Текст книги "Пляс Нигде. Головастик и святые"

Здесь и сейчас идея выглядела сумасшедшей – сидя в Париже, зазывать в Сибирь незнакомого американского дедушку.

Мистер Фарб отреагировал мгновенно. Тогда я ещё не знал, что дедушки из Нью-Йорка быстры, как ветер. Ответ прилетел через несколько минут: “I love the idea, – писал фотограф. – I just need to know more. Who would be sponsoring this trip? I know my time in this earth is not forever so i try to be quite careful to put that time to good use”[6]6
  Мне нравится эта идея, но я хочу узнать больше. Кто будет оплачивать путешествие? Я знаю, что моё время на Земле не вечно, поэтому забочусь о том, чтобы потратить его с толком.


[Закрыть].

Коротко и ясно: если дело стоящее, и бюджет нормальный, то я в деле. Однако необходимость искать деньги для перемещения фотографа в пространстве повышала температуру безумия.

Я спросил у “Свободы”: не желает ли она финансировать поездку мистера Фарба из Америки в Сибирь? Она ответила: не могу при всём желании, время сейчас не то, сам знаешь – Трамп у руля, все ждут конца света, какие уж тут трансконтинентальные командировки? Ты просто доделай интервью и не морочь голову.

Ничего другого я и не ожидал. Хотя, казалось бы, зачем жадничать и экономить, если конец света всё равно не за горами? Но, как учит нас мифология, богатые люди отлично устраиваются и в загробном царстве.

А вот у меня после аперитива осталось три евро на неопределённое время. Отнести их, что ли, в церковь и поставить свечку за упокой этого обречённого мира?

На пороге заведения возник человек, одетый во всё розовое, от кроссовок до рюкзака. И ладно бы просто человек – молодой хасид в розовой кипе и с гроздьями розовых пейсов на румяных щеках. Он выглядел как законченная икона стиля. От его стройной фигуры веяло лучезарной андрогинностью. Я приветливо улыбнулся. Кроме нас двоих, в баре не было других посетителей. Он посмотрел на меня, как бы прикидывая: достаточно ли я кошерный чувак, чтобы иметь со мной разговор? Видимо, решил, что – недостаточно. Покачал разочарованно головой и упорхнул из дверного проёма, словно птица с насеста. Исчез, как в воздухе растаял. Я бы даже подумал, что он мне привиделся, если бы не голубая бумажка, выскользнувшая из розового кармана и опустившаяся на пол. Я присмотрелся – 20 евро, потрогал рукой – настоящие.

Допил остывший кофе одним глотком и выскочил на улицу, чтобы вернуть деньги. Но в зоне видимости не было ничего розового. Ни на мосту, ни в переулке за углом. Набережная просматривалась от Сталинграда на западе до того места, где слепая девушка вышла из такси в бессмертном фильме.

Некоторое время я вертелся, как флюгер, стараясь понять, куда девалось моё мимолётное видение. Даже в небо посмотрел – никого. Решил подождать. Вдруг он вернётся? Выкурил сигарету. Сфотографировал лебедей, которые кричали на глупых туристов, не догадавшихся принести хлеба. Потом Инга позвонила и сказала, что выходит из дома. Встречаемся через пять минут. Видно, не судьба рассеянному розовому получить назад свои деньги. Эта чудесная двадцатка повышает мои личные шансы на выживание в материальном мире. Не пойду сегодня в церковь. Когда ещё будет конец света…

– Поздравляю! – сказала Инга. – С такими способностями тебя не страшно оставлять в Париже одного. Кстати, я тоже видела цветного человека. Однажды по Риволи гулял юноша во всём голубом, похожий на небесного Дэвида Боуи.

– Значит, ангелы существуют?

– Не знаю. Я атеист, – она посмотрела на часы. – Нам пора. Через полчаса во Дворце правосудия будет одно уголовное дело, открытое для публики. Можно было бы взять напрокат велики, но тебе, наверное, трудно придётся с непривычки, кое-где велодорожки соединяются с полосой для автобусов. Так что поедем на метро.

Мы всё равно опоздали. Дворец правосудия напоминал осаждённую крепость, с автоматчиками и чек-пойнтом. Спасибо террористам за их оскорблённые чувства. Пройдя досмотр, мы оказались в лабиринте лестниц и бесконечно безлюдных коридоров. Спросить дорогу было не у кого. Лестницы, по которым мы поднимались, чудесным образом приводили на этаж ниже, как будто их спроектировал Эшер. Мы заблудились в кишечнике Фемиды и почти отчаялись, когда нас выручил молодой американец, студент из Бостона, который искал тот же самый зал, но имел при себе распечатанный на принтере план дворца.

Давно я не видел таких чётко простроенных молодых людей. В нём всё было прекрасно – и лицо, и узел галстука, и французский прононс. Как старый распиздяй, я немедленно проникся к нему уважением и завистью. Чем-то он напоминал сентиментального карьериста Джона из истории, рассказанной Фарбом. Можно было не сомневаться, что парень далеко пойдёт, сочетая в себе рациональное планирование с искренним человеколюбием. Заметив, что я потерял нить разворачивающейся перед нами юридической драмы, он взялся переводить на английский ход судебного заседания.

Дело, на которое мы так спешили, оказалось просто блеск. Судья была в кедах, подсудимые – в дредах. Два дебиловатого вида юноши, ровесники века, устроившие подпольный бордель на квартире своего приятеля-инвалида. Они приводили туда девиц с клиентами – и обещали своему другу с ограниченными возможностями 100 евро в неделю за содержание притона и минет в придачу. Через месяц хозяин дома инвалидов потребовал денег и секса. Но подсудимые сказали ему сидеть тихо, кончать в кулак и не вякать. Иначе они его убьют. Парень, однако, не испугался и покатил на своей коляске в полицию, где его сразу признали невинной жертвой. Это показалось мне странным – разве он не был соучастником, предоставляя хату для коммерческого секса?

Будущий юрист из Бостона объяснил, что по закону – всё норм, денег парень не получил, к тому же доносчик – лучший друг правосудия. А если в придачу инвалид, то вообще – почти святой.

Надо же, как везёт некоторым гопникам – даже судят их не где-нибудь, а на острове Ситэ, словно каких-нибудь тамплиеров. Я спросил у Инги:

– Почему так?

– Наверное, по месту жительства, – предположила она.

Вот что значит – хорошая карма.

Далее мы выслушали забавный диалог между судьёй и одним из обвиняемых, который в свободное от сутенёрства время работал младшим воспитателем детского сада.

– У вас нашли марихуану. Как часто вы её употребляете?

– Стараюсь бросить, ваша честь.

– Вопрос был: как часто вы употребляете?

– Сейчас уже реже, чем раньше.

– Вы понимаете вопрос?

– Да. Но я, правда, стараюсь уменьшить дозу.

– Вы хотите сказать, что раньше курили марихуану чаще?

– Да. Раньше курил много.

– Много – это сколько?

– Двадцать-тридцать косяков в день.

– А сейчас?

– Ну, сейчас уже меньше.

С доброй улыбкой переводя для меня этот важный разговор, юный американец параллельно делал записи в своём блокноте и просматривал на планшете уголовно-процессуальный кодекс Французской республики.

– Какой молодец! – шепнул я Инге, имея в виду не подсудимого, а нашего нового знакомого.

– Да, – ответила она. – На таких зануд я насмотрелась, пока жила в Бостоне.

– В прошлой жизни?

– Нет, почему, в этой.

– Когда ты всё успела?

– Сама не понимаю.

В этот момент адвокат начал зачитывать положительные характеристики обвиняемых с места работы.

– Пойдём уже?

– Ты не хочешь узнать приговор?

– Пусть это останется для меня тайной.

Я предложил нашему бостонскому Вергилию немного расслабиться и пропустить по стаканчику. Он ответил, что сейчас начнётся самое интересное – прения сторон, и к тому же он совсем ничего пьёт. Никогда. “Je suis desole”[7]7
  Я сожалею.


[Закрыть], – сказал он, и вид при этом имел такой, словно и правда жалел об отсутствии алкогольной зависимости. Славный парень.

На улице было много солнца и китайцев. Ещё не сгоревший собор Парижской Богоматери радовал глаз. На постаменте Карла Великого зеленело граффити, исполненное размашистым готическим шрифтом: SS-Brigad-führer. Прикольные ассоциации возникают у людей с баллончиками краски. Кстати, я ведь обещал поэту СС прославить “Зоофилов” на берегах Сены. Вот они – берега. Но заниматься этим почему-то не хочется.

Мы перешли на Левый берег, постояли у фонтана, из которого архангел Михаил замахивался мечом, недоумевая, откуда столько грешников навалило в рай, и двинулись наверх, к Пантеону, по крутой и узкой улице De la Montagne Sainte Geneviève.

Инга хотела развлечь меня маятником Фуко и гробницей Вольтера.

Святая Женевьева, в честь которой названа улица, ведущая к Пантеону, при жизни защитила Париж от нашествия гуннов, и после своей смерти в 500 году нашей эры продолжала крышевать любимый город от всех напастей, которые посылал любящий бог-отец. Включая викингов, чуму, англичан, гугенотов и туристов.

За тысячу с лишним лет у Женевьевы накопилось так много заслуг перед городом, что решено было воздвигнуть в её честь нечто прежде небывалое. Пятнадцатый Людовик начал, а Шестнадцатый закончил строительство грандиозного здания с куполом и колоннами. Объект сдали в эксплуатацию накануне Великой французской революции. Атеистически настроенная чернь осквернила храм прежде, чем его успели освятить. Безумный якобинский трибунал приговорил Женевьеву к символической казни – её мощи сожгли на Гревской площади. Пепел бросили в реку. Пантеон сделали мавзолеем героев революции. Вечно эти революционеры приходят на всё готовое.

Потом было несколько Наполеонов и ещё несколько революций, в ходе которых объект драматически переходил из рук в руки (коммунары сшибли с крыши Пантеона крест и подняли красный флаг, который, после расстрела коммунаров, опять заменили крестом), превращаясь то в церковь, то в чёрт знает что, пока не обрёл наконец примиривший всех статус музея. Вход: 9 евро. Дети до 26 лет: 7 евро. Инвалиды и журналисты: бесплатно. Хорошая новость. Недавно я продлил свою международную карточку. Ну то есть как продлил? Вообще-то надо было заплатить ежегодный взнос за специальную наклейку. Но я решил, что немного фотошопа и цветной принтер дадут тот же эффект.

Мы с Ингой заспорили, что лучше: сначала осмотреть маятник Фуко, гробницу Вольтера, сердце Гамбетта и прах Жореса, – а потом выпить? Или наоборот? Я аргументированно отстаивал второй вариант: желание поскорее выпить собьёт торжественный настрой, необходимый для посещения Пантеона.

Увлечённые спором, мы приближались к цели, одну за другой оставляя позади рюмочные и надежду. Неужели придётся осматривать реликвии на трезвую голову? Но тут спасительно возникла в поле зрения зелёная вывеска эмигрантского магазина “Русские книги”. Всё-таки бог, наверное, есть. В этом магазине пять лет назад у меня взяли “на комиссию” пять экземпляров поэтического сборника “Что вы делаете вчера?”. Сам написал, честное слово. Мне даже квитанцию выдали на французском языке. Бумажка давно утеряна, но чем чёрт не шутит? Вдруг поверят на слово, что я – автор?

Я решительно потянул на себя дверь, звякнул колокольчик под потолком, и мы оказались в прекрасной России будущего, придуманной в прошлом веке эмигрантами третьей волны. На стене портреты: государь император, Деникин, Солженицын, на полках: “Архипелаг Гулаг”, мемуары белых генералов и воспоминания красных маршалов; также в интерьере присутствовали иконы, самовар и телевизор. Чем-то напоминает книжный магазин русского зарубежья на Таганке, но там дизайн современнее, больше света и встречаются настоящие покупатели. В “Русских книгах” было совсем пусто, только человек за прилавком сидел как живой, хотя и не шевелился.

Я активировал его вопросом о деньгах. Он протянул руку за спину, вынул из приоткрытого сейфа толстую тетрадь, послюнявил палец и углубился в чтение. Минут через пять кивнул головой.

– Да. Действительно, была такая книга.

Достал из-под прилавка военно-полевой бинокль, навёл в сторону шкафчика с надписью “Poésie” на противоположном конце торгового зала. Покрутил окуляр и вздохнул:

– Ничего не вижу. Наверное, раскупили.

Со звоном выдвинул ящик кассового аппарата и печально заглянул внутрь. Я испугался, что ему понадобится микроскоп, но он справился голыми руками, пошуршав в ящике, как ёжик, вытащил несколько мятых бумажек:

– Двадцать пять евро вас устроят?

Предложенная сумма удваивала мой наличный капитал, но была в этой сцене какая-то неловкость, словно я забирал последнее из тощего эмигрантского кошелька.

– Ну… э-э… знаете… – начал я, собираясь с духом, чтобы отказаться от финансовых претензий, но продавец русских книг по-своему истолковал моё мычание, он положил на прилавок деньги и добавил к ним слова:

– В следующую пятницу получите ещё столько же. Распишитесь вот здесь.

Моя фамилия терялась среди множества других неизвестных авторов, и всё равно было приятно расписываться в таком месте, даже за такую малость, с видом на Пантеон, пусть туда и не попадёт ни один из моих внутренних органов.

– До пятницы, – сказал продавец русских книг. – Кстати, в этот день будет творческий вечер Николая Бокова.

– Как?! Того самого?

– Разве есть другой?

– Он жив?

– И здоров. Разъезжает на велосипеде.

– Это фантастика! Тот самый Боков, который написал повесть об уголовнике, который похитил из Мавзолея голову Ленина, которую в 1972 году анонимно опубликовали во Франции, и никто не знал, кто автор…

– Пока автор не эмигрировал.

– И несколько лет жил в пещере?

– Да, но у него был почтовый ящик перед входом.

– А потом уехал в Грецию, где стоял на камне, подражая Симеону Столпнику.

– Да. И одновременно учил наизусть Новый Завет.

– И благодаря этому смог предсказать убийство отца Александра Меня.

– Да, он первый обратил внимание на то, что в Евангелии от Иоанна сказано “ищете убить Меня”.

– Это фантастика!

Пантеон отменяется. К чёрту маятник. Добычу следует немедленно пропить! Для жертвоприношения мы выбрали уютный армянский бар в соседнем переулке; не знаю, почему армянский, – кажется, Инге приглянулся через окно молодой бармен, похожий на ученика чародея. Он посоветовал нам начать с рома. Для романтики. Так и сказал: “Le rhum c’est romantique”.

Мы выбрали “Varadero”. Инга спросила, чем я собираюсь заняться, когда она уедет. Кажется, её тревожит скорый отрыв от неродной, но привычной французской почвы.

– Буду писать тебе письма. Пусть у нас будет хотя бы эпистолярный роман.

– Почему “хотя бы”? А вдруг это лучшая форма человеческих отношений? И потом: его можно опубликовать. В отличие от настоящего.

– Истину говоришь. Фантазии о любви хорошо продаются.

– За всю жизнь не купила ни одного любовного романа.

– Мне однажды предлагали написать для “женской серии”. Но я не справился. Потерпел фиаско на первом свидании.

– Ты не знал, что делать? В чём была трудность?

– Следовать шаблону и не умереть от смеха.

– Ты считаешь, что чувства – это смешно?

– Ты говоришь о чувствах или о словах, которыми их описывают?

– Не уверена, что можно провести границу. В любом случае, сейчас я хочу уехать из мира слов.

– Моя любовь к твоей любви к разлуке поможет мне разлуку пережить.

– Как красиво. Ты написал?

– Честное слово, не знаю. Мне приснился арабский поэт, который читал стихи, я запомнил только эти строки. Гугл-поиск ничего не дал. Но, может быть, его просто не переводили на русский? Как проверить? А главное, зачем это всё читательницам женской серии?

– Какой изящный способ заявить, что все бабы – дуры!

– Есть бабы и есть ангелы. Ты ангел. Выпьем за тебя.

Мы прикончили “Varadero” – и бармен был тут как тут, с бутылкой “Жёлтой змеи”.

– Ямайский ром, – объявил бармен. – Я угощаю. – И разлил на троих.

– Мерси, месье! Следующая за мой счёт.

– Мерси а ву, месье!

Чин-чин. Ваше здоровье. Какой стильный чувак. Как ладно армянское, турецкое и французское соединяется в образе беспечного парижанина в белой рубахе, небрежно выставляющего незнакомцам выпивку, увлекая их в алкогольное плавание по Карибскому морю.

– Да, армяне – это не французы, – сказала Инга.

– С этим не поспоришь. Трезвая логика.

– Вот я и хочу оставить её в Индии. Расскажи что-нибудь индийское, из своих путешествий.

Прежде чем исполнить желание Инги, я сделал следующий ход в игре с армянином – и угостил всех доминиканским “Diplomatico”. Действительно: тонкий, дипломатичный, без этой резкой кубинской революционности. Мне начинало казаться, что я начинаю разбираться в оттенках рома, и понимаю теперь, какая гадость “Old Monk”, который варят в Индии, – но приходилось его пить во время зимней поездки по Гималаям, две тысячи метров над уровнем моря, в отелях не топят, горячей воды нет, после захода солнца температура падает ниже ноля, и только “Старый монах” спасает в ледяном аду гостиничного номера. Но индийскому рому здесь не было места, разве что на полу, и я решил рассказать историю балерины из Риги, четыре недели танцевавшей где-то в Кашмире перед духами смерти. Историю я немного приукрасил, добавил мистического секса и мусульманских террористов. Инга переводила бармену мой рассказ, он слушал внимательно, глядя на неё с лёгкой улыбкой, и сочувственно кивал головой в нужных местах.

Когда я закончил, Инга сказала, что это напоминает фильм одного русского режиссёра, с необычной фамилией, которая вылетела из головы. Раз в году на канале “Сен-Мартен” проходит фестиваль кино из России, и почти всё, что она там видела, было хорошо, и вот эта картина про Индию и танец ей тоже понравилась, но фамилия вылетела вместе с названием фильма. Всё-таки пить вредно. Алкоголь – растворитель памяти. Она чувствует себя ромовой бабой и просит ей больше не наливать.

Я возразил, что она – ромовый ангел, но Инга всё равно сошла с дистанции. А мы с барменом только входили во вкус и набирали обороты.

– Анкор, Анкара! – стучал я по стойке пустым бокалом.

– Я из Стамбула, – гордо отвечал он, наливая обжигающий, как поцелуй мулатки, ром с островов Тринидад и Тобаго.

– Вслушайся в это название: Троица и Табак. Какая сладкая парочка! Давай придумаем любовную историю, здесь и сейчас. Она жила на Троице, он – на Табаке, и однажды, под жарким тропическим солнцем они…

– Встретились на середине пролива?

– Точно! Она упала с парома, он отбил её у стаи кровожадных голубых акул…

– Ты уверен, что они водятся в Карибском море?

– Не уверен, но читательницам любовного романа можно впарить и не такое. Давай пришпорим фантазию и напишем, что героиню атаковали электрические скаты. Они били несчастную током. Её прекрасное смуглое тело трепетало в голубой воде… нет, в лазурной волне. А он…

– Его тоже должно было шарахнуть.

– Ещё как! Стоило ему дотронуться до неё, как голубая молния пронзила… нет, соединила их тела в судороге электрической страсти.

– А говорил, что не можешь писать для женской серии.

– Да. Но, по закону жанра, должна быть разлука: парень находит девушку, парень теряет девушку. Спасённую отвозят в госпиталь. Никто не знает её имени. Она без сознания. На следующий день спаситель является её навестить, и ему говорят, что девушка пришла в себя и уехала в неизвестном направлении на белом лимузине с откидным верхом и жгучим брюнетом за рулём… Месьё, дё ром де Барбадос, силь ву пле. Дё! Ву савэ, мадемуазель оржё. Ля…Одесю. Си[8]8
  Месье, два барбадосских рома, пожалуйста. Два! Вы знаете, мадемуазель вне игры. Там… выше. Да.


[Закрыть]. “Mount Gay”. Сантэ, месье! На чём я остановился?

– Он, она и ещё один он.

– Нет, не так. Всё намного сложнее. Их было гораздо больше – мужчины, женщины, ангелы, нимфетки и другие объекты желания. В этой жизни хочется всех попробовать, не се па? Иначе для чего мы здесь, как не для собирания любовного опыта, ведь смерть неизбежна… Сами знаете… каково это – проснуться одному и почувствовать, что дело – табак, время тик-так, и ответа на вопрос, зачем живёт человек, как не было, так и нет…

– Кажется, ты потерял сюжетную линию.

– Да что ты! Это говно всегда под рукой. После госпиталя наш легкомысленный герой отправился в бар и встретил другую. Она танцевала… то, что всегда танцуют в барах на островах Тринидад и Тобаго… Кожа её светилась, как луна. Ноги уходили в космос. А взгляд был – как выстрел из пистолета… Разумеется, её любовь продавалась…

– Почему “разумеется”?

– Ну… она была девушка бедная, а в бога не верила.

– Я подхожу под это описание.

– И ещё миллионы подходят.

– Не надо прятаться за обобщением. Зачем тебе миллион бедных девушек, не верящих в бога?

– На самом деле нашего героя интересовала только одна женщина. Просто он не знал её имени. Мы все тут пережили удары электрических скатов и понимаем, как это нелегко – найти единственную… По-своему он был честным человеком, у каждой спрашивал: это ты? Каждая отвечала: да, это я, а ты что думал? А он думал, что они прикидываются… Но никому не открывал своих мыслей. Скажем прямо, он и сам был тот ещё Лжедмитрий… кстати, я считаю, что мы давно не выпивали…

Бармен встал в позу фехтовальщика и сделал выпад новой бутылкой – “El Dorado” с Гайаны. Это был роковой удар в нашей ромовой дуэли. Складывать слова в наилучшем порядке становилось всё труднее.

– И, возвращаясь к нашей любовной истории… он предложил ей всё, что у него было, – а у него не было решительно ничего: ни серьёзных намерений под ногами, ни твёрдой почвы в голове, только желание небесных миндалей. Вряд ли он был первым, кто подкатывал к девушке с таким заманчивым предложением. Разумеется, она сказала: иди ты в жопу… точнее, она подумала: иди ты в жопу. Слова прозвучали какие-то другие, о том, что надо разобраться в себе, поехать на край света, например, в Индию, к мудрым йогам, которые всю жизнь сидят в позе лотоса и терпеливо ждут бедную девушку, не верящую в бога, чтобы вправить ей мозги…

– И это всё она сказала ему в баре?

– А почему нет? Бар – святое место, практически исповедальня, за этой стойкой мы – как перед алтарём. Посмотри на этого юношу из Стамбула. Он тут не просто так: он причащает потерявших веру, поднося им чаши Грааля, одну за другой… Один поэт из Карабаха мне говорил, что Армения приняла христианство за три века до Рождества Христова. Поэтому любой армянский бармен круче архиепископа и обладает властью связывать, развязывать и вязать… в смысле, не на спицах, а на небесах. И языки развязывать тоже. Вот он, перед нами, держит в руке бутылку бермудского рома “Goslings”, готовый причастить нас тайн. Что может помешать нам причаститься тайн?

– Наверное, кто-то другой?

– Ну да, конечно! Бермудский треугольник… Всегда есть Другой… напишем это дурацкое слово с большой буквы… которого она не может забыть. Потому что он разбил ей сердце, в тот редкий момент, когда оно не было спрятано в надёжном месте. Это ведь у всех так, у тебя, у меня… Старая любовь откапывается из неглубокой могилы и стучит в дверь в самый неподходящий момент. Здрасьте! И каждую следующую любовную историю это обстоятельство делает грёбаным зомби-хоррором. Кель орёр! Эй, Стамбул, подай гаитянский ром! Да, вон тот, “Barbancourt”. Выпьем за влюблённых зомби!

Мы выпили, и табурет подо мной качнулся. Словно потерпевшего кораблекрушение, меня выбросило на спасительный берег барной стойки, в которую я упёрся локтями. Кажется, наше плавание подошло к концу; во всяком случае, деньги закончились. Армянин что-то сказал, Инга рассмеялась и перевела.

– Он говорит – не знал раньше, что русские так похожи на французов: только и делают, что говорят о любви. Только это и делают.

– Скажи ему, что я ебал Ноев ковчег на вершине Арарата.

– Фу!

На рассвете было похмельно, головоломно, стыдно и невозможно больше спать. Я не мог вспомнить, как мы вернулись домой, и решил, что трудотерапия будет достаточно суровым наказанием за вчерашнее. Устроился на балконе и на скорую руку написал для “Свободы” историю Фарба. Очень торопился, казалось – сейчас умру, и надо успеть заработать хотя бы на скромные похороны. Отправил текст, выпил воды из оранжевой пластмассовой лейки для растений. Заодно полил растения. Выкурил напрасную утреннюю сигарету и почувствовал, что сейчас точно умру. Но тут в телефоне брякнул месседж. Редактор из Праги откликнулся фейерверком восторженных смайликов. Это лучший текст, который я присылал за всё время! Настоящая удача! Из этого можно сделать целый роман. Три восклицательных знака, пять скобочек. Ну да, конечно, вот прямо сейчас и займусь романистикой, только поблюю немного.

В тот же час текст, озаглавленный “Сеанс американской магии в советской Сибири” был опубликован на сайте и “расшарен” (так это у них называется) в социальных сетях. Через полчаса из Франкфурта написал мой старый друг Толик. Вау, написал он, давай делать кино про Натана! Я найду деньги, мы поедем в Америку и в Сибирь…

Что с ними сегодня? Магнитная буря или ретроградный Меркурий вошёл в созвездие Белочки? Роман, кино… Может быть, сразу – чего мелочиться? – отольём нашего героя в бронзе?

– Как ты себя чувствуешь? – крикнула Инга из комнаты.

– Никак. Извини!

Она сказала: да ладно, брось, бывает, ром – штука коварная, но ванна тебя спасёт. Быстро собралась и убежала за покупками, у неё был длинный список: хинди-французский разговорник, крем от солнца, чёрные очки и многое другое, необходимое для путешествия на край света.

В ванной висело два зеркала – злое и доброе – с морщинами и без морщин. Ровно напротив друг друга. Очень полезная медитация. Посмотришь на себя в злое – там картина распада, лицо мешковато сидит на черепе, и смерть неизбежна. А в добром – ты ещё ничего, жизнь продолжается, и надо бы, наверное, подстричься у арабского парикмахера на площади Сталинград. Думаю, дело в том, что ртуть ядовита, и чем больше её в амальгаме, тем резче и безжалостнее зеркало предъявляет смертному картину распада. Добрые зеркала близоруки, как последняя любовь. Я разместил себя в пространстве ванной комнаты таким образом, чтобы выстроить протяжный коридор отражений, чтобы добро отражало зло, отражающее добро, отражающее зло… и самочувствие понемногу начало выпрямляться.

После душа почувствовал себя одушевлённым предметом, захотелось кофе. Открыл холодильник, понюхал камамбер. Нет, только не это! Позвонил Толику. Ты серьёзно – насчёт фильма? Да, конечно, уже зафрендился с Фарбом и пишу заявку на грант. Думаешь, дадут? Не сомневайся, это ведь документалка, денег надо совсем немного, по немецким меркам. Кстати, у тебя виза в Америку открыта? Кажется, да. Ну и отлично. Пока-пока.

Люблю, когда события развиваются стремительно, не требуя моего вмешательства. Наверное, старый друг знает, о чём говорит. Он живёт в Германии уже двадцать пять лет, знаком с великими режиссёрами, с Вернером Херцогом, например.

Любительское кино Толик начал снимать ещё в Советском Союзе, где мы проводили нашу совместную юность. Сколько его помню, он всегда ходил с камерой “Красногорск”, даже на свидания. А в 1988 году его посетила гениальная идея – сделать ремейк фильма “Пролетая над гнездом кукушки”. Он уговорил меня и поэта Макса Батурина, нашего большого общего друга, втроём лечь в сумасшедший дом. По режиссёрскому замыслу, мы, как главные герои, должны были получать аминазин и электрошок – за плохое поведение, Толик – снимать всё это на плёнку, и в результате получится шедевр, который жюри Каннского фестиваля не посмеет не увенчать лаврами. Звучало духоподъёмно, вот мы и согласились. До электрошока, правда, не дошло, времена уже наступили травоядные, – нас просто выкинули из психушки через две недели как симулянтов. Но было интересно. Новые впечатления, новые знакомства. Сеансы трудотерапии, во время которых мы и другие безумцы собирали ёлочные гирлянды; с тех пор, когда вижу новогоднюю ёлку, сразу вспоминаю неисцелимых людей в зелёных пижамах и чёрных тапочках с инвентарными номерами, запах кислой капусты из хозблока, памятник академику Павлову перед зданием больницы, “девочек” из буйного отделения, водивших вокруг академика хоровод… Это я к тому, что у нас с Толиком давний опыт творческого сотрудничества, и я в него верю. Мы всё можем, если захотим.

Когда Инга вернулась, нагруженная покупками, и услышала мои новости, то предложила отметить это дело чаепитием. После вчерашнего позора я не имел права возражать. В морозилке хранилось рождественское имбирное тесто из Эстонии. Инга сказала, что мы приготовим пипаркоки – национальные пряники, умение печь которые является условием получения эстонского гражданства для русскоязычных девушек. Гражданство у неё было.

Поскольку наша жизнь проходила под знаком Индии, мы скачали из интернета и распечатали на принтере изображения Шивы, Рамы, Кришны, Кали и Ганеша, которые аккуратно выреза́ли по контуру маникюрными ножницами и использовали как лекала для пряничных форм. После запекания фигурки напоминали золотисто-коричневых жуков.

Это был наш последний совместный вечер перед отъездом Инги. Или предпоследний? Мы сидели на кухне, пировали с богами, надкусывали их и смаковали.

– Тебе что больше нравится – ручка Шивы или ножка Кали?

– По-моему, хоботок Ганеша бесподобен. Попробуй!

– Как ты считаешь, не подгорели?

– Отлично прожарились. Хрустят и тают во рту.

– Я надеюсь, они на нас не обидятся?

– Эти кусочки теста? Ну, ты даёшь! А ещё называла себя атеистом.

На всякий случай мы не стали выбрасывать недоеденных богов; уважительно сложили их в самую красивую тарелку, изображающую севрский фарфор, и поставили в красном углу, под репродукцией картины “Пылающий жираф”. Затем я дал Инге несколько полезных советов для путешестви: типа не садись в первый тук-тук, торгуйся решительно, памятуя о том, что цены завышены в 50–10 раз, не старайся убить каждого микроба, заливая всё вокруг санитайзером, – невроз гигиены через неделю пройдёт, и ты внезапно обнаружишь себя на базаре, поедая руками что-то невероятно вкусное, да, конечно, рано или поздно дизентерия настигает каждого путешественника, но люди с хорошей кармой, как правило, отделываются несколькими часами поноса. Пардон за подробности.

В ответ Инга посвятила меня в правила местной жизни. Говори “бон жур” до захода солнца и “бон суар” после, употребляй артикли, сортируй мусор, консервные баночки следует мыть перед тем, как выбрасывать, поливай растения и не удивляйся, если в дверь постучится женщина по имени Гортензия, это моя старинная подруга, чудачка из Португалии. А поскольку ты не умеешь прыгать через турникеты в метро, я дарю тебе проездной билет Navigo, ты должен наклеить туда своё фото любого качества, потому что это именной документ, иначе контролёры могут докопаться, они страшные люди, и перед ними ты всегда не прав.

На следующий день я проводил её в аэропорт. Пиши письма, не забывай про эпистолярный роман. Внутри каждого из нас живёт бабочка, и не надо бояться щекотки.

Один день из жизни Француза Ивановича

Жорес – Монмартр

Брезжит утро на окраине Парижа. В хипповской резервации за колючей проволокой кричит тайный петух. Открывается булочная на пересечении Crimée и Jean-Jaurès. Зачем они убили Жореса? Зачем поплыли в Крым воевать?

Вдоль канала иностранец идёт за хлебом с тревогой школьника, не выучившего урок. Какой там нужен артикль перед словом “традисьон”? Мужской или женский? Ошибёшься – и будешь, как грузин из анекдота: “один кофе и один булочка”. Без артикля вообще позор – лучше прикидываться немым. Но сегодня повезло – угадал правильный вариант. Улыбнувшись, как родному, продавец наградил горячей длинной хрустящей традиционной булкой. Она чуть дороже багета, зато не так стремительно засыхает. На другой день вполне годится в пищу.