вдруг утихомирился, добавил: – Хочу, конечно, тоже кое-чего…

– А, вот видишь. Так занимайся тем, чего хочешь, – улыбнулся Сергей.

– Но в том-то и дело, старик, – с внезапной тоской протянул Витька, – что мои хотенья завсегда почему-то связаны с выпивкой… Вот, к примеру, хочу я с друзьями посидеть, поговорить. Понятно? Понятно. Но ты же их знаешь, Леху, Коляма. Вместе ж учились…

– Кольку знаю, – сказал Сергей. – Черный, тощий. Правда, давно не видел. А Леху… – Он медленно покачал головой. – Нет, не помню.

– Здоровый такой, рыжий… Он в пятом классе у нас появился, второгодник. Ну, помнишь?

– А-а… – неопределенно протянул Сергей.

– Еще в нашей компашке один, наверное, тоже его видел. Он все у на рынке у киска трется, сотняжки сшибает. Одноногий. Раньше же все у магазина собирались, а теперь к коммерческому киоску переехали – и легче там зашибить, да и работает круглосуточно. Да, к чему это я… – Витька заразился непонятной какой-то энергией, словно хотел что-то доказать то ли Сергею, то ли себе. Движения и слова стали отрывистые, резкие. – А!.. Значит, хочу посидеть с ними. А что делать четверым мужикам, когда вместе? Пить! Вот и выпиваем. И прихожу домой пьяный. Не то, чтобы на рогах. Так я редко. А вот как сегодня… А Томка недовольна. Ругается, злится. Пьяница, говорит. Так что мне теперь – от друзей отказаться? Или вот, скажем… – он воровато оглянулся на дверь, понизил голос, – хочу я с Зойкой поваляться. Продавщицей у нас в «Гастрономе» работает. Ладная деваха, заманчивая…

Сергей шевельнулся, хмыкнул, но ничего не сказал.

Витька тут же взъерепенился, правда, тихо, чтобы на кухне не услышали:

– А что я – не мужик? Да нет, ничего такого не было. Мы ведь говорим, чего я хочу… Так вот. Пойду я, скажем, к ней. Бутылку надо с собой взять, потому что так принято. А что с бутылкой делать? Пить! И снова домой пьяный… А Томка этого не понимает. – Он вздохнул, откинулся на спинку дивана и загрустил. – Я, говорит, спать с тобой, пьяным, не лягу. Я, говорит, лучше тут, на диванчике. – Он стукнул кулаком, выбивая из обивки пыль. Зазвенели пружины и их жалобный звон долго еще доносился из недр зеленого чуда. – Раз на диванчике, два на диванчике… Так и не хочешь, а пойдешь к той же Зойке. Эх!..

Вошла Тамара с большой кастрюлей, из-под крышки которой разливался по комнате запах вареной картошки. Витька вспомнил, что весь день по путному и не ел, не считая пряной ставриды у Лехи.

– Вот и ужин подоспел. – Он вскочил, пошатнувшись, загремел в серванте посудой. Тамара поставила кастрюлю, отодвинула его от серванта и направила опять на диван.

– Сама накрою, ты мне всю посуду перебьешь, – сказала она без всякого недовольства, и Витька в который раз заметил, что при Сергее она почему-то никогда не бывает недовольной или сердитой.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал Сергей, привстав с дивана.

– Ну, еще чего, – возразила Тамара. – Я сейчас селедочки порежу. Сегодня такую селедку купила – пальчики оближите. – Она вышла из комнаты, и Витька с досадой подумал, что хоть бы халат переменила, а не сверкала дырой.

– Ну, ладно, – сказал Сергей. – Значит, договорились: ты пьешь по всяким там причинам, а саму водку не любишь. Так я тебя понял?

– А чего ее любить? – удивился Витька. – Она же противная, всякий скажет.

– Сейчас-то ведь будешь пить, – Сергей с улыбочкой кивнул на «Московскую» с белой жестяной пробкой, красовавшуюся возле кастрюли.

– Сейчас тоже есть причина, – не сдавался Витька. – Мне вот приятно, что ты здесь, Томка. Посижу с вами и хочу, чтобы было еще приятнее. Выпью стопочку-другую, вот и станет мне еще приятнее. К тому же селедка. Ее без водки и не ест-то никто. А под водочку она знаешь как идет…

– Я ее ем, – сказал Сергей.

– Ты… – хмыкнул Витька. – Так то ты… – Он помолчал. – Слушай, ты только не обижайся, я давно хотел спросить… Ты правда не пьешь, или только при других, а сам потихоньку? А? А то, может, рюмочку со мной за компанию? Томка тоже поддержит. Понемножку-то оно, говорят, даже полезно… А? – Он смотрел на Сергея жалобными глазами и действительно ему хотелось, чтобы выпил с ним Сергей за компанию.

– Я правда не пью, Виктор, – очень серьезно ответил Сергей. Он единственный всегда называл Витьку полным именем, остальные все Витька да Витька – и Томка, и на работе, все… Даже было обидно порой – тридцать три года, а все Витька, так и проходишь Витькой до самой старости, пока не помрешь. И только Сергей всегда – Виктор.

– Ты так в своем «Гастрономе» и трудишься? – резко меняя тему, блеснул очками Сергей. – Не надоело еще?

– Чего там – надоело? – буркнул Витька. – Платят, и ладно. Работа она везде работа, всегда скучная.

– Мне кажется, пора бы тебе посолиднее место искать. Тогда, глядишь, и «хотения» другие появятся, помимо бутылки, – передразнил он Витьку.

– Солидные места на дороге не валяются, – ответил в тон ему Витька, – особенно в наше время, при развитой безработице. Они давно уж, небось, все перезаняты.

– Не скажи, – возразил Сергей. – Вот к примеру, у нас в институте лаборант нужен, в отделе, где я работаю. Платят, конечно, небогато, но ведь не министерское кресло тебе предлагаю, – добавил он, увидев, как расползается у Витьки по лицу усмешечка. – Однако, тыщ двести в месяц приносить будешь. Наверное, побольше, чем в твоем заведении. И сама работа посолиднее – не ящики с винищем таскать.

– Лаборант… А ты мою трудовую видел? – тихо сказал Витька, прищурившись. – А две тридцать третьих в ней видел? Да с такой трудовой меня к вашему институту за километр не подпустят. Ты, скажут, спирт у нас там будешь, скажут, лакать технический, а не работать.

– Не скажут, – отрубил Сергей. – Я за тебя поручусь. К тому же шеф у меня – оригинальнейший мужик. Он считает, что два раза человек всегда имеет право ошибиться. Вот если три – все, тут уж его ни за что не уломаешь. Раз, говорит он, – случайность, два – ошибка, а если три – это уж система… Вот так-то. Бросай-ка свой «Гастроном» и пошли к нам. На людей хоть посмотришь, узнаешь, что они хотят и чем дома после работы занимаются.

– Книжки читают, – иронически сказал Витька. – А мне эти книжки не интересны. Вранье там все.

– Дурак ты, – беззлобно сказал Сергей. – Ты книгу-то после школы и не открывал, наверное, а туда же, рассуждаешь. Так насчет работы все-таки подумай… Недельки две можешь думать.

Тут Тамара внесла длинную, овальную рыбницу, на которой были разложены и прикрыты сверху ломтиками белого лука заманчивые селедочные куски. Она быстро расставила тарелки, и Витька сковырнул вилкой жестяную пробочку. Достал две стопки – себе и Тамаре, – подумал и присоединил к ним третью, на всякий случай.

– Ну, – восхищенно сказал он, – и попируем мы сейчас…