Текст книги "Русское солнце"

Только раз Гайдару стало не по себе: на одном из первых заседаний правительства один из его министров заявил, что главная проблема России состоит в том, что у нас на сорок миллионов людей больше, чем нужно.

Гайдар и Чубайс были убеждены, что Сибирь, Северный Урал, Коми или города за Полярным кругом (Норильск и Мурманск, например) – это такие территории, где вообще не надо жить. Тем более – растить детей. Строить ясли, школы, театры, стадионы. Только вахтовый метод, как на Аляске: явились с «большой земли» люди, выгребли из земли природные богатства, и через три месяца – новый десант.

Гайдар настоял, чтобы слова о «лишних миллионах» изъяли из стенограммы, но спорить не стал – было не до этого…

22

Скоков злился: Баранников стоял перед ним навытяжку, хотя формально Скоков не был его начальником.

– Потеряно два дня! Два дня, Виктор Павлович!

– Президент решение… не принял, Юрий Владимирович! И – нет у него решения, вот я и не спешил…

– Не принял, да? – Скоков прищурился. – Вы плохо знаете Президента, Виктор Павлович! Наш Президент – артист! Если он везет генералов в Завидово, значит, решение уже найдено. Если он просит совета и пьет с вами в бане, то это не потому, что ему хочется выпить, а не с кем, у него для этого Коржаков есть, уверяю вас! Просто Президенту охота, Виктор Павлович, проверить своих генералов на вшивость, – я извиняюсь, конечно, за грубое слово… Учтите: наш Президент любит умирать, причем по любому поводу! Ляжет в гроб, устроится поудобнее, подушку под голову положит и вдруг – бац! откроет один глаз! Главная черта Бориса Николаевича – тщеславие. Именно поэтому рядом с ним никто из его фаворитов не задержится. Вторая черта – хитрость. Он обожает кидать пробные шары. И смотрит на реакцию: куда шар летит, под каким углом, как ведет себя публика, нравится ей такой теннис или нет… В Завидово был теннис, Виктор Павлович! Ну, хорошо, Паша – идиот, это известно, но вы… вы… куда смотрели?! Как, черт возьми, не сообразить, что это – спектакль для бедных?!

В России каждый начальник, большой или мелкий, по-своему неуравновешен; это очень нервное дело – быть в России начальником. Впрочем, если Скоков видел, что его действительно слушают, он сразу успокаивался.

– Хотите, Виктор Павлович, поведаю, как Президент этой весной надругался над двумя глупцами, Бурбулисом и Скоковым, – хотите?

Скоков уселся за длинный стол и жестом пригласил Баранникова сесть напротив себя.

– Борис Николаевич избирался в июне, а весной – визит к Каримову. Приехали в Ташкент, ужин в резиденции, духота страшная, спать неохота. Соображаем на троих: Борис Николаевич, Генка и я. Душно так, что водка уже не лезет, но шеф виду не подает, и Генка, гад, старается, не отстает.

Пьем за Россию, за Ельцина, за его победу на выборах; вдруг с Борисом Николаевичем, уважаемым, что-то происходит. Он крякает, сопит, хватается за сердце, говорит, что ему плохо, что ему давно плохо, но об этом никто не знает, что он в любую минуту может сыграть в ящик, хотя помирать ему нельзя, потому что он не может подвести Россию. Мы насторожились. Ельцин резко поворачивается к Бурбулису и, держась рукой за сердце, строго спрашивает готов ли он… в случае чего… быть его преемником, то есть вице-президентом? Ну а мне, значит, премьера… «Если Родина прикажет, – говорим, – всегда готовы!» Пьем ещё грамм по сто за здоровье Ельцина, и он уходит спать. «Что-то здесь не то, – говорит Генка, – с чего ему вдруг помирать-то?» Сидим, трезвеем потихоньку… два дурака, прости господи! А через неделю, в Москве, Генка пулей влетает ко мне: «Ну, старик, поздравляю тебя с Руцким! Шеф нашел ещё одного преемника!..»

Вот так, дорогой Виктор Павлович, попили мы водки, причем каюсь, я и не понял тогда, что это был театр одинокого актера, то ли комика, то ли… черт его знает кого…

Баранников усмехнулся:

– Будем откровенны, Юрий Владимирович. Схема, которую вы предложили, это схема управления Ельциным и, в известной мере, страной.

Выдержка Скокова была поразительной:

– Говорите, Виктор Павлович.

– Хорошая схема; я же вижу: наш Президент – смесь Хрущева с Лениным, все… полосами, эпоха Ельцина будет полосатой, то есть я прошу, Юрий Владимирович, о двух вещах. Первое – право на личные решения. В противном случае я не смогу работать. Второе, главное: внебюджетные источники финансирования. Они необходимы. Кто платит, тот и командует, Юрий Владимирович, нет денег – нет и ответственности. Прямая, я скажу, связь!

– Так… – Скоков выпрямился. – Что еще?

– Все. У меня все, Юрий Владимирович!

Безвольные люди совершенно не интересовали Скокова. Люди среднеумные или неумные – тем более. Что за охота связываться с дураками?

– Как только Горбачев узнает о вояже в Минск, он прибежит, Виктор Павлович, в прямой эфир любого канала и… вы понимаете, что будет? Семьдесят пять процентов, то есть двести миллионов человек, которые весной голосовали за СССР, сообразят, что их обманули! В рожи им плюнули. И кто плюнул? Борис Николаевич Ельцин, народный Президент! Хорошо, да? Горбачев, каким бы он ни был, удержал Советский Союз, а Ельцин, как только избрался, сразу его в клочья!

В Белом доме Скоков был, пожалуй, единственным человеком, кто являлся на работу без галстука. Его не интересовали костюмы; Скоков был одет так, как ему удобно, и не стеснялся случайных рубашек и старых пуловеров.

– Союз распадается, а русское оружие, русские ракеты из республик, тем более – из Закавказья, нельзя вывести, потому что их демонтаж стоит сотни миллионов долларов. Значит, ракеты оказываются в руках Гамсахурдиа, Снегура, Тер-Петросяна, да даже… Кравчука, – слушайте, я не хочу жить на пороховой бочке! Грузия сразу раздавит своих мусульман, Абхазию и Аджарию, они исторически ненавидят друг друга! Россия получит конфликт с Грузией из-за Южной Осетии, потому что Южная Осетия захочет соединиться с Северной Осетией, ибо это один народ и им противно жить в разных государствах; хохлы зубами вцепятся в Крым, а Снегур тут же размолотит Приднестровье. Тер-Петросян пойдет на Баку, потому что ещё больше, чем завод вин и коньяков в Карабахе, его интересует бакинская нефть. Поймите, Виктор Павлович: Ленин и Сталин раздавали государственные земли России, как Дед Мороз – пряники: Советский Союз это искусственная организация, Советский Союз не имеет права распадаться! А что, если турки вступятся за Азербайджан, а мусульманский мир за Абхазию… Чечня, например! Это только Гена Бурбулис, больной на голову, не мог понять: от Дудаева можно и нужно ждать чего угодно! «Независимая газета», господин Третьяков, завизжат, что от тайной вечери в Минске (у них, Виктор Павлович, у наших Президентов, хватит ума собраться не в центре города, не в местном дворце съездов например, а где-нибудь в лесу, либо на бывшей даче Машерова, либо в Беловежской пуще; нашего Президента – вы не знаете почему? – все время тянет в лес), – Третьяков завизжит, что от этого выиграет кто угодно, но не Россия, ибо Россия после развала не станет сильнее… и все, все это сделал Борис Николаевич Ельцин! Не остановил, как самый сильный, не спас, как самый умный – нет, взорвал! А народ, совершенно обалдевший, должен, по замыслу Гены Бурбулиса, поклониться Ельцину в пояс: спасибо, батюшка, освободил ты нас, в Киев теперь с визами ездить будем, через таможню продираться, давай, отец родной, продолжай в том же духе!

Конечно освободил – друг от друга. Папа с мамой на Украине остались, а детки – в Москве по лимиту. Ничего, будем хохлам грин-карты выдавать: приезжайте, милые!

– Да, беда… – согласился Баранников.

– Беда и позор это разные вещи, дорогой Виктор Павлович!

Баранников взял в руки графин с водой и тут же поставил его на место: вода была болотисто-желтой.

– Отравитесь! Может, чайку?

У Баранникова дрогнули руки:

– Если я не могу остановить Президента, значит, я обязан сбить с толку Горбачева!

– Неверно. Неверно, – нет! Бориса Николаевича… надо остановить любой ценой. Попроситесь на прием. Не принимает – тут же подайте записку. Доложите об утечке информации: Горбачев, мол, в курсе дела и готовит заявление. Намекните, что утечка – из аппарата Бурбулиса. Вы ведь не знаете, Виктор Павлович: когда решался – после Пуго – вопрос о новом министре, Борис Николаевич поставил условие – должен быть профессионал. Не какой-нибудь хмырь из партийных структур, как Бакатин, нет – чистый оперативник. Так и действуйте, вашу мать, как оперативник; Президент не может вам не верить, ибо кому же верить, если не вам? Мы продавим его чухонское упрямство, ибо Президент – трус. И уважаемый Горбачев, Виктор Павлович, тоже трус – но не дурак. Слушайте, надо быть идиотом, чтобы в этой ситуации не обратиться к стране с криком о помощи – к стране, которая только что голосовала за СССР!

Скоков знал, что Баранников – человек слабый и смутный. Это была ещё та, щелоковская милиция. В подмосковном Калининграде подполковник Баранников имел прямые связи с бандитами и проходил (в оперативках КГБ) под кличкой «Бизон». Судя по всему, Баранников умел делиться; во всяком случае после скандала в Калининграде начальники из МВД отправили его на работу в Азербайджан, где Баранников быстро стал генералом.

В 90-м в Азербайджан приехал Ельцин. Он побывал на трех бакинских предприятиях, посетил Нефтяные камни и собрался в Нагорный Карабах. Баранникову, который сопровождал Ельцина, эта идея не понравилась, так как в Карабахе нет ни одной приличной гостиницы, а мучиться по частным квартирам Баранникову не улыбалось. Он горячо (и очень эффективно) убеждал Ельцина, что Карабах – это опасно, что Россия не простит Баранникову, если с Ельциным что-то случится и т.д. и т.д. «Какой преданный», – подумал Ельцин. «На порог лягу и не пущу», – твердил Баранников. Через год он оказался в Москве: Ельцин настоял, чтобы именно Баранников возглавил МВД. Но и Скоков для Баранникова был не менее важен, ибо Ельцин был высоко и далеко, а Баранников, новый человек в послеавгустовской Москве, по привычке искал покровителя.

– Три месяца работаю с Ельциным, Юрий Владимирович, и совершенно его не понимаю…

– А его никто не понимает, Виктор Павлович… Он не так глуп, как кажется, и не так умен, как ему хотелось бы. Он – русский алкоголик. А русский алкоголик непредсказуем. Вы должны знать, что, спасая себя, Борис Николаевич пойдет на все; гражданская война – значит, гражданская война, военное положение – значит, военное положение, ему наплевать! Я вообще подозреваю, что по крови Ельцин станет третьим в нашей новейшей истории – после Сталина и Ленина. У него есть все задатки, чтобы опередить, Виктор Павлович, и Брежнева с Афганистаном, и Андропова с южно-корейским «Боингом», и Хрущева с Венгрией, Прагой и Новочеркасском!..

– Ленин говорил, – засмеялся Баранников, – что настоящий коммунист всегда настоящий чекист.

– Ельцин – настоящий коммунист, – махнул рукой Скоков. – А что вы от нас хотите?

Он подошел к столу и нажал на кнопку. Вошла его секретарь.

– Ты нам сделай что-нибудь. И – по рюмке.

– Водка, Юрий Владимирович, только та, что привез Абашидзе. Но там – чуть-чуть.

– Во-первых, это не водка, а чача, во-вторых, мы хотим выпить, а не напиться, чувствуешь разницу?

В еде Скоков был неприхотлив точно так же, как и в одежде.

– Аслана Абашидзе – люблю. Он решил, что я – пью, и привез из Батуми сразу несколько ящиков своей водки.

– Как быстро темнеет… – отозвался Баранников.

– Северная страна, – Скоков налил рюмки. – Пожалуйста, Виктор Павлович, – ужин все-таки. А что касается внебюджетных средств – решим, это не проблема. Берите ветчину. Сейчас найдем Илюшина, и я потребую немедленной встречи с Президентом. Просто доложу, что, по моей информации, Горбачев знает о Завидово, что возможно его заявление и т.д. Тут и вы… с утра… подадите свою записку. Вот так, с двух сторон… да? Ваше здоровье.

Баранников поднял рюмку:

– Если вы его остановите…

– Остановлю, Виктор Павлович. Просто напугаю. Но с вашей помощью. Только так! Поймите: если в Минске произойдет то, о чем мечтает Бурбулис, его влияние не просто усилится – он посадит Ельцина к себе в карман! Ельцин не может без фаворитов. Они будут меняться, это неизбежно, но он без них просто не может. Второй секретарь обкома никогда не становился первым, это закон, но работал именно он… Ешьте, ешьте ветчину, у нас ещё есть, не стесняйтесь!

Скоков подошел к окну, где слева, возле стола, стояли правительственные телефоны цвета слоновой кости. У него была прямая связь с Президентом, но Скоков всегда действовал через Илюшина.

– Виктор Васильевич, привет!

Скоков покосился на Баранникова и ткнул пальцем в кнопку громкой связи, чтобы начальник советской милиции слышал весь разговор.

– Как Президент?

– Все слава богу, Юрий Владимирович, добрый вечер. Президент – уже в воздухе.

– Где… Президент?

– В воздухе. Он летит в Минск, Юрий Владимирович. А вы не знали?

– Не… не з… нал… я не знал…

– Борт поднялся в семнадцать сорок.

– А сейчас… сколько?

– Восемнадцать десять, Юрий Владимирович.

– Спасибо.

Рука вместе с трубкой соскользнула вниз. Скоков медленно, почти не понимая, что произошло, повернулся к Баранникову.

– Опоздали, Виктор Павлович… все…

– Улетел?!!

– Улетел…

За окном гудела московская ночь, а в кабинете Юрия Скокова – немая сцена.

23

Если здесь, в районе, кого-то обижали, в милицию мало кто обращался: люди шли к Акопу Юзбашеву.

Акоп был справедлив. Больше всего на свете он не любил бандитов и милиционеров. За годы подполья (почти десять лет Акоп феноменально прятал от ОБХСС и местного КГБ свои цеха и заводики; они отлично знали, что именно Акоп наводнил Московскую, Ярославскую и Тульскую области моднейшими плащами «болонья» собственного производства, причем по качеству они были отнюдь не хуже, чем итальянские. Но Акоп так упрятал свои цеха, что их можно было искать ещё лет сто, не меньше), – за годы подполья у Акопа самозародился собственный кодекс чести. Советский Союз быстро, едва Акоп закончил среднюю школу, поставил его перед выбором: либо он будет жить как все, получая за свой труд сто – сто пятьдесят, с годами сто восемьдесят – двести и, может быть, даже триста рублей, либо он будет работать не на страну, а на себя, то есть откажется от рабства (в Советском Союзе рабов называли гражданами), но в отместку за этот бунт, за свое нахальство и за свою свободу – готовиться к тюрьме. У Акопа были золотые руки, он с одиннадцати лет работал по пять-шесть часов каждый день, чинил в соседней мастерской старые, вдребезги разбитые автомобили так, что они выходили как новенькие. Нет, Акоп не мог понять, почему в Советском Союзе все, и рабочие люди, и лодыри, должны быть равны друг перед другом, но не в правах, как раз нет, ибо любой милиционер, даже не офицер, просто сержант или новобранец, творили здесь, в Пушкино, на его улице, все, что хотели, а в достатке, своей заработной плате, – почему? Если в государстве, решил Акоп, нет справедливости, значит, у него, бакинского армянина Акопа Юзбашева, внука знаменитого Гайка Теймуразова, одного из владельцев каспийской нефти, будет – в этой же стране! – своя собственная экономика и своя собственная справедливость. Все свое: и деньги, и люди, и законы. Другой страны у него нет, другой Родины – нет, значит, и начинать, наверное, надо с себя, со своей улицы. С чего начинается Родина? А с каждого из нас! Здесь, в Пушкино, в этом отдельно взятом районе Советского Союза, Акоп Юзбашев решил заменить собой государство, то есть построить свою собственную страну, пусть крошечную, но справедливую, ибо если правды нет нигде, она, по крайней мере, должна быть там, где живут его дети, – иначе как себя уважать?

У Акопа были не только цеха и заводики. Акоп имел власть. Весь город знал: когда в воскресенье средь бела дня трое бандитов («казанские», как выяснилось) избили на привокзальной площади полковника из Звездного городка, его жену и дочь, Акоп взбесился, тут же послал ребят из своей охраны, «казанских» поймали и проучили – стальными прутьями. А потом улица, причем вся улица, привела к Акопу в дом девчонку четырнадцати лет: здоровенный мужичина, шофер автобуса, изнасиловал её прямо в салоне, на конечной остановке. В эту ночь Акоп не спал. К утру негодяя нашли: валялся пьяный у знакомой бабы. Акоп распорядился отрезать ему член и тут же отправил его в местную больницу: пусть лечится!

В уродливой стране все было уродливо. Самосуд, который вершил Акоп, неприятие подлости и чисто кавказское стремление тут же с этой подлостью разобраться, иными словами – почти убийство в ответ, – все это, конечно, есть тот моральный идиотизм, когда человек, не дождавшийся порядка, предлагает свой собственный порядок, если угодно – свою личную диктатуру. Но вот вопрос: почему люди, простые люди шли за справедливостью к Акопу, а не в милицию? Он посмотрел «Берегись автомобиля», знаменитую картину Рязанова, и обиделся на Иннокентия Смоктуновского, даже написал ему личное письмо, потому что Смоктуновский сделал Юрия Деточкина почти придурком, а Акоп хотел, чтобы человек, который ищет справедливость, был бы сродни Робин Гуду! Тогда же, в 1986-м, Акоп получил первое уголовное дело. Районный прокурор спокойно, главное – очень доходчиво, объяснил Акопу, что крыша его дома в деревне Лесное на шестнадцать сантиметров выше, чем полагается. Был же ГОСТ, черт возьми! Акоп быстро, за ночь, разобрал черепицу и сделал крышу на уровне забора, но поздно: государственная машина – заработала.

«Какие суки, а?!» – вздохнул Акоп и ушел в подполье, где он жил (и работал) до конца 80-х, пока Горбачев не разрешил, наконец, частный бизнес…

Алешка отправился к предпринимателю Якову Борисовичу Юзбашеву по просьбе Руцкого. На самом деле это была даже не просьба: Алешка вез Акопу личное послание вице-президента Российской Федерации.

Руцкой начертал Юзбашеву какую-то записку, засунул её в конверт, а на словах просил передать Якову Борисовичу, что в состав российской делегации, отправляющейся на Ближний Восток, включены многие известные бизнесмены и, если уважаемый Яков Борисович сумеет вырваться на несколько дней из Москвы, Руцкой с радостью встретит его в своем самолете.

От Болшево до Пушкино – сорок минут на автобусе. Правда, автобус, гад ползучий, ходит раз в полтора часа!

Алешка сел за кабиной водителя. Пассажиров было двое: пышечка неопределенного возраста (амплуа «аппетитная крошка») и полупьяный мужик с лицом, как неразорвавшийся снаряд.

– Граждане, – хрипнул в динамике голос шофера, – клацайте ваши тикеты! Не проклацанные тикеты ведут к убытку вашего прайса на десять юксов!

«Аппетитная крошка» вздохнула, а мужик встал, засунул в компостер целую кучу автобусных талонов и зло ударил по рукоятке.

– Проклацанные тикеты, – сообщил динамик, – это нормальная отмаза от контры и прочей стремнины. Пиплы! Ранее проклацанные тикеты – это тухло и за отмазу не катит!

Алешка заглянул в кабину.

– Ты, псих! Издеваешься?

За рулем сидел худенький мальчик лет семнадцати. Было в нем что-то сиротливое. Он сидел в кабине, как в клетке.

– Без базара, – вздрогнул мальчишка.

– Смотри у меня! – Алешка вернулся на свое место к окну. Странно, наверное, но предложение Бурбулиса и характер их будущих отношений волновали Алешку не так, как беседа с вице-президентом, записанная на диктофон. Руцкой, конечно, может передумать, не завизировать интервью (такое случалось), но даже если из пятнадцати страниц, наговоренных Руцким, останется четвертая часть, вся страна откроет рты.

Алешка достал блокнот, где он пометил главные темы.

1. Вице-президент отстранен от конкретной работы. Ельцин не встречается с Руцким.

2. В Белом доме – сплошные интриги. Бурбулис назван в интервью «пидером гнойным» (дважды) и «свердловской вонючкой». После избрания Ельцина принято 270 указов, но нет ни одного, который бы работал. Гайдар и его команда – «мальчики в розовых штанишках». Ведут себя в правительстве так, будто они на дискотеке. Ругаются друг с другом и интригуют, смеются над Ельциным, считая что власть – это они. Твердят о «реформах», о «программе реформ», хотя где эта «программа», почему она существует только на словах, даже не на бумаге (Руцкой хотел бы прочесть её своими глазами), не говорят. Заканчивается 91-й, никто Бурбулису и Гайдару не мешает работать, ни Горбачев, ни КГБ, но они не желают заниматься текучкой, им плевать, что в Кемерово, например, теплоэлектростанции загружены только на 60 процентов, а в Новосибирске топлива осталось на 25 дней, работа российского правительства все больше и больше напоминает заседания теоретического клуба с бесконечными лекциями Бурбулиса на тему «Есть ли жизнь на Марсе?».

3. Руцкой переходит в открытую оппозицию к Ельцину. В отставку не собирается, ведь его, как и Президента, выбирал народ, они шли на выборы в одной связке, поэтому Руцкой так же, как и Ельцин, отвечает за Россию и погубить её – не даст!

«Надо быть дураками, круглыми дураками, чтобы не договориться с Руцким! – думал Алешка. – Он что, просился в вице-президенты? Ему б в голову не пришло! Нет, схватили за руку, привели в Кремль, и тут же сказали: отдыхайте, товарищ, вы нам больше не нужны!»

Армейский офицер в Кремле – это мина замедленного действия. Человек, которого всю жизнь учили убивать, просто так свою власть не отдаст. Не для того Руцкой рисковал жизнью в Афганистане, чтобы сдаться перед Бурбулисом…

«Из Руцкого бранное слово сделали… – рассуждал Алешка. – Разве так можно с человеком?»

Со слов Полторанина он знал, что, когда Ельцин предложил Руцкому вместе идти на выборы, Руцкой аж задохнулся: «Борис Николаевич… родной вы мой… такое доверие! Да я цепным псом при вас буду, а жизнь точно не пощажу…»

Все хотели быть рядом с Ельциным, – все! Тот же Полторанин с удовольствием рассказывал, как Жириновский подбегал к нему в Архангельском: «Поговорите, поговорите с Президентом, Михаил Никифорович! Даст хорошую должность, я ему как сын буду!.. или как жена! – вот увидите!»

Алешка догадывался: господин Руцкой выбрал господина Юзбашева только потому, что он, Юзбашев, богат. Талантливые, но начинающие бизнесмены вице-президента не интересовали.

Руцкой раньше всех сообразил приглашать в свои заграничные вояжи «представителей деловых и финансовых кругов» Российской Федерации. Имя Руцкого – ключ к контактам. Бизнесмен, приехавший в составе официальной делегации РСФСР, вызывал особое доверие, так как к вице-президенту России банкиры относились примерно так же, как к вице-президенту США. Они б ни за что на свете не поверили, что в самолете Руцкого мог оказаться кто угодно!

Алешка вышел на Ярославском шоссе. Рядом стрелка – «Лесное».

Дом Акопа стоял среди берез. Место превосходное! Забор высокий, метра три, ворота настежь – охрана резалась в домино.

– Арзамасцев, – важно сказал Алешка.

– Ждут! – охранник встал.

«Этот, пожалуй, ещё ничего», – подумал Алешка. Он не любил охранников, ему почему-то казалось, что все они – негодяи.

Лица русских охранников – это как английский газон. Чтобы у них, у англичан, газон действительно был бы газоном, его надо каждый день подстригать в течение двух-трех веков. Чтобы в России природа смогла сочинить у людей такие морды, тоже надо всего ничего: просто пить, причем пить два-три века, и тоже – каждый день…

Акоп принял Алешку в своей библиотеке. У него была одна из лучших в России частных библиотек.

– Руцкой зовет, Яков Борисович!

– Знаю! – махнул рукой Акоп. – О Белкине слышал? Звонил вчера. По этому поводу. Руцкой зря с Белкиным связался, фонд какой-то лепят…. «Возрождение», что ли…. Фонд и банк. Зачем вице-президенту банк? Он банкир или вице-президент? А Белкин – жадный, плохо закончит, плохо…

– Значит, я мог не приезжать… – разочаровался Алешка.

– Когда двое, всегда надежнее, – сказал Акоп. – Во как я им понадобился!..

Тихо вошел охранник и протянул Юзбашеву записку.

– Извини, пожалуйста… – Акоп заглянул в листок. – Я занят, пусть ждут.

Дом был большой, но нелепый. Слишком широкий.

– Ты Руцкого хорошо знаешь?

– Знаю.

Акоп внимательно посмотрел на Алешку:

– А с Гайдаром у него как?

– Мальчик. В розовых штанишках. – Алешка вдруг понял, что Акопа невозможно обмануть. – У меня интервью было… Руцкой так сказал.

– Ты что, журналист?

– Ага… Хотя выгоняют. «Известия».

– Выгоняют за что?

– На повышение… иду.

– Журналист – и на повышение? Ерунда, парень.

– Да. Ерунда!

Акоп открыл бар:

– Пиво хорошее… хочешь?

– Хочу, Яков Борисович…

Акоп достал две высокие банки «Туборга». Алешка слышал о «Туборге», но банки видел впервые.

– Не стесняйся.

– Стесняюсь, Яков Борисович.

– Не стесняйся, говорю!

Акоп не любил, когда его называли Акопом. Для всех (даже для сына) он был Яков Борисович.

– Так что Руцкой?

– Руцкой… – Алешка нервничал, – наверное… хороший человек. Но нельзя простить его моральный идиотизм.

– Как-как?

– Руцкой – мастер власти. Все, что он говорит, переодетая конъюнктура, Яков Борисович…

– Все они конъюнктура! – махнул рукой Акоп. – А Гайдар? На нашу водку он акциз увеличил, а на их «Роял», на их «Абсолют» снизил таможню – а? В Чопе фуры с «Роял» сейчас на тридцать километров выстроились, к нам прут, потому что впереди Новый год… – это что, не диверсия?

Лицо Акопа вдруг стало совсем детским; щеки куда-то пропали, губы округлились и беспомощно вылезли из-под щек.

– А ты, Гайдар, сделай, наконец, по уму: разреши своим заводам на ноги встать, дай производство наладить… Ты иди, иди к нам, Гайдар, но не с акцизами, а с кредитами, потому что когда мы отстроимся, мы ж конкурировать друг с другом начнем, значит, цены будут снижаться, значит, голодных не будет – что, не так, Гайдар? Сделай как Китай, как Япония, сделай, как сделали западные немцы после сорок пятого… Ну учили ж тебя хоть чему-нибудь, это ж ты, это не я в университетах сидел!

Ты, Гайдар, рынок строишь? Слушай, ты для кого этот рынок строишь, прямо говори: для нас или для них?

Если Акоп нервничал, он всегда говорил с акцентом.

– Так сейчас вообще жрать нечего, Яков Борисович…

– Жрать нечего, дорогой… это государственные магазины. А в каждом магазине есть коммерческий отдел. Там все! Они все купили! А у кого они купили, скажи? У государства! Это ж нэп, – верно?! Чистый нэп двадцатых годов, дорогой, когда Владимир Ильич сообразил (только не сказал никому), что социализм – это говно! Ты смотри: немцы после войны… что те, что эти… они ж свой шнапс не в России, не у Никиты Сергеевича покупали, хотя в России он был лучше, а себестоимость спирта – четырнадцать копеек литр! Нет, они свои заводы поднимали, – почему? Во всей Европе водка – это ж… вторая национальная валюта! Я вот, – Акоп помедлил, – я Андропова не люблю. Он меня притеснял. Но ты послушай, Гайдар: Андропов гонялся за мной не потому, что у меня была плохая водка, – да? А потому что он свою собственную продать не мог. Вот не мог – и все! Я сделал водку дешевле и вышиб их в пять секунд. А ты, Гайдар, решил… похоже… вообще не связываться с Россией, – так на кой черт, Гайдар, ты нам нужен? Получили правительство! Спирт «Роял» как победа демократии! А интеллигенция твоя, парень, просто… партия дураков, вот что я скажу! Просрут Россию – и не заметят!..

Алешке показалось, что Акоп как бы составляет план его будущей статьи.

– Руцкому передай – не поеду. С радостью, мол, но не сейчас. Знаешь, почему? Вон, курская газетка лежит, возьми, да? 29 марта. Видишь? 90-й год. Читай! Вслух читай!

Алешка развернул мятую «районку». Город Железногорск, Курская область. На первой полосе – выступление Руцкого в местном райкоме партии. Заметка была расчеркана красным фломастером, а один абзац выделен в жирный квадрат.

– Читай!

– «Я – русский полковник, мне стыдно за этих демократов. Я был на митинге в Лужниках и посмотрел, какое хамство со стороны Афанасьева, Ельцина. Они на Владимира Ильича руку подняли! И они, эти подонки, рвутся возглавлять российское правительство…»

– Вот, парень… – Акоп раскраснелся и совершенно по-детски смотрел на Алешку, – Руцкой, ты говоришь, мастер… – да? Какой он мастер, что с тобой?! Неблагодарный нищий, вот он кто!.. Я ему понадобился, скажите пожалуйста!..

– Интересно, Ельцин куда смотрит? – протянул Алешка.

– Ельцин? Сердца у него не хватает, парень, – сердца!

– А вы… мафия, Яков Борисович? – вдруг спросил Алешка. Если у него рождались какие-то вопросы, он уже сам не понимал, зачем он их задает.

– Некультурный ты, – засмеялся Акоп. – Большой бизнес, любой большой бизнес, это, парень, всегда мафия, потому что большой бизнес не делается в одиночку. У меня нет большого бизнеса, я – одиночка. Видишь, в лесу живу? Ты пойми: если б не мафия, рубль в России давно бы грохнулся, сейчас только мафия рубль держит…

– То есть Ельцин… – Алешка решил поменять тему разговора, – Ельцин, Яков Борисович, будет несчастьем России, так… выходит?

– Не знаю я, парень. Он с Урала, да? Урал это уже не Европа, но ещё и не Азия. Он из двух половинок, этот Ельцин. Если в нем европеец победит – одно. А если победит азиат… – впрочем, чего гадать, это будет ясно знаешь как быстро…