Текст книги "Спасти «Скифа»"

– Ладно, арестанты, возьмите свои вещи, оружие, приведите себя в порядок и доложитесь, как положено, – Борин кивнул на стол.

Разведчики молча подчинились. Уже отрапортовав по новой, Сотник не выдержал:

– Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу генералу?

– Что ты еще хочешь, Миша? – вместо соблюдения официального ритуала устало спросил начальник фронтовой разведки.

– Нас совсем отпустили или пока?

– Пока. На время выполнения задания.

– Ясно. Значит, когда вернемся, нас обратно посадят?

– Вы вернитесь сначала, – буркнул Борин.

– Отставить, подполковник, – голос Виноградова звучал так же ровно и устало. – Они обязаны вернуться. Это – приказ. Готовить еще одну группу и посылать вслед за ними уже не будет времени. Так что, капитан Сотник, собирай весь свой гонор в карман, за линией фронта пригодится. Покажешь его тем, кто еще тебя не знает, потому что лично мое терпение кончится сразу же после войны.

– Когда?

– Неважно, Михаил. Война когда-нибудь закончится. Вот если ты вернешься сейчас, значит, считай заговоренный. До конца точно доживешь. И на второй день после того, как Гитлер подпишет капитуляцию, ты у меня отсидишь за все, за что должен.

– Уже интересно, – Сотник хмуро улыбнулся. – Неужели совсем безнадега?

– Старший лейтенант, погуляйте, – велел Виноградов вместо ответа, и, когда Гайдук вышел, бросив при этом руку к пилотке, кивнул на пустой перевернутый ящик: – Садись, капитан. Времени, правда, очень мало, что не договорили – договорим после. Слушай и не перебивай.

Что-то в тоне генерала заставило Сотника отодвинуть свежую обиду и забыть об утренней вспышке злости.

Присев, он в полной тишине выслушал короткий и лаконичный рассказ Виноградова. Потом перевел взгляд на Борина, заговорил иначе, серьезно:

– Значит, почти как в той сказке: пойди туда, не знаю, куда, принеси то, не знаю, что?

– Не та сказочка, капитан. Куда идти и что делать, как раз известно.

– Ну да, конечно. Только где в Харькове искать этого самого Скифа и как его опознать, хрен его знает, правильно? Это я еще не прикинул, как мы все вместе будем оттуда выбираться.

– То есть, – подполковник Борин чуть подался вперед, – как забраться туда, ты уже знаешь?

– Можно и так сказать. Дайте карту.

Отодвинув каганец на край стола, подполковник вытащил карту из планшета. Все трое склонились над ней.

– Вот тут, – Сотник ткнул пальцем, – вчера ночью группа, которую вел Гайдук, перехватила немецкий «хорьх». Там ехал немец, которого Пашка поволок через фронт, а остальные погибли, прикрывая его отход. А того офицера все равно шальная пуля убила, когда Гайдук…

– Знаем. Ближе к делу, капитан.

– Так вот, «хорьх» остался на том месте, где хлопцы его спрятали и замаскировали, считайте, почти сутки назад.

– По-хозяйски, – вставил Борин.

– Ага, по-хозяйски. Главное, сначала, понимаете, спрятал, а потом думал, зачем. Ладно, – короткая пауза. – Теперь – мертвый фриц. Пользы от него вроде никакой, но ведь документы остались. Среди документов – пропуск со специальной полоской, видел я такие аусвайсы. Проезд всюду, короче говоря.

Борин и Виноградов переглянулись.

– Думаешь, с этим пропуском пропустят в Харьков? А если этого офицера уже ищут?

– Во-первых, он никак не приписан к Харькову, его часть в другом месте. Не важно сейчас, где, документы целые, проверим…. Это Пашка сам выяснил и мне рассказал, пока мы с ним кисли в холодной.

– Немца могут искать по месту службы, куда он не доехал, – заметил Виноградов.

– Могут, – согласился Сотник. – Только судя по тому, что началось вчера, исчезновение вполне могут списать на случайную гибель от бомбы, снаряда или партизанской мины. Во-вторых, в прифронтовой зоне кто только не ездит. В третьих, раз выходим через несколько часов, другого варианта просто нет. Так что, товарищи командиры, нам надо выдвинуться вот в этот квадрат. Нужна немецкая форма, солдатская и офицерская. Рация – хотя вряд ли правильно будет выходить в эфир в самом городе, там пеленгаторы, наверное, уже в каждом квартале…

Генерал хлопнул ладонью по столу.

– А вот это, Сотник, тебя остановить не должно. Передать сведения, которые имеют важнейшее значение для судьбы фронта – главная задача вашей группы. Твоя, капитан, основная задача. И если представится такая возможность, на радиосвязь группа должна выйти и добытую информацию передать. Даже если вас засекут через пять минут и радисту придется продолжать сеанс, пока остальные будут отстреливаться до последнего патрона. Все ясно?

– Так точно, – Михаил снова хмуро усмехнулся. – Значит, сам погибай, а сведения передай?

– Именно. Так больше шансов, чем вас убьют при выходе из Харькова либо на обратном пути, либо – при переходе фронта, как часто случается. После того как сведения Скифа будут переданы, вернуться, капитан, желательно. Но, как ты сам уже понял, этого может и не получиться.

– Вот так у нас все… Такой вопрос: Скифа, получается, тоже списывают? – ответа, как и следовало ожидать, не было, но Сотнику для подтверждения его слов большего и не требовалось. – А вообще его ведь уже списали. И мы туда не за ним идем, а за списками, которые держит в голове господин немецкий офицер.

– У Скифа был свой приказ. Он его выполнил… как смог. Теперь вы должны выполнить свой приказ… как сможете. Но выполнить его нужно, капитан, – начальник фронтовой разведки снова хлопнул кулаком по столу, давая понять, что на эту тему говорить больше не желает. – К тому же есть еще ряд нюансов, связанных с заданием, которые я должен довести до тебя, а ты – до своей группы. Но – уже когда будете на той стороне, раньше просто, боюсь, не будет времени.

– Ух ты! – снова не сдержался Сотник. – Получается, то, что всех, кто ввяжется в эту историю, уже помножили на ноль, – еще не все нюансы?

– Не выпендривайся, капитан… Мы все устали, – вопрос Виноградов откровенно игнорировал, хотя постановка его генералу заметно не нравилась, с такими настроениями на задание не уходят. – То, что буду говорить, в мозги себе вбей крепко, без этих подсказок вам Скифа не отыскать. Да, кто с тобой пойдет хоть кроме Гайдука? Ты ж решил уже, правильно, Миша?

8

На аэродром, встречать важную персону, откомандированную Берлином, гауптштурмфюрер Гюнтер Хойке, как и полагалось, прикатил лично.

Приветствие выкрикнул слишком уж громко, и Кнут Брюгген уже в следующий момент заметил: здесь вообще все слишком. Включая слишком уж сильный для нештатной ситуации запах алкоголя, исходящий от начальника гестапо. А также – слишком уж демонстративная попытка держаться бодро и уверенно, показывая – все под контролем, нужен только руководитель, готовый взять на себя ответственность за происходящее.

Штурмбаннфюрер Брюгген не был ханжой и тем более – моралистом. Трудно быть моралистом, работая в гестапо. Но он принадлежал к той редкой породе полицейских, которые не считали алкоголь средством решения проблем, особенно – в сложное военное время. Выпить можно и даже нужно на радостях, когда отмечается успешное завершение сложного дела. Кнут и сам не раз так делал, продолжая праздник в одном из проверенных борделей, куда господам немецким офицерам можно ходить, не боясь скрытых фотокамер и нашпигованных микрофонами стен. А когда происходит нечто, требующее максимальной концентрации и дисциплины, пьянство, даже для снятия напряжения, Брюгген не допускал и не воспринимал.

Однако делать замечания Хойке он, вопреки обыкновению, не собирался. Тем более, что это ничего не изменит. Гауптштурмфюрер на время операции поступил в полное его распоряжение вместе с личным составом, на что есть соответствующий приказ из Берлина, и Кнут надеялся – начальник местного гестапо сам все поймет. А не справится, не захочет понимать – отправится на фронт, у Брюггенна есть полномочия отдавать и такие приказы. Тем более, что до фронта не так уж далеко, меньше ста километров, обстановка такова, что под пули большевиков нужно бросать как можно больше солдат рейха, и когда есть приказ удержать рубеж любой ценой, за ценой фюрер как раз приказал не стоять.

Еще утром штурмбаннфюрер был в Ковеле: там удалось крепко прихватить подпольную группу, но когда Брюгген собрался лично руководить операцией по ее захвату и уничтожению, пришел приказ: срочно вылетать в Харьков, специальный самолет будет готов через три часа. Предпочитая не заниматься охотой лично, только комбинировать, давать указания и дергать за ниточки, Генрих все-таки любил в финале участвовать, чтобы своими глазами видеть результат приложения собственных умственных усилий. Именно незаурядный аналитический ум помог Кнуту Брюггену удержаться в тайной полиции: для такой службы он был не пригоден, как и для любой другой воинской службы: левая нога от рождения оказалась на два сантиметра короче правой. И, даже нося специальную обувь, Брюгген заметно прихрамывал.

Вообще со стороны он всегда выглядел неловким и неуклюжим увальнем. В школе его постоянно дразнили мальчишки, а когда достиг определенного возраста, понял – на успех у фройлен тоже можно не особо рассчитывать. Именно тогда Кнут пристрастился к проституткам, которых меньше всего интересовал физический недостаток клиента. Семья жила бедно, отец вернулся с фронта Первой мировой инвалидом, у него почти не действовала правая рука. К тому же, навсегда простудившись в окопах, Брюгген-старший при разговоре все время хрипло кашлял. Он получал нищенсткое пособие, устроился ночным сторожем и все свое время посвящал дрессировке сторожевого пса.

Врожденное увечье усиливало и без того гнусное ощущения собственной бедности и ничтожности. Но это же научило Кнута отчаянно драться. Позже, когда парень понял, что злость не мешает быть чаще битым, чем бить самому, он стал больше полагаться на хитрость, устраивая обидчикам провокации и загоняя их в ловушки.

Он уже не помнит, когда первый раз обратил на себя внимание полиции. Но после 1933 года юноша щеголял в новеньком гестаповском мундире и охотно объявлял врагами рейха своих школьных обидчиков, которых накопилось ох, как много. Теперь те, кто не хотел в концлагерь за убеждения, которых никогда и не было, охотно сотрудничал с Брюггеном, стараясь навсегда стереть из памяти школьное прозвище этого жутковатого человека – Кривоногий.

Потому штурмбаннфюреру как опытному сыщику ни сейчас, ни при других обстоятельствах не хотелось тратить время, нервы и эмоции на оценку общего положения дел на очередной вверенной ему территории. Да, фронт близко. Да, в Харькове соответствующая атмосфера. Однако это не значит, что розыскная машина должна давать сбои. Она ценна для рейха искренней и фанатичной верой в победу великой Германии при любых обстоятельствах. Даже если вдруг танки красных войдут в Берлин.

Подобная несвоевременная мысль за последнее время уже не раз, непонятно по какой причине, приходила к Кнуту. Всякий раз он, невольно хмуря брови и злясь сам на себя, встряхивал головой, словно пытаясь вытрясти глупую мысль обратно, как воду из уха после купания. Сделал он так и на этот раз, не заметив в темноте позднего летнего вечера удивленного взгляда Хойке: чего это важный берлинский специалист вдруг начал бодаться непонятно, с кем…

Штурмбаннфюрер вообще не обращал внимания ни на что, быстро пересек летное поле от самолета до автомобиля, на ходу отвечая молчаливым «хайль» на громкие, даже слишком зычные приветствия остальных встречающих. Устроившись на заднем сидении, он подождал, пока начальник гестапо усядется рядом, поднял стекло, отгородившись от водителя, и, когда машина тронулась, бросил недовольно:

– У вас лишние люди, гауптшурмфюрер?

– Почему вы так решили? Наоборот, вечно не хватает…

– Тогда к чему весь этот парад? Этим, – кивок назад, – делать больше нечего? Я обязательно придумаю каждому задание и буду требовать неукоснительного выполнения, Хойке, – и сразу, не давая собеседнику опомниться и переварить сказанное, спросил: – Что известно?

– О ком? Или… о чем?

– Хойке, я обычно терпеливый человек, но я не сплю уже тридцать пятый час. Поэтому лучше не отвечайте вопросом на вопрос! – сказав так, Брюгген чуть снизил тон: – Давайте определимся сразу. Я не спрашиваю, как агент красных оказался в нашем Генеральном штабе. Наши агенты тоже получают задания проникать в штабы противника, и многие работают так же успешно, как этот… Скиф, правильно?

– Так точно, господин штурмбаннфюрер! Когда его радист вчера после… ну, понимаете… вышел в эфир, радиограмму удалось перехватить, он очень спешил и работал не меняя точки. Его удалось взять живым (хотя «пианист» очень старался умереть героем), выпотрошить, но толку от этого оказалось мало, да и прожил он после допроса недолго.

– Это как раз понятно, Хойке… С культурой ведения допроса в нашем ведомстве до сих пор все очень скверно.

Замечание было риторическим, начальник гестапо счел нужным пропустить его мимо ушей и продолжить:

– На квартире, которую занимал радист, в тайнике, были найдены шифры и ключи, это позволило причесть шифровки. Правда, это уже нам ничего не давало. Но позывной у этого агента действительно «Скиф».

– Как давно Скиф работал при штабе?

– С начала мая. Видимо, когда красные отступали, они не смогли никого оставить, и Скиф появился позже, скорее всего, выполняя специальное задание. До этого работал в Ровно и, по полученным данным, начал действовать еще в Польше…

– Ладно, Хойке. Меня, повторяю, мало занимает тот факт, что красный агент оказался настолько хорошо подготовленным, что водил за нос тех, кому положено было его выявлять, целых два года. Материалы о нем у меня здесь, – Брюгген похлопал ладонью по кожаной поверхности портфеля. – И учитывая…

– Простите, – перебил его начальник гестапо, показав на портфель, – это что, все ваши вещи, господин штурмбаннфюрер?

– Командировка, дорогой Хойке, всего на пару дней. Зачем мне тащить с собой чемодан барахла? Смена белья есть, зубная щетка – тоже, всем остальным вы меня обеспечите.

– На пару дней? Вы думаете, что справитесь за пару дней?

– Максимум – за три, – для убедительности Брюгген показал собеседнику три пальца. – Но на самом деле очень надеюсь взять их уже завтра к вечеру.

– Кого? Скифа?

– И Скифа, и тех, кто за ним придет, – прежде, чем сказать «за ним», Брюгген сделал едва заметную паузу. – Кстати, учитывая личность этого агента, я понимаю, почему Скифа так долго не могли раскусить. Выкрасть начальника агентурного отдела Генштаба, тем более такому, как Скиф, – для этого нужны смелость, дерзость, отвага, кураж, а еще – надо или очень любить советскую власть, или бояться не выполнить задание. Поверьте мне, Хойке: многими русскими шпионами движет не преданность их кумиру Сталину, а страх перед ним. Вы знаете, что в НКВД есть служба, сотрудники которой убивают агентов, не выполняющих задание или выполняющих не в сроки, указанные руководством?

Хойке молча покачал головой. Даже если у него и появлялись собственные мысли, он решил: лучше гнать их подальше, теперь есть, кому думать.

– Только из-за этого часть их охотно шла на перевербовку, – Кнут провел рукой по лицу, словно стараясь этим жестом снять с себя хоть немного смертельной усталости. – Ладно, давайте к нашим баранам… Итак, насколько я понял, их радист вышел в эфир через очень короткое время после похищения майора Крюгера.

– Через сорок минут, господин штурмбаннфюрер.

– Передал, что задание выполнено и что уходит вместе с пленником на нелегальное положение?

– Именно так. Предупредил: другого способа выполнить задание не было, раскрыт, долго не продержится. Все.

– Да, я читал эту радиограмму, – Брюгген на несколько секунд закрыл глаза. – Мы не знаем, какое именно задание получил Скиф. Но… – глаза открылись, – вы говорили, Хойке, этот же «пианист» играл раньше?

– Так точно. Вчера днем, в тринадцать двадцать, за шесть часов до похищения. Думаю, Скиф получил срочное задание и не нашел другого способа его выполнить.

– Значит, Хойке, его руководство в кратчайшие сроки приказало добыть какие-то сведения, которые могут быть только в агентурном отделе. Наши войска вчера утром начали контрнаступление. Могу предположить следующее: от информации, которой владеет майор Крюгер, напрямую зависят дальнейшие успехи нашей армии. Согласны?

– Я пришел к такому же выводу… – ответил Хойке, и Брюгген почувствовал: врет.

– Значит, Хойке, время работает на нас в той же мере, что и на красных. Город блокирован?

– Мышь не проскочит!

Машина поравнялась с колонной техники, шедшей мимо них по направлению к фронту. Брюгген какое-то время смотрел в темное окно на, казалось, бесконечную вереницу танков и транспортеров, будто думая о своем.

– Здесь я вам верю, Хойке, – проговорил, когда это зрелище перестало его занимать. – Тут уж вы обязаны были расстараться. Скиф тоже это знает, потому и не попытался выбраться из Харькова. Ведь с ним пленный, это связывает руки, лишает возможности маневра. Раз так, значит, Скиф в ближайшее время, я бы даже рискнул предположить – в течение ближайших суток, ждет помощи с той стороны. Иначе ему просто не выбраться. А раз так, Хойке, то мы с вами тоже ожидаем появления диверсантов. Вот что я имел в виду, надеясь взять их всех уже завтра к вечеру.

– Но ведь мы не знаем, где прячется Скиф и, соответственно, трудно предположить, где именно нужно ждать диверсантов.

– Хойке, – устало вздохнул Брюгген, – их нужно ждать в Харькове. Для меня, например, этого достаточно. Хотите, дам их приметы?

Наслаждаясь произведенным эффектом, Кнут опустился на сидении так, чтобы голова оперлась о верх кожаной спинки, прикрыл глаза и продолжил:

– Это будут молодые мужчины в немецкой военной форме. Допускаю, что они приедут на немецком автомобиле. Их может быть трое или четверо, офицерская форма будет на одном, максимум – на двух, старший группы непременно напялит форму старшего офицера, майора, например. Не офицера СС, это слишком – обычная полевая форма. Остальные – солдаты или ефрейторы. Держаться эта компания будет вместе, особого внимания к себе не привлечет. Согласны со мной?

– Если честно, господин штурмбаннфюрер, мне бы такое и в голову не пришло, – признался Хойке, и теперь Брюгген уверенно отметил: не врет.

– Их фамилии вы узнаете сами, – сказал он. – Достаточно поставить на каждом пропускном пункте, ведущем в город, по одному вашему сотруднику, переодетому шуцманом. Тщательная проверка документов у всех, кто въезжает в прифронтовой город, подозрений не вызовет. Потому пусть впускают всех, с любыми документами, не свирепствуя особо. А ваши шуцманы пускай фиксируют для себя данные из документов и номера машин. Уверен – проверка обязательно выявит, кто из въехавших в Харьков не за того себя выдает.

– Но ведь на проверку данных уйдет время! Диверсанты, кем бы они ни оказались, успеют затеряться в городе!

– Да, Хойке, успеют, – согласился Брюгген, не открывая глаз. – Потому сразу после того, как отвезете меня спать, позаботитесь о том, чтобы они не слишком далеко затерялись. Насколько я знаю, у вас есть такая возможность. И тут мои советы вам не нужны. Верно?

– Так точно. А вы…

– Я же сказал – мне нужно поспать. Пока диверсантов в городе нет, а Скиф залег непонятно в какой норе, мне в ваших играх делать нечего. Да, подстрахуйтесь за это время: необходимо, чтобы для выезда из Харькова уже к завтрашнему дню была введена специальная форма. Без такого документа покидать расположение города могут разве что регулярные части, отправляющиеся на передовую, – он открыл глаза. – Всех впускать, никого не выпускать. Известный принцип, не так ли, Хойке?

А потом Кнут Брюгген в последний раз с начала их знакомства удивил начальника гестапо – снова опустил веки и в самом деле заснул. Крепко, глубоко, не проснулся, когда въехали в Харьков, и, дыша ровно, так, словно не сидел на заднем сидении автомобиля, который прыгает по выбоинам, а устроился на своей уютной кровати в имении под Регенсбургом – Хойке все-таки тоже был полицейским и знал о легендарном Брюггене достаточно.

Как показалось начальнику гестапо, штурмбаннфюрер даже из машины в приготовленную для него комнату переместился во сне.

9

В блиндаже Борин и Сотник были одни: генерал Виноградов третий час совещался о чем-то в штабе полка. Да и нечего ему, по сути, здесь больше делать: документы тех, кто уходил на задание, их командир сдавал лично начальнику разведки.

– С тобой все ясно, – подполковник отложил стертую на сгибах офицерскую книжку Михаила, машинально пролистнул и положил сверху аналогичный документ Гайдука. – С этим членом семьи врага народа тоже…

– Товарищ подполковник! – Сотник привстал с ящика, на котором устроился, и подался вперед.

– Сядь ты, капитан, ради бога! – Борин даже не остановил его жестом, а лишь отмахнулся, как от надоедливо зудящей мухи. – Ты грамотный в нашей жизни человек, Миша: для полновесного срока того факта, что его отец арестован, разоблачен, осужден и расстрелян, маловато. Дети у нас за отцов, как говорит партия, не отвечают. Но если что – до срока добавят, вот как намедни. Так что не кипятись. Есть вопросы?

– Никак нет, – Сотник скрипнул зубами и снова сел. – Нам, между прочим, на смерть идти, если я вас, товарищи командиры, правильно понял.

– Ты правильно понял, Сотник. На войне каждый день люди ходят на смерть. И все, хватит про твоего Гайдука, у тебя в команде, я гляжу, похлеще народ подбирается. Ты специально, что ли?

– Лучшие нужны, сами же сказали…

– Да, сказал, и от слов своих не отказываюсь. Кто у нас тут лучший, – начальник разведки взял следующий документ, развернул. – Старший сержант Чубаров, Максим Игнатьевич. – Борин поднял глаза на Сотника. – Вор-рецидивист. Кличка Курский Соловей, он же – Ваня Курский. Правильно?

– Доброволец с сорок первого года, товарищ подполковник, – ротный выдержал взгляд начальника.

– Я это знаю, Миша. Но плохой я командир, если не знаю про своих подчиненных всего.

– Чубаров – доброволец, – упрямо повторил Сотник. – Последний раз освобожден весной сорокового, вину свою искупил полностью, осознал. Он такой же гражданин, как и любой другой.

– Да, гражданин, – согласился Борин. – А ты в курсе, умник, что бывших воров-рецидивистов не бывает?

– Я Макса в деле видел! – снова повысил голос Сотник. – И не раз, и не два!

– Я тоже, – снова осадил его жестом подполковник. – Послужной список этого, гм, бывшего урки мне тоже хорошо известен. Кстати, почему он Соловей?

– Потому же, почему в Тамбове все волки, – буркнул Михаил. – Чубаров из Курска сам. А в Курске, говорят, соловьи поют – заливаются.

– Ну да, а в Тамбове – волки воют, – в тон ему подхватил Борин. – Ваня Курский, наверное, по той же причине.

– Он на артиста Алейникова похож…

– Знаю, – кивнув Борин, сам в офицерском клубе не раз смотревший «Большую жизнь». И, признаться, забывавший обо всем на свете, когда на экране появлялся обаятельный хулиган Ваня Курский из шахтерского поселка: по-другому актера Петра Алейникова, сыгравшего эту роль, никто в стране, кажется, после картины не называл. – У него, кстати, в Курске остался кто?

– А вы, кроме того, что Чубаров сидел, больше ничего про него не знаете?

– Знаю, что детдомовский, – Борин повертел солдатскую книжку в руках. – Но, может…

– Не может. Один он на белом свете. Никто его нигде не ждет. Родное МТС, с которого Макс в военкомат ушел, и то разбомбили. Кстати, в технике сечет, машину водит отлично, плюс боевой опыт…

– Ты его, капитан, не к награде представляешь, – Борин положил эту книжечку поверх гайдуковской, взял последнюю, четвертую: – Все бы оно ничего, только вот этот до кучи еще… Волков Вилен Иосифович, рядовой. Назван в честь Владимира Ленина, – начальник разведки выжидающе посмотрел на Сотника. – Мне продолжать?

– Валяйте.

– Ладно, – подполковник еще раз взглянул на солдатскую книжку. – Фамилию официально сменил в 1939 году, после того, как Гитлер начал войну в Европе. До этого носил фамилию Вольф, немецкую. Отец, Йозеф Вольф – из донбасских немцев-колонистов, тоже на всякий случай, от греха подальше, поменял имя с фамилией. Был, понимаешь, Йозеф Вольф, а стал Иосиф Волков. Ну и сын, соответственно…

– Для Вили немецкий – родной, товарищ подполковник. Нам без натурального немца в Харькове придется совсем хреново, если не сказать хуже.

– Вам, Михаил, при любых раскладах выйдет не сладко, – вздохнул Борин. – Просто задание ваше, капитан Сотник, на контроле в штабе фронта. Лично, – он для убедительности поднял палец вверх, – у командующего. И я буду не я, если к утру, – он взглянул на часы, – операция «Скиф», как мы ее обозвали, не окажется на контроле Ставки. Лично… сам понимаешь, у кого. Что я буду докладывать о составе разведывательно-диверсионной группы, как по-твоему?

– Что задание будет выполнено.

– Ты вот только не изображай мне здесь дурачка! – Борин хлопнул ладонью по стопке документов. – Значит, успех операции «Скиф» и фактически судьба фронта зависит, – подполковник выставил вперед руку, загибая пальцы, – от рядового Красной армии, немца по фамилии Вольф, уголовника-рецидивиста Чубарова, который из своих двадцати девяти лет в общей сложности десять отсидел, сына врага народа Гайдука, по которому рыдает трибунал. А старший группы – офицер, напавший на оперативника особого отдела, сотрудника НКВД, что в лучшем случае, Сотник, влечет за собой штрафбат! – он показал разведчику четыре пальца. – И вот до кучи, – загнул пятый, чтобы получился кулак, – я, начальник разведки полка, всю эту политически неблагонадежную группу покрываю!

Сотник решил промолчать. Борин поднялся. Заложив руки за спину, прошелся по блиндажу из угла в угол. На ходу достал из кармана галифе коробку «Казбека», сунул папиросу в рот, протянул раскрытую коробку капитану. Тот угостился, прикурил от каганца, протянул тлеющую папиросу подполковнику. Тот прикурил от нее, взял с самодельной полки две алюминиевых кружки, поставил перед Михаилом. Так же молча подхватил свой стоящий в углу вещмешок, зажал папиросную гильзу в зубах, порылся внутри «сидора», достал стеклянную бутылку, закупоренную настоящей пробкой.

– Коньяк, – бросил коротко. – Трофейный. Чей трофей – не знаю, на фронте не спрашивают. Мне адъютант комполка сунул.

– Спирт привычнее.

– Привычнее, – согласился Борин, разливая коньяк по кружкам.

Блиндаж сразу же наполнился чужим для войны, давно забытым ароматом, на какое-то мгновение перебившим запахи портянок, железа и пороха. Подхватив свою кружку, Борин остался стоять, и Сотник тоже поднялся. Теперь мужчины стоял друг напротив друга, сжимая в руках кружки с коньяком – самое надежное и безотказное сейчас оружие.

– Выход через час, – произнес Борин.

– Даже через пятьдесят минут – уточнил Сотник.

– На том участке, где пойдете, наши начнут заварушку. Так что проскочите. Дальше – как получится.

– Получится, – Михаил призывно качнул кружку в руке. – Будем жить, подполковник.

– Да уж постарайтесь, капитан.

– Место мое на «губе» не займите.

– С особого отдела станется. Будем, Миша.

Выпили в два глотка.

Помолчали.

А потом Борин взял со стола документы. Сунул их в нагрудный карман кителя. Старательно застегнул пуговицу. И даже прихлопнул сверху ладонью.