Текст книги "Выход силой"

– Ну, карта банковская, – пожал плечами Игорь. – Когда я пацаном еще был, у меня целая коробка этого барахла на полке стояла. Да ты же мне и притаскивал их!

– Карта, да не простая. Ключ это к двери. Вот к этой. Код набрать мало, надо еще картой чиркнуть – видишь щель? А без нее – никак. Вот, много раз уже пытались открыть.

Дверь и особенно пульт на ней – добротный, тоже металлический – были испещрены вмятинами и царапинами так, будто какое-то животное долго грызло и жевало неподатливый металл.

– Снесли бы пульт напрочь, да не размахнуться тут толком. Даже взорвать пытались, и резать газосваркой, видишь, на металле видны следы высокой температуры. Но это одна из тех вещей, которые предки на века делали. Ее и автоген не возьмет…

Бормоча все это себе под нос, Князев-старший настучал на пульте какой-то код, провел картой по щели и… Огонек, помигав, сменился на ярко-зеленый, приглашающий.

– Помогай, Игорешка! Одной рукой я никак…

Игорь протиснулся мимо него и с усилием повернул тугой штурвал. Что-то в глубине стены щелкнуло, дверь с тихим гудением плавно отъехала в сторону. Молодой человек ожидал, что из открывшегося проема пахнет знакомыми запахами подземелья – спертым воздухом, сыростью, плесенью, но подувший в лицо ветерок не пах вообще ничем кроме свежести.

Более того: пространство за дверью было пусть скупо, но освещено мягким, рассеянным светом.

– Чудеса, а? – старший брат был так горд, будто именно он построил все это. – Пойдем внутрь.

И первым шагнул через высокий металлический порог.

Когда все собрались в небольшом, освещенном вделанными в потолок плафонами, помещении, Антон нажал что-то на стене, и дверь скользнула на место, отрезав людей от всего расположенного снаружи. Старшина почувствовал, как екнуло у него сердце: дверь представилась ему на миг могильной плитой, которая никогда не выпустит их наружу…

– Вот мы и дома! – Князев старший хотел, было потереть ладони, но наткнулся здоровой рукой на повязку и сморщился. – Прошу за мной, господа!..

Чудо, именуемое лифтом, плавно унесло всех троих далеко вниз. Игорь смутно помнил детские впечатления от лифта, когда-то они жили в высотном доме. Он даже не мог себе представить, на какую глубину они опустились – просто не с чем было сравнить, но светящиеся цифры в окошечке над дверью, исправно отсчитывали этажи вниз: «3… 4… 5…»

Кабина мягко остановилась на седьмом этаже. Ниже уровня земли! Хотя, если судить по кнопкам, лифт мог опускаться до двенадцатого. Инга не обращала внимания на этажи – одна стена кабины была зеркальной, а что еще нужно женщине?

За открывшейся дверью тянулся длинный коридор, освещенный точно такими же лампами в плафонах, как наверху. Несмотря на тонкий слой пыли, устилавшей пол – ноги путников оставляли в ней четкие следы – здесь было удивительно чисто. И вообще – что это был за коридор!

Стены его сплошь состояли из стекла, а за ними…

Перед Игорем открывались то комнаты, наполненные сосредоточенно перемигивающееся разноцветными глазками шкафами, то пустынные помещения с огромными светильниками, висевшими над чем-то, напоминающим кровать, то залы, заставленные пустыми клетками и стеклянными кубами…

– Что это? – подавленно пробормотал Князев-младший, во все глаза глядя на немыслимые после царивших наверху грязи, смрада и дикости, помещения.

– Это владения нашего отца, Игорь, – ответил Антон, волшебной своей карточкой отпирая еще одну дверь, стеклянную, за которой располагалась, вероятно, комната отдыха: широкий стол, низкие удобные кресла и диванчики по стенам, шкафы с рядами книжных корешков за ними, огромный телевизор в углу. – Присаживайтесь.

Когда все разместились в креслах, он подошел к телевизору, поколдовал там и на экране заметались яркие цветные тени.

– Батарейки в пульте, конечно сдохли, – извиняющимся тоном сообщил он. – Но все остальное – работает…

– Нет, погоди! – Игорь не мог успокоиться. – Что все это такое? – обвел он рукой обстановку.

– Это научно-исследовательский институт, в котором работал наш отец. До катастрофы, – добавил Антон, хотя смысла в этом дополнении не было. – Пойдем, братец, пообщаемся с глазу на глаз, – подмигнул он.

– А мы? – Кузьма с трудом оторвался от экрана, на котором вокруг сверкающего металлического шеста извивалась полуобнаженная девица. – Нам что делать?

– А вы отдыхайте, – Антон открыл дверцу в шкафу и в глаза ударил блеск стоящих там бутылок. – Вот напитки. Не увлекайтесь только, потому что с закуской плоховато, – он выгреб из нижнего отделения несколько пестрых пакетов. – Сухарики и орешки есть еще можно, но вот все остальное… Бр-р-р! Чипсы, по-моему, тоже прогоркли, – он пожевал что-то, извлеченное из пакета и с гримасой на лице сплюнул.

– Мы и не такое ели! – Джонс с треском разорвал один из пакетов и засунул туда лапищу. – М-м-м! Двадцать пять лет такого не ел!..

– А настоящей еды нет? – Кузьма достал из холодильника бутылку, изучил этикетку, поставил на место, взял другую…

– Сколько угодно. Но она в морозильных камерах, там надо размораживать, готовить… Потерпите полчасика.

– Да хоть час! – Джонс уже открывал бутылку, тщательно отобранную другом из числа многих.

– Пойдем, – Антон потянул Князева-младшего в коридор. – Налюбуешься еще, успеешь.

Братья двинулись по коридору дальше.

– Как это все сохранилось? – изумлялся Игорь на каждом шагу.

– Как? Обычно, – пожимал плечами Антон. – Строили, вероятно, с расчетом на будущую ядерную войну, с большим запасом прочности – вот все и уцелело.

– А электричество? Наверху же ничего не работает! И в метро – тоже.

– В целях автономности, кто мог знать, что произойдет – бункер оборудовали собственным источником энергии. Может быть – атомным реактором…

– А ты не проверял?

– Рад бы, да не могу, – улыбнулся разведчик. – Папина карточка дает допуск только на этот этаж. На всех остальных – загорается красный глазок и звучит запись: допуск недействителен. Двери же такие, что не вскрыть. Да ты видел наверху. А жаль – где-то, на одном из этих этажей, должна располагаться библиотека. И архив. Но когда-нибудь я до них все равно доберусь – вот увидишь…

Они остановились перед еще одним «аквариумом», только из матового, полупрозрачного стекла. Той же карточкой Антон отпер дверь, открыв Игорю уютную комнату с большим рабочим столом, заваленным бумагами и радужными дисками в прозрачных коробочках и без, слепым квадратом большого плоского монитора, книжными шкафами и полками…

– Это рабочий кабинет нашего отца. Большой ученый был.

– Он ведь биологией занимался, – вспомнил Игорь, оглядывая стены, увешанные грамотами, паспортами и сертификатами медалей и международных премий.

– Биохимией и генетикой, – поправил его Антон, усаживаясь в мягко просевшее под ним кожаное вращающееся кресло профессора Князева. – Творца всего этого. Одного из творцов, – поправил себя он.

– Чего именно, – Игорь осторожно взял с полочки над столом большую цветную фотографию в рамке и бережно стер пыль со стекла.

На него, с ничуть не потускневшего за минувшие четверть века снимка, глядела счастливая семья: довольно молодой, улыбающийся мужчина с удивительно знакомым лицом, серьезный мальчик лет восьми, чинно положивший ладони на коленки, и яростно выворачивающийся из рук отца карапуз. И очень красивая женщина, обнимающая мужчину и рассыпавшая длинные золотистые волосы по его плечу…

– Кто это? – перебил он продолжающего что-то говорить брата.

– Это? – Антон встал и взял из рук Игоря рамку. – Это мы с тобой, наши мама и папа. Я сначала хотел забрать ее с собой, но потом решил оставить все, как есть. Хочешь еще посмотреть? Тут у отца в столе целый альбомчик – мама, мы с тобой, бабушка…

– Ты что-то говорил про отца, – Князев-младший стряхнул наваждение. – Что-то там про творца.

– Я говорил, что отец был одним из тех, кто сотворил все это, – старший брат указал пальцем в потолок.

– Этот… институт?

– Нет. То, что наверху. Понимаешь, Игорь, – Антон отвел глаза и принялся выравнивать растрепанную пачку исписанной бумаги на столе. Здесь создавалось оружие. Новое, передовое.

– Но ведь не оно же разрушило город?..

– Вряд ли. Возможно, отчасти. Основные разрушения, конечно же, нанесли ядерные боеголовки, химическое оружие… Но ведь никакая радиация не способна вызвать такие чудовищные мутации в такой короткий срок. И тридцати лет не прошло, а природа изменилась до неузнаваемости…

– Но какое отношение наш папа…

– Наш папа, – мрачно улыбнулся Антон. – Разрабатывал биологическое оружие. Вирусы, способные менять ДНК животных. Такие разработки в других странах тоже велись…

– Что это значит?..

– Это значит, что папа играл в Бога. Лепил новую жизнь. И породил чудовищ.

– Ты хочешь сказать… – Игорь смотрел на брата с недоверием.

– Я хочу сказать, что именно вирусы, над созданием которых работали в этом институте, привели к тому, что мутации фауны пошли с такой сумасшедшей скоростью. Часть их разработок попытались вывезти, конвой попал под бомбы, вирусы вырвались на свободу. Потом с перелетными птицами…

– Наш отец? – перебил Игорь. – С какой стати ты решил, что это делал именно наш отец?

– Я сказал – один из творцов. Разумеется, над этим работали и другие люди. Множество людей.

– И куда они делись? Неужели спасся только папа?

– Нет, конечно. Работали тут посменно. Когда случилась Катастрофа, отец, к счастью, был не в институте. Потому и выжил.

– Я тебя не понимаю. Ты же сам говоришь: здесь электричество, пища, вода, свежий воздух. Да это место зарыто в землю глубже, чем Первомайская!

– Точно. Глубже. И тем не менее, все, кто здесь оставался – погибли. Несколько десятков человек.

– Заболели?

– Нет. Отец вел какое-то подобие дневника. Наверное, просто выплескивал на бумагу наболевшее, свои мысли, радости, страхи…

– Так что же случилось с остальными?

– Ну, папа упоминал об этом вскользь… Я понял так, что охрана института имела приказ уничтожить весь персонал в критической ситуации. Ведь следом за атомной бомбардировкой здесь вполне могли высадиться вражеские военные.

– И что? Они выполнили приказ?

– Неукоснительно. Военных… или сотрудников спецслужб – отец не уточнял – было всего несколько человек. По крайней мере – на этом этаже. И они сначала перебили всех от ученых до последнего техника. Методично, профессионально… Я видел несколько тел, до сих пор лежащих в одном из рефрижераторов. Все убиты выстрелами в затылок. Из пистолета. Скорее всего, они даже не подозревали, что их ведут на убой.

– Несколько? Ты говорил о нескольких десятках.

– Их и было несколько десятков. Зачистив персонал, палачи начали уничтожать трупы. Здесь есть свой крематорий. Вернее – большая электрическая печь. Лаборатории-то были биологическими – оставалось много отходов. Трупов. Все это нужно было надежно уничтожать. Лучше всего подходило сожжение. Но для сожжения человека много времени. А печь у них была всего одна. Ты представляешь себе людей, которые только что убили тех, кого хорошо знали, с кем общались по много раз на дню, здоровались, шутили… Тысячу рублей до получки у кого одалживали. А тут пришлось жечь их в печи, выгребать пепел и снова… По расписанию. Выполнять работу.

– Кто-то не выдержал? – догадался Игорь.

– Да. Кто-то из них то ли сошел с ума, то ли заранее должен был уничтожить остальных… Короче говоря, охрану тоже перестреляли. А этого последнего отец нашел запершимся в его комнате. Он вскрыл себе вены и собственной кровью исписал все стены, пол и потолок в помещении. Целая исповедь… Я могу отвести тебя туда и показать.

– Не надо, не хочу. А что отец?

– Отец долгое время оставался в метро, где его застала Катастрофа. Всех нас. Несколько лет. Сначала была паника, и он просто вынужден был взять на себя руководство. Ну, а потом, когда жизнь наладилась, он передал руководство вашему Бате. Тот давно точил зуб на Первомайскую.

– Передал? Батя же организовал операцию, захватил… Мы даже праздник каждый год отмечаем – День Воссоединения…

– Праздник… Они просто договорились. Отец передал власть более подходящему, как он тогда думал, человеку – и все. Надеялся целиком и полностью отдаться работе. Но его не оставили в покое.

Антон встал и прошелся по комнате, трогая кончиками пальцев то корешки книг, то прибор, стоящий на полке.

– Батя с Балагуром как раз служили в охране этого института. Останься они внутри – давно бы их уже не было в живых. Но они успели добраться до метро и спастись. Но что из себя заведение представляет, наверняка знали. Беда в том, что они охраняли комплекс задний снаружи, а за ту первую дверь им хода не было. Рылом не вышли. Потому-то ни у кого из них не было доступа сюда. Но им сюда очень хотелось. Как же – безопасная сытая жизнь и все такое. И как-то раз они выследили отца. Пытали, требуя выдать им коды доступа и ключи. Отец побоялся, что оружие окажется в руках этих солдафонов и отказал. Его запытали и убили.

– Откуда ты знаешь?..

– Я тоже не мог поверить, когда узнал. Батя, такой обходительный. По-отечески заботливый…

– Откуда?!

– Знающий человек говорил. Я ведь целое расследование провел, пока до правды докопался… Один из тех, кто все видел сам. Сказал мне, что не участвовал, а просто смотрел. Может, соврал. Соврал, наверное. После того, как он мне обо всем рассказал, меня и сцапали.

– Но Батя? Президент?

– Он только приказы отдавал. Отца резал на кусочки Балагур и второй еще… Федотов.

– Капитан Федотов? – Игорь вспомнил ухмылочку командира, бросившего его умирать под завалом на Партизанской. – Это он меня… – слова давались ему с трудом. – И автомат дал свой. Без патронов…

– Это они на старости лет гуманистами стали. Сентиментальными стали. А раньше бы, – Антон ядовито улыбнулся, – пулю в затылок, и вся недолга. Или удавку на шею.

– Но карточка доступа… Они отобрали ее у отца? Почему же тогда не смогли пробраться сюда?

– Да, они ее отобрали у папы. Но без кода она только половина ключа. Видел, как они уродовали от отчаяния дверь? И у нас все перерыли, все искали – может быть этот код где-то записан. Ты помнишь?

Игорь вспомнил ту ужасную полуявь-полусон: здоровенные громогласные мужичины, топчущиеся по их тесной комнатке, свой истошный рев…

– Они ничего не нашли, потому что отец предвидел подобное, и не стал записывать код, – торжествующе объявил старший брат. – Код все время был вот здесь! – согнутым пальцем он постучал по Игореву виску.

– Ты с ума сошел?

– Вовсе нет. Два-три, три четыре… Продолжай.

– Мы одни в пустой квартире, – тихо стал проговаривать Игорь прилипшую навсегда детскую считалочку. – Семью восемь, три-пять, я иду тебя искать…

– Вот видишь? Ты всегда знал код. Два-три-три-четыре-семь-восемь-три-пять. Кому бы пришло в голову выпытывать код у шестилетнего малыша? Я сам догадался об этом, только попытавшись в первый раз открыть дверь. Восемь цифр. Вводил и день рождения отца, и твой, и свой – бесполезно. А потом вдруг всплыло: два-три, три-четыре… Знал бы ты, как надоел мне в свое время этой белибердой! Убить был тебя готов!

– А карточка? Где ты взял карточку?

– Отец сделал дубликат. Или у него сразу было две. И знаешь, где он ее хранил? Нипочем не догадаешься! В твоей коробке с банковскими картами! Представляешь, что было, если бы ты ее кому-нибудь променял?

Теперь Игорь вспомнил, где он видел карту, которой Антон открывал двери: темно-серый, с металлическим отливом прямоугольничек со строчкой выпуклых цифр и без всякого логотипа был парией среди многокрасочных, блистающих голограммами карт всяких «КДФ-банков» и «Империалов». Он дорожил ей по одной простой причине – ее подарил ему папа. И строго настрого велел беречь. И он берег. Все детство и юность. А потом начались взрослые заботы и проблемы, и детские забавы были забыты…

– Так что именно ты был хранителем. А от меня они так ничего и не узнали. Потому что я сам ничего не знал.

Столько лет Игорь был носителем секрета и ничего не подозревал об этом! Даже честно пытался забыть дурацкий стишок, когда-то заученный наизусть. Вспомнилось лицо отца, играющего с ними, мальчишками в прятки, хотя куда было прятаться в их крошечном жилище? Странное дело: всегда вспоминалось тусклым, как бы размытым, а сейчас – четкое, яркое… Неужели, без фотографии он так и забыл бы папино лицо навсегда?

Братья стояли перед толстым стеклом от пола до потолка, отгораживающим обширный вольер. Стекло было донельзя грязным, покрытым какими-то потеками, исцарапанным, но все равно им было видно крупную тварь, настороженно припавшую к земле – полом это назвать было нельзя, столько на дне вольеры было грязи, помета, остатков пищи. И костей, слава богу, кажется, не человеческих. Уже само то, что тварь при виде людей не сделала попытки напасть, было удивительно. Желтые холодные глаза только перебегали с одного человека на человека, да голый, длинный, как кнут хвост, колотил по ребрам.

– Видишь, – Антон постучал ногтем по стеклу и существо, взрыкнув, подалось на полметра назад. – Оно не знает, что делать.

– Почему?

– Потом, уже после Катастрофы, папа вернулся в Институт. Мутации тогда уже начались, и он понимал, что сотворил нечто ужасное. Он пытался исправить положение… И нашел парадоксальное решение. Он нашел способ встраивать в организмы тварей фрагменты своей собственной ДНК. Часть себя, понимаешь? Так что они теперь – на какую-то мизерную часть – люди. Наши с тобой братья. По-настоящему. Это, как система опознавания «свой-чужой». Мы для них свои.

– А мы?

– А мы – им братья. В нас ведь есть отцовские гены. Они – чуть-чуть люди, мы – немного твари. С тобой эксперимент удался на все сто процентов, ты даже общаться с ними можешь. А меня просто не трогают.

– Так папа…

– Да, совершенно верно. Он бился над тем, чтобы все люди перестали быть для тварей объектом охоты. Так сказать. Пытался обезвредить им же созданную бомбу. Но не успел. Убили.

– И что делать?

– Что? Продолжать его дело! Остались ведь записи, дневники исследований. Где-то здесь, – Антон ткнул пальцем в пол, – архив института.

– У нас не получится.

– У нас – да. Знаний не хватит. Но ведь где-то в метро остались люди с нужными знаниями. Те, кто сможет продолжить дело отца. А если не продолжить, то хотя бы передать знания молодым. Я слышал, что в самом центре метро сохранился целый городок ученых. Надо их привести сюда…

Тварь сделала бросок вперед. С грохотов врезавшись в прогнувшийся под ее телом плексиглас. Со скрежетом проехали по исцарапанной преграде страшные когти и клыки. Братья отшатнулись от неожиданности.

– Нет, ребятки! Никого мы сюда приводить не будем.

У входа в зал стоял Кузьма.

Одной рукой он прижимал к себе Ингу, зажимая ей широкой ладонью рот так, что над коричневой татуированной пятерней были видны лишь огромные перепуганные глаза. А второй…

– Брось пушечку, старшина, брось, – ласково журчал голос старого гладиатора. – Не ровен час, в щенка своего попадешь.

Кляня себя за доверчивость, Игорь положил автомат на пол и оттолкнул его ногой в сторону.

– Во, молодец… И остальное сложи аккуратненько. И шпажонку не забудь – знаем мы, как ты с этой железякой обращаешься. Братец твой пустой?

– Пустой! Отпусти женщину, Кузьма, поговорим.

– Ничего, потерпит. Так поговорим.

– Чего ты хочешь?

– Чего? – Кузьма опять пьяно хихикнул и шевельнул стволом автомата пеленку, прикрывавшую лицо спящего малыша. – Всего. Вы, братцы, сейчас мне все объясните. И как двери эти открывать-закрывать, и все остальное…

– Зачем это тебе?

– Пожить хочу спокойно на старости лет, вот зачем. А то двадцать пять лет уже живу, как собака. Ни дома, ни бабы путевой… Даже пожрать толком нельзя. А тут, говоришь, и жрачки полно, и выпивки, и не побеспокоит никто. А бабы… Поделим бабу, а, старшина? Ты, допустим, по четным дням будешь ее жарить, я – по нечетным… А братик твой придурошный не в счет… Ну, давай, старшина, кинься на меня, кинься, чтобы я с чистой совестью тебе в брюхо пулю всадить мог.

Игорь действительно готов был броситься на оборотня, но Антон удержал его:

– Ты же видишь, что он тебя провоцирует.

– Правильно, провоцирую, – Кузьма растягивал рот в щербатой улыбке, но глаза у него были совсем невеселыми.

В глазах гладиатора стоял страх.

– Врешь ты все, Кузьма, – Князев-старший держался за какую-то скобу на металлическом щитке, вделанном в плексиглас. Окрашенную в красный тревожный цвет. – Тебе же бутылки водки за глаза хватило, что ты один тут будешь делать? Через неделю сбрендишь, и чертиков зеленых ловить по углам будешь. Скажи честно: тебе приказали с нами пойти?

Глаза гладиатора заметались и улыбка чуть поблекла, но он по-прежнему продолжал крепко держать Ингу со спящим ребенком на руках.

– Догадливый какой… – протянул он. – Умница прямо… Ты ведь сам раскололся, Антоша, когда тебя мозголомы Ланистины принялись крутить. Не помнишь? Куда тебе, хлюпику, против силы.

– Это правда? – повернулся Игорь к брату.

– Правда, – сник тот. – Я уж не знаю, гипноз это были или что… Но про то, как открыть дверь, они от меня ничего не узнали. Вернее, половину только – про карточку. Код я им не сказал. Вернее, переврал. Это легко было, ты же помнишь, как я эту считалочку в детстве ненавидел. Вот и придумывал всякие свои варианты.

Антон помолчал, задумчиво покачивая красную ручку.

– Да и прорваться сюда без сопровождающего слабо им оказалось – ты сам знаешь. Ведь не к Первомайской отряд Ланисты ты вел, я сразу понял, а сюда. Что им на Первомайской делать? У покойного главаря Черкизона с Батей любовь с интересом была. Да и другие пути туда есть – обходные. А институт такой пирожок – пальчики оближешь. Не терпелось Михал Сергеичу все своими глазами увидеть. Но сюда теперь обычному человеку не пройти, твари считают эту территорию своим логовом и охраняют до последнего.

– А как же Балагур с Федотовым?

– Это давно было – твари тогда еще не дошли до нынешнего градуса ненависти к человеку. Сейчас они не рискнули бы. Ты же сам рассказывал, с каким конвоем тебя до Партизанской доставили. И то одного потеряли.

– Э, братцы-кролики! – подал голос забытый Кузьма. – Хва болтать – у меня уж палец устал на спусковом крючке. Давайте решать, что делать будем!

– Что делать… – вздохнул Антон. – Что тут решать? Все уже решено…

Он потянул красную ручку вниз, как стоп-кран в вагоне. И тут же пахнуло отвратительным смрадом, от которого у всех запершило в горле и заслезились глаза, замигали красные огни, оглушительно взвыла, разбудив малыша, присоединившего к ней свой тоненький голосок, сирена…

– Стой! – истошно завопил Кузьма, запоздало сообразив, что что-то пошло не по плану. – Стой, с-с… Закрой!..

Но было поздно.

Целая секция толстенной стеклянной стены, роняя с нижней кромки комья присохшей грязи, медленно, но неумолимо ползла вверх, открывая изолированную доселе от остальной части зала, вольеру. Тварь словно только этого и ждала: взвыв на высокой ноте, она ужом ввинтилась в узкую щель под стеной, не дожидаясь, когда та остановится. При ее субтильной, на первый взгляд, комплекции это оказалось очень просто. А в следующий момент она уже прыгнула, бросив вперед все свои полторы сотни килограммов мышц, когтей и зубов.

Инга потеряла сознание при первом акте этой трагедии, повиснув всем своим весом на руке запаниковавшего Кузьмы, и тот, разрываясь между противоречивыми желаниями, все же выбрал оборону, бросив свою жертву.

Он был молодцом, этот Кузьма, отличным служакой когда-то. Он даже успел выпустить из автомата очередь. И даже попасть в тварь, сбив ее на пол. Но на этом его везение кончилось.

Автомат выплюнул еще несколько пуль, и его заклинило. Матерясь, Кузьма дергал рукоять затвора, пытаясь выбросить роковой патрон, когда окровавленная тварь вскочила на ноги и, без подготовки, как пружина, взвилась в воздух.

Душераздирающий вопль, казалось, заглушил сирену…

«Хорошо, что Инга без сознания…» – подумал Игорь.

Стараясь не глядеть в ту сторону, откуда доносился хруст костей, он потянулся за автоматом, но Антон опередил его:

– Без оружия, – наступил он ногой на ствол, не давая брату поднять «калашников» с пола. – Она тебя не тронет.

И Князев-младший опустил автомат, про себя заклиная тварь успокоиться. Закрыл глаза, стараясь представить себе ее, потом открыл…

И чуть не заорал от ужаса: тварь стояла над Ингой, по-прежнему лежавшей без сознания. Вернее…

При падении, неумело свернутые пеленки рассыпались, и голенький теперь Игорек лежал на спинке, гугукая и беззубо улыбаясь кошмарной окровавленной морде, нависшей над ним. Одного лишь движения страшных челюстей было достаточно, чтобы животное перекусило младенца пополам. Но оно медлило, разглядывая невиданное ранее зрелище.

«Все пропало! – простонал про себя мужчина. – Что же делать? Я не успею…»

– Тихо!.. – едва слышно прошелестел Антон, кладя руку ему на плечо. – Смотри…

И Игорь замер: тварь, высунув длинный розовый язык, осторожно лизнула человеческого детеныша…

– Это ведь твой сын, – улыбнулся брат, когда тварь убралась обратно в вольер зализывать раны, стекло опустилось, а сирена стихла. – Новый повелитель тварей…

Николая Михайловича Середина с самого утра не отпускало дурное настроение. Казалось бы, чего хандрить в день очередных, давно ставших рутинным и привычным делом, выборов. Да, собственно говоря, и выборов-то никаких не было. Население двух осколков некогда могучей цивилизации радостно и охотно, как давным-давно на первомайскую демонстрацию, собиралось в одном из двух подземных залов, чтобы снова, еще на четыре года, продлить полномочия своего бессменного Президента.

Злые языки, которые находятся везде, даже в самых сплоченных и целеустремленных сообществах, утверждали, правда, что дело тут вовсе не в волеизъявлении граждан Первомайской Республики. Мол, все вращается вокруг роскошного по подземным меркам банкета и народных гуляний, которыми по традиции завершится мероприятие. А совсем уж отпетые, зловредные элементы, шушукались по углам, что за явкой на выборы тщательно следят бойцы президентской гвардии, которым велено самых нерасторопных приводить за ручку. Или под ручки.

Но это, конечно, было самой что ни на есть грязной ложью и сплошными инсинуациями. Народ в едином порыве избирал на очередной четырехлетний срок первого из своих граждан. И этим было все сказано. Тех же, кто идет против слившегося в едином порыве общества, народ неминуемо выбросит за борт. Или пошлет куда подальше.

– Чего куксишься, Коля? – Балагуров, не так давно сменивший майорские звездочки на полковничьи (в соответствующем приказе по Первомайскому гарнизону, правда, не было сказано ни слова о причинах столь резкого прыжка через звание), сиял, как начищенный медный пятак. – Встряхнись, ваше превосходительство!

– Да вот нездоровится чего-то, Серый, – поморщился всенародный избранник. – Мотор ночью барахлит чего-то, и вообще…

– Мандражишь что ли? – скалил зубы Балагур, сверкавший новеньким, с иголочки камуфляжем. По такому случаю он нацепил на голову самое святое – краповый берет, заслуженный аж тридцать лет назад, и несколько медалей. – Ну, прямо, как девица на выданье! Привыкнуть бы пора, Батя! В пятый раз под венец идешь! Ну, да мы мандраж твой прогоним…

Полковник набулькал до краев водки в граненый стакан и протянул другу:

– На, выпей! Гони тугу-тоску подальше!

Президент выцедил водку до дна, будто воду, и даже не занюхал по привычке угодливо протянутой корочкой хлеба. Щеки его слегка порозовели, но тоска в глазах никуда не ушла.

– Тошно, Серый, – бухнул он, покрутив седой головой. – В пятый раз, как ты говоришь, иду под венец, и хоть бы одна сволочь слово поперек вякнула. Прямо, как при коммуняках, право слово – сплошной одобрям-с. Противно даже.

– Да здравствует нерушимый блок коммунистов и беспартийных, – торжественно подражая известному когда-то диктору телевидения, произнес Балагур и гулко захохотал: он тоже тяпнул за компанию с другом «соточку» и чувствовал себя великолепно. Да он вообще редко впадал в уныние, этот большой и громогласный человек.

– Не смешно… Вот и про конституцию хоть бы раз кто-нибудь вспомнил. А ведь там черным по белому написано – высшее лицо государства может избираться не более двух сроков подряд.

– Там мы же этот пункт вымарали в двадцатом году. Забыл что ли? Большинством голосов – ты, да я.

Балагуров снова захохотал и потянулся за бутылкой.

– Тебе что – скучно? Борьбы захотелось, экстрима? Ну, давай организуем к следующим выборам, – он хотел было наполнить президентский стакан и поднес к нему бутылку, но Батя прикрыл его ладонью. – Пару партий соберем. А хочешь – десяток. Если избирателей у нас хватит. И пусть грызутся тебе на радость.

– Ерунда это все, Серега…

– Да ладно… Оттарабанишь сейчас присягу, потешишь народ речью… Ты, кстати, хоть прочел текст, что наши очкарики набросали? А то получится, как в прошлый раз… Ну, а потом – в баньку. Степаныч как раз протопит… Девок позовем… Как раньше.

– Как раньше, полковник, не получится, – звякнув наградами, президент тяжело поднялся из-за стола. – Силы не те уже. Старики мы с тобой, Серый… Ну, пойдем к народу. Заждались там, поди, нашего спектакля.

Премьер-министр Республики господин Калатозов, как всегда, говорил гладко и внятно, заставляя любителей пошушукаться прикусить языки и прислушаться к его увесистым словам, ритмично падающим на головы собравшихся.

– Согласно конституции Первомайской Республики мы, граждане, обладающие правом голоса, собрались сегодня здесь, чтобы избрать нового президента нашего государства!..

Сам кандидат сидел в кресле, напоминавшем трон, посредине помоста, возведенного специально по этому случаю посреди перрона станция Первомайская. Ради торжественного мероприятия устроители даже демонтировали несколько десятков палаток и ларьков, как грибы теснившихся вдоль путей. Владельцы, конечно, были недовольны, но компенсация за однодневный простой была более чем весома. Зато как рады были те торговцы, прилавки которых находились ближе к краю станции: при таком скоплении народа торговля шла более чем бойко, и менеджеры едва успевали носиться на склады за товаром и обратно.

Записные остряки шутили, что помост похож на эшафот и окрестили его «лобным местом». Отчасти они были правы: предполагалось, что на нем будет происходить бой президента с претендентом, если кто-то решится бросить вызов избраннику народа, многократно подтверждавшему свое право на власть.

Вообще-то конституцию Первомайской Республики, не мудрствуя лукаво, переписали со старого Основного Закона канувшей в лету Российской Федерации. Стоит ли особенно ломать голову над нормами жизни крошечной кучки бывших ее граждан? Сойдут и законы почившего в бозе государства, тем более что и в той России, и в этом ее осколке, мало кто дочитывал эту тоненькую брошюрку до конца, несмотря на то, что ее изучали в школе, приводили в пример по поводу и без повода, вспоминали о своих конституционных правах, когда припекало…