Текст книги "История города Екатеринослава. Книга первая. Монастырское урочище"

Упоминавшийся католический функционер Алберт Кампензе, в своём известном письме к Папе Римскому Клименту VII излагавший желательность, скорее, даже необходимость объединения церквей, а может быть, и приведение великого князя московского в лоно католической церкви, особо подчёркивал, насколько нежелателен такой союз для Польской Короны: «О том, по какой причине не должно прибегать к посредничеству Короля Польскаго для приведения Московитян к единству Римской церкви:

…Поляки всегда старались различными хитростями разстроить этот союз. Ратуя против народа еретическаго, они уверены были в помощи других Государей и в нашем пособии, которое мы не раз оказывали им обнародованием разных индульгенций и денежными ссудами из общей казны Христианской, – и потому ныне заключают, что если Московский Государь сотрёт с себя пятно ереси, Польша лишится всех этих пособий, между тем как враг ея, и без того уже сильный, приобретёт ещё более веса и могущества».[398]398
  Кампензе. Стр. 53.


[Закрыть]

Жить содержанкой, может быть, и приятно, но позорно, а Польша уже в те времена, как это ни обидно будет слышать её патриотам, заняла не очень-то почётную роль содержанки католического европейского сообщества. И совершенно естественное нежелание поляков потерять финансовую помощь Ватикана, христианнейших королей и католических величеств вызывало у них всё новые и новые приступы ненависти к Московии. Часть реально мыслящих святых отцов в Ватикане это понимала:

«Впрочем, отвращение Короля Польскаго от принятия нами Московскаго Князя в число Христианских Государей ясно уже доказывается тем, что об изъяснённом выше сего, святом и полезном для нас, предложении Василия он ни разу не упомянул в письмах своих к предместнику Вашего Святейшества, Папе Адриану VI, между тем как ничем не мог так утешить и обрадовать пастыря благочестивейшаго, как приятным известием об истинно Христианском расположении к нам людей, которыхмы почитали еретиками и врагами опаснейшими и о желании их защищать нас и помогать нам в делах наших.

Этим обстоятельством достаточно объясняются все прежния действия Польши, постоянно препятствовавшей соединению церквей. Она не раз уже удерживала Послов, отправлявшихся на сей конец в Московию от Апостольскаго престола, устрашая их мнимыми опасностями и затруднениями в исполнении данных им поручений и тем самым убеждая возвратиться назад без всякаго успеха.

По сей-то причине Преосвященный Иероним Бальбо, Епископ Гурский (он был прежде Советником Императора Максимилиана, а ныне находится при Римском дворе в звании посланника Фердинанда, Эрцгерцога Австрийскаго), бывший свидетелем того, как Василий домогался у Максимилиана титула Королевскаго и сведавший многое о хитростях Поляков, неодноратно убеждал Папу Адриана VI, предместника Вашего Святейшества, дабы он в деле соединения церквей избегал участия Короля Польскаго или лиц, ему преданных».[399]399
  Кампензе. Стр. 53–54.


[Закрыть]

Как бы в насмешку над Польской Короной её подданные стремились в ту самую жуткую Московию. «Люди того же происхождения переходили в подданство новаго Государя», как с горечью констатировал король Сигизмунд, уходили, выходит, от него, просвещённого и гуманного европейского монарха, уходили из цветущего Польского-Литовского государства, от истинной христианской веры? Почему? Значит, тому были причины. Неладно что-то было в польском королевстве.

Северная Русь – Великороссия, зарубежные современники в то время ещё называли её «Белой Русью», приняв твёрдой рукой покачнувшееся было знамя Православия, втягивала в свою орбиту всё больше и больше людей, и для этих людей была явно очень притягательна. Можно объяснить это притяжение просто, например так, как объяснил причину массового перехода своих сограждан к Великому Московскому Князю Василию III, сыну Иоанна III Васильевича небезызвестный патриот литовского государства Михалон Литвин:

«Хитрый этот человек (т. е. Великий Князь) назначил награду возвращающимся перебежчикам, даже пустым и бесполезным, рабу – свободу, простолюдину – дворянство, должнику – прощение долга, злодею – отпущение вины».[400]400
  Литвин. Стр. 61.


[Закрыть] На первый взгляд, это очень похоже на правду, московские князья, а потом цари, не скупились на жалованье иноземцам, вот как выглядело это в глазах посла Марко Фоскарино в далёком 1537 году:

«[Императорский] двор всегда полон разного рода государями (signori), князьями, послами (oratori) разных государей и солдатами: они являются [сюда] во всякое время, чтобы почтить двор и находиться в свите Императора».[401]401
  Фоскарино. Стр. 15.


[Закрыть] Через столетие Адам Олеарий писал практически то же:

«Его Царское Величество с большими также издержками, держит множество переводчиков на всякаго рода языки, равно как и много других слуг из Немцев и других иностранцев. Особенно много высших военных Офицеров, которые частию оставили свою Веру и перекрестились и которые и в мирное время получают большия деньги за пожиданье дела».[402]402
  Олеарий. ЧИОИДР. 1868. Кн. 3. Стр. 264.


[Закрыть] Взглянем теперь на картинку времён князя Витовта, описанную Н. М. Карамзиным:

«…Выехал в Москву из Литвы сын Князя Иоанна Ольгимонтовича, Александр Нелюб, со многими единоземцами: вступив в нашу службу, он получил себе во владение город Переславль Залесский. Вслед за ним прибыл в Москву Свидригайло Ольгердович… Ему сопутствовали Епископ Черниговский Исакий, Князья Звенигородские, Александр и Патрикий, Феодор Александрович Путивльский, Симеон Перемышльский, Михайло Хотетовский, Урустай Минский и целый полк Бояр Черниговских, Северских, Брянских, Стародубских, Любутских, Рославских, так, что дворец Московский весь наполнился ими, когда они пришли к Государю.

Москвитяне с любопытством смотрели на своих единоплеменников, уже принявших обычаи иноземные; а Бояре южной России дивились величию Москвы (за сто лет едва известной по имени), красоте ея церквей, святых Обителей и пышности Двора Василиева…».[403]403
  Карамзин. Т. 5. Стр. 188–189.


[Закрыть]

Только ли корысти ради устремились в Москву южнорусские князья, «целый полк бояр Черниговских, Северских, Брянских, Стародубских…»? Только ли за большим жалованьем бежали в жуткую Московию подданные шведской королевы? Видимо, дело было не только в этом. Даже если Михалон Литвин был прав, и Василий III Иоаннович действительно поощрял перебежчиков, а его потомки щедро платили иноземным специалистам, кто мешал правителям Литвы, Польши или Швеции делать то же самое?

Но если деньги не были для перебежчиков решающим фактором, то чем же их так привлекала Московия? Этому были причины. Так в правление упомянутого Василия III (1505–1533), да и при последующих государях, на Руси действовали такие нормы помощи бедствующим, описанные Сигизмундом Герберштейном: «… Давать десятину со всех имуществ для бедных, сирот, немощных, престарелых, пришельцев, пленных и для погребения бедных, а также для помощи тем, кто имел многочисленное потомство, и у которых имущество было истреблено огнём, и, наконец, для облегчения нужд всех несчастных, а также для Церквей бедных Монастырей и главным образом для успокоения мертвых и живых».[404]404
  Герберштейн. Стр. 69.


[Закрыть]

Обратите внимание, тягловое население Московии платило десятину не в царскую казну, а в помощь «бедным, сиротам, инвалидам, престарелым, многодетным семьям, погорельцам, на похороны неимущих» и даже на содержание «пришельцев и пленных». Как обобщение Герберштейн отметил, что, в целом, десятина использовалась «для облегчения нужд всех несчастных». Во многих ли странах Европы существовал такой порядок? Полтора столетия спустя, в 1661 году, во времена Алексея Михайловича, посол Майерберг писал о Московии:

«Если же кто из них падет, храбро сражаясь в бою, Царь заботится о честном пропитании его жены до вступления ея во второй брак и детей его до их совершеннолетия. Взятых в плен Царь возвращает назад, заплатив за них неприятелю выкуп, а женам их во всё это время дает половинное жалованье их мужей, уплачивая остальную половину этим последним по возвращении их из плена».[405]405
  Майерберг. ЧИОИДР. 1874. Кн. 1. Стр. 177.


[Закрыть] Кроме того, русские правители старались не выдавать назад тех, кто бежал под защиту Москвы, в особенности принявших Православие. Посол Венецианской республики Альберто Вимена да Ченеда в 1657 году в «Известиях о Московии» писал:

«…Когда по просьбе некоторых знаменитых особ, Шведская Королева просила о возвращении многих граждан, бежавших из Естонии и Ингерманландии в Московию, то Великий Князь отвечал, что не может их выдать, и предложил вместо того денежное вознаграждение. Предложение сие принято с тем, дабы вместо денег был выдан хлеб…».[406]406
  Ченеда. Стр. 242–243.


[Закрыть] Кроме высокого жалованья иностранцам, кроме подчёркнуто внимательного отношения к беженцам и пленным, общей атмосферы доброжелательности и взаи мопомощи, Московское государство имело ещё один привлекательный аспект. Это был вопрос веры. Не стоит недооценивать её роль в судьбе наших предков.

Глава 15
Вифлеем

«…В Кремле церковныя главы покрыты гладкою крепко золоченою жестью, которая при солнечном свете ярко блестит и тем придает всему городу снаружи великолепный вид… Снаружи город кажется Иерусалимом, внутри же он Вифлеем».

Адам Олеарий. Описание путешествия в Московию

Религия практически во все времена была важнейшей составляющей человеческого бытия. У европейцев многие столетия частью повседневной жизни было Христианство. К XVI столетию тяжесть церковных догматов, регулирующих все стороны жизни человека, достигла критической величины. Произошел большой взрыв, единство веры рухнуло, во многих странах заполыхал огонь Реформации, рекой полилась кровь. В «Начертании всеобщей истории» от 1822 года преподавателя московского университета благородного пансиона, Ивана Никифоровича Басалаева, дано описание этой большой религиозной европейской смуты, такой, какой она виделась из России конца XVIII – начала XIX столетия:

«Западныя Государства пребывали постоянно под кровом Римско-Католической Религии до XVI века – эпохи чрезвычайных событий, изменивших лице Европы. Реформация превратила Христианскую кротость в плачевное зрелище кровопролитных сражений, порождаемых бедственною ненавистию различных сект Религии. Учение Лютера отторгло от церкви Римской Данию, Швецию, Северную Германию и Нидерланды; многочисленныя секты, разсеявшияся в Англии, Франции и Швейцарии, перенесли с собою дух раздора, колебавшаго спокойствие Европейцев до половины XVIII столетия. Вера Католическая оставалась только в Италии, Испании и Португаллии и распространялась в странах Новаго Света. В сие время Россия пребывала в вере предков своих…»[407]407
  И. Басалаев. Начертание всеобщей истории. Москва. 1822. Стр. 366–367.


[Закрыть]

Вера наших предков – старинное и надёжное Православие, душой которого были киевские священники и греческие святители, на фоне общеевропейской религиозной смуты выглядела по-иному. Один из деятелей католической церкви, Алберт Кампензе, написавший ещё в 1523–1524 году своё известное письмо (правильнее было бы назвать этот документ аналитической запиской) «О делах Московии» к его римскому святейшеству Папе Клименту VII, сообщал:

«Все многочисленныя племена, подвластныя Московитянам (за исключением Казанских Татар…), веруют в единаго Бога, признают Христа Спасителя и отличаются от нас только тем, что отвергают единство церкви… Во всем прочем они, кажется, лучше нас следуют учению Евангельскому…

…Отец мой и многия другия почтенныя особы, проживавшия некоторое время в Московии, уверяли меня, что Московитяне были бы гораздо праведнее нас, если бы не препятствовал тому постыдный раскол их…».[408]408
  Кампензе. Стр. 34–35.


[Закрыть] Пусть московские пастыри были плохо образованны, пускай в их службах встречались явные несуразности, но наша древняя вера имела другие серьёзные преимущества. Предельная искренность русских проповедников, их готовность к самопожертвованию, чувство единства и взаимовыручки среди православного народа были очень притягательны.

Ярким примером православного подвижничества является, в частности, деятельность одного из выдающихся московских святителей, болгарского монаха, ученика константинопольского патриарха Филофея Коккина – митрополита Киевского и всея Руси (таков был тогда титул главы Русской Церкви) Киприана, проповедовавшего на рубеже XIV–XV веков. Один из небольших эпизодов обращения в православие, совершаемого этим митрополитом, описал Николай Михайлович Карамзин: «Киприан славился не только благочестием, но и дарованиями разума… Как ревностный учитель Веры, он имел удовольствие обратить трёх знаменитых Вельмож Ханских: Бахтыя, Хидыря и Мамата, которые выехали из Орды в Москву, и просвещенные его беседами, захотели креститься. Сей торжественный обряд совершился на берегу Москвы реки, в присутствии Великаго Князя и всего Двора, при колокольном звоне и радостных восклицаниях бесчисленнаго народа. Москвитяне плакали от умиления…

Названные именами трёх Святых Отроков, Анании, Азарии и Мисаила, сии новокрещенные ходили вместе по городу, дружелюбно кланялись народу и были им приветствуемы как братья».[409]409
  Карамзин. Т. 5. Стр. 227–228.


[Закрыть] Такие эпизоды в Москве были нередки не только в XIV–XV, но и в XVI–XVII веках. Известный нам секретарь голштинского посольства Адам Олеарий записал в 1636 году: «…Не слышно, чтобы Русские насильно кого обращали в свою Веру, и, напротив, каждому они предоставляют свободу совести, хотя бы это были их подданные или рабы… Всякаго же, добровольно обращающагося в их Веру, они охотно принимают и даже доставляют ему содержание на всё время его жизни. Подобные перекрещенцы из других Исповеданий обыкновенно бывают гораздо злее по отношению к прежним своим единоверцам и даже по отношению ко всем иностранцам гораздо нетерпимее, чем сами Русские…».[410]410
  Олеарий. ЧИОИДР. 1868. Кн. 4. Стр. 323.


[Закрыть]

В Московии всем предоставляют свободу совести? На фоне многочисленных современных публикаций о жутком рабстве московитов, о тиранстве русских царей это звучит по крайней мере необычно. Но вот другой источник, письмо, написанное из Моск вы 23 июня 1699 года священником-иезуитом, которого даже по долгу службы трудно заподозрить в симпатиях к «москалям», отцом Франциском Эмилианом:

«Здесь все живут в хаосе, и каждый кричит: это свободная страна! К этому нужно ещё прибавить, что большая часть живущих здесь принадлежит к числу таких людей, которые искали здесь спасения, убежали сами или были изгнаны из своих стран за злодеяния, – люди, закоренелые в пороках…

Приходится возставать против безобразий и преступлений, а это здесь труднее, чем где-либо, так как, за что в других странах правосудие наказывает мечом и огнем, здесь по большей части признается не подлежащим взысканию…».[411]411
  Письма иезуитов. Стр. 19.


[Закрыть] Поражают своей необычной откровенностью фразы отца-иезуита:

«…каждый кричит это свободная страна…»,

«…большая часть живущих здесь… искали здесь спасения»,

«… за что в других странах правосудие наказывает мечом и огнем, здесь по большей части признается не подлежащим взысканию…».

Неужели в Московии, где, по логике вещей, должны были бы скорее четвертовать невинного, чем великодушно простить виноватого, возможна была такая снисходительность? Письмо это, не предназначавшееся для чужих нескромных глаз, показывает, насколько плохо мы знаем собственную историю, насколько превратно представляем жизнь и обычаи наших предков (десятилетия умолчаний, лжи, искажения исторической правды не прошли бесследно). Но вернёмся к историческим документам. Что же писали о строгости законов (или беззаконии) в Московском государстве другие иноземцы? Вот наблюдение посла английской королевы Ричарда Ченслера, приезжавшего в Москву в 1553 и 1555 годах:

«Русские законы о преступниках и ворах несогласны с Английскими. По их законам никто не может быть повешен за свой первый проступок; но виновнаго долго держут в тюрьме и часто бьют плетьми и иначе наказывают…».[412]412
  Середонин. 1884. Стр. 9–10.


[Закрыть] О небывалой для европейских стран снисходительности Московского законодательства сообщал и посланник императора Фердинанда барон Сигизмунд Герберштейн в 1550 году: «Кража редко карается смертию, даже и за убийства казнят редко, если только они не совершены с целью разбоя… Даже скотоложцы и те не подвергаются казни».[413]413
  Герберштейн. Стр. 82.


[Закрыть] Уже упоминавшийся английский доктор Самуил Коллинс, личный врач царя Алексея Михайловича, сообщал о том же: «Смертью здесь наказывают очень немногих, а большую часть преступников секут кнутом…».[414]414
  Коллинс. Стр. 18.


[Закрыть]

Французский капитан Маржерет, командовавший ротой иноземцев в армии Бориса Годунова, после его смерти служивший Лжедмитрию, затем сражавшийся уже с россиянами под знаменами польского короля Сигизмунда, написал для Генриха IV, короля французского, в записках «Состояние Российской державы и Великого княжества Московского»: «Во всей России никто не может быть казнен без точнаго повеления верховнаго Московскаго Совета».[415]415
  Маржерет. Стр. 34.


[Закрыть] Маржерету, кстати, принадлежит ещё одно любопытное наблюдение за нравами московитов: «…Они весьма просты в обхождении и всякому говорят – ты; а прежде были ещё проще. Если им случалось иногда слышать что-либо сомнительное или несправедливое, то вместо слов: Ваше мнение или извините, или других учтивых выражений, они отвечали на отрез: ты лжешь.

Так говорил даже слуга своему господину. Сам Иоанн Васильевич, названный Мучителем, не гневался за подобныя грубости. Но теперь, познакомясь с иноземцами, Россияне отвыкают от прежней дерзости в разговоре, бывшей обыкновенною лет за двадцать или за тридцать».[416]416
  Маржерет. Стр. 84.


[Закрыть]

Оказывается, как это ни удивительно для кого-то звучит, фраза «не карать, а воспитывать» возникла вовсе не при социализме, она была девизом правосудия того самого «клятого Московського Царату» с седой старины. Московская Русь этого времени очень бережно относилась к своей древней вере, чтила первоначальные идеи христианского гуманизма. Высшую меру наказания здесь применяли только к отдельным группам преступников о чем и сообщал барон Герберштейн: «Убийцы своих господ, предавшие крепость, святотатцы, похитители людей так же, как и те, кто тайно относят имущество в чужой дом и говорят, будто оно у них украдено, так называемые Подметчики, кроме того те, кто поджигают людей и кто окажутся заведомыми злодеями, подлежат смертной казни.

Того вора, который впервые будет пойман в краже, если только его обвиняют не за святотатство или за похищение людей, не следует карать смертью, но исправить всенародным наказанием, то есть его надлежит бить палками, и судья должен взыскать с него денежную пеню».[417]417
  Герберштейн. Стр. 83.


[Закрыть]

Из общего правила, конечно, были и исключения. Иоанн Грозный, имевший, как известно, крайне вспыльчивый характер, однажды в надзидание другим казнил особо зарвавшегося чиновника (и тогда коррупция не давала покоя кремлевскому руководству). Эту жестокую казнь описал английский посол Джильс Флетчер:

«Так, между прочим, поступил покойный Царь Иван Васильевич с дьяком одной из своих областей, который (кроме многих других поборов и взяток) принял жаренаго гуся, начинённаго деньгами. Его вывели на торговую площадь в Москве, где Царь, находясь лично, сам сказал речь: “Вот, добрые люди, те, которые готовы съесть вас, как хлеб, и проч.”; потом спросил у палачей своих, кто из них умеет разрезать гуся, и приказал одному из них сначала отрубить у дьяка ноги по половину икр, потом руки выше локтя (все спрашивая его, вкусно ли гусиное мясо) и наконец отсечь голову, дабы он совершенно походил на жаренаго гуся».[418]418
  Флетчер. Стр. 41.


[Закрыть] Случай такой казни для Руси был явно нехарактерен, но и Иоанн IV Васильевич был личностью, мягко говоря, неординарной. Другие государи в подобной ситуации поступали иначе.

Известный нам французский капитан Маржерет сообщал, что обычно в Московии взяточников подвергали общественному позору и отправляли в ссылку: «…Виновнаго Дьяка, не слишком любимаго Государем, наказывают всенародно кнутом, привязав к шее лихоимца кошелек серебра, мягкую рухлядь, жемчуг, даже соленую рыбу, или другую вещь, взятую в подарок. Потом отправляют наказаннаго в ссылку…».[419]419
  Маржерет. Стр. 30–31.


[Закрыть] Однако это не значит, что взяточникам потакали. Тот же Маржерет описал, как строго был в Московском государстве регламентирован процесс получения подарков должностными лицами:

«…Никто из Судей или Сановников не смеет принимать никаких подарков от просителей: ибо если обвинят Судью или собственные слуги, или подарившие, (которые доносят нередко, обманувшись в надежде выиграть дело), или другие люди: то уличенный в лихоимстве теряет все свое имущество и, возвратив дары, подвергается правежу… для заплаты в пеню, по назначению Государя, пятисот, тысячи, или двух тысяч рублей, более или менее, по степени сана… В продолжение восьми дней после Пасхи им дозволено, вместе с красными яйцами, принимать малоценныя вещи; но запрещено брать подарки, предлагаемые в надежде приобресть их расположение… Впрочем, если принесённая вещь стоит дороже 7 или 8 рублей, и Царь о том узнает, Судьи не освобождаются от наказания».[420]420
  Маржерет. Стр. 30–32.


[Закрыть] Словом, пойманным мздоимцам приходилось несладко. Кроме общего поругания, наказания кнутом или правежа, выплата 500, 1000, 2000 рублей, колоссальных по тем временам сумм, зачастую означало полное разорение проштрафившегося.

Как правило, избегали смертной казни не только лихоимцы, но даже лица, оскорбившие Его Царское Величество. Об этом в 1636 году писал всё тот же секретарь голштинского посольства Олеарий:

«Даже тем, которые за оскорбление Его Царскаго Величества, или за другия великия, доказанныя преступления, впадают в немилость и должны быть сосланы в Сибирь (что, впрочем случается теперь уже не так часто), немилость эта или наказание, смягчается таким образом, что, смотря по состоянию и достоинствам виновнаго лица, ему назначается сносное содержание, а большим Господам выдаются и деньги. Так писцам дается должность в Канцеляриях, в каком-нибудь из Сибирских городов, стрельцам и солдатам такия же солдатския места, за что они получают свое готовое жалованье и подлежащее продовольствие. Для большинства Русских самое тяжкое наказание заключается в том, что за свои вины они удаляются от высокаго лица Его Царскаго Величества…».[421]421
  Олеарий. ЧИОИДР. 1868. Кн. 3. Стр. 220.


[Закрыть] Такие вот себе наказания, причем некоторые, наказанные ссылкой, вдали от столицы умудрялись сколотить приличное состояние.

Каков парадокс, просвещённые европейцы, с одной стороны, вроде бы громко клеймили варваров – московитов за тиранизм и небывалую жестокость, с другой, – тут же осуждали их за судебный либерализм: «…За что в других странах правосудие наказывает мечом и огнем, здесь по большей части признается не подлежащим взысканию…» И так считали не только отцы-иезуи ты. Адам Олеарий с возмущением писал о России: «За нарушение супружеской верности у Русских смертью не наказывают, и они не называют нарушением этой верности, если женатый будет иметь сожительство с другой сторонней женщиной, и считают это просто любодейством; нарушителем же супружеской верности называют они того мужа, который от живой жены женится на другой.

Если жена впадет в развратную жизнь, и на то поступит от мужа жалоба, и преступление будет доказано, то её наказывают плетью и выдерживают несколько дней в монастыре на хлебе и на воде, затем она возвращается в дом мужа…»?.[422]422
  Олеарий. ЧИОИДР. 1868. Кн. 3. Стр. 213.


[Закрыть] А вот заметка другого посла, Августина Майерберга, бывшего в Москве в 1661 году (во времена царя Алексея Михайловича):

«В бытность мою в Москве был такой случай: в темнице сидел один молодой человек, Поповский сын, за кражу из церкви святых икон, украшенных драгоценными каменьями… Пожалуй, кто-нибудь, вспомнив Божию кару нечестивым пяти городам, вообразит себе костер, сложенный, в возмездие за открытое, да ещё и сознанное, преступление. Но хотя это было бы здесь кстати, только вышла бы неправда.

Напротив, этот добродетельный смертный освобожден был от уголовнаго наказания, а лишь посажен на несколько дней в смирительный дом; и потом сослан на 42 дня в другой монастырь просевать муку для очищения ея от отрубей. По окончании срока этой работы, он должен был подходить в монастыре к келье каждаго Священника и, стуча в дверь ея, повторять: «Господи помилуй!»; потом получать от каждаго по три удара по спине плетью, и таким образом мог очистить себя от преступления».[423]423
  Майерберг. ЧИОИДР. 1873. Кн. 3. Стр. 42.


[Закрыть] В просвещённых странах за супружескую неверность, осквернение церкви, оказывается, отправляли на плаху или на костер.

А вот ещё из записок иноземцев. Венецианский посол Марко Фоскарино о московском правосудии: «Император руководствуется своими несложными законами, по которым он с величайшею справедливостью царствует и управляет всем Государством. Они соблюдаются так хорошо, что никто не смеет нарушать их произвольными и хитроумными толкованиями. Для разбойников, убийц и злодеев определены строгие наказания (pene ordinarie); преступников же, как и должно, подвергают пыткам».[424]424
  Фоскарино. Стр. 14.


[Закрыть] Ему вторил английский королевский посол Антон Дженкинсон, четыре раза приезжавший в Россию в 1557–1571 годах: «Народ свой царь держит в большом подчинении; все дела, как бы они ни были незначительны, подвергаются его разсмотрению. Законы строги для всех обидчиков».[425]425
  Середонин. 1884. Стр. 34.


[Закрыть]

Заслуживает внимания описание царских судебных заседаний, сделанное англичанином Ричардом Ченслером: «Князь сам произносит приговор по всем делам согласно законам. Это очень похвально, что такой государь берет на себя труд смотретьза отправлением правосудия. Впрочем, несмотря на это, здесь происходят удивительныя злоупотребления, причем князя часто обманывают. Если же случится, что начальники будут изобличены в сокрытии правды, они получают соразмерное наказание».[426]426
  Середонин. 1884. Стр. 8–9.


[Закрыть] Царем, о справедливых судебных порядках которого сообщали и Фоскарино, и Дженкинсон, и Ченслер, был не кто иной как Иоанн IV Васильевич (Грозный). Как-то не очень вяжутся такие характеристики справедливого и мудрого владыки, звучащие из уст иностранцев, с нашими устоявшимися представлениями о нём.

 
…А как храм освятили, то с посохом, в шапке монашьей
Обошёл его царь – от подвалов и служб до креста.
И, окинувши взором его узорчатые башни,
«Лепота!» – молвил царь. И ответили все: «Лепота!»
 
 
И спросил благодетель: «А можете ль сделать пригожей,
Благолепнее этого храма другой, говорю?»
И, тряхнув волосами, ответили зодчие: «Можем!
Прикажи, государь!» И ударились в ноги царю.
 
 
И тогда государь повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его церковь стояла одна такова,
Чтобы в Суздальских землях, и в землях Рязанских, и прочих
Не поставили лучшего храма, чем храм Покрова!..
 
 
И стояла их церковь такая, что словно приснилась.
И звонила она, будто их отпевала навзрыд,
И запретную песню про страшную царскую милость
Пели в тайных местах по широкой Руси гусляры.
 

Дмитрий Кедрин

Так кем же был всё-таки Иоанн IV Васильевич, злодеем или справедливым правителем? За прошедшие столетия его явно неординарная личность обросла столькими слоями мифов, боюсь, до сих пор обёртки эти до конца не сняты. Вот, кстати, ещё одна характеристика Иоанна Грозного, сделанная неизвестным англичанином, служившим зимой 1557–1558 годов при царском дворе:

«Его Величество выслушивает сам все жалобы и сам же устно произносит приговоры по всем делам и без замедления, только в духовныя дела не вмешивается, но представляет их целиком Митрополиту…

…Его не только обожают знатные и простой народ, но и так боятся его во всех его владениях, что, я думаю, что нет Христианскаго государя, котораго бы больше боялись и больше любили, чем этого. Если он приказывает кому-нибудь из Бояр идти, тот бежит; если он скажет одному из них дурное или бранное слово, то виновный не может являться пред его лице, если за ним не пошлют…».[427]427
  Середонин. 1884. Стр. 22.


[Закрыть]

Читая документы многовековой давности понимаешь, насколько непривычным для нас были нравы и правила XVI, XVII, да и XVIII столетий. Несмотря на явные проявления христианского гуманизма, меньше всего московское правосудие напоминало лубочную картинку. Женщина в те времена всё ещё являлась существом кабальным, австрийский посол Майерберг в 1661 году писал: «Женщины благороднаго звания, которым достались мужья не так сердитые и ревнивые, получают иногда от них позволение ходить в церковь, входят в особенную дверь, отворяемую со стороны церковнаго погоста, на отгороженное место за решеткой, устроиваемое на левой стороне в каждой церкви (кроме Соборной), и стоят там, укрытыя от глаз мужчин. Когда же Священник, возжегши ладан подойдет и повернется к ним… он держит глаза вниз, из страха оскорбить какую-нибудь женщину своим взглядом чрез решетку».[428]428
  Майерберг. ЧИОИДР. 1873. Кн. 3. Стр. 94.


[Закрыть] Женщина – убийца своего мужа, являлась преступником, убившим своего господина, хотя каралась очень специфично. Как сообщал английский врач Самуил Коллинс, она умерщвлялась без пролития крови:

«Жену, которая убъет своего мужа, погребают живую; её зарывают в землю по горло, и таким образом она должна умереть: а это зимою бывает скоро. Здесь преступление и наказание – соразмерны; потому что жена, по справедливости должна умереть без пощады, если она не могла любить даже своего мужа».[429]429
  Коллинс. ЧИОИДР. 1846. Кн. 1. год 1. Стр. 12.


[Закрыть] Тот же Коллинс разъяснял особенности россий ского правосудия того времени: «Если Русский убъет своего раба илисвою жену, наказывая их за вину, то законы его не судят. Также, если случится убийство, а никто не преследует убийцы, то законы молчат. Не сознавшись в преступлении, обвиненный не может быть осужден, хотя бы тысячи свидетелей были против него, и потому стараются вынудить признание всякаго рода муками».[430]430
  Коллинс. ЧИОИДР. 1846. Кн. 1. Год 1. Стр. 22.


[Закрыть]

Вот, оказывается, для чего нужны были палачи и пытки, без признания вины преступником судья не имел права вынести приговор, такова была, как говорят сейчас, устоявшаяся судебная практика. В любых других случаях, вопреки сложившимся представлениям, пытки не применялись. Мало того, истязания подсудимых, в большинстве случаев, могли производиться только с личного разрешения царя. «Немногие из начальников имеют власть приговаривать к казни. Из подданных никто не смеет пытать кого-нибудь. Большинство злодеев отвозится в Москву или другие главные города…» – писал барон Герберштейн.[431]431
  Герберштейн. Стр. 82.


[Закрыть]

Многие и многие годы московские великие князья, а затем сменившие их цари, лично рассматривали случаи самых серьёзных преступлений, совершаемых во всей России, убийств, разбоев, земельных споров. Помните о Иоанне Грозном: «Его Величество выслушивает сам все жалобы и сам же устно произносит приговоры по всем делам, и без замедления…»? Можете себе представить, каким низким был уровень преступности в Московском государстве, если у царя существовала такая возможность. Сравните всё вышесказанное с судебными порядками в соседней Польше, описанные чешским дворянином Бернгардом Таннером, членом польско-литовского посольства в Москву в 1678 году:

«По прибытии в Краков, едва приехали мы на эту площадь, – смотрим, в толпе солдат вдруг начинается ссора. Грустное было зрелище, несчастный тот солдат в толпе, котораго ожидала погибель! Он дал своему более сильному противнику выхватить у себя бердыш (род острой секиры), которым защищался от нападения толпы, вслед затем своей же собственной секирой получил сильный удар в голову, повалился бедняга и при диких рукоплесканиях жестокосердой толпы испустил дух. Бездыханнаго, обагреннаго собственной кровью, его взяли, завернули в плащ, вынесли из города и зарыли. Я стоял тут же, дивясь на это жестокое своеволие: нечестивый человекоубийца даже не был посажен в тюрьму, а стоял себе свободно на площади! Когда я сделал несколько вопросов по поводу этой дерзости, то получил ответ, что это польская вольность».[432]432
  Таннер. Стр. 5.


[Закрыть]