Текст книги "Вереск цветёт. Сад стихов"

3. Ибо прах есмь

 
Я – просто пыль, хотя зовусь Андреем.
Я помню всех, кто проходил по мне.
Я помню, как был поднят суховеем,
 
 
Когда горел весь небосвод в огне,
И был весь берег пляжа в отпечатках
Твоих жестоких маленьких ступней.
 
 
Ты шла по мне, и было мне так сладко —
Я был твоей растоптан красотой.
И я с тех пор мечтаю – кротко, кратко —
 
 
Лишь о тебе, единственной, о той,
Чьи ноги нежно пачкал я когда-то
И целовал их, прячась под пятой!
 
 
Летят часы… Горит в лучах заката
Огромный небосклон, и шар земной,
Тяжёлый, покорился виновато
 
 
Любви, что правит Господом и мной,
Любви, что движет звёздами и пылью,
Что превосходит море глубиной.
 
 
Пусть я лишь прах – но мне дано всесилье!
Я поднимаюсь, как прибой земли,
Встают из облаков песчаных крылья,
 
 
Летят песчинки, словно корабли,
И мне земли и даже неба мало…
Но я хочу, чтоб я лежал в пыли,
 
 
Чтоб ты меня жестоко растоптала.
Я счастлив быть под каблуком твоим!
Я – всё, и я – ничто; конец, начало —
 
 
Во мне, во мне… Но эта слава – дым!
Мне тяжело от этой мёртвой славы,
И я твоей насмешкою целим.
 
 
Когда шумит прилив листвы кровавый,
Когда пляж тих и берега пусты,
Когда пророчит бурю клён стоглавый,
 
 
Я наряжаюсь в травы и цветы,
Я, глина, я, Адамова попытка,
Я – пыль от пыли вечной красоты!
 
 
Быть говорящей глиной – это пытка!
Ты попираешь шепчущий песок,
Как виноград, и чувства от избытка
 
 
Текут через края, как алый сок…
Он сладок, сок растоптанной гордыни!
Мой облик низок, а удел высок —
 
 
Настанет час, к тебе ревниво хлынет
Прилив земли и в пыль одну сольёт
Со мной… Ты прах – и в прах уйдёшь отныне!
 
 
Но в каждой клетке тела свет зажжёт
И в каждой капле крови след оставит
Зияние покинутых высот,
 
 
Которое тебя во мне прославит
И даст понять тебе, наивной, вновь,
Что нас покой посмертный не забавит,
 
 
Что даже пыли ведома любовь!
 

Трилистник за городом

1. Вкус земляники

Зелень заполнила сад, прихватив даже неба кусочек,

Чаша пространства полна блеском и щебетом птиц.

Ягоды сочно алеют на лучезарной лужайке,

Алость зари в их крови землю насквозь проросла.

Ягоду пробую я, имени сочно лишая,

Чувствую сладостный вкус – спорят во рту жизнь и смерть.

Там, где родятся слова, ягода плоть потеряет,

Душу иную найдёт, в теле не развоплотясь.

Жизнь – круговерть перемен, путь из утробы в утробу.

Но не ужасен сей путь, а вечно радостен нам.

Всё, что цветёт и растёт, увлажнено слёзной влагой

Тех, кто ушёл, кто с землёй слился и почву живит.

К нам обращают они речь в каждой ягоде новой:

Цвет превратился во вкус, вкус превратился в меня,

Я превращаюсь в стихи, в музыку, в блики рассвета…

Всё это – я, всё – во мне, Слово – в начале всего.

В музыке музыка, в запахе запах, а в цвете оттенок —

Ягода вкусом в сознанье сочный рисует пейзаж.

Я говорю о плодах, вкусе и сочности жизни…

Дай же мне, Господи, сил воспеть его – вкус земляники.

2. Бежин луг

 
Где-то в небе Бежин луг
Зацветает в тишине.
Мой двойник, небесный друг,
Там гарцует на коне.
 
 
Он летит в своё ничто,
Облака – над ним и в нём.
А внизу – земной простор
Весь порос сухим быльём.
 
 
А во мне – зима навек,
Белый окоём окна.
Яблоками пахнет снег,
Снегом пахнет тишина.
 
 
А во мне – изба да печь,
Треск свечи да сон зерна.
Там, где нечего беречь,
Там и смерть нам не нужна.
 
 
Там, где некого беречь,
Там и некого любить.
Вот тогда речушка-речь
И несётся во всю прыть
 
 
В то ничто, где Бежин луг
Зацветает над землёй,
Где летит небесный друг
И меня зовёт с собой.
 

3. Новое прочтение берёзы

Где небо читает страницы мороза,

Где домик ветвями ветров оцеплён,

Саврасово выгнулась птица-берёза,

Мотает кудрями есенистый клён.

Кривая берёза, держащая цепко

Ветвями ветров небосвод голубой,

Змеёй изогнулась над куполом церкви,

Полёты грачей изогнулись змеёй.

И сквозь заменившие зрение слёзы

Мне явственно – до откровенья – видна

Изогнутость песни, судьбы и берёзы,

Грачиных полётов и изб кривизна.

Так небо нас, грешных, пытает в любови,

Так время пытается нас научить,

Как лекарь, достичь откровения крови,

Есенистым клёном на крыльях парить,

Качать кислород для планеты сквозь тело

И видеть, дыша чистым ямбом дождя,

Как небо курчавится пламенем белым,

Легко сквозь прозрачность берёзы пройдя!

И светится, реет, мерцает над нами

Сквозь все перёплеты страниц и чудес

Берёз заколдованных белое пламя

И чистое синее пламя небес…

Пусть ныне, вращаясь над временем слепо,

Надет на древесную ось небосвод, —

Но время наступит, когда даже небо

Берёзу и куст по-иному прочтёт!

Трилистник городской

1. Утро первого снега

 
Нашим снам наперекор,
Может быть, кому-то надо,
Чтобы Бог заткал простор
Белой пряжей снегопада,
 
 
Чтобы кто-то, веря в сны,
Расстелил по скверам сукна
Первозданной белизны
С тонкой нежностью рисунка,
 
 
Чтобы на моём пути
Эти лужи, кровли, стрехи
Мне шептали: «Нас прочти!»,
Словно знаки, словно вехи?
 
 
Чтобы были сами мы,
Наши горечь и надсада —
Только частью этой тьмы,
Мокрых листьев и распада?
 
 
Это надо… Но кому?
С кровель, что-то сердцу знача,
Капли падают во тьму
И растаивают, плача.
 
 
Там, где не видать ни зги,
Плачет кто-то, стонет даже,
И расходятся круги
По промокшему пейзажу.
 
 
Первозданная земля!
Правящий тобою гений —
Выстилающий поля
Бог находок, бог сравнений.
 
 
Он отделывает сквер
Сумасбродством белых нитей,
Чистотою новых вер,
Откровений и открытий.
 
 
Открывает в нас простор
И очерчивает мелом,
Чтобы изумляла взор
Красная листва на белом.
 
 
Рассыпает щедро соль
В сырости путей трамвая,
Нашу горечь, наша боль
В белизну преображая.
 
 
Бог сравнений, бог любви
Ни на миг не медлит даже,
Распуская сны мои
Белой пряжею пейзажа.
 

2. Слёзы старого дома

 
Я понимаю тебя, старый дом,
Дом деревянный, глухой, сырой.
Ты рос из земли, как цветок, как гриб, —
Рука строителя не касалась тебя.
 
 
Как ты нахохлился в наши дни!
Возле тебя высотки стоят,
Большие, многоярусные дома,
А ты – одинок на родной земле!
 
 
Тускло светятся твои глаза,
Брови нахмурились хитрой резьбой,
Губы твои издают лишь скрип,
Сгорблены старостью плечи твои.
 
 
А когда ты спишь – темны твои сны,
Темны, холодны, как в колодце вода.
Нет в них ни смеха, ни детских игр,
Однообразен их серый строй.
 
 
Жалко мне, жалко тебя, старый дом!
Много ты видел и много знал,
В деревянных ладонях твоих давно
Лежали отцы наши и дядья.
 
 
Когда ты скрипишь, я готов стонать,
Но стон замирает у самых губ,
Ведь ты нас учил, умирая, молчать
И с гордым смиреньем встречать уход!
 
 
Я – темень от темени дней твоих.
Я – холод от холода зим твоих.
Я – сын и наследник твоих богатств,
Горького опыта прошлых лет.
 
 
Я вижу, как соки твоей земли
Впитались в тебя сквозь корни годов,
И звуки шагов тех, кого уж нет,
Ещё раздаются в твоей тиши,
 
 
И небо спускается в окна твои,
Смолой оседает в брёвнах твоих,
И шепчет, и плачет, и любит тебя,
И вместе с тобою пойдёт на слом.
 

3. Расшифровывая снег

Марине Улыбышевой

 
Шумит тревожно книжная листва.
Седая туча ликом схожа с Богом.
Зеленый накануне Покрова,
Просторный луг чуть шепчет о высоком
Слова, что пропадают в мураве,
Непонятые, как пустые бредни.
И в белом храме Спаса-на-траве
Космическая служится обедня.
 
 
Как этот луг, мы другу и врагу,
Свою печаль щепоткой веры сдобрив,
Прощаем все – словесную пургу
И холод, непонятный, как апокриф.
В глазах у неродившихся небес
Стоят творцы, преданья и пророки…
И, словно кони, взмыленные строки
Взлетают небесам наперерез.
 
 
Поэты, словно травы, зелены.
Шепча свои зелёные молитвы,
Мы скрылись бы от вьюги, как от битвы,
Под сердцем засыпающей страны.
Мы скрылись бы во сне, как в синеве,
От обжигающе холодной яви…
Но мы изобретать себя не вправе.
Нас пишет небо – снегом на траве.
 
 
Пришелец из приснившихся веков,
Я прочитал бы луг, как сборник басен,
Но алфавит травы ещё неясен,
И литеры не знают смысла слов.
И я, апокрифичный человек,
Ища во всем закона, меры, цели,
Сверяю с книгой литеры метели,
Угрюмо расшифровываю снег.
 

Трилистник снежный

1. 1 января 2017 года

 
Январский день настал. Кругом бело.
Бело в окне морозное стекло.
За ним белеет тучный небосвод.
За ним белеет тощий новый год.
Белы деревья, тропы и кусты.
Белы дома, дороги и мосты.
Белы пути во тьму из пустоты.
Белы Иуды, Савлы и Христы.
Белы стихи, что я сейчас пишу.
Белёс и воздух, коим я дышу.
Белеет свет, белеет даже мрак.
Белеют тишина и лай собак.
Прохожие белеют за окном.
Белеют вера, родина и дом.
Белеет смерть. Белеет белизна.
Бела зима. Белым-бела весна.
Бел новый год, и век, и тыща лет.
На белизне не видел белый след.
Внутри меня, в груди – белым-бело.
Мне в белизне бездомно и тепло.
 
 
Белеет Бог. Белеют рай и ад.
Белеет луч, не знающий преград.
И призрак, проходящий по домам,
Не доверяет нашим белым снам.
Он ищет в нас хоть каплю черноты,
Чтоб подчеркнуть неявные черты
Отличия любого от любых,
Что делают из нас людей живых.
Он бродит по белёсой пустоте,
Он ищет яви в призрачной мечте.
Он заблудился в нас. Он не найдёт
От нас ведущий к Богу чёрный ход.
 
 
Завален чёрный ход. И бел сугроб.
Бела улыбка губ, бел нос и лоб.
Глядят на небо белые глаза.
Глядит из глаза белая слеза.
Всё замело. Всё скрылось. Всё ушло.
Во мне и за окном – белым-бело.
И белизна, скользя по белизне,
Тихонько шепчет мне о той весне,
 
 
Когда проснётся спящий в людях Бог
И в пустоте напишет первый слог.
 

2. Из чьего-то детства

 
…Быть может, так и нужно – в горький миг
Припомнить детство, снова стать ребёнком,
Шептать молитвы голосом негромким,
Не ведая учёности и книг?
 
 
Я позабыл всё то, что прежде знал,
Я помню лишь дорогу сквозь метели
От дома – к школе… и густые ели,
И ветер, острый, твёрдый, как металл.
 
 
…И я пойду по снегу января,
Как первоклашка, в стареньком пальтишке,
Опять, туда, туда, где свет, заря,
Где школа ждёт… Но поздно, поздно слишком
 
 
Я вышел в путь, расстался я с теплом,
И снег метёт, и ветер режет щёки…
Как тяжелы, Господь, твои уроки,
Как горек хлеб и как непрочен дом!
 
 
И Смерть меня потреплет по щеке,
Как будто мама, и возьмёт за ручку,
И я за ней пойду, ведь это лучше,
Чем мёрзнуть от родимых вдалеке.
 
 
А все тропинки снегом замело.
И мы идём сквозь вьюгу пустырями.
И к Смерти я прижмусь, как будто к маме,
Чтоб вновь родное ощутить тепло…
 

3. Странник

 
Солнце летит по вселенскому кругу,
Круг совершает Земля.
Странник идёт по просторам сквозь вьюгу.
Снег заметает поля.
 
 
Странник идёт шаг за шагом упорно,
Ветер в лицо ему бьёт…
Все мы падём в эту землю, как зёрна,
Все, – лишь настанет черёд.
 
 
Но в одиноких заснеженных кельях
Свечи чуть видно горят,
Есть в сердце горе, но есть и веселье,
Есть где-то рай, где-то – ад.
 
 
Строки выводит перо в пальцах тонких,
Пишет: «Пора, друг, пора!»…
Всё человечество – предки, потомки —
Каплей слетает с пера.
 
 
В капле чернил – целый мир, и отвага
В нём поселилась навек…
Только перо вновь бредёт по бумаге,
Как тихий странник – сквозь снег.
 

Трилистник на кладбище

1. Сибирский часослов

 
Кладбищенские комары пьяны
От нашей крови, от хмельного лета.
Кровь с кисловатым привкусом вины —
Наследный признак тощего поэта,
Стоящего в кругу семи ветров
На кладбище, в бессильной, нищей грусти…
Здесь, позабыв забвенье, наизусть я
Листаю свой сибирский часослов.
 
 
Трещит кузнечик в голубой траве.
Так вот она, мелодия бессмертья!
Тончайший контур тучки в синеве,
Тончайший запах резеды на свете,
Лопух, растущий из родных могил,
Растоптанных, ободранных и милых…
А я… Что я?… Я всё, что мог, забыл,
Но этого, увы, забыть не в силах.
 
 
Пахотин… Рыбин… Фёдоров… Родня
Ушла за грань, где звон столетий робок.
Здесь смерть чужая пробует меня
И пальцами берёт за подбородок.
Здесь литерами новых языков
Стоят кресты, надгробья, монументы,
Пришедшая родня, звон комаров,
Венки, цветы и траурные ленты.
 
 
Я изучаю стёртый алфавит,
Перебираю в памяти надгробья…
Устав от всех проглоченных обид,
Земля на небо смотрит исподлобья.
Простых надгробий каменный петит
Молчит, не утрудив наш ум нагрузкой,
И каменный непрочный манускрипт
Ждёт, кто его переведёт на русский.
 
 
Святая стёртость побледневших лиц,
Смиренье глаз и букв, ушедших в камень,
Велит душе пред ней склониться ниц,
Признать урок, преподанный веками.
Так! следовало жить, любить, страдать,
Слагать стихи торжественно и чётко,
Чтоб за пределом мира услыхать
Не то, что ты записывал в тетрадь, —
Не блажь стихов, – немую благодать,
 
 
Звон комара,
кузнечика трещотку.
 

2. Тени забытых предков

Тёмное видение

 
Предметы, люди, краски, звуки, чувства —
Всё вплетено, как в ткань, в большую ночь.
По своенравным правилам искусства
 
 
Проснись во мне, мой Данте, и пророчь!
Настала полночь. В дом мой входят гости.
Пускай заботы дня уходят прочь!
 
 
Мир полон пауз. Всё весьма непросто.
Ко мне пришла родня – кто был убит,
Кто сгнил в земле забытого погоста,
 
 
Кто сам собой и миром был забыт…
Вот – белый человек в потёртом френче
Сидит со мной и молча говорит.
 
 
Как много смысла в молчаливой речи!
Он кроется в тени, дрожит рука
Истлевшая, и дрожь – небес не мельче.
 
 
Ему дана судьба черновика
Чужой судьбы, огромной, без предела,
Как воздух из предсмертного глотка…
 
 
Скелет в солдатской порванной шинели
Сидит за ним и смотрит в темноту.
Поёт сквозняк в его прозрачном теле,
 
 
И звуки застывают на лету
И падают, звеня, как будто льдинки.
Солдат молчит, он помнит за версту
 
 
Пути грядущих боен – без запинки.
Вот – в арестантской робе пустота
Стоит за ним и шумно дышит мною,
 
 
И лунный свет на ней – слеза Христа.
И слышно в темноте тысяченочной,
Как Время больно стиснуло уста.
 
 
Они меня прочли – всего, заочно.
Они сидят, едят священный мак,
И всё вокруг и вечно, и непрочно,
 
 
И ярче звёзд блестит загробный мрак.
Кто мог бы знать, насколько больно свету
Их освещать, сошедшихся вот так,
 
 
Как воры, ночью?… Дует чёрный ветер
Сквозь них и сквозь меня. Сей ветер – Бог.
Танцует ветер по большой планете,
 
 
Сметая страны танцем лёгких ног.
И, воспевая танец многоликий,
Меня, как золото, мой тратит слог —
 
 
Транжирит солнце на лучи и блики,
Покой надежд – на звон благих вестей…
И слышу я, как на ветру столико
 
 
Играет скрипка из моих костей
Мелодию бесплотного полёта
Для утешенья ночи и гостей,
 
 
И выше всякой боли и заботы
Звучит, звучит, нас в небо вознося,
Та чистая Божественная Нота,
 
 
Та музыка, что движет всем и вся.
 

3. Голос Дженни

А Эдмонда не покинет

Дженни даже в небесах.

Пушкин

 
Эти пашни, эти нивы,
Этих яблок спелый груз,
Эти ветки старой ивы,
Помнящие наш союз;
Школа, церковь и кладбище,
Лес, и поле, и село —
Без меня тебе всё нище,
Всё за мною в рай ушло.
 
 
Шествуя сквозь время слепо,
Не на ощупь, а на звук,
Молча я упала в небо,
Выпав из своих же рук.
И, отломлена от жизни,
От приливов дней и лет,
В новой облачной отчизне
Вся я стала – боль и свет.
 
 
Тело Дженни, голос Дженни —
Всё истлело, всё ушло.
Ты – костёр, а я – сожженье,
Пепла чистого тепло.
Звёзд рассеянное тело —
Вне разлук и вне смертей;
В нём не знаю я предела,
В нём – итог судьбы моей.
 
 
Ветер жестом отрицанья
Сквозь меня к тебе летит.
Знай, что нету расставанья,
Не копи пустых обид!
В кровотоке, как в пустыне,
Место мне приуготовь;
Я внутри тебя отныне,
Ты внутри меня отныне,
Мой Эдмонд, моя любовь!
 
 
Я вокруг тебя, как воздух,
Я, как вдох, в тебя вхожу.
Я в веснушках, словно в звёздах,
По щекам твоим скольжу.
Я играю в игры рая,
Как ты их не назови,
И внутри меня играет
Маленький театр любви.
 
 
Да! Во мне играют боги
Пьесу о любви и сне.
Их бумажные чертоги
Выросли в тебе, во мне.
Боги плачут и смеются,
Мы глядим на них извне —
Слёзы и улыбки льются
По небесной крутизне.
 
 
Полна тайны чаша ночи;
Темноты встаёт прибой;
Время, как часы, лопочет,
Говорит само с собой;
Полночь бьёт, клубятся тени,
Здесь дано нам вместе быть,
Осторожно
по
сту
пе
ням
в Небывалость восходить…
 
 
Я вокруг тебя, как воздух,
Я, как вдох, в тебя вхожу.
Я в веснушках, словно в звёздах,
По щекам твоим скольжу.
В кровотоке, как в пустыне,
Место мне приуготовь;
Я внутри тебя отныне,
Ты внутри меня отныне,
Мой Эдмонд, моя любовь!
 

Трилистник молитвенный

1. Успенский храм

 
Всё те же – в неба синей раме —
Черты Господнего лица.
В Успенском бесконечном храме
Свершится служба до конца.
 
 
Над нашей жизнью непутёвой,
Навязчивой, как грешный сон,
Небесной тяжестью суровой
Успенья купол вознесён.
 
 
И сквозь всю ложь, все небылицы,
Как след космических высот,
По венам тёплый Бог струится
И откровенья крови ждёт.
 
 
И с нами – здесь и в дымке млечной —
Струящийся по венам Бог,
Успенья купол бесконечный
И жизни звёздный холодок…
 

2. Псалом 90

 
От века в век Господь – твоя защита,
Прибежище твоё во дни невзгод.
Пребудь же с Ним свободно и открыто,
Не бойся плоти – и иди вперёд.
 
 
Покроет Он тебя Своим покровом,
Крылами осенит пророка Он.
Пребудешь ты – не воинством суровым,
А Истиной Господней ограждён.
 
 
Иди, – да не затмятся страхом очи, —
Не бойся ни врагов, ни смертной мглы.
Не убоишься ты ни страха ночи,
Ни аспида, ни язвы, ни стрелы.
 
 
Увидишь ты возмездие безбожным,
Увидишь ты, как страшно гибнет плоть,
Покорная зловериям ничтожным,
Когда её не сохранит Господь.
 
 
И тысячи падут, и сотни тысяч,
Тьма всей земли восстанет на тебя,
Но ты, не веря в смерть, желай спастися,
Свершая правду, кротость возлюбя.
 
 
Скажи: «Господь – мой кров и упованье,
Прибежище моё во дни невзгод.
Он мне открыл высокое призванье
Идти, идти, идти – всегда вперёд».
 
 
И призовёт Он ангелов бессмертных,
Даст им свершить нелицемерный суд:
Они спасут тебя от бед безмерных
И на руках над бездной понесут.
 
 
И лев и змий склонятся пред тобою,
Затихнет аспид, смолкнет василиск,
Когда, изобличён Его трубою,
На тусклом небе обагрится диск.
 
 
И скажет Вышний: «Не боясь разбоя,
Ты Мне служил в песках и в городах.
Взывай ко Мне; тебя Я успокою;
С тобой пребуду в скорби и в трудах;
 
 
Изму тебя из мук и тем прославлю,
Продлю твоё земное бытиё,
От нечестивца и лжеца избавлю,
Явив во всём спасение Моё».
 

3. Небесному хранителю

 
…Но зачем, объясни мне, зачем
Я ищу, спотыкаюсь, терзаюсь,
Трачу жизнь на решенье проблем,
Что бессмертны, грешу, снова каюсь,
И мечтаю о странах иных,
Где мерцают нездешние пальмы,
Где бессмертен прозрения миг,
Где заря простирает к нам пальцы?
 
 
Там, в оазисах знойных пустынь, —
Тишь, прохлада, души очищенье,
Там – дыхание южных святынь,
Ярок свет, упоительны тени;
Там в шатре, под напевы веков,
Мне расскажет, как сводному брату,
Тайны жизни, секрет вещих снов
Император с руками в стигматах.
 
 
Но я – здесь, и поверь мне, поверь,
Мне не жалко, что я не сумею
В этом мире, где много потерь,
Вновь припасть к роднику чародея,
Не пройду по загробным пескам,
Не увижу миров, что чудесны…
Но Тебе посвятил я свой храм,
И к Тебе – слово, дело и песня.
 
 
Быть собой – значит жить для Тебя,
Очищать своё сердце сияньем
С гор Фаворских Твоих и, скорбя,
За друзей восходить на закланье;
За отчизну, за ангельский дом,
Отдавать всё, что важно и мило;
Только так сердце пышет огнем,
Только в этом– бессмертье и сила.
 
 
Я со шпагой своей выхожу
Против пушек и ядерных боен,
Взором смело и твердо гляжу:
Ты со мной – и я вечно спокоен.
Ты не бойся, Отец, за меня:
Не предам я Тебя, твердо знаю,
Ни в ночи, ни в сиянии дня,
Я, – поэт, человек, плоть земная.
 

Трилистник исторический

1. Брат мой Авель

 
Поздний вечер. Пустыня. Закат горит.
Ни души – за сто вёрст кругом…
На руках материнских ребёнок спит,
Засыпает безгрешным сном.
 
 
Молоко течёт по его щекам,
Он сопит и смешно моргает…
И с улыбкою мать говорит: Адам,
Я ребёнку дам имя – Каин.
 
 
Четверть века прошло. Он меня убил…
Как же это случилось, как?
Помню: жертву однажды я приносил…
Вдруг – удар. Я упал и лишился сил.
Боль в виске. Чей-то крик. И мрак.
 
 
И страдает, плачет живая плоть,
И на небе кровав закат,
И кричит вся Земля,
и кричит Господь:
«Авель, где твой погибший брат?»
 
 
Он – один.
Он – не спит.
Он уходит прочь.
И не будет конца пути…
Обо мне – не о нём – позаботилась Ночь…
Брат, прости!
 

2. Давид и Саул. Картина Рембрандта

Давид поёт Саулу

 
Не знаю я, кто ты, не помню, кто я, —
Пастух? Псалмопевец? Воитель? Судья?
Охотник я или добыча?
При виде твоём сквозь простор бытия
Я вижу, как стая летит воронья,
Меня призывая и клича.
 
 
Когда я смотрю в эти злые глаза, —
Так в бездну, откуда вернуться нельзя,
Взирает архангел из рая, —
Я верю, зовет меня Божья стезя,
И я на неё уповаю.
 
 
Ведь, если я в этих очах утонул,
Внимая тот грозный и благостный гул,
Что слышат порочные души, —
Я верю: Господь и туда заглянул,
Чтоб я Его след обнаружил.
 
 
Цепочка следов сквозь столетнюю грусть
Протянется – ведаю я наизусть,
Кто сквозь эту душу промчался;
Темна, но прозрачна душа твоя, царь,
И я объясню, как дозволено встарь,
Что жил в ней Господь – и скитался.
 
 
Он ходит по нашим пустынным сердцам,
Он – нищ, Он – гоним, Он – тесним без конца,
Он ищет приют, словно сын без отца,
В твоём – и в моём бедном сердце.
Я пел, силясь песней твой дух побороть —
Струны моей тропкой прокрался Господь
Из совести – в разум, из разума – в плоть,
Из плоти – в меня, псалмопевца.
 

Саул молчит Давиду

 
Да, отрок, пастух, псалмопевец, пророк,
К тебе перешёл мной накопленный Бог,
В тебе он поёт и рыдает;
Чтоб громче рыдал он, звучал в тишине,
Копьём я тебя пригвождаю к стене,
Как Бога, что прежде таился во мне,
А ныне – тебя опаляет:
 
 
Ты знаешь, как горько, страдая в пути,
В себе потаённого Бога нести,
Как всё выжигает он в сердце?
Он вечен, он нищ, он настолько велик,
Что каждый – младенец, и муж, и старик —
Вмещает его не в молитву, а в крик —
Крик жизни, крик страсти, крик смерти.
 
 
Не бойся копья, не рыдай у стены,
Не трогай напрасно последней струны, —
Ведь пальцы на струнах преступно пьяны
Судьбой бесприютных скитальцев…
И, чтоб возвеличилось дело твоё,
Пронзая ударом насквозь бытиё,
Я жизнь выпускаю, как будто копьё,
Из царских, из воинских пальцев.