Текст книги "Санитарка"

Дед Мороз

Дед Мороз существует.

Ни на чём не основанная уверенность автора

В студенческие времена, когда стипендия была 40 рублей, а зарплата инженера 120, я за три дня зарабатывал 150. Работал Дедом Морозом.

Стал сказочным персонажем случайно. Как то взял и позвонил в бюро бытовых услуг. Поинтересовался, нужны ли Деды Морозы. Оказалось, что приём уже закончен, но одного могут взять. Нужно было показаться заведующей. Нет, это был не кастинг в нынешнем понимании этого слова. И даже не творческий отбор, как бывало раньше. Просто заведующая должна была удостовериться, что принимает на работу неочевидно пьющего человека.

Студент медицинского института подозрений не вызвал, и меня приняли. Пришлось осваивать новую профессию с ходу. В канун Нового года в бюро бытовых услуг дел было невпроворот, и никто не собирался отдельно заниматься с новичком.

Сама по себе технология доставки подарков детям была несложной. Родители загодя приносили подарок. Указывали адрес и дату доставки. Оплачивали услугу. Бюро заказывало такси. Дед Мороз и Снегурочка развозили подарки. Работа была сдельной: с каждого подарка шёл процент на зарплату Дедушке и внучке. Задача состояла так составить график движения, чтобы развести максимальное количество подарков. Кроме собственно доставки, полагался короткий ритуал с речёвкой Дедушки Мороза, редких реплик Снегурочки и обязательного стихотворения любимого чада, без которого вручение подарка теряло свою праздничную одухотворённость.

На одно посещение не более 10 минут. При максимальной собранности творческой пары, лихого водителя и отсутствия форс-мажора за вечер можно было доставить 30—35 подарков. Но за таким результатом стоял серьёзный подготовительный процесс.

Первым делом костюм. Кроме собственно шубы, шапки, валенок и бороды с усами, необходимо было предусмотреть, чтобы никакие детали современной одежды с ходу не выдали вместо настоящего Деда переодетого дяденьку. Дети смотрели во все глаза. Родители платили за сказку. Провал был никому не нужен. Маскировались и гримировались тщательно.

Второе (с опытом стал понимать, что это всё же первое) – Снегурочка. Готовились Деды и Снегурочки отдельно, а потом в один из дней собирались вместе. И здесь было очень важно выхватить наиболее миловидное создание. Почти как любовь с первого взгляда. Молодым человеком в те времена я был застенчивым. Но когда на меня ласково посмотрела восточная красавица типа Гюльчатай, у которой плавная линия одной густой брови без перерыва переходила в другую, быстро преодолел сомнения и метнулся к более каноническому русоволосому образу.

У избранницы с внешним видом всё было в порядке. И в костюме она смотрелась бесподобно. Но в процессе работы выявилась другая проблема – девушку укачивало в такси. В конце первого дня, проклиная неработающие лифты и обманчивую славянскую внешность, я тащил в одной руке мешок с подарками, в другой действительно бледную, как снег, Снегурочку. Глядя на нас, дети искренне верили, что Дедушка очень устал.

В последующем, чтобы избежать случайности выбора, заранее договаривался с симпатичной подругой, оговаривая все скрытые сложности ремесла.

Внешние данные Снегурочки проверялись на папах. Если дети неотрывно смотрели на Дедушку, то папы, кто украдкой, а кто и явно, разглядывали внучку. Критериев оценки было три.

«Хорошо» – папа периодически бросает одобрительный взгляд, заботясь о том, чтобы мама его не перехватила.

«Очень хорошо» – у папы отвисает челюсть, и, кроме Снегурочки, он уже никого не видит.

«Отлично» – мама, не дожидаясь нашего ухода, начинает пинать папу за наглое пялиние на Снегурку.

Следующим важнейшим секретом мастерства была способность отказаться от спиртного. Это было главной производственной вредностью. Когда подарок был уже вручён, довольные родители подносили стопочку или бокал, настаивая на совместном распитии. Отказать впрямую было невозможно, но и пить тоже было нельзя. Наличие запаха алкоголя после окончания трудового дня автоматически означало увольнение. Борьба напористого гостеприимства и профессиональной этики была практически в каждой квартире. Для меня она проходила без последствий. Но так было далеко не у всех. Обычно мы теряли одного-двух Морозов за сезон по указанной причине.

Самым сложным из всех рабочих дней был третий – последний день – первое января нового года. В 11 часов утра ты уже должен был быть в бюро. После новогодней ночи, закончившейся пару часов назад, нужно было приходить в творческое состояние. Снегурочка опаздывала. Такси ломалось. Дети были капризными. Родители с бодуна. А ты снова и снова нарочито сурово выяснял, как дитятко себя вело в минувшем году и какой бы оно хотело подарочек. Выслушивал стих, вручал подарок, обещал вернуться на следующий год.

Завершил я свою трудовую деятельность по объективной причине – окончании института. С тех пор ни разу так и не случалось более поработать добрым Дедушкой. Но белые валенки до сих пор хранятся в гараже. Глядя на них, каждый раз вспоминаю детские широко распахнутые глаза и выразительное шепеляво-картавое «К нам на ёлку, ой-ой-ой! Дед Мороз пришёл живой…»

Фекальная кодировка

В конце прошлого века одному партийному лидеру пришла в голову мысль бороться с пьянством и алкоголизмом в отдельно взятой стране. Сама по себе идея была неплоха. Но, как часто бывает, дойдя до своего практического применения, она почему-то трансформировалась в борьбу с алкоголем. И к тотальному дефициту продовольствия добавился ещё и дефицит продукта, позволяющего в какой-то мере переживать отсутствие всего остального.

Как любая компания в нашей стране, битва против алкоголя велась широко и масштабно. Даже в маленьком районном центре, где мне пришлось работать после мединститута, ощущалось веяние исторического противостояния.

Внезапно спирт в больнице стали подкрашивать зелёнкой. Медицинским целям это не мешало. А вот употребление внутрь грозило превращением в зелёного человечка. По мнению хирургов, это было негуманно. Да и резкое ограничение этанола в пищевой цепи грозило снижением производительности труда и хандрой целого хирургического отделения. В связи с чем зелёнка была заменена на хлоргексидин – бесцветный антисептик. Спирт вновь стал прозрачным, но зато приобрёл экстремально горький вкус. Неаппетитные эксперименты с «ворошиловкой»11
  «Ворошиловка» – (сленг) слово, образованное слиянием двух слов: ворованный и «шило» – спирт. Ворованное шило – ворошиловка.


[Закрыть] заставляли страждущих искать альтернативу в традиционной водке.

Это было нелегко. В продаже её практически не было, а нелегальный бизнес был в стадии становления.

Попытки подпольной торговли водкой пресекались силами местной милиции. Но так как неизвестно, что было делать с изъятым продуктом, начальник отделения, дабы не вводить подчинённых в искушение, выбрасывал конфискат в отхожее место.

Рядовые милиционеры, конечно, единодушно одобряли политику партии и правительства. Но со смешанным чувством пользовались туалетом, где бесследно исчезал напиток, годами формировавший национальный характер.

Обычно, когда выгребная яма заполнялась, её следовало опорожнить. Возникал вопрос в поиске трудовых ресурсов, способных это осуществить. Желающих добровольно чистить ментовский сортир не было. Но благо нарушителей общественного порядка хватало, а исправительных работ никто не отменял.

Очередная нужда в очистке случилась глубокой зимой, что в некотором роде облегчало процесс. Содержимое вырубалось большими кусками и перемещалось в замороженном виде.

Удачно подвернулись исполнители – Толя Крендель и Марк Куницын – обычные деревенские пьяницы. Несмотря на дефицит алкоголя, они постоянно были «на поддаче», чем, безусловно, оскорбляли социалистическую мораль и бросали вызов неуклонно трезвеющему обществу. Обычно задержание с ограничением свободы применялось к ним при необходимости улучшения криминальной статистики или возникновении хозяйственных нужд.

В состоянии хронического похмелья они были препровождены к рабочему месту. Вяло вскрыли доски, взялись за лом и лопату, постепенно углубляясь в субстрат. Дежурный, оценив объём накопившихся экскрементов, доложил начальнику, что к вечеру должны управиться.

Выполнение такой работы обычно сопровождалось множеством требований со стороны задержанных. То они выпрашивали перерыв через каждые полчаса, то просили водички, то злонамеренно портили инструмент. Словом, всячески уклонялись от исправработ. В этот же раз было как-то подозрительно тихо. Дежурный уже начал было думать об исцеляющей силе труда, пусть даже столь специфичного, когда из ямы послышались слова популярного романса: «Плесните волшебства в хрустальный мрак бокала…»

Чтобы выяснить, каким образом вырубание говна на морозе способствует пению, милиционер решил оценить обстановку на месте. Но заглянув вниз, зажал рот и бросился на улицу, где и осквернил белоснежный снег рвотными массами.

Блюющий средь бела дня подчинённый вызвал неподдельный интерес начальника, который наблюдал за происходящим через окно. Он немедленно послал заместителя разобраться, что происходит. Вскоре тот так же стремительно избавлялся от завтрака на противоположный сугроб.

Резкое ухудшение здоровья сразу двух сотрудников походило на диверсию, и начальник, на всякий случай передёрнув затвор табельного ПМ, отправился лично устранять проблему.

Оказалось, что обычная работа правонарушителей из-под палки закончилась, как только они обнаружили в замёрзшем куске бутылку «Столичной». И хотя пробка была цела, содержимое приобрело желтоватый оттенок. Незнание закона диффузии – взаимного проникновения жидкостей, как следствие неполного среднего образования, способствовало употреблению найденного раствора внутрь. Неожиданный опохмел и перспектива следующей находки стимулировали невиданный трудовой энтузиазм.

Работали с азартом старателей, нашедших долгожданную жилу. Каждый следующий сосуд аккуратно извлекался и сортировался по названию и объёму. После второй выпитой трудовой процесс дополнился творческим. Они не просто махали лопатами, а вырубали себе сиденья и столик. Когда «мебель» была готова, труженики уселись за «стол», открыли по маленькой22
  «Маленькая» – бутылка водки ёмкостью 0,25 литра.


[Закрыть] и затянули романс.

Толик плоховато знал слова да и не был особым любителем пения. Пока Марк старательно пел, он вырезал из подвернувшегося куска фекалий подобие хлебной буханки, чтобы при обилии выпивки создать видимость закуски. Когда Марк закончил пение, ему показалось, что кореш в одиночку хомячит неизвестно откуда взявшуюся закусь и попытался её отобрать. Толик же решил, что подельник хочет унизить его, испортив поделку. Завязалась борьба.

Тонко организованным милицейским натурам при взгляде на происходящее показалось, что на дне выгребной ямы задержанные не только пьют подозрительно жёлтую водку, но и пытаются закусывать куском мёрзлого дерьма, который отбирают друг у друга, что, собственно, и привело к взрывному рвотному рефлексу и временной утрате двух единиц личного состава.

Вскоре выяснилось, что впечатление от увиденного имело отдалённый эффект. Милиционеры стали как-то сторониться дружеских попоек. По результатам выполнения особо важных заданий всячески уклонялись от законных ста грамм. С удовольствием дежурили по праздникам и выходным. Приобрели репутацию законченных трезвенников, но на отрез отказывались объяснять непосвящённым причины, на это их подвигнувшие.

Тюрьма

В тюрьму я попал на пятом курсе мединститута – по собственному желанию. В моё студенчество считалось хорошим тоном подрабатывать ночами в больнице: на младших курсах санитаром, после четвёртого года обучения – уже медсестрой. (Советские чиновники, видимо, не предполагали, что при кадровом дефиците в исключительно женской профессии появятся мужчины. Так и сохранилась в трудовой книжке запись: «Принят на должность медицинской сестры».)

Работа была почётной: студенты общались с настоящими врачами, наблюдали тяжёлых больных, помогали на операциях. Эмоционально делились потом впечатлениями на лекциях. К тому же преподаватели спокойно относились к опозданиям, если оправданием было дежурство в клинике. То есть врастание в профессию врача из санитарки через медсестру всячески приветствовалось в вузе.

Я тоже с первого курса подрабатывал: дворником, оформителем, охранником ВОХР и даже Дедом Морозом. А вот приблизиться к будущей профессии как-то не получалось. Не то чтобы я сильно переживал по этому поводу, но лёгкий намёк на начинающийся комплекс появился.

Счастье, как всегда, привалило внезапно. По «страшному секрету» однокурсник сообщил, что появилась вакансия ночной медсестры в тюремной больнице на левом берегу. Он уже работал там и козырем учреждения считал зарплату: в больнице платили в два раза больше, чем в любой городской клинике. Да, доплата шла «за вредность», потому как пациентами были воры, убийцы, насильники, тоже, как и их жертвы, имеющие право на медицинскую помощь. Меня эта специфика работы за колючей проволокой совсем не пугала.

Первые неприятные ощущения возникли, когда проходил ворота больницы: лязг металлических решёток, проверка документов, железный голос охранника. Всё говорило о том, что тут – граница свободы и неволи. Зона. Пусть больничная, но со всеми атрибутами тюрьмы.

Главная сестра встретила меня взглядом бывалой сотрудницы пенитенциарного заведения. На мгновение показалось, что и от меня ждет зековской «речёвки» с перечислением статей осуждённого – обязательный для заключённых ритуал при обращении к начальству. Но она абсолютно буднично перечислила, чем мне придётся заниматься, и сама провела по всем корпусам, где я должен был появиться в ночное время.

Вновь что-то неприятно завибрировало в организме, когда мы оказались внутри заведения. Кругом из-за решёток меня изучающе разглядывали. Оценивали. Я пытался уговорить себя, что они в первую очередь больные. Получалось не очень. Особенно, когда увидел, как в одной палате-камере развлекался заключённый-пациент. Имея огромный рост и такую же силу, он горизонтально вытягивал руки, и на каждой висли по два зека. Руки оставались горизонтально. Потом он несильно сотрясал своё тело, и кореша сыпались ему под ноги, так и не сумев разогнуть кувалдообразные верхние конечности. Заметив моё недоумение, главная сестра пояснила: заключённый – с впервые выявленным сахарным диабетом, в отделении – для подбора дозы инсулина.

– Фамилию всё равно не запомнишь. Она будет в листе назначений. А кличка у него Ваня-Люся, – пояснила начальница.

Осуждённый, поняв, что речь идёт о нём, подключился к разговору. После пары его фраз происхождение клички стало очевидным: каждое предложение заканчивалось присказкой «Е… ть твою Люсю». Сидел он по 206-й статье, или «хулиганке», как её обычно называли. Кого-то покалечил по пьяни.

И вот – у меня первая самостоятельная смена. Ночь. Холодный осенний дождь. Дорога – между корпусами. Какие-то тени кругом, кажущиеся зловещими. Стараюсь идти спокойно, но очень хочется бегом добежать до хирургии, где моё основное рабочее место. Всё как-то нереально, будто я сам про себя смотрю кино…

В отделении встречает любезный до подобострастия Сашка-санитар. Как и у других санитаров, у него «нетяжёлая» статья, он лоялен к администрации. Или – откровенный стукач. Предлагает с ходу начать вечерние уколы. Пока вожусь в процедурке с листами назначения, Сашка выстраивает нуждающихся. Нетерпеливо поглядывает на меня.

После нескольких неуклюжих попыток попасть иглой в тощий зековский зад, успокаиваюсь. Сашка сыплет блатными приговорками, сопровождая каждого больного характеристикой согласно его тюремному статусу. Он как бы дает мне понять, кто есть кто.

Расположив таким образом к себе, санитар незаметно перетекает в процедурку за моей спиной. И, продолжая регулировать процесс, шарит рукой под накрытым стерильным столом. Периферическим зрением вижу, что происходит. Но, не зная как реагировать, на всякий случай не реагирую никак. Оказывается, Сашка ищет ключ от сейфа, где хранится спирт. Выждав момент, он практически одним движением открывает сейф, сливает заветную жидкость, доливает емкость водой, ставит бутыль на место, закрывает… Уже из коридора докладывает, что здесь мы закончили.

– Неплохо начинается первая самостоятельная смена, – подумалось мне. Санитар с ходу тырит спирт. Судя по всему, готов и к другим сюрпризам, а впереди ещё вся ночь.

Тогда я ещё не знал, на что способен сам.

В терапии уколов было назначено гораздо меньше. Зато там появилась их новая разновидность – подкожные, для введения инсулина. После больших внутримышечных иголок тоненькие подкожные показались игрушечными. Плюс я старался держать в голове «инсулиновую особенность»: если обычное лекарство измеряется миллилитрами, инсулин дозируется международными единицами. Для него есть специальные миниатюрные шприцы. Но вот именно такого шприца почему-то не оказалось, когда вошёл Ваня-Люся.

– Здорово, медицина! Нам бы уколоться, – прогрохотал великан.

– 64 единицы простого инсулина, подкожно, – пробормотал я вместо ответа, лихорадочно продолжая искать специальный шприц. Но лоток был пуст.

– Ну чё? Колоть будем или глаза пучить? – напомнил о себе Ваня.

Вызывающий тон пациента и нестандартная ситуация подтолкнули к сомнительному решению. Я взял самый маленький обычный шприц. Набирая лекарство, пытался вспомнить, какой объём жидкости будет похож на 64 единицы.

Вот столько. Нет, ещё чуть-чуть. Или хватит? Ещё капельку. Вот, вроде где-то около того…

Пока вводил инсулин под кожу плеча, подумал, что это плечо раза в два больше моего бедра. А уж насколько мощнее… Как-то само собой представился гражданин, попавший под эти ручищи… Дальше мудрить на грустную тему не захотелось. Я же нашёл выход, выполнил назначение. Значит, вперёд и долой сомнения!

Остальная работа уже не казалась сложной. Оставалось раздать таблетки туберкулёзникам и заглянуть к «полосатикам» (особо опасные носили робу в полосочку и содержались отдельно). После этого я рассчитывал передохнуть. Попить чаю. Посмотреть программу «Время». Заварив чай, я устроился возле чёрно-белого «Рекорда». Но не успел вникнуть в суть нового исторического решения Пленума ЦК КПСС, как в ординаторскую влетел Сашка:

– Всё, Склифасовский, тебе пи… ц!

Несмотря на неожиданность заявления, я почему-то в него поверил.

Сашка, задыхаясь от бега и важности информации, в лицах рассказал, что произошло. Когда после нашего ухода из терапии заключённые-больные готовились к ужину, Ваня-Люся как-то странно беспокойно себя повёл. А когда пошёл по малой нужде, всем телом грохнулся возле параши, едва не расколотив унитаз своей башкой.

– Похоже, ты с инсулином чего-то набодяжил! – заключил санитар и уставился на меня, как на обречённого.

Ситуация была понятна: доза инсулина оказалась гораздо больше необходимой. И вместо нормализации уровня сахара инъекция снизила его до критического, отправив Ваню в гипогликемическую кому. Спасибо, до летального исхода дело не дошло. Могучий организм справился. Однако лежание возле параши сильно задело самолюбие пациента. Со слов Сашки, в данный момент Ваня-Люся рассказывает сокамерникам, что он сделает со студентом, так опустившим его авторитет.

Самым безобидным из длинного перечня угроз было отрывание конечностей с последующим помещением их в конечный отдел пищеварительной системы. В остальное вникать не хотелось. Хотелось сохранить ноги на прежнем месте и побыстрее унести их отсюда. Видно, не судьба мне была поработать медсестрой.

С Сашкой порешили так: он молчит о происшествии в терапии. Я молчу об исчезновении спирта.

В больнице той я больше не появился.

На что другие тратили годы, на то мне потребовалось одно дежурство: на всю оставшуюся жизнь я усвоил основной принцип медицины – «Не навреди!».

Вагон-видеосалон

Лейтенант Побединский садился в поезд Мурманск – Москва в плохом настроении. Ехать предстояло не в столицу, а в Архангельск, где располагался штаб его десятой армии ПВО. Примерно на середине пути архангельский вагон цепляли к другому поезду, и он снова катил на север.

В хорошие времена на коллегию штаба армии послали бы офицера в звании не меньше полковника, а то бы и сам командир отправился. Но февраль 1990 года хорошим не назовёшь.

Некогда великая держава мучительно бьётся на очередном историческом перекрёстке. Пустые прилавки магазинов. Забастовки шахтёров. Армия и флот забыты. Провозглашённая перестройка в военном плане кажется откровенной капитуляцией.

К моменту окончания училища от престижа профессии офицера не осталось и следа. Когда же молодой лейтенант прибыл на место службы, его приняли за сумасшедшего. Порядком опустившиеся старшие товарищи сквозь многодневный перегар пытались объяснить ему, что мир сошёл с ума. У власти проходимцы, ведущие страну к катастрофе. Что нормальным людям не место в армии. Пока ещё молод, нужно срочно рвать отсюда когти и выживать как-то на гражданке.

Лейтенант видел упадочное состояние дел в полку, но отказывался верить, что это надолго. И даже не допускал мысли, что навсегда. Он продолжал вовремя приходить на службу. Имел безупречный внешний вид. Отказывался глушить водку. Словом, действительно сильно отличался от основного коллектива.

Это и стало решающим фактором при выборе кандидатуры для поездки на коллегию. Командир справедливо рассудил, что штабные разговоры топлива полку не добавят, а созерцание генералом его опухшей рожи вряд ли полезно для карьеры. Других образцово-показательных офицеров не наблюдалось, и участь Побединского была решена.

Сразу после посадки проводница, собрав билеты, выдала минимум информации: постельное бельё сырое, чая не будет, вагона-ресторана нет уже полгода. Пассажиры даже не удивились: цены скакали так, что вполне могли измениться вдвое, пока посетитель ждал заказ. Вот и переделали под видеосалон.

– Хлеба уже нет, а зрелища ещё остались? – спросил военный.

– Точно. Позырить есть чего, – ответила проводница с лёгким недоумением,

что кто-то отважился её перебивать.

– Водку брать будете? – переходя на шёпот, продолжила она.

Соседи по купе живо откликнулись на тихий призыв и зашуршали купюрами, вслух обсуждая, сколько же брать, чтобы не бегать дважды. Побединский в групповом пьянстве участвовать отказался. И дабы своим трезвым видом не смущать окружающих, решил скоротать время за просмотром видео.

Добравшись до видеосалона, лейтенант оценил, что до отцепления вагона успеет посмотреть два-три фильма. В репертуаре была эротика и ужасы. Фильмы плохого качества, но всё же лучше, чем кошмары пьяного купе.

Полуголая красотка Эммануэль33
  Эммануэль – героиня одноимённого эротического сериала, популярного в начале 90-х годов прошлого столетия.


[Закрыть] на какое-то время отвлекала внимание. Но мысль периодически проваливалась в подсознание, в котором скопился один негатив. И хотя было думано-передумано, тоска продолжала точить: «…Боевые самолёты полка давно в капонирах. Топлива летать нет. Зарплату офицерам задерживают уже полгода. Жене в глаза смотреть стыдно – здоровый мужик не может обеспечить семью. А тут ещё чёрт-те знает куда, в какой-то Архангельск, на три дня засылают. С дорогами – неделя. Командировочных, естественно, нет. Как хочешь крутись…»

Когда на экране Фредди Крюгер44
  Фредди Крюгер – главный герой серии фильма ужасов «Кошмар на улице вязов».


[Закрыть] поскрёб стальным лезвием по трубе, стало совсем тошно и Побединский решил вернуться в своё купе, тем более что время уже поджимало.

Погружаясь в тяжёлые мысли и думая, что хуже в жизни, наверное, не бывает, он подошёл к последней двери перед своим вагоном и… понял, что бывает. Сквозь замёрзшее стекло в ночную темноту убегали рельсы. Вагона, где остались все командировочные документы, форма и багаж, не было.

В два прыжка пролетев коридор, обалдевший лейтенант заколотил в купе проводницы, выяснить, что случилось, хотя и так было всё предельно ясно.

– Ну чего дверь ломаешь? Нажрутся, а потом ни хрена не слышат. Час назад объявление по трансляшке было, что отцепляют на час раньше, – выпалив всё на одном дыхании, железнодорожная дива захлопнула дверь перед окончательно убитым военным.

Сообразив, что мужик-то вроде был трезвым, она через мгновение вновь открыла дверь и более миролюбиво продолжила:

– Небось, в салоне торчал… Так ведь там, как фильм включают, трансляцию совсем глушат. Вот что, слушай сюда. До следующей станции едем в одном направлении, а после – мы на юг, они на север. Архангельский состав сзади минут на десять. Но мы на ней не останавливаемся, только притормаживаем. Хочешь – прыгай…

Сказав это, проводница осеклась. Прыгать с поезда в тридцатиградусный мороз в трико и футболке было смерти подобно. Да и зачем избавляться от молодого красивого и, что особенно приятно, трезвого попутчика.

– А может, ну его на фиг… Ну прыжки эти. Переночуешь у меня в подсобке, а завтра что-нибудь придумаем, – совсем ласково предложила проводница.

Побединский в это время представил себя идущего по замёрзшему перрону в шлёпках и трениках под конвоем военного патруля в комендатуру Ярославского вокзала. Решительно отверг предложение и двинулся в тамбур.

Поезд в это время уже вползал на едва подсвеченный редкими фонарями полустанок и заметно снижал ход. Приняв решение, Побединский на одном дыхании открыл железную дверь и спрыгнул в темноту на заиндевелый перрон.

Потная футболка мгновенно встала колом и хрустела при движении. Шлёпки примерзали и норовили слететь с ноги.

– Как в космос без скафандра, – подумал полуголый-полубосой лейтенант. Сквозь густой иней на ресницах он осмотрелся. Станция была необитаема. Укрыться негде. Лишь вдалеке виднелись огни маленького посёлка.

Переступая с ноги на ногу и бешено колотя себя руками, лейтенант вглядывался в темноту, откуда должен был появиться его состав. Должен-то должен, но десять минут, отмеренные проводницей, могли вполне оказаться последними в его жизни, если произойдёт какая-то заминка.

– Космонавт, хренов! Сидел бы сейчас в тёплом купе, чаёк фыркал, – он уже раскаивался в содеянном, как вдалеке застучали колёса и темноту прорезал мощный прожектор локомотива.

Разумеется, что архангельский поезд тоже не останавливался здесь и никто не собирался открывать двери на ходу какому-то прыгающему идиоту, неизвестно как оказавшемуся снаружи.

Поезд снизил ход до очень тихого. Потом вздрогнул железными сочленениями и начал медленно набирать ход. Отчаявшись привлечь к себе внимание и понимая, что есть только шанс добраться до своего вагона, до Архангельска, до штаба, до коллегии, не замёрзнув тут насмерть, Побединский прыгнул и вцепился в поручни.

Когда за стеклом двери снаружи внезапно возникла синяя орущая голова, куривший в тамбуре мужик едва не поперхнулся хапчиком. «Ещё вторую не допили, а тут такое…» Но всё же сбегал за корешами и позвал проводницу.

Побединского втащили в тамбур, посадили около угольной печи. Кто-то сгонял за водкой. Первый стакан прошёл залпом. Второй не заставил себя долго ждать. Потом отвели в купе, расспрашивали, снова поили… В сон он провалился мгновенно.

Перед началом коллегии генерал осмотрел присутствующих. Вроде бы всё по уставу. Однако помятые лица большинства огорчали начальника, не вселяя уверенности в боеспособности личного состава. Взглядом командующий нашёл лишь одного прилично выглядевшего офицера, отличавшегося от прочих и ростом, и выправкой. Желая уверить себя, что есть ещё в армии на кого опереться, попросил офицера представиться.

Лейтенант Побединский!

Генерала окатила могучая волна свежего перегара. «Даже этот», – безнадёжно вздохнул командующий и двинулся к трибуне открывать коллегию.