Текст книги "Русское солнце"

6

Маршал был трус. Приказ явиться в Кремль застал его в самый неподходящий момент, но Земфира Николаевна, супруга министра обороны, не обиделась, потому что это все пустяки, а Кремль – это Кремль, ничего не поделаешь.

Шапошников был душа-человек. Он всегда открыто, широко улыбался, но инстинкт самосохранения был у Шапошникова самым главным инстинктом – он боялся всех, особенно собственных генералов.

Утром 23 августа, в тот самый момент, когда Шапошников, главком ВВС, собрал Главный штаб, чтобы (на всякий случай) выйти из партии, ему позвонил генерал армии Моисеев, первый заместитель неизвестно какого министра обороны (Язов с ночи был в Лефортово), передал, что Шапошникова вызывает Горбачев, и, прикрывая трубку ладонью, спросил:

– Это правда, что ты с билетом расстался?

– Так точно… – дрогнул Шапошников.

– Ну-ну… А вот я бы не торопился, – бросил Моисеев и положил трубку.

В кабинете Горбачева были Ельцин, Бурбулис и два-три человека, которых Шапошников не знал.

– Доложите, что вы делали 19 – 22 августа, – сухо приказал Горбачев.

Шапошников заявил, что он сразу же возненавидел ГКЧП и был готов разбомбить к чертовой матери Кремль, если начнется штурм Белого дома.

Ответ понравился.

– Из партии вышли? – спросил Горбачев.

Шапошников смутился, но отступить было некуда:

– Принял… такое решение.

Горбачев посмотрел на Ельцина:

– Что будем делать, Борис Николаевич?

– Назначить министром обороны! – сказал Ельцин.

Главный военный летчик Советского Союза чуть не упал.

– Приступайте к своим обязанностям, – приказал Горбачев. – Вам присвоено воинское звание маршала авиации.

Выйдя из кабинета, Шапошников наткнулся на Моисеева. Лицо нового министра обороны было как взорвавшаяся плодоовощная база.

– Аг-га, – скрипнул Моисеев. – Говорил тебе, с партией не торопись!

Через несколько минут Горбачев своим Указом отправит Моисеева на пенсию.

На самом деле Евгений Иванович Шапошников был не глупым человеком, отнюдь. С годами он все чаще и чаще задумывался над интересным парадоксом: в России так трудно получить генеральские звезды и тем более власть, что потом, когда эта власть уже есть, все, абсолютно все, усилия тратятся только на то, чтобы эту власть сохранить. Иными словами, честно работать – уже невозможно. Любой журналист, который зарабатывает, подлюга, на твоих же пресс-конференциях, сильнее, чем ты, министр обороны. Это не он боится говорить с тобой, а ты с ним, потому что тебя, министра обороны Советского Союза, за одно неосторожное слово, которое он – будьте спокойны! – тут же выкатит в газеты, могут выкинуть не то что из армии… из жизни, а ему, гаду, – хоть бы хны! Ему не грозит отставка, нет; тебя, может быть, последнего боевого маршала в Европе, можно уничтожить, как козявку, а он будет только смеяться; у тебя власть, а у этой мелюзги сила – вон как!..

Ельцин несколько раз приглашал Шапошникова к себе на дачу. Шапошников видел: у Горбачева уже нет власти, у Ельцина – ещё нет. Они намертво, морским узлом связали друг другу руки. Объективно Горбачев нравился Шапошникову больше, чем Ельцин. Встречая Ельцина из поездки в Америку, Шапошников собственными глазами видел, в каком состоянии Президента России вывели из самолета, – пожалуй, это было самое сильное впечатление за всю его жизнь. Но если Ельцин боролся за власть потому, что он хотел работать, то Горбачев боролся за власть только потому, что он хотел уцелеть. Да, Ельцин не обладал умом, какой необходим Президенту России, но у Горбачева не было совести, – что хуже? И никто – ни Горбачев, ни Ельцин… – никто не знал, что же все-таки делать с этим кошмарно-огромным ядерным государством, которое называется Советский Союз.

Испокон веков Россия жила хуже некуда, испокон веков! Территория России всегда была её гордостью, её достоинством… а тут вдруг выясняется, что это, на самом деле, обманчивая гордость и обманчивое счастье. Когда рядом, кучей, живет такое количество совершенно разных народов (и многие из них веками ненавидят друг друга), в этом государстве либо будет порядок, но не будет демократии, либо будет демократия, но никогда не будет порядка. А как, как? Если в России действительно появится демократия, то якуты, например, ни за что на свете не будут платить Москве 600 миллионов долларов в год за свои же собственные алмазы (такие налоги), – не будут! Или калмыки: зачем им бесплатно отправлять в Москву две трети своей черной икры, – они что, дураки, что ли? Если (не дай бог!) демократия, то есть этот грабеж, закончится, быстро выяснится, что Москва им, якутам, калмыкам и К°, вообще не нужна – в принципе! И их, между прочим, невозможно убедить, что Москва, например, охраняет государственную границу, содержит огромную армию… – они живут так далеко, что им вообще не нужно, чтобы их охраняли! А нападет кто, легче обратиться к США, как это сделал Кувейт (хоть толк будет). Иными словами, когда одни регионы (их в России десять) имеют все, а другие, извините, все остальное, в такой стране нет и не может быть демократии, ибо неравенство между людьми (целыми землями, на самом деле) здесь от Бога! Не дай Бог, если Москва перестанет обирать богатые земли и поддерживать бедные… – не дай Бог! Что тогда будет с государством?

Шапошников боялся телефонных звонков Горбачева. Тем более приглашений. Когда звали «на ковер», ему всегда казалось, что он в чем-то виноват.

Шапошников положил трубку «вертушки», стоявшей в кабинете, вернулся в спальню и посмотрел на часы: половина третьего. Горбачев вызывал его в Кремль к десяти ноль-ноль.

7

Рабочий день Президента России начинался с появления Виктора Васильевича Илюшина, его первого помощника. Илюшин расписывал график рабочих встреч Ельцина и строго следил за «кабинетным протоколом»: когда, кому и сколько времени отводит на аудиенцию Президент России.

У Ельцина был своеобразный распорядок дня. Он просыпался около половины четвертого утра, вставал, до шести работал с бумагами, потом, до завтрака, опять засыпал и в 8.45 (иногда раньше) приезжал в Кремль. Но была у Ельцина ещё одна привычка, о которой мало кто знал, – он очень любил поспать после обеда. Когда Ельцин работал в московском горкоме партии, его рабочий день прерывался в час дня: Ельцин уезжал в правительственный особняк на Ленинских горах, обедал, принимал процедуры; если хотел, парился в бане и потом отдыхал в так называемой «кислородной комнате», где искусственно создавалась озоновая среда. После пяти он недолго, минут двадцать, гулял на свежем воздухе и возвращался на работу в горком, оставаясь здесь до глубокой ночи – принимал людей, проводил совещания и устраивал кровавые разносы. В Кремле рабочий день Ельцина стал более жестким, но после обеда иной раз возникала пауза: Президент отдыхал.

Илюшин был как мышь – маленький, тихий, бесшумный. Там, где ум, у Илюшина имелся счетчик. Он все просчитывал: да – нет, можно – не нужно, рано – пора, теперь или… подождем. Весь год Илюшин ходил в одном и том же костюме, но не потому, что у него не было денег, а потому, что Илюшин был скуп. Только Илюшин, один Илюшин решал вопросы «доступа к телу». Разумеется, попасть к Президенту можно было с помощью Хасбулатова, Бурбулиса, Скокова, Полторанина, реже – Коржакова, но Илюшин был как шлюз: он или открывал ворота, или сливал воду.

Бурбулис искренне верил, что в государственных делах он разбирается не хуже, чем Ельцин, и поэтому имеет право заходить к Президенту когда угодно. На пути Бурбулиса тут же встал Илюшин, произошел конфликт, и Илюшин получил от Ельцина нагоняй.

Президент жил здесь же, в Архангельском, дача Бурбулиса была в ста метрах, но Бурбулис решил, что встретиться с Ельциным и поставить точки над i надо не в Архангельском, а в Кремле. На самом деле Геннадий Эдуардович любил поспать; в Свердловске для Бурбулиса сущим наказанием была среда, когда он читал студентам первую «пару». Став государственным секретарем России, Бурбулис взял за правило не только уезжать с работы позже Ельцина, но и являться в Кремль раньше Президента – и всегда отставал. Так и нынче. С утра у Ельцина уже сидел вице-премьер Полторанин, потом, к половине десятого, должен был приехать Хасбулатов.

Войдя в кабинет, Бурбулис тут же набрал телефон Илюшина:

– Сообщите, пожалуйста, когда уйдет Руслан Имранович.

Как же, черт возьми, Илюшин не любил эти тихие приказы Бурбулиса:

– Конечно, Геннадий Эдуардович, не беспокойтесь. Но в десять пятьдесят у Президента выезд в «Макдоналдс».

– Куда?! – изумился Бурбулис.

– В «Макдоналдс», Геннадий Эдуардович. На улице Горького сегодня будет открыт ещё один «Макдоналдс». То есть на Тверской, – поправился Илюшин.

«Интересно, кто воткнул его на этот „праздник жизни“, – подумал Бурбулис. – Надо проверить…»

Настроение было хуже некуда.

Заглянул Недошивин, его пресс-секретарь:

– Геннадий Эдуардович, я…

– Жора, потом, – махнул рукой Бурбулис.

Недошивин исчез.

На самом деле Бурбулис ошибся только один раз – с Дудаевым. В Грозном режим коммуниста Доку Завгаева поддержал ГКЧП. Ельцин поставил задачу: идеологический переворот. «Штоб-б без крови», – повторял он. Переворот без крови невозможен, ну да ладно: всю грязную работу взяли на себя генералы Баранников и Дунаев, а на роль демократического лидера Бурбулис, по совету Руслана Хасбулатова, выписал из Тарту Джохара Мусаевича Дудаева, генерала авиации. Переговоры с Дудаевым вели Дейнекин, главком ВВС, и генерал Громов, хорошо знавший Дудаева по Афганистану. Кроме прочего, Хасбулатов имел информацию, что Дудаев – грушник, то есть на этого человека можно всецело положиться… Старая история: точно так же (когда-то) Андропов отправил в Кабул Бабрака Кармаля, найденного в Чехословакии. КГБ (Баранников) поддержал Дудаева в Грозном, он упал – на головы местных депутатов – с неба, причем в полном смысле этого слова (его привезли на военном самолете), а чтоб депутаты соображали быстрее, просто выкинул кого-то из них в окошко – с четвертого этажа.

Все, как учил Ельцин: крови почти не было.

Бурбулис удостоился похвалы, – правда Дудаев тут же стал закрывать школы (чеченским девочкам, по его разумению, просто было не нужно учиться), прибрал к рукам нефть, аэропорт Северный и ввел военный режим. Потом, когда начнется скандал, Хасбулатов (у Хасбулатова с Ельциным в ту пору были самые дружеские отношения) скроет от Верховного Совета, что по настоянию Ельцина – Бурбулиса генералы Шапошникова оставили Дудаеву (на черный день!) все стрелковое оружие…

Теперь Бурбулис придумал СНГ. Это была его идея; сам план детально разработал молодой депутат – юрист Сергей Шахрай. Заговор? Зачем так грубо? Это игра ума, политический спектакль, если угодно, ведь почти все остается как есть, выдернут только Горбачева, – в этом-то и прелесть!

Пискнул телефон, лампочка мигнула рядом с фамилией «Илюшин»:

– Геннадий Эдуардович, сейчас Руслан Имранович вышел от…

Бурбулис недослушал и кинул трубку. «Волнуюсь», – подумал он.

Кабинет Ельцина был на четвертом, через этаж. Бурбулис не любил лифты: можно застрять. Он резко распахнул дверь на лестницу. Так много солнца, что Бурбулис зажмурился – ой, какая теплынь!

Геннадий Эдуардович всегда знал, что он достаточно умен, чтобы не волноваться.

– Один? – Бурбулис быстро вошел в приемную Президента.

– Доброе утро, Геннадий Эдуардович, – Мусуенко, секретарь Ельцина, встал из-за стола. – Президент ждет вас, Виктор Васильевич уже доложил.

«Какая блядь», – усмехнулся Бурбулис.

Мусуенко открыл дверь:

– Прошу.

Бурбулис быстро вошел в кабинет Президента.

– Разрешите, Борис Николаевич?

– Проходите. Здравствуйте.

Бурбулис хотел перехватить взгляд Ельцина, но не сумел: у Ельцина в глазах… не было взгляда. Щеки, нос, ямочка под носом – все есть… а лица как бы нет, отсутствует.

– Легки на помине, – протянул Ельцин. – Я… посмотрел вашу записку.

Часы отбили четверть одиннадцатого.

«Ему ж в „Макдоналдс“ надо», – вспомнил Бурбулис.

– Затея… неплохая. Конкретных возражений – нет. А… не по душе мне, понимаешь… – вот как быть?

Бурбулис кольнул Ельцина взглядом:

– Обком давит, Борис Николаевич, Свердловский обком КПСС.

– Ну… может быть.

Ельцин обмяк, – он не выдерживал лобовые удары.

– У Президента Ельцина есть долг, – начал Бурбулис, – убрать Горбачева. Под Советский Союз заложена мина замедленного действия: Михаил Горбачев. Рано или поздно эта мина взорвется. Если мы хотим… а мы хотим… спасти Союз как Союз, это может сделать только Президент Ельцин, больше некому. В самом деле, Борис Николаевич, это факт. Теперь рассмотрим такую комбинацию: был Союз Советов, но он исторически себя изжил, он висит на волоске… значит, нужен другой союз, во главе с Россией… и пусть население за него проголосует, – что в этом плохого?

– Тогда должен быть референдум, – сказал Ельцин. – Обязательно.

– Зачем?! – встрепенулся Бурбулис. – Референдум, во-первых, сорвет Горбачев, он же не дурак рыть себе могилу! «Нет денег», – скажет Горбачев, – и все… крышка! Во-вторых, зачем? Народ избрал депутатов, чтобы они выражали его волю. Пожалуйста, пусть выражают! А Руслан Имранович поможет им определиться…

Бурбулис смотрел на Ельцина. Глаза Ельцина были как опрокинутые ведра.

– Съезд… а лучше, конечно, Верховный Совет будем транслировать на весь Союз… только, – Бурбулис остановился, – только… Борис Николаевич, сразу договоримся, вы – не Агафья Тихоновна, я – не Подколесин, нет так нет, но я надеюсь на честную и глубокую дискуссию…

Бурбулис знал: у Ельцина избирательный слух. Ельцин сразу становился «глухонемым», если решение уже принято. И наоборот: если Ельцин был не уверен в себе, ему был нужен разговор, спор, причем он признавал только честный спор – без дураков.

В кабинете стало тихо. Началась пауза.

– Я хочу… задать вопрос, – медленно сказал Ельцин. – Как вы считаете: почему Горбачев… после октябрьского пленума… меня не убил?

«Приехали…» – подумал Бурбулис.

– Не смел, Борис Николаевич.

– Смел. Еще как смел, – спровоцированный инфаркт, понимаешь, и Борис Ельцин спокойно умирает у всех… на глазах. А они вон кого… из бутылки, значит, выпустили…

– Джинна.

– Его!

– Рука не поднялась, Борис Николаевич.

– Вот… – Ельцин поднял указательный палец. – Рука. Правильно говорите: рука! Каждое убийство так, понимаешь, устроено, что оно никогда не идет на пользу… Кого в России убили правильно, ну? То есть… правильно сделали, что убили?.. Вот – нету! Вот – не найдете! А то, что предлагает демократ Бурбулис, это… даже не убийство, это больше, чем убийство…

Бурбулис с изумлением посмотрел на Ельцина:

– Вы чего-то не поняли, Борис Николаевич?

– Да все я понял, – махнул рукой Ельцин, – я… этот ваш замысел, понимаешь, насквозь вижу… не дурак!

– О целесообразности убийства, – мягко улыбнулся Бурбулис, – у Фридриха Шиллера есть умнейшая пьеса: «Заговор Фиеско в Генуе». Но мы-то, Борис Николаевич, говорим о другом: страну нужно спасать от Горбачева, либо Горбачев, спасая себя, заливает Россию кровью, больше он ни на что не способен, такова «реал политик», извините. Разве Борис Ельцин, спрашиваю я Президента, может допустить, чтобы страна, тот народ, который его выбрал, захлебнулись бы в крови? Так кого мы убиваем? Кого? Или что? Советский Союз, которого давно нет? Советский Союз, где, кроме автографа Президента Ельцина под Союзным договором, должны быть, как нам говорят, визы всех российских автономий, как будто татары, чуваши и калмыки уже не Россия, – кому он нужен, такой Советский Союз, он что, нужен России?

Это была правда. Испугавшись национализма, Горбачев решил, что новый Союзный договор обязаны подписать все российские автономии, как будто единой России – уже нет.

Бурбулис становился занудлив:

– Что, Президент России не видит того, что видят все его соратники?..

– Президент России… – тяжело сказал Ельцин, – он – Президент… он вам не Шиллер, понимаешь.

«Запомнил, черт», – удивился Бурбулис.

– Хватит, понимаешь, в России заговоров… Жизнь – течет и течет… сама себя исправляет, россияне так, значит, устроены, что они всегда что-нибудь придумают, сами схватят себя за волосы и вытащат из болота… – так нет, ставят, значит, плотину, ш-шоб наводнение было, ш-шоб смыло кого… Может, руки чешутся?.. Чешутся, Геннадий Эдуардович? Не было… еще… в России такого заговора, чтоб всем хорошо получилось, это вам не Генуя, понимаешь, вы меня Генуей не путайте!..

– Да где, где заговор… где?! – вскипел Бурбулис.

– Ну это вы, понимашь, сказали: заговор Шиллера в Генуе.

– Борис Николаевич, ещё раз: мы предлагаем россиянам право торжественно выбр…

– Вы из меня дурака не делайте! – грохнул Ельцин. – В нашей политике есть нравственность… Ельцин – это не Горбачев!

Бурбулис встал и резко отодвинул стул.

– Я подаю в отставку, – сказал он.

8

Кабинет Горбачева находился на третьем этаже, – окна выходили на изнанку Кремлевской стены, за которой гордо раскинулась Красная площадь.

Став Генеральным секретарем, Горбачев отказался от бывшего кабинета Сталина, который почти три десятилетия был закрыт (Маленков предлагал устроить здесь музей, но идею не осуществили, не успели), и приказал подобрать ему «что-нибудь повеселее».

«Повеселее» оказались владения Брежнева. После отставки премьера Тихонова кабинет Сталина занял (и то не надолго) Рыжков.

– Тебе Сталин не мешает? – поинтересовался однажды Михаил Сергеевич.

– Пока нет, – насторожился Рыжков. – А что?

Рыжков был так прост, что у него не было комплексов.

…Самый удобный путь – через Спасские ворота Кремля; здесь, на площади, Шапошников всегда выходил из машины и шел пешком. Конец октября, а солнце словно вышло из берегов, мертвых листьев на земле не видно, хотя ветки деревьев голые.

«Интересно, куда листья-то делись?..»

Ему ужасно хотелось спать. Если Шапошников спал меньше семи часов, он был как оглоушенный.

Чтобы не опоздать, Шапошников взял за правило приезжать к Горбачеву загодя, минут за двадцать-двадцать пять, а чтобы не подвернуться кому-нибудь из начальства под горячую руку, гулял у подъезда. Потом Шапошников быстро сдавал шинель в общий гардероб и поднимался по лестнице.

С боем кремлевских курантов он вошел в приемную.

– Уже спрашивал, – встретила его Татьяна Попова, секретарь Горбачева.

Президент Советского Союза любил поговорить, то есть редко кто попадал к нему вовремя.

Шапошников открыл дверь, прошел через тесный «тамбур» и открыл ещё одну дверь – в кабинет.

– Давай, Евгений Иванович, давай, рад тебя видеть…

Горбачев вышел из-за стола.

– Товарищ главнокомандующий…

– Здравствуй, здравствуй, – Горбачев протянул руку. – Как сам?

Шапошников быстро оценил обстановку: «Встретил нормально».

– Жена не обижается, Михаил Сергеевич.

– А… Ну, хорошо. Пойдем там поговорим, – Горбачев кивнул на комнату отдыха.

Как ловко придумано, черт возьми, – кабинет, а где-нибудь сбоку – неприметная дверь. За ней целая квартира: спальня, гостиная, ещё один кабинет, только небольшой, уютный, комната тренажеров, ванная, два туалета…

Шапошников изумился: Горбачев не имел привычки приглашать в свои апартаменты. Нанули Рожденовна, жена Шеварднадзе, рассказывала Земфире Николаевне, что Горбачевы никого пускали к себе в дом. Если Шеварднадзе провожал Горбачева на дачу, они доезжали до ворот, договаривали здесь разговоры и разъезжались – каждый своей дорогой.

– Там позавтракаем, – продолжал Горбачев.

Гостиная была крошечная, но уютная.

– Ты что ж Кобзона обидел? – вдруг спросил Горбачев. Он сел за стол и показал Шапошникову место напротив себя.

Шапошников растерялся. Иосиф Давидович Кобзон был у него два дня назад – предлагал себя как посредника по продаже МИГов в Малайзию. Шапошников аж задохнулся: «Подобные вопросы, дорогой Иосиф Давыдович, на эстраде не решаются!» Кобзон, выходит, тут же пожаловался Горбачеву. Вот страна!

– Я думал, Михаил Сергеевич, в министерстве есть кому заниматься МИГами… Сегодня Кобзон, завтра, понимаете, Алла Пугачева решит танки продавать… – ну, и что получится?

– Да, – задумчиво сказал Горбачев. – Да… видишь, что в стране делается: провисло все, страна идет по сильно скользящей наклонной, разлетается, значит, к чертовой матери… Ельцин… – этот только под себя гребет. И вообще, как начал пятого, во вторник, пить, так и пропил все праздники… МИД предложил сократить в десять раз, так тут, я скажу, даже Буш насторожился! Буш, Миттеран и Гонсалес – они же за союзную политику выступают, хотя Буш осторожничает, у него выборы под носом! Совмина, смотри, нет, кончился Совмин. Силаева сейчас уберем с МЭКа, потому что Россия его отвергла, словом, я в офсайде, полнейшем офсайде, кругом – демократы, у них, значит, власть, а я начал итожить что ими говорено, так это, я тебе скажу, ахинея, полная ахинея. Ну какая ж это политика?

Горбачев остановился и взглянул на Шапошникова:

– Ты съешь что-нибудь, Евгений Иванович, я уже позавтракал, я тебе в этом не союзник.

Шапошников не ел.

– Ведь посмотри: вот я Президент, – да? А Россия – суверенна. Она от кого суверенна, я тебя спрашиваю, от Украины, что ли? Они ж говорят: Россия суверенна от центра. А центр это что? Не Россия… так получается? Причем смотри: все решает Бурбулис. Кто такой? Откуда взялся? Окружение сознательно спаивает Ельцина. А когда Ельцин пьяный, он что угодно у них подпишет! Смотри, что он с Чечней решил сделать, – Указ этот! Какое, я тебя спрашиваю, чрезвычайное положение, это ж Чечня, это, значит, сотни убитых, – да?! Звоню Ельцину, он – в дребодан. Нашли Сашу Руцкого, Саша орет: обложить Чечню со стороны гор, блокировать, чтоб никто не вполз и не выполз, – тоже политик, твою мать! А боевики, мне докладывают, собирают женщин и детей, чтоб запустить их на случай сражения, впереди себя. Мы ж с тобой это предвидели! Хорошо, отменили Указ, получил Ельцин по морде, но что творит, что творит! Если не будет центра, если не будет тебя и меня, это ж представить страшно, что они сделают с Россией! Соланки, индус, приехал с визитом, был у меня, провели переговоры, потом он к Ельцину пошел. А тот, значит, наставляет: зря вы, индусы, с Горбачевым связались, у Горбачева нет ничего, в России сейчас я главный, Ельцин, все у меня – нефть, уголь, заводы, фабрики… Давайте, индусы, готовьте с Россией политический договор, а Союз – на х…

Соланки, значит, обалдел; у него ж официальный визит, протокол, а тут выходит, что он ошибся адресом, не туда пришел. Ельцин посадил его за стол, выпили они, значит, за дружбу, вдруг Ельцин как заорет: «Не хотите договор? Ну и катитесь со своим Горбачевым к чертовой матери!» Вот, Евгений, какая дурь. Слушай, мы так Индию потеряем! И процесс этот уже пошел, разлетелся… митинг на митинге… то есть я, Горбачев, буду Президент без страны, а ты, Евгений Иванович, будешь полководец без армии!

Если Шапошников волновался, он зевал. На самом деле ему давно хотелось поговорить с Горбачевым по душам, предельно открыто, но в Кремле он был новичок и не знал, насколько здесь это принято.

– Дальше смотри, – продолжал Горбачев. – Америка против Ельцина, потому что Америка против распада, и мусульман, между прочим, держим только мы с тобой, а когда вырвутся… таджики, например… черт их знает, что они придумают – мусульмане же! Азейба-рджан сразу ляжет под Турцию, это ясно, армяне – пиз.. привет горячий, молдовы будут рваться в Румынию, они у нас оголтелые, сам знаешь, немцы уедут… ну это, допустим, черт с ними, – значит, здесь будет второй Ливан, так я чувствую.

Горбачев остановился, чтобы увидеть, какое впечатление он произвел на собеседника.

«Держава в говне, – подумал Шапошников. – А он… что, только сейчас все это понял?»

– Мы с тобой, Евгений Иванович, я вижу – союзники, вот ты и говори, что делать.

– А какое у вас решение, Михаил Сергеевич?

– Нет… ты скажи, ты.

– А что скажешь, Михаил Сергеевич?.. Я думаю, не так надо было из Германии уходить, – вот что я скажу.

– Нет, ты… погоди, – удивился Горбачев, – погоди про Германию, мы ж с тобой в перспективу глядим, хотя с Германией ошибка вышла, не все ж гладко, но ты пойми: кому я Германию отдал? Немцам. А Польшу? Кому? Полякам. Так что, я преступник, что ли, – ты скажи!

– С «Блек Джека» все началось… Самолет, который до космоса долетает, чудо-самолет… – а сократили…

– По «Блек Джеку» нужен отдельный разговор… нужен разговор. Ты, Евгений, я вижу, не все пока знаешь.

– А перспектива ясная, Михаил Сергеевич. Надо Союз спасать, вот главное.

– Как?

– Честно?

– Разумеется.

– Понятия не имею, Михаил Сергеевич. Нет способа. Не наше это дело, – поправился Шапошников.

– Способ есть, – сказал Горбачев.

Шапошников насторожился.

– А где Вадим? – вдруг вспомнил Горбачев.

Только сейчас Евгений Иванович заметил, что стол накрыт на троих.

Горбачев потянулся к телефону:

– Вадим пришел?

Комната была такая маленькая, что Шапошников хорошо слышал голос помощника:

– Вадим Викторович Бакатин, Михаил Сергеевич, в десять тридцать вошел в ваш кабинет.

– Погоди, а с-час сколько?

– Без четверти одиннадцать, Михаил Сергеевич.

– А… значит, он так там и стоит… Ты пойди… шугани его: пусть сюда идет, чего там-то торчать…

Вошел Бакатин – представительный мужчина пятидесяти лет.

– Разрешите?

– Разрешим, – сказал Горбачев. – Садись, Вадим, наливай чай. Мы вот с Евгением – не демократы, водку, видишь, не пьем.

Бакатин за руку поздоровался с Шапошниковым. «Держится уверенно», – отметил маршал.

– А демократы с утра водку не пьют, Михаил Сергеевич.

– Ну?! А что они делают?

– Демократ… он с утра интригует. Пока голова ясная.

– Тебе виднее, – засмеялся Горбачев.

– А я не могу быть демократом, Михаил Сергеевич, – Бакатин сел за стол.

– Ну?..

– Не могу. Газетка одна написала, что мне в Малом театре надо Скалозуба играть.

– А вот ты не знаешь, Вадим, – Горбачев откинулся на спинку стула. – Я пацаном был, в школе учился, а уже играл Арбенина у Михаила Лермонтова в пьесе «Маскарад». Так девочки, я скажу, стадом ходили, – вот какой успех был!

– А вы в курсе, Михаил Сергеевич, чем Арбенин от Яго отличается? – уверенно сказал Бакатин. – Яго, злодей, у Отелло под боком крутится, а у Арбенина – Яго в душе.

Бакатин выразительно посмотрел на Горбачева.

– Ты хоть сам-то понимаешь, что говоришь? – вскинул глаза Горбачев.

– Я так читал, Михаил Сергеевич, – вздрогнул Бакатин. – Люблю на ночь читать…

Наступила тишина.

– А я Крылова люблю, – поддержал беседу Шапошников. – Баснописца Крылова…

Все замолчали. Бакатин решил, что он сказал глупость, и сделал вид, что пьет чай – выпил стакан одним глотком.

– Ладно! – Горбачев резанул ладонью воздух. – Теперь к делу. В стране будем внедрять пост вице-президента. Премьера – нет, значит, нужен вице-президент.

«Это Бакатин», – сообразил Шапошников.

«Неужели Шапошников?» – подумал Бакатин.

– Я скажу так, – продолжал Горбачев, – это должен быть кто-то из силовых министров, может, ты, Евгений Иванович, или ты, Вадим, сейчас решим. Идея какая: новый вице-президент юридически сохраняет за собой пост силового министра, то есть руководит генералами. Не спорю, демократы разорутся, но Ельцина я беру на себя, это факт, хотя Ельцина не нужно списывать как опасность. Твоя кандидатура, Евгений Иванович, для демократов, думаю, предпочтительней… Ты как считаешь, Вадим?

– Абсолютно, – ответил Бакатин. – Поздравляю, Евгений Иванович.

– И мы спасаем Союз, – улыбнулся Горбачев. – Это я гарантирую.

Шапошников замер, – он не понял, что сказал Президент.

– Чаю, Михаил Сергеевич? – спросил Бакатин.

– Ты маршалу подлей. Что молчишь, Евгений Иванович?

Горбачев вцепился в него глазами.

– Так… неожиданно все, – сказал Шапошников. – Я в Москве-то всего год…

– Не боги горшки обжигают, – отрезал Горбачев. – А игра, я считаю, будет такая: ты, Евгений Иванович, делай, что считаешь нужным. Я ухожу в отпуск, допустим, по болезни, ты быстренько подтягиваешь своих генералов, у тебя ж все права, ты ж легитимен… а генералы у нас, сам знаешь, за порядок, за Союз, за дисциплину – генералы. Вот так, потихоньку, вы и берете все в свои руки, тут возвращаюсь я… а вы отходите в сторону… – это я сейчас в общем плане говорю.

– Не в сторону, Михаил Сергеевич, – выдавил из себя Шапошников. – Сразу в Лефортово.

– Ну, знаешь, – не подбрасывай подозрений! Мы, во-первых, сейчас только советуемся, во-вторых – ты не отрабатывай решение на личность, погоди. При чем тут Лефортово, если на время болезни Президента ты у нас царь и бог, власть у тебя, власть… и каждый, кто против тебя, тот против власти, понимаешь? Тут уж Вадим скажет свое слово – да, Вадим? Пойми, все хотят порядка, пора ж из реалий исходить… – и никто сейчас не говорит, что надо танки вводить… их уже вводили… – хватит. Поддержит Назарбаев… а если Назарбаева подтянуть в Москву, сделать его, как мы летом хотели, премьер-министром, это всех собьет с толку, – в момент! А тебя, Евгений, тут же поддержат автономии. Им права нужны… права… Почему, я спрашиваю, у татар меньше прав, чем у Казахстана, они что ж, не люди, татары эти, пусть хлебают свой суверенитет, пока давиться не начнут, жалко, что ли?

Теперь – Ельцин. Смотри, под ним же ни одной республики нет, он у нас голый король, голый… – ты ж подумай об этом! Ведь как: ты – всем даешь суверенитет, а он что… отбирать будет? Не будет… Или республики уже без нас, уже сами, своими силами с Ельциным разберутся! Главное – нбчать. И, я скажу, все по закону, гладко, с юристами вместе… страна ж в разнос пошла… это ж видеть надо!..

Бакатин молчал, – план Горбачева ему не понравился. А Шапошников встал, отодвинул стул:

– Разрешите, Михаил Сергеевич? Я сегодня же напишу рапорт об отставке!

Горбачев окаменел.

– Ну и дурак, значит, – выдавил он из себя.