Текст книги "Наследники Демиурга"

Владислав через силу поднялся, свернул и убрал постель, заставил себя проделать все утренние процедуры и занялся завтраком. Чего-то не хватало. Все, вроде, было как обычно, но чего-то не хватало. Утро, как утро, но… Может быть, последствия вчерашней неумеренности? Все-таки сначала виски, потом, за столом у «экспертов», красное вино, шампанское с Иркой… Нет, глупости. Чего же не хватает?

Отец!

Сотников-младший обмер, едва не выронив из рук чашку с кофе. Точно! Обычно, если ему приходилось просыпать, Георгий Владимирович сам поднимал его своим криком или даже приезжал на своей колеснице в комнату. Что же сегодня? Тоже проспал или?..

Додумывал страшную мысль Владислав уже на ходу, несясь в отцовскую комнату и моля неизвестно кого, наверное Бога: «Не надо… только не сейчас… прости… прости… прости…»

Распахнув дверь, он едва не упал, вцепившись в косяки обеими руками. Отец…

Отец… работал.

Склонившись над своим еще более древним, чем в комнате Владислава, столом, он даже не обратил внимания на вошедшего, вернее влетевшего, сына, настолько был погружен в свое занятие.

Сотников-младший даже забыл, как выглядит отец за работой, настолько привычный с раннего детства образ был вытеснен крикливым, капризным, беспомощным существом, мелькающим каждый день перед глазами. Существом, давно превратившимся в помесь пережившего свой срок домашнего животного с безнадежно больным ребенком. Жалость к нему, мешающаяся с усталым ожиданием неизбежного конца, сулившего избавление от множества забот и проблем, вытесняла остатки любви, нежности и былого уважения, не говоря уже о детском преклонении.

Владислав с изумлением узнавал прежнего отца, в кабинет которого вбегал в детстве, устав от игр, чтобы благоговейно следить за ним, священнодействующим, с трудом постигая то, что присутствует при рождении очередной Книги…

Георгий Владимирович, наконец, почувствовал чужое присутствие и оглянулся.

– А-а, сынок! – улыбнулся он, и знакомые морщинки побежали к вискам, снова, как и раньше, сделав отца похожим на Вольтера. – Проснулся? А я специально шторы в твоей комнате прикрыл, чтобы ты выспался как следует.

– Как же ты…

– Не разбудил тебя? А я свою скрипелку маслом смазал подсолнечным. Там, на кухне взял, в холодильнике. Если медленно катиться, почти не скрипит. Послушай!

Сотников-старший продемонстрировал действительно намного более тихое передвижение.

– Я там перекусил, чем бог послал, чтобы тебя не будить. – Отец удивлял все больше и больше. – Только вот это… Но я терплю… пока. Слушай: ты там, помнится, говорил про эти… там… пам…

– Памперсы?

– Во-во, памперсы! – обрадовался отец. – Ты бы купил их, сынок, чтобы тебе работы поменьше… И еще… Я тут подумал на днях: а как бы нам Варвару-то найти, если живая еще? Два холостяка в доме. Женщина бы не помешала, да и проще мне с ней, Владик… Можно было бы твою Ирину пригласить, места полно, но вдруг она не захочет со стариком жить… Ты бы разузнал, насчет Варвары, а?

– Да у меня где-то записан ее адрес, пап…

– Вот-вот, найди ее. Скажи отец, мол, просил зайти…

* * *

Казалось, отец сбросил десятка два лет, начал лучше питаться без каких-либо капризов, смирился с памперсами, почти не скандалил – жить бы да радоваться, но душу Владислава продолжал потихоньку точить червячок: старик упорно уходил от всех разговоров, хоть как-нибудь затрагивающих тему проклятой рукописи. Казалось, он начисто забыл о ночных откровениях и ни словом не вспоминал о своих загадочных словах насчет «уничтоженного будущего» и прочего.

Работа над рукописью у Владислава прочно встала, и он, ужасаясь, что последует новый вызов к заказчикам, каждое утро просыпался с самыми нехорошими предчувствиями. Однако уже несколько дней никаких звонков не было, за исключением какого-то странного в среду утром.

– Да, – как обычно бросил Сотников в трубку.

Он только что почистил картошку, и из-за мокрых рук скользкий эбонит приходилось держать двумя пальцами.

– Георгий Владимирович? – поинтересовался на другом конце провода не старый и не слишком молодой приятного тембра голос, правильно выговаривающий слова без всякого намека на кавказский или какой-либо иной акцент.

– Нет, это его сын, Владислав Георгиевич Сотников.

В трубке помолчали.

– А отца вашего, Владислав Георгиевич, можно попросить к трубочке? – неуловимо изменившимся тоном, как будто слегка удивившись, спросил неведомый собеседник.

Владиславу вдруг страшно расхотелось разговаривать с этим любопытным типом, голос которого немного напоминал баритон институтского «особиста».

– А по какому вы поводу, разрешите узнать? – вопросом на вопрос ответил Сотников-младший.

В трубке замялись, но ровно на секунду:

– Меня зовут Маркелов Александр Николаевич.

– Очень приятно, и…?

– Я сотрудник газеты «Литературные встречи»…

– Никогда не слышал о такой!

– Мы хотели бы, – «Александр Николаевич» как-будто не заметил иронии в голосе Сотникова, – опубликовать интервью со старейшим из живущих ныне писателей России. Вы понимаете…

– С динозавром, так сказать?

– Зачем вы так, Владислав Георгиевич, – укоризненно произнесла трубка. – Мы же ничего такого…

– Отец очень болен и никого интервью давать не будет, – отрезал Владислав.

– Мы же не безвозмездно…

– Ни безвозмездно, ни возмездно! Георгию Владимировичу девяносто девять лет, вы не в курсе, случайно? Он не встает с постели и вообще парализован с тридцатых годов прошлого века!

– С одна тысяча девятьсот двадцать восьмого, – проявила осведомленность трубка.

– Тем более.

Трубка помолчала, и Владислав уже хотел попрощаться, как собеседник ожил:

– А приехать мне можно? Чтобы хоть…

– Нельзя. До свидания.

Не дожидаясь ответа, Сотников-младший повесил трубку.

Почему он так резко, даже грубо, разговаривал с совершенно незнакомым и притом предельно вежливым человеком, Владислав не мог объяснить даже себе. Напомнил голосом незабвенного Викентия Павловича, в «научниковской» среде именуемого за глаза «Берией» (из-за созвучия имени-отчества, общей лысоватости и очков в металлической оправе)? Ну и что? К самому-то Решетилову, небось, бегал «на задних цырлах», по первому звонку, да еще и дрожал при этом как заячий хвост, а тут, поди ж ты, раздухарился! Человек, может, действительно, хорошую статью об отце хотел написать. Вон как времена-то изменились! Никаких кликушеских воплей шизанутых экс-диссидентов не слышно, да и «дерьмокрады» попритихли, почувствовали Руку… Пока не Сильную, а просто Руку. Михалков вон, слова к новому гимну написал, вернее старые переиначил в очередной раз, а ведь тоже «певцом Сталинской Эпохи» значился. Одним из самых закоренелых причем. Отца-то он на сколько моложе? Лет на десять? Меньше?

– Сынок, звонил кто, что ли? – раздалось из комнаты отца.

Да, на слух Георгий Владимирович не жалуется, это точно.

– Номером ошиблись, папа! – крикнул Владислав в ответ. – Каких-то Севостьяновых ищут.

– Не было тут никогда никаких Севостьяновых. Синельниковы были. Соломоновичи были. А Севостьяновых я не помню. Так и скажи!

– Да я сказал уже. Ты кушать хочешь?

– Нет, до обеда потерплю.

– Ну и ладушки. Я прогуляюсь немного?

– Конечно, сынок. Сходи, подыши воздухом…

Нужно все-таки сходить купить старику телевизор. Да и забежать в магазин компьютер присмотреть, и все остальное. Как там говаривал Василий Шукшин в «Калине красной»: «Деньги жгут мне ляжку…», так вроде?

«А почему именно „сходить“? Зря, что ли, „Иосиф Виссарионович“ подарил мне мобильник и разрешил, вернее приказал, всегда, когда пожелаю куда-нибудь съездить, вызывать „конвоира“. Его вроде бы Марат зовут…»

Что тут нажимать нужно на клавиатуре-то?.. Ага, «Marat»… Хорошо… То есть, конечно, «ok»…

11

– Ну и что дальше? – спросил Александр Геннадия, сидевшего на пассажирском месте служебной «шестерки» незаметного серо-мышиного цвета, приткнувшейся на другой стороне двора, в сотне метров от сотниковского подъезда.

Только что, минуту назад, в черный джип «чероки» невысокий плотный кавказец усадил (довольно вежливо усадил, не запихнул) небогато одетого мужчину. Тот был без труда опознан по имеющейся фотографии как сын известного писателя Сотникова, Сотников Владислав Георгиевич, кандидат физико-математических наук, бывший сотрудник одного из закрытых НИИ, бывший мелкий бизнесмен, ныне нигде не работающий.

– Поступим так, – предложил Геннадий свой план действий. – Я поднимаюсь в квартиру Сотникова, звоню, представляюсь журналистом… допустим «Советской России», и дальше – по вдохновению…

– Ага, – внимательно выслушав сценарий, усмехнулся Александр. – Во первых строках письма: откуда ты взял, что старик вообще откроет тебе дверь? Он па-ра-ли-тик. Вполне возможно, что он и передвигаться-то не в состоянии, – прикован к постели. Ты представляешь себе человека в девяносто девять лет?

Иванов промолчал, усиленно ковыряя ногтем резиновую окантовку ветрового стекла.

– Перестань портить машину – мне за нее отчитываться еще. А во-вторых, – продолжил Маркелов убийственное перечисление. – Ты в зеркало на себя посмотри. С такой рожей и журналист? Да у старика разрыв сердца на месте случится, если он тебя увидит.

Александр, конечно, был прав: хотя опухоли на месте синяков за прошедшие дни заметно спали, а повязка с головы, по обоюдному решению, была снята, замененная полоской лейкопластыря, вид все равно был непрезентабельным.

– И, кстати, какие такие дела у «нигде не работающего» Сотникова могут быть с «крутыми» кавказцами, рассекающими на таких джипах? Не очень-то мне это нравится…

– И мне тоже, – поддакнул Геннадий, в настоящий момент бесплодно бившийся над новым планом.

Собственно говоря, сам план «Журналист», в любых модификациях, никуда не годился, так как пробный звонок, сделанный утром Александром с целью «рекогносцировки местности» под этой «легендой», обернулся полным пшиком.

Трубку снял сын писателя, Владислав, сухо поздоровался с майором, представившимся журналистом впопыхах придуманной газеты «Литературные встречи», на вопрос о здоровье отца ответил еще суше в том смысле, что старик очень болен, а на просьбу о хотя бы коротком интервью заявил, что это совершенно невозможно, и, не прощаясь, прервал разговор. Звонить снова было более чем бессмысленно.

– Что будем делать? – в десятый, наверное, раз спросил Александр друга, но ответить тот не успел…

Решение явилось оттуда, откуда его никто не ждал. В поднятое со стороны водителя боковое стекло «Жигулей» громко и уверенно постучали.

– Участковый уполномоченный старший лейтенант Севрюгин, – представился по форме пожилой усатый милиционер, приложив ладонь к огромной, как шляпка гриба, фуражке с красным околышем. – Предъявите документики, граждане…

* * *

– Я тут почитай с шестьдесят девятого года живу, товарищ майор. – Участковый расположился на заднем сиденье «Жигулей» и, испросив разрешения у старшего по званию, снял монументальную фуражку, чтобы клетчатым носовым платком протереть вспотевшую лысинку, едва прикрытую редкими сивыми прядями.

Пекло сегодня неимоверно, и машина медленно, но верно превращалась в передвижную духовку.

– Не в этом доме, конечно, здесь все больше шишки разные жили – директора, артисты, писатель, вот, Сотников, словом, номенклатура или, как ее нынче кличут, – элита. Я в том доме живу…

Корявый палец милиционера указал на стыдливо прячущуюся за разросшимися тополями пятиэтажную панельную «хрущобу».

– А Сотникова вы хорошо знаете? – поинтересовался Александр, мимоходом одергивая Генку, который, мучаясь бездельем, опять начал ковырять желтоватым, давно не стриженным ногтем, резиновый уплотнитель, на этот раз на форточке окна.

– Как не знать? Писатель великий, классик… Мы еще в школе его учили, сочинения писали всякие… А тут живой, в соседнем доме живет. Как не знать. И сына его знал, Владика. Хороший парнишка был, тихий, все книжки читал. Выйдет, бывало, во двор, сядет на лавочку и книжку читает. Толстую. Моих-то оболтусов, бывало, не заставишь… Я тогда молодой еще был – пройду рядом, а он вежливо так поздоровается: здравствуйте, мол, Никита Степанович. Потом он в институт пошел, закончил учебу и съехал куда-то… А несколько лет назад вернулся, у старика теперь живет, ухаживает за ним. Я поинтересовался для проформы в паспортном столе – прописка в порядке. Здесь и прописался. Нигде, правда, не работает, но кто сейчас работает? За стариком-то ухода сколько… У моей вот, у супруги то есть, в позапрошлом годе отца парализовало, так как она билась сердешная, как старалась. И выносила за ним, и белье меняла, купала его и кормила с ложечки… Они ведь, паралитики-то, как малые дети – под себя ходят, сами не едят… Ходила за ним, ходила, а что толку – на Рождество прошлое и схоронили, отмучился… Двадцать второго года был тестюшка, воевал… А Сотников-то вроде как старше. С шестнадцатого?

– С тысяча девятьсот шестого, – поправил Александр.

– Даже? – изумился участковый. – А я думал – описка в домовой книге… Ему же… – он несколько секунд загибал пальцы, беззвучно шевеля губами. – Так ему же все девяносто девять лет! Вот это да! Расскажи кому – не поверят. Сталина еще, наверное, помнит, Ленина… Мне вот в пятьдесят третьем девять лет стукнуло, а ничего не помню… Ни Самого, ни похорон… Да я и жену его, Сотникова то есть, хорошо помню. Красивая была женщина, не то артистка какая-то, в свое время известная, не то певица. Она моложе Георгия Владимировича была, и намного… А померла уж лет двадцать как… У нас все слухи ходили, что Владька-то не Георгия Владимировича сынок. Прижила, то есть, сынка Татьяна… То есть Татьяна Владиславовна, конечно. Ходили тут к ним разные постоянно: и писатели другие, и артисты, и ученые… И военные ходили. Один летчик, говорят, все букеты таскал, ручку целовал Татьяне Владиславовне, на дачу отвозил на своей машине. Я-то не видал, я тут с шестьдесят девятого, а другие видели…

Александр прервал воспоминания старого милиционера:

– А вот как бы нам с коллегой моим побеседовать с гражданином Сотниковым? В вашем присутствии, конечно, Никита Степанович.

Никита Степанович покосился на «коллегу», снова ковырявшего резинку – не внушал, видимо, ему никакого доверия этот «коллега», – и солидно прокашлялся, водружая на голову фуражку.

– Побеседовать, оно, конечно, можно. Особенно если в присутствии…

Через минуту кавалькада: впереди старший лейтенант, за ним Маркелов и, замыкающим, Геннадий поднималась к квартире писателя мимо неработающего лифта.

– Почитай с начала «перестрелки» этой окаянной, – участковый опасливо покосился на майора спецслужбы, призванной «охранять демократию», но тот и ухом не повел, – не работает, проклятый. Что-то там копались-копались ремонтники, лет пять назад, и ничего не накопали. Так и уехали ни с чем. А жители должны пешком топать. К Сотникову еще невысоко…

До высокой двери (на площадку выходило всего две таких), обитой порыжевшим и потертым дерматином, кое-где порезанным, с выцарапанной похабной надписью, неумело закрашенной шариковой ручкой, прожженным в нескольких местах сигаретой, добрались быстро. Украшена она была белой пластиковой ручкой, подходящей к этому монументальному сооружению как корове седло. Глазка в двери не наблюдалось.

– Пакостят, понимаешь, – пожаловался участковый, указывая на образцы наскально-подъездной живописи, обильно украшающие стены вокруг двери, пол и даже высоченный потолок (альпинисты там расписывались, что ли?). – И дверь на подъезд металлическую поставили, и ловим регулярно, а толку никакого. И пакостят, и пакостят, и пакостят, и пакостят… Насмотрятся по телевизору мерзостей всяких: боевиков да порнографии, и ну стены марать…

– Может, позвоните? – прервал излияния Никиты Степановича Александр. – Только про нас не говорите. Представитесь и попросите открыть, скажете – профилактика. Терроризма, скажем. Паспортный режим там, то да се… Понятно?

– Так точно, – подтянулся участковый и придавил оплавленную чьей-то зажигалкой кнопку звонка.

Звонить пришлось долго, чуть ли не десять минут – Александр засек по часам. Наконец из глубины квартиры раздался медленно приближающийся тоскливый скрип, и еще через минуту сварливый стариковский голос спросил:

– Чего нужно?

Александр молча, мимикой показал милиционеру, чтобы тот отвечал.

– Это я, Георгий Владимирович, Севрюгин, участковый ваш.

– Ты, Никита? – глухо послышалось из-за двери.

– Так точно, Георгий Владимирович. Мероприятие тут у нас, профилактика.

Старик долго молчал, и Александр уже начал опасаться, что так и придется уйти ни с чем.

– Георгий Владимирович… – тоскливо протянул милиционер, уже жалеющий, что ввязался в авантюру, не посоветовавшись с начальством.

– Сейчас открою! – раздалось наконец.

В двери долго ковырялись, видимо, Сотников дрожащими пальцами пытался вставить в скважину старинного замка ключ. Наконец дверь приоткрылась внутрь, выпустив на лестничную площадку волну застоявшегося воздуха со сложным ароматом, в котором ощущались и кухонные запахи, и амбре, постоянно сопутствующее квартирам, в которых находится давно болеющий человек, и еще что-то совершенно неуловимое…

Александр и Геннадий с волнением увидели скрюченного в огромном кресле-каталке человечка, укутанного клетчатым, неопределенного цвета пледом, вцепившегося сухими, похожими на птичьи, лапками, бледными и испещренными пигментными старческими пятнами, с изуродованными артритом суставами, в блестящие никелированные ободья колес.

Лицо старика, хотя и очень измененное временем, тем не менее походило на ретушированные фотографии тридцатых – пятидесятых годов, украшавшие сайты, недавно просмотренные друзьями. Уже несшее на себе печать Вечности морщинистое лицо с тягучей струйкой слюны, сбегавшей из уголка полуоткрытого запавшего рта по бледной пятнистой щеке, покрытой редкой седой щетиной, было малоподвижно, на нем жили одни только глаза, словно угольки, горящие каким-то внутренним светом. На стоявших перед ней этими глазами немощного старца смотрела сама История…

Подозрительно оглядев колоритную троицу: знакомого милиционера, коренастого рыжеватого здоровяка в строгом костюме при галстуке и, наконец, нескладного растрепанного дылду с огромным сизым носом, в темных очках и неопрятной одежде, лицо которого к тому же украшали разнообразные синяки и царапины, а лоб – нашлепка пластыря, старик нехотя откатил свою коляску с дороги.

– Входите уж, раз пришли…

Добившись своего, попав в заветную квартиру, все трое не знали, что делать дальше, с чего начинать разговор.

Сотников не выдержал первым:

– Что это еще за профилактика такая?

Участковый кашлянул и начал, совершенно не по инструкции:

– Товарищи вот, Георгий Владимирович, желают с вами побеседовать…

Старик разительно преобразился: мучительно скривилось лицо, рот открылся еще больше, глаза выкатились из орбит, а руки еще сильнее вцепились в ободья, словно стремясь их согнуть или сломать. Совершенно внезапно бледное лицо, как-то снизу, от шеи, начало наливаться кровью, меняя на глазах цвет, словно почуявший опасность осьминог. Поняв каким-то девятым чувством, что сейчас произойдет непоправимое, майор весь подался вперед.

– Вы… из… КГБ?.. – задыхаясь, мучительно выдавил, наконец, старик, вперив взгляд в напрягшегося Александра, словно интуитивно признав в нем главное действующее лицо.

– Да, Георгий Владимирович… – испуганно пролепетал участковый Севрюгин, неожиданно для себя сдернувший с головы фуражку и теперь безжалостно комкающий ее в руках.

Маркелов все-таки попытался взять инициативу в свои руки, жестом отстраняя растерянного, все испортившего вопреки договоренностям участкового:

– Позвольте мне…

Однако уже было поздно. Как-то странно хрюкнув, будто подавив задушенный смешок, Георгий Владимирович перевел взгляд на Геннадия, тоже, чисто автоматически, шагнувшего вперед, мотнул головой, будто конь, и неожиданно запрокинул ее на спинку кресла, открыв сморщенную тонкую шею с огромным кадыком, поросшим серебристой щетиной. Левая рука, судорожно дернувшись, соскользнула с обода колеса и безжизненно повисла.

– Преставился… – почему-то шепотом сообщил милиционер и неумело попытался перекреститься, помешкав секунду посредине крестного знамения, видимо забыв с перепуга, с какой стороны в какую его продолжать.

Александр очнулся быстрее всех, рванулся к креслу, схватил безвольно свисающую кисть, пытаясь нащупать пульс, прикоснулся к шее…

– Живой! – заорал он, уловив едва ощутимую паутинку артерии, редко и нехотя пошевеливающуюся под пальцами. – У него приступ! Звони в скорую, старлей, не стой столбом!

Старик, безвольный, как огромная тряпичная кукла, болтался в его руках, не сопротивляясь реанимационным процедурам, прикрыв один глаз и весело глядя в потолок вторым, широко раскрытым и бездумным…