Текст книги "Белый лист"

Стоя на ступеньках и оперевшись левым локтем на деревянные перила, Евгений пытался читать текст на немецком языке, совершенно поверхностно, лишь вскользь пробегая по закоулкам романской диалектики. Его назойливо отвлекал разговор стоящих неподалеку четырех мальчишек, увлеченно болтающих о прохождении приставочных игр, затем резко сменивших тему о прогулках по лесу после школы. Евгения веселило их беззаботное общение, спор с улыбками на лице.

– Я вообще вчера, – сказал Олег Шепотов, стоящий ссутулившейся спиной к Евгению, указывая пальцем вытянутой в сторону руки, видимо, показывающим направление своего недавнего пути, – допоздна гулял и где-то на километр в лес ушел.

– Да, ага, – говорил улыбающиеся Кирилл Семенов, махая расслабленной ладонью и лениво сбивая вытянутую руку Саши. – А я вообще домой не приходил, всю ночь в лесу гулял…

– Ха-ха-ха, – раздался в ответ умышленный хохот Олега.

Осеннее холодное утреннее солнце медленно плыло над бескрайним заиндевелым морем лесов. Иногда выглядывая из-за молочной расквашенной пелены туч, оно било яркими тягучими лучами. И именно этот луч запомнил Евгений. Тот, что прошел сквозь время и попал на веселые лица спорщиков. Этот луч, его свет стали его лицом, его детским взглядом, его теплом, его жизнью.

Евгений иногда был заворожен его улыбкой, упоенной сакральным тягучим неиссякаемым счастьем, а видя его сшитую заячью губу, он удивлялся извилистым путям слепой природы, порой халатно забывающей доделать свою работу. «Он умер… разбился… – прозвучало однажды школьное эхо, далекое. – Упал с пятого этажа…» Конечно же, Евгений понимал все сказанное, но даже спустя много лет, заглянув в глубину своего сердца, он найдет там то же самое, что и тогда, – растерянное упрямое детское «не верю».

Однажды, теплым весенним днем, его класс, учившийся с первой смены, задержали после уроков в классном кабинете, собрав всех для просмотра одного познавательного фильма. Их классный руководитель, учитель истории, в целом серьезный крепкий мужчина, ожидающе прохаживался между рядов заинтересованных учеников, то и дело подходя к оператору, медленно нагибаясь и взволнованно, но вежливо спрашивая:

– Как там у нас…

Оператор копошился над своей несговорчивой аппаратурой, он держал в руке круглую бобину пленки, ставил ее на свое место, нажимал какие-то рычажки, кнопки, поправлял тросики, профессионально вщуриваясь в невидимые зазоры, по-видимому, какой-то серьезной проблемы, и тихо, почти шепотом, ободряюще отвечал:

– Так, так, таак, – чтоб после короткой паузы продолжить, загруженно кивая: – Сейчас, сейчас, сейчас.

Смотря на старания худого, чуть бородатого оператора, Евгений словно с какой-то токсичной тоской почувствовал обволакивающее замедление времени. Он ждал, забывшись взглядом на улицу. Застыв от обнаженного уличного света, укрывающего явью безлюдные улицы, Евгений стал утомленно думать о нависшей над ним скрипучей сонливости, все отодвигая и отодвигая свое спасительное освобождение из этих удушливых стен, представляя себя выбегающим на свежий воздух и свободное солнце. И в тот момент во внутреннем всеторжествующем понимании Евгения работа этого громоздкого проектора казалась ему противоестественной и нарушающей все законы его справедливого мира.

– Все, – на выдохе с облегчением произнес мастер, – готово.

– Хорошо, – ответил Матвей Сергеевич и, кивнув приготовившейся группе детей, ответственных за затемнение класса, тихо произнес: – Можете закрывать.

Через мгновение все и всё погрузились в сумрачное затухающее шептание.

– Тихо, дети, тихо, – строгим шепотом произнес учитель.

Мрак и тишина. Свет проектора, упавший на классную доску, раскрывал всем присутствующим юным умам, как оказалось, призанятнейшую тему, давал трепещущей на острие лезвия неокрепшей душе знание…

Нет правды, нет выбора, есть только знание.

Им раскрыли таинство места, в народе именуемого как вытрезвитель. Где выпивший человек показывался в явно невыгодном для себя свете. Перед их только окуклившейся психикой мелькали угрюмые пьяные лица, бормочущие себе под нос оправдания о мере выпитого: «Всего сто грамм…» Где основной посыл раскрывался обезоруживающим вопросом из области, выходившей в данный момент за грань понимания оступившегося от этого порой скучного мира, «слегка» выпившего человека.

– Шестью семь, – спросил репортер, показывающий словно в контраст свою воспитанность, вежливость и доброжелательный тон. – Сколько будет шестью семь?

– Мм… хм, ну… – задумался человек, ухмыльнувшись недельной щетиной, потирая свой туманный лоб неуверенной мозолистой рукой, через мгновение уверенно выдав, будто заранее знал вопрос и ответ на него: – Двадцать пять.

Человек с микрофоном отошел, и голос словно свыше уверенным тоном произнес: «Судите сами», закладывая в умы детей безусловно важную идею о вреде алкоголя. Но вся эта сцена еще тогда подняла в светлой детской голове ряд бурлящих вопросов, которые Евгений постеснялся задать учителю и на которые ему предстояло ответить самому.

Все школьные учителя, готовящие нас с непримиримым усердием к дальнейшей, простирающейся за сияющим горизонтом, долгожданной взрослой жизни, вкладывающие тело и душу в каждое слово, призванное расширить еще абстрактное детское представление об окружающем соблазнами загадочном мире, в безмолвной тишине задаются извечным вопросом… остающимся навеки без ответа… Ведь, глядя на наши святые, детские, лучащиеся бесконечным счастьем глаза, как можно разглядеть в их глубине размытые лабиринты, ведущие одних к будущему, а других – к безрассудной могильной плите?

– Шмелев умер, – сказала Евгению его давняя знакомая – мать его единственной школьной любви. Выпрыгнула словно из забвения. Изредка он встречал ее и раньше, обмениваясь лишь подчеркнуто доброжелательным «здравствуйте», но в этот раз какая-то неведомая сила толкнула ее к нему.

– Здравствуйте, – сказал он, кивая, сближаясь с ней.

– Здравствуй, Жень, – ответила она, тоже кивнув, но подходя к нему. – Хотела давно у тебя спросить, – остановившись рядом, заговорила она тихим вопросительным тоном. – Ты где-то рядом тут живешь?

– Да, – ответил он и по-простецки указал на рядом стоящий пятиэтажный дом. – Здесь, на третьем этаже.

– Ну, хорошо, хорошо, – она подняла голову и обхватила взглядом все здание. – Дети, жена, да?

– И дети, и, хм, хм, жена, – сказал Евгений, кивая, тоже смотря на дом, – но не здесь. – Он замолчал, на миг задумавшись о сентябре. – Я недавно развелся, – произнося эти слова, Евгений почувствовал странное облегчение. – Пока вот живу… хм, хм, снимаю квартиру.

– Ой, – произнесла она искренне, удивленно поднеся сморщенную ладонь ко рту. – Как это, что случилось?

– Да не знаю, – сказал Евгений, продолжая задумчиво смотреть на дом, ощущая на себе ее пристальный взгляд. – Ничего не случилось, – сказал он, пожав плечами, на мгновенье раскопав убежище в своем сердце. – Не знаю, не знаю…

– Ну, – сказала она с точным убеждением своей правоты, – мирись, давай мирись, дети все-таки. Сколько у тебя, двое? – прищуренно улыбнулась она.

– Двое, – спокойно ответил Евгений. – Две девчонки, взрослые уже, одиннадцать и восемь…

– Мм, понятно, – ответила она беспристрастно, дребезжаще кивая, – понятно.

– Да ладно, – Евгений с добродушной улыбкой перевел свой взгляд с серой громоздкости дома на ее внемлющее непониманием лицо. – Все хорошо, не волнуйтесь, разберемся.

– Ну ладно, – сказала она, размеренно качая головой, – ладно, хм, хм.

Солнце было умеренным, ветер шептал тишину, была среда…

– А ты слышал? – сказала она, осмотревшись по сторонам. – Шмелев умер. Много пил, говорят.

– Да-да, слышал, – быстро ответил Евгений, он ничего не слышал, он просто совершенно не хотел продолжать эту тяжелую тему.

Летние тени дрожали, вчера вторник, завтра четверг. Это рай? Это рай…

Евгений знал этого улыбчивого мальчишку, все лицо и руки которого были усыпаны ярко-рыжими веснушками, он был крепким юношей, подтянут и быстр. В старших классах на уроках физкультуры, как всегда первым пролетая финишную черту под громогласный возглас учительницы со стрелочным секундомером в руке, Данил резко бросал зоркий взгляд на свое левое запястье, на котором были уже его собственные электронные часы, молниеносно нажимал на кнопку «Стоп», сходил на легкий бег, останавливался и, слегка запыхавшись, проверял свой результат. Он был первым зимой на лыжах, а весной дальше всех кидал тяжелый увесистый резиновый мячик.

Однажды на уроке труда учитель, плотный строгий мужчина, предложил классу, а конкретней кому нужна отличная оценка, пилить сосновые и березовые поленья на небольшие плашки, толщиной около двух-трех сантиметров. Евгений, видимо, уже представив в своем исхудалом дневнике жирную красную разлапистую пятерку с размашистой росписью преподавателя, недолго думая, сразу же поднял руку. Больше из всего класса в молчащем аромате распила древесины, под удивленным взглядом учителя никто не изъявил какое-либо желание зарабатывать внеочередную «твердую» пятерку.

– Ну, хорошо, – немного удивленно произнес учитель, вставая из-за своего стола. – Пошли, – сказал он, проходя мимо парты Евгения, – покажу работу.

Учитель привел его в соседнее помещение, одна половина которого была уставлена добротными деревянными верстаками, а с другой стену окантовывали широкие железные верстаки с большими стальными тисками.

– Подожди пока, – сказал учитель, показав рукой на ближний к себе железный верстак, – сейчас принесу. – Через пару минут принеся два небольших сухих березовых полена и старую пилу, – вот, – показал он пальцем на край белоснежного березового полена и, отступив от него приблизительно два сантиметра, небрежным резким движением пилы от себя оставил короткую взлохмаченную черту. – Пили где-то столько, необязательно все должны быть одинаковыми, – произнес он спокойным серьезным тоном. – Где-то чуть больше или меньше, – и после короткой задумчивой паузы, протягивая пилу Евгению, – неважно. Ладно, не торопись, я думаю, за пару уроков разберешься.

– Хорошо, – сказал Евгений, беспрестанно кивая и переминая в руке ручку пилы. Ему уже хотелось поскорее начать.

Он взялся за дело, упиваясь поставленной целью, будто уже отчетливо слыша удивленную похвалу учителя, ставящего его в пример всему классу, и, что гораздо ценнее, добрые слова матери. Ему досталась хорошая пила, не прошло и пол-урока, а первое полено было уже почти допилено. Евгений все просчитал заранее, единолично определив ширину плашки около трех сантиметров, так как, прищуренно присмотревшись к темным делениям линейки на белоснежном фоне полена, ширину в два сантиметра он посчитал издевательски узкой. С небольшими перерывами на отдых, по его скромным подсчетам, получалось, что он как раз должен уложиться в отведенное ему время.

Евгений пилил через усталость и жгучую боль в обеих руках, а когда и левая, и правая уставали настолько, что не могли шевелиться, он отчаянно вгрызался в нагретую своим теплом железную ручку пилы и, сжав зубы и волю, через не могу допиливал до конца.

– Что у тебя тут?.. – послышался низкий голос сзади. – Пилишь?

– Да, – улыбчиво ответил Евгений, сразу узнав голос. – Первое полено уже напилил, – сказал он, обернувшись и держа в руке только что отпиленную плашку. – Ууу, – прогудел Евгений, словно выпуская пар, мотая головой и вытирая мокрый лоб запястьем левой руки.

– Тяжело пилить? – поднимая с пола другую плашку, поинтересовался Данил. – Даа, ну ты и вспотел, – сказал он, смотря на распаренного докрасна Евгения.

– Ууу, – прогудел снова Евгений, – если не торопиться, – произнес он, выжимая из себя последние остатки показной бодрости, – то легко.

– Понятно, понятно, – сказал Данил, заинтересованно рассматривая все место действия…

– А ты что, тоже захотел пятерку? – спросил Евгений, подняв с пола новое полено и зажимая его в железных тисках.

– Не знаю, – ответил Данил, подойдя к стиснутому белоснежному полену и гладя его левой рукой. – Попробую, а там посмотрим.

Услышав эти вроде бы безобидные слова, Евгений воспринял их с большой настороженностью, отметив где-то в глубине своих взволнованных мыслей промелькнувшую искру с виду в спокойных карих глазах Данила. «Нет, не обгонишь, – подумал Евгений. – Не пройдешь».

– О, еще один, – со спокойным улыбчивым одобрением сказал подошедший трудовик. – Пилить пришел? – спросил он.

– Да, – утвердительно ответил Данил, слегка кивнув головой.

– Ну, хорошо, – сказал трудовик. – Жди, сейчас приду, – уже через две минуты принеся два небольших сосновых полена и на вид точно такую же пилу.

– Не торопитесь, – произнес учитель серьезным басом, махая рубящим жестом ребром своей большой мозолистой ладони. – Аккуратно, – сказал он, повернув голову к Даниле. – Успеешь испилить два полена – получишь пятерку.

– А если не успею? – спросил Данил.

– Ну, – на миг задумался учитель, – начни хотя бы.

– Я одно уже допилил, – бодро подняв указательный палец вверх, сказал Евгений учителю.

– Хорошо, – сразу же кивнув, ответил трудовик и слегка улыбнулся. – Молодец, еще два напилишь, – сказал он, показав жест из двух пальцев. – Поставлю две пятерки.

В глазах Евгения вспыхнуло новое пламя.

С первыми опилками, падающими на пол под кропотливыми взмахами пилы Данила, их медленно обволакивал янтарный, густой, томный запах сосновой смолы. Приноровившийся Евгений, набравший крейсерскую скорость, плотно держа ручку пилы, старался меньше обращать внимание на свою усталость, лишь изредка поглядывая на соседа.

– Вот и все, – удовлетворенно-громко сказал Евгений, отломив затекшей рукой последний крохотный недопил второго полена, с облегчением глядя на неожиданно отстающего конкурента. От переполняющей его расхлебанной усталости на покрасневшем лице Евгения начали лопаться пузырьки неожиданного веселья. – Ха-ха-ха, – засмеялся с перекошенной гримасой Евгений, ритмично растирая свое правое плечо и судорожно тряся затекшей кистью.

– Что с тобой? – удивленно, с веснушчатой улыбкой спросил прекративший пилить Данил. – Рука устала?

– Ха-ха, ага, – немо кивнул Евгений, превратив свое лицо в одну напряженную сморщенную точку, потом, с шипением набрав воздух носом, продолжая трясти рукой, сжимать и разжимать кисть, размахивая ею словно веером, сдавленно произнес: – Ууу, онемела аж.

– Не торопись, – произнес с насупленной гримасой Данил, изображая учителя, подняв перед собой ладонь ребром. – Не торопись, ха-ха-ха, – сдержанно просмеялся Данил.

– Ха-ха-ха, да, – от души засмеялся Евгений, – да, точно-точно, – улыбчиво кивая и соглашаясь с ним, – точно, – в расплющенной топотом тишине в потухшей пустоте. – Не получается? – спросил Евгений уже серьезно, кивнув в сторону пилы Данила, оставленной в вымученном распиле рыжего полена. – Помочь?

– Попробуй, – спокойно сказал он, отойдя на пару шагов назад. – Попробуй, – улыбнулся он. – Я думаю, ты сам все поймешь.

Евгений, не рассматривая воткнутой, словно Экскалибур, в камень пилы, с разжаренным пылом сразу взялся за дело. «Не понял, – подумал он, сделав ею пару движений, – что это за пила» – и тут же вытянул ее из полена. Его глазам предстал, как он в дальнейшем мягко выразился, «кусок тупого железа».

– Что это такое? – возмущенно сказал Евгений, показывая пилу Даниле.

– Не знаю, – с немой хохочущей улыбкой и растерянно мотая головой, ответил он. – Не знаю.

Мало того что ее зубцы были кривые, тупые и некоторые вообще отсутствовали, вероятно, по причине доисторической старости этого инструмента, так еще ко всему этому лаконично вписывалось то, что железная рукоятка сильно болталась и уже вот-вот была готова вовсе отпасть.

– Это не пила, – возмущенно сказал Евгений. – Что это вообще такое? – И, снова вонзившись в дерево, он стал бешено пилить, подняв обороты своей руки на самый возможный максимум, чтобы через несколько секунд в забытьи бьющегося в голове пульса, качнувшись над провалившейся в бездну рукой, увидеть в объятии красных пальцев голую ручку пилы и застрявшее в полене ржавое обломленное полотно.

Но все же Евгений не хотел ее ломать и в первые мгновения сморщенного пыхтящего удивления в растерянных чувствах придумывал хоть какое-то разумное оправдание, найдя единственное. Что в конце концов это должно было произойти и произошло.

– Хм, бывает… – облегченно улыбнулся Евгений. – А, ерунда. – Он потряс рукояткой пилы и с довольным лицом кинул ее на верстак. – И я даже рад, что она сломалась, – сказал удовлетворенно Евгений, – этот кусок тупого железа!

Вместе они аккуратно вытащили заклинившее полотно и, не сговариваясь, не стали звать учителя, а сосредоточились на своем непонятном, пахнущем утренним лесом мире, где в тени высоких бетонных скал, в горниле труда ковалась неразрывная сила мужского товарищества.

– Давай-ка я, – сказал Данил, держа в руках пилу Евгения, – твоей попробую. – Данил отпилил быстро. – Хмм, эта получше, – сказал он, кивая и смотря на виляющую в своей руке в разные стороны пилу. – Немного получше, – сказал он, довольно улыбнувшись.

– Подожди-подожди, – сказал Евгений с улыбкой, весело раззадорившись внешней легкостью, с которой Данил допилил плашку. – Дай-ка, сейчас я попробую… Давай засекай, – сказал Евгений, кивнув в сторону часов Данила, положа пилу на следующую по очереди метку и сосредоточенно изготовившись к старту.

– Готов? – прозвучало звонко в ушах Евгения.

– Да, – ответил гоночный болид.

– На старт, внимание, марш!

В его кровь залили новое топливо, его руки взорвались огнем, его мысль влилась в острый раскаленный металл.

– Ооо, ха-ха-ха, молодец, – удивленно закивал Данил, смотря то на часы, то на раскрасневшегося в лице Евгения и остановив свои часы на отметке чуть больше чем за полминуты.

– Сколько? – запыхавшись, спросил Евгений и, увидев на часах вытянутого запястья свое время, с осознанием чего-то бессмертного озарился яркой уставшей улыбкой. – Ха-ха-ха, – рассмеялся он. – Ты видел?

– Ну, ничего, – сказал Данил, плюнув себе на ладони и растирая их с характерным сухим шершавым звуком. – Сейчас моя очередь, – и на его веснушчатом лице растеклась приторная, предвкушающая легкую победу довольная улыбка.

– Ха-ха, – взволнованно-тихо рассмеялся Данил, находясь на изготовке.

– Готов? – улыбчиво спросил Евгений.

– Погоди, – сказал Данил, успокаиваясь и переминаясь пару секунд на одном месте. – Сейчас, сейчас… Готов! – произнес он резко, после мгновения шуршащего набирания воздуха через сморщенный красный нос сразу начав судорожно пилить.

Он отпилил быстро. Его время лишь на три секунды уступало времени Евгения.

Немного отдышавшись, в показной, смеющейся, негодующей разъяренности, он, не уступая очереди, снова взялся за дело, только на этот раз ухватившись за рукоятку пилы обеими руками. Он отчаянно смеялся, Данил рычал, как бензопила, приговаривая сквозь стиснутые зубы:

– Еще, еще, сейчас, сейчас.

На этот раз, закончив пилить, он от бессилия выпустил пилу из своих затекших рук, и она вместе с плашкой с дребезжащим глухим трезвоном упала на усыпанный опилками бетонный пол. Не спрашивая своего времени, он медленно сел на стул, случайно стоящий неподалеку от верстака. Его выпрямленные на пол ноги раздвинуто трепыхались в разные стороны, по бокам его грузно дышащего и устало облокотившегося на спинку стула тела обессиленно, безвольно свисали красные распухшие руки. Нос на откинутой назад голове жадно втягивал глотки спертого воздуха. Закрытые глаза чуть подергивались, словно ловя ритм надоедливой песни.

– Ну, – громко произнес он в задорном предвкушении, не меняя ни на миллиметр своей усталой позы. – Сколько там?

– Сорок одна секунда, – улыбаясь ответил Евгений, протягивая часы.

– А, да ну тебя, – на выдохе, устало отмахнувшись рукой, сказал Данил.

Не вспоминая ни о каком времени, они пилили одной пилой, меняясь по очереди после одной или двух отпиленных плашек, не забывая иногда колко подтрунивать друг над другом. А когда вся работа была сделана, рабочее место обметено и убрано и все напиленное аккуратно лежало ровными стопками на полу возле верстака, они, не найдя учителя, сидели в опустевшем классе, болтая на беззаботные темы о погоде, домашнем задании и оценках, о родителях и домашних животных, то и дело осторожно распрямляя свои красные намозоленные ладони.

– Завтра болеть будет, – спокойно сказал Данил, смотря на огромную свежую мозоль под большим пальцем левой руки.

Из фрамуги, раскрытой пришедшим учителем, подул свежий уличный ветер.

И уже спустя года в раскиданной повседневности маленьких улиц, на ухабистых просторах самостоятельной жизни они изредка попадались друг другу на глаза, каждый раз искренне удивляясь неожиданной возможности видеть друг в друге то, что запечатлено неизменным с тех самых давних пор, когда юная песнь долгих лет тянула сердце биться чаще, а мысли – лететь высоко над облаками, не замечая ни пыли, ни грязи бескрайних извилистых дорог человеческой жизни.

Евгений слышал его уверенную безусловность. Данил рассказывал о своей новой спутнице с таким рассветным вдохновением, а о ее ребенке с такой предвкушающей радостью долгих лет семейной теплоты и признания, что Евгению порой казалось, что его воодушевление не имеет границ и… «Все будет хорошо», – говорил он с заразительной однозначностью.

Перемен мы боимся и презираем их, они наш враг, наш бич, с ужасом мы стараемся убежать от их прикосновений, спрятаться в темный чулан, слыша за дверью с дрожью приближающиеся шаги незнакомца, задержав дыхание и стараясь остановить каждый удар бьющего громом сердца в тщетной надежде остаться незамеченным.

Евгений видел себя в центре множества зеркал, он видел отражение отражений, где их мельчайшие искривления были жизнями людей. Он задевал ткань мироздания, он плыл в бесконечности бесконечностей, во времени и вне его, его никогда не было, но он был, он есть, и он будет.