Текст книги "Тайна синих озер"

Как говорил старшина, примерно так и вышло – восемнадцать фамилий.

– Африканыч, ты мне адреса рядышком напиши. Что смогу – сам проверю. Дорожкина попрошу, постовых… Только втайности все – чтобы не знали, для чего именно все это.

Выйдя от техника-криминалиста, Алтуфьев нос к носу столкнулся с дежурным старшиной.

– Тут письмецо принесли, без подписи, – старшина протянул обычный почтовый конверт с изображением Гагарина и корабля «Восток» в левом верхнем углу. – С почты принесли, говорят, так и в почтовый ящик бросили. Судя по штемпелю – в Озерске, у нас… Думаю – вам.

Действительно, в адресной строке крупными печатными буквами было написано: «Озерское ОМ, следователю по убийству учительницы».

– Спасибо. Странное послание… Ладно, поглядим. А кто принес-то?

– Так Михайловна, почтальонша.

– Ага.

Аккуратно взяв конверт за уголок, Владимир Андреевич сразу же отнес его Африканычу на предмет отпечатков. Там же потом и вскрыл.

– Пара пригодных есть, – поколдовав порошком, обнадежил Теркин. – Правда, это почтовики скорей… Вон захватан весь.

В конверте оказались сложенный вдвое тетрадный листок и три фотографии. На двух фотографиях – красивая полуголая девушка в открытом купальнике, на третьей – юноша, подросток, в трусах. Снимали где-то на берегу озера.

– На Большом это. Дальний пляж, – место техник-криминалист определил сразу. Как и девушку: – А это вот – Лида. Убитая учительница. Постой-постой… И паренька этого я где-то видел. Наш паренек, озерский.

– Пальчики глянь.

– Ага…

Пока Теркин аккуратно сыпал кисточкой порошок, следователь прочитал послание:

– «Убитая учительница состояла в тайной связи с Мезенцевым Максимом, выпускником. Он же мог и убить».

– Он же мог и убить… – тихо повторил Алтуфьев. – Бумага тетрадная, в косую линейку.

– Первоклашки на такой пишут, – Африканыч отвлекся от фотографий. – Дефицит! А пальчиков нет, видно – перчатки. Думаю, и на письме мы тоже ничего подходящего не найдем.

– Ты все же глянь, – вытащив пачку сигарет, Владимир Андреевич хотел было закурить, да раздумал. – Про чернила да про перо что скажешь?

– Написано аккуратно, – криминалист достал из ящика стола лупу. – И перо хорошее. Не казенное – свое. Скорей ручка. Не «Паркер», но что-то вроде. А чернила обычные, голубые – «Радуга».

– А купальник-то, глянь! – хмыкнул Алтуфьев. – Часто в таких на ваших озерах загорают?

Теркин хохотнул:

– Срамной купальник! В таком только на дальнем пляжу… Хотя там и голыми можно!

– М-м-м, фотографии… – вытащив сигарету, следователь все же закурил, предложил и коллеге. – Какие-то они странные… зеленоватые, не находишь?

– Так фотобумага такая – «Йодоконт», – пожал плечами техник. – Такие снимки и выходят. Да, тут лампа в увеличителе нужна – яркая. Или контактная печать, но сам видишь, фотки-то – девять на двенадцать. Вряд ли контактная. Увеличитель – точно!

Вернувшись к себе в кабинет, Владимир Андреевич разложил на столе фотографии, невольно любуясь погибшей девушкой. Красивая была, чего уж там. И – смелая… В таком-то купальнике случайному человеку не покажешься! Тем более еще и фотки… И не украдкой сделанные! Она же позирует – это видно! Вон как ножку выставила, подбоченилась… Не учительница, а Бриджит Бардо какая-то. Не стесняется, нет… А вот парень – явно смущен. Не хотел фотографироваться? Почему? Та-ак… А не от него ли учительница беременна? Тогда, может, и прав анонимщик. Фотограф – кто-то еще третий был. Или – третья. Кому Лида точно так же вот доверяла, кого не стеснялась? Этот третий (или третья) и есть аноним? Или просто фотографии к нему каким-то образом попали? Надо искать фотографа! И срочно допросить парня. Хорошо бы надавить, закрыть в камеру. Жаль, веских оснований нет! Не анонимка же. А фото… подумаешь, с девушкой купался! Ну и что с того, что учительница, практикантка… Ладно, посмотрим. Итак, Мезенцев Максим… Знакомое лицо… Ну да – вчера у клуба! С Авдеевой Леночкой шел…

* * *

Максим готовился к химии, зубрил валентность, когда на улице послышался треск мотоцикла и чей-то крик. Звали кого-то… Кого? Мать была на работе, сестра только что ушла за хлебом – пока привезут, пока очередь… Пришлось выглянуть самому.

– Мезенцев Максим ты будешь? – сурового вида старшина протянул какую-то серую бумажку.

– «Повестка», – прочел Макс. – «В девять ноль-ноль явиться»… Ой, я не могу в девять – у нас экзамен! Химия!

– Ну-у… – милиционер прищурился. – Тебе ведь шестнадцать есть?

– Восемнадцать почти…

– Тогда давай сейчас, с нами. Пока следователь не ушел. Договоришься на другое время. Или – прямо сейчас.

– Ага. Только дверь закрою.

Конечно, молодой человек несколько растерялся, но особого удивления не испытал. Верно, вызвали все по тому же делу – по краже в Доме пионеров. Вот и хорошо! Можно будет все рассказать! То, что они с Женькой Колесниковой узнали. Даже лучше! Не сам со своими идеями пришел, а вот, вызвали. Жаль, что на мотоцикле – соседи-то глазастые! Да и черт с ними – про Дом пионеров все равно все уже знали. Тоже мне, нашли ворюгу…

Следователь оказался вовсе не тот, что допрашивал Макса про Дом пионеров. Тот был круглолицый, здоровый, этот же – поджарый, подтянутый, резкий. В модной белой рубашке с узеньким галстуком, в узких синих брюках – почти как у стиляг…

«Так это же он вчера встретился у клуба! – вспомнил Максим. – Ленку Авдееву искал. Нашел потом, разговаривал… Ну да – он!»

– Товарищ следователь! Тут вот, к вам… – доложил старшина.

– Мезенцев Максим. Вы мне на завтра назначили, а у меня – химия, экзамен…

– А, Максим! Хорошо, что пришел. Ну, пошли в кабинет, поговорим. Заходи, заходи, не стесняйся… Я – Владимир Андреевич Алтуфьев, следователь. Впрочем, мы, кажется, знакомы.

Максим уселся на предложенный стул, искоса глянув на потрет Ленина, висевший прямо над следователем. Казалось, Владимир Ильич как-то грозно прищурился.

– В каких отношениях вы находились с Лидией Борисовной Кирпонос, практиканткой? – огорошил с порога Алтуфьев.

Юноша невольно вздрогнул – вот тебе и Дом пионеров!

– Ну-у… в хороших. Она у нас французский вела.

– А в личном плане? – следователь как-то ехидно прищурился. Или это просто так показалось?

– Что значит в личном? – покусав губы, переспросил Максим. – Она – учительница, я – ученик… был…

– А на это что скажете? – Владимир Андреевич выложил на стол фотографии. Одну за другой: Лида в купальнике… Сам Максим…

«Это ж тогда, на озере! Но откуда?! Хотя…»

– Если вам плохо, можете водички попить. Вон графин.

– Да нет, не плохо. Это… мы на озере… французским занимались. Лидия Борисовна меня подтягивала.

– В таком вот виде?

– Так ведь на пляже! Не в одежде же сидеть.

Макс не сразу понял, в чем его подозревают, а когда дошло, нервно вскочил со стула:

– Вы что, правда думаете, будто Лиду… Лидию Борисовну я… убил?

– Так. Успокойтесь. Успокойся, я сказал! Сядь!

Следователь самолично налил из графина воды в граненый стакан, подал парню:

– Пей! Вот так, молодец… Давай рассказывай!

– Что рассказывать?

– Все!

Максим и рассказал – все. Все, что они с Женькой давно хотели рассказать, но как-то побаивались. Правда, про напарницу свою Макс не упомянул – к чему? – но все остальное поведал без утайки. И о подозрительных людях, про которых узнали от Иванькова Влада и Смирнова Геньки, тоже.

– Как-как? Геннадий Смирнов? Ага… – торопливо записал следователь.

…В том числе и о Крокотове:

– Правда, мы его так больше и не видели.

– Так, говоришь, Крокотов с почтальоном встречался?

– В чайной пиво пили. Или водку, это уж я не знаю, – охотно подтвердил Максим. – Да, с почтальоном, с дядей Славой Столетовым. Мопед еще у него.

Покачав головой, Владимир Андреевич потер руки:

– А что еще о почтальоне расскажешь? Он, кажется, в клубе на танцах был… Когда некто Константин Хренков пытался затеять драку.

– Так он его и искал! – тут же припомнил Максим. – Дядя Слава-почтальон – Хренкова. У нас… у меня про него еще спрашивал, не видал ли. Искал, искал!

– Вот как, значит, искал! Ага…

– Там письмо какое-то Хренкову вручить надо было. Вот почтальон Костю и искал.

Потом следователь задал неприятный и очень даже личный вопрос: не имел ли Максим сексуальных контактов с Лидой где-то по весне?

Что ж, на прямой вопрос Максим отвечал столь же прямо – по весне не имел. А поди проверь! Свечку-то никто не держал.

– А вы, значит, убийцу ищете… Хорошо бы, поскорее нашли этого гада!

– Жалко Лиду?

– Спрашиваете!

– Ладно, ладно, – Владимир Андреевич замахал руками. – Водички?

– Да спасибо, нет, – отказался Макс.

– А про фотографии что скажешь? Кто снимал?

– Так я же и фотографировал. Я – Лиду… Лидию Борисовну… Она – меня. Я не хотел еще…

– Так вы только вдвоем были?

– Ну да, вдвоем.

– А фотоаппарат чей?

– Лиды. Хороший – «Зоркий четыре», в коричневом кожаном чехле.

– «Зоркий четыре»… Ага…

– Там еще автоспуск, но мы им не пользовались. Да, вы про фотки спрашивали… – вдруг насторожился Максим. – Бумага – «Йодоконт», по цвету видно. Не самая лучшая, но уж какую привезли.

Следователь поднял брови:

– Что значит – какую привезли?

– Так у нас все фототовары только в книжном и продают, ну, в «Лентагизе», напротив библиотеки, – пояснил молодой человек. – Так там то одного нет, то другого. Пленка есть – нет проявителя. Есть проявитель – нет бумаги или, там, закрепителя-фиксажа. Иногда вообще ничего нет…

– Так-так… – Владимир Андреевич задумчиво посмотрел на фотографии. – А много в Озерске фотолюбителей?

– Да хватает. В основном ребята, конечно. Но есть и взрослые. Да продавцы там всех знают – бывает, кому-нибудь и оставят чего.

Покинув милицию в смятенных чувствах, Максим тут же отправился к Женьке. Надо же было ей все рассказать!

– Максим, здравствуйте! – из калитки дома Колесниковых вдруг вышел… дачник Мельников! Тот самый, с кем ребята встречались у почты, как его… Михаил Петрович, что ли?

– Здрасьте.

– А я вот тут к Женечке заходил. Договорились насчет гербария! Ах, знаете, Женечка такая увлеченная натура! Ну, до свидания, молодой человек, еще обязательно с вами увидимся.

Приподняв шляпу, дачник откланялся и быстро пошел прочь.

– Ой, Макс! – на крыльцо выскочила Женька в летнем ситцевом платьице – светлом, с мелким рисунком в виде каких-то цветов и ягод. – Ты Михаила Петровича сейчас, случайно, не встретил?

– Случайно встретил, – улыбнулся Максим. – Он на Советскую пошел. В магазин, наверное.

– Вот и хорошо. А то я на минутку выскочила – тетя Маша, соседка, за солью зашла. А он в моей комнате ждал. Прихожу – нету. Значит, ушел. Мы скоро на дальние луга поедем. На мотоцикле. Ну, для гербария! Там такие цветы, травы! А Михаил Петрович ботаникой увлекается сильно! Ой, может, и ты с нами?

– Нет уж, спасибо, – засмеялся молодой человек. – Уж как-нибудь обойдусь без гербариев.

– Ну да, они теперь тебе ни к чему. Да ты проходи, не стой. Сейчас пластинки послушаем!

– Да я вообще-то…

– Ничего и слышать не хочу!

Девушка со смехом схватила гостя за руку и потащила в дом.

Женькина комната располагалась сразу у входа, за круглой печкой-голландкой. Небольшая, но уютная, оклеенная вырезками из журналов мод, фотографиями и цветными открытками с видами Риги.

– Это вот – ратушная площадь, а это – Домский собор с органом, – юная хозяйка тут же принялась показывать и рассказывать. – Самый большой в мире орган, представляешь? А это – церковь Святого Петра… без шпиля. Ну, когда-нибудь и шпиль восстановят. Ой! Сейчас музыку включу… Давай Хейли? Ну, ту, что Алекс дал…

Откинув крышку портативного проигрывателя «Юбилейный», недавно починенного Максимом, Женька поставила самодельную пластинку.

После шипения послышалась бодрая музычка – рок-н-ролл…

– Весело! – заценил гость.

Взгляд его упал на раскрытую тетрадку, лежавшую на столе рядом с книжкой «Всадник без головы» Майн Рида.

– «Влад видел кого-то… Это Крокотов. Койвола. Тракторист… Почтальон? Рассказать милиции?»

Знакомая тетрадка. Та самая.

– Слышь, Жень, а я в милиции уже все рассказал! Но про тебя не упомянул ни разу.

Глава 8
Озерск – Тянск,
вторая половина июня 1963 г.

Владимир Андреевич никогда формалистом не был, а потому допросил Максима Мезенцева лишь в качестве свидетеля. Пусть пока так. Если что – в подозреваемые перевести недолго, как и избрать меру пресечения. Впрочем, в виновность юноши следователь не верил, слишком уж тот был непосредственным, да и, что греха таить, сильно помог расследованию своими показаниями.

А вот тот, кто написал анонимку, кто прислал фотографии, – это действительно тот еще фрукт! Вот бы кого в качестве подозреваемого-то привлечь. А потом и обвинение предъявить – чем черт не шутит, когда Бог спит?

Пока же подозреваемых вырисовалось двое: этот вот анонимщик и Крокотов. Ну, еще весьма подозрителен почтальон Столетов – слишком уж он суетится. С курткой опять же… Ведь Котьку Хренкова в клубе он все же специально искал… в чем не признался. Письмо… А Сергею, завклубом, сказал, что электрика ищет! Соврал. Почему? Хм…

Так что пока трое получается, если не считать злосчастного Шалькина и того же Хренкова. А вдруг все проще? Вдруг и впрямь убийца – Шалькин? И тогда прав районный прокурор товарищ Тенякин, а он, следователь Алтуфьев, лишь разводит лишние турусы на колесах да затягивает расследование. На пустом месте…

Ан нет, все же не на пустом! Вон сколько новых обстоятельств открылось! И в убийстве, и в краже из Дома пионеров, и в нападении на автомашину с архивом. Везде Владимир Андреевич подспудно чувствовал одну и ту же вражескую руку, одну шайку-лейку. Еще этот немецкий след – портянки…

Что все три дела связывает? Понять бы. Хотя уже можно предположить, если отталкиваться именно от фашистского следа, от вооруженного нападения на машину.

Представим, что там не аванс хотели взять, а какие-то архивные документы! И в Дом пионеров не за старыми фотоаппаратами забрались, а тоже документы искали – там ведь выставка военных лет… Тогда, выходит, смерть Лиды – случайная. Ее тоже из-за документов убили, она ведь не так просто в старую школу пришла, а в школьный музей. Разбиралась там… на свою голову.

Может быть, что все три вроде бы не связанных между собой дела – звенья одной цепи? Может, вполне. А может, и нет! Мало, мало фактов, а предположения, как говорит товарищ Тенякин, к делу не пришьешь. Что ж, работать надо, искать… И ни в коем разе не торопиться, не валить все на Шалькина! Ну и что с того, что начальство подгоняет? По закону, срок расследования – два месяца, а пока еще и месяца не прошло! Вот и надо копать вдумчиво, а начальство… Такая уж у него работа – давить, подгонять и по голове стучать.

Рассуждая таким образом, Алтуфьев зашел в кабинет и, погремев ключами, вытащил из сейфа дело. Разложил на столе, глянул на часы – уже совсем скоро должна была явиться гражданка Матвеева, та самая учительница, заведующая школьным музеем, с которой уже состоялась телефонная беседа. Нынче же Матвеева специально приехала из санатория, из Старой Руссы, – дать показания под протокол. Ну а что, дело такое! Да и человек она, видно, ответственный – коммунист.

– Можно?

В дверь заглянула моложавая женщина лет пятидесяти, в длинной темной юбке, какие, наверное, носили еще в царских гимназиях, и такой же старообразной блузке с рюшами. Узкое серьезное лицо, поджатые губки, шляпка на голове. Ну как же, городская интеллигентная женщина – и без шляпки?

– Матвеева Татьяна Петровна? – Алтуфьев расплылся в улыбке.

– Она самая. А вы, значит, следователь?

– Да-да – следователь. Проходите, Татьяна Петровна, садитесь. Начнем, так сказать, разговор.

Ничего нового к тому, что уже рассказала по телефону, свидетельница не добавила. Тем не менее запротоколировать показания было нужно, и Владимир добросовестно напечатал про то, как гражданка Матвеева пришла с Лидой в старую школу «по музейным делам», как потом ушла – «около часов трех» и слышала по пути пьяные голоса на конюшне. Не забыли и про позолоченные часики марки «Заря», что были у несчастной девушки, а потом каким-то образом оказались у молодого Котьки Хренкова.

Покончив с уже известным, Алтуфьев предложил свидетельнице воды и начал задавать вопросы.

– Был ли у Лиды фотоаппарат?

– Да, был, она с ним и пришла, собиралась кое-что переснять из документов. А то, знаете, многие такие ветхие.

В фотоаппаратах Татьяна Петровна не разбиралась, пояснила только, что «такой блестящий, красивый, в коричневом кожаном футляре»… Насчет мопеда – задумалась.

– У старой школы – нет… и у конюшни тоже. А вот внизу, у новой школы, у кочегарки, вроде стоял… Мопед или велосипед – я не присматривалась. Цвет? Ну, темный такой. Да-да, темно-серый.

Про документы свидетельница пояснила куда более подробно:

– У нас и оккупанты были, и полицаи с комендатурой. И партизанский отряд! Так, знаете, много всего… Заведующей музеем меня недавно поставили, директор лично просил. Не смогла отказать. А Лидия Борисовна мне помогала – она же на практике, да и часов по французскому у нее не так много было. Тем более лето уже… Знала ли она немецкий? Да, но плоховато – сама учила. Кое-что понимала, да… А с немецким, знаете, мне повезло! – Татьяна Петровна вдруг всплеснула руками. – К нам девочка перевелась из Тянска, переехала к тетке. Там мать умерла, грустная такая история…

– Понимаю.

– Так вот, девочка эта – Епифанова Зоя – у нас в девятом училась, сейчас в десятый перешла, «Б». Она у себя в Тянске как раз немецкий учила. А у нас, знаете, только французский, не знали, как с нею и быть, пока директор не решил…

– Так что эта Зоя? – Владимир Андреевич не то чтобы перебил, а умело направил разговор в нужное русло. – Вам тоже помогала с музеем?

– Да! Я ей документы домой давала – переводить. А Лида… Лидия Борисовна заодно и оценки ставила. Отношения между Зоей и Лидией Борисовной были очень хорошие, но без всякого панибратства… хоть и говорили про Лидию Борисовну всякое… Ну, поводы давала… хотя чего уж теперь. А с Зоей у них все было хорошо, Лидия Борисовна даже ей открытки дарила, с артистами и так, праздничные, – Зоя увлекается, собирает… Вообще она девушка серьезная – трудовой сектор! Не то что некоторые…

После обеда в комнате погибшей провели повторный обыск. Напечатав постановление, Алтуфьев позвонил начальнику, прокурору, – тот, конечно, сделал очередной втык за «затягивание дела», но постановление обещал подписать.

– Быстрее, Владимир Андреевич, быстрее! Не копайтесь там. А то, знаете ли, у нас и кроме вас имеются… молодые да резвые!

Так вот… обнадежил.

На обыск Владимир Андреевич прихватил с собой техника-криминалиста и сержанта из постовых. Участковый Дорожкин был сильно занят – сочинял очередной отчет «о профилактике преступлений среди несовершеннолетних».

Хорошо, соседки Лиды по общежитию – практикантки-бухгалтерши – оказались дома, как раз пришли на обед. Их и записали понятыми. Одну – полненькую крашеную блондинку – звали Верой, другую – худую шатенку – Алиной. Вопреки расхожим штампам, толстушка оказалась девицей довольно угрюмой, а ее худая подружка, наоборот – хохотушкой.

– Ну что ж, девушки, начнем! Смотрите внимательно.

Искали фотоаппарат. Просмотрели везде – благо комнатушка была невелика, – все тщетно!

– Да был бы – так еще в прошлый раз нашли бы! – погладив казенный ФЭД, хмыкнул Теркин. – Надо бы в других местах поглядеть… мы ж там не искали.

Про «другие места» следователь и без него знал – за тем и явился. Осмотрели длинный коридор, кухню. Теркин даже не поленился заглянуть в уборную во дворе. Ничего не отыскав, вернулись в комнату убитой.

– Да вы чего ищете-то? – крашеная блондинка Вера недовольно поджала губы, намазанные ярко-красной – модной! – помадой. – Фотоаппарат? Да, был у нее какой-то. Как-то раз даже нас щелкнула. Фоток, правда, не дождались.

– Так она сама же не делала, вот еще! – неожиданно хихикнула тощенькая Алина. – Вы, товарищи милиционеры, даже проявочного бачка у нее не найдете. Все фотки ей в Тянске печатали, в ателье. Вот ведь у людей денег!

– С таким-то любовником! – хмыкнула Вера.

– Так-так-так, девушки, – следователь ничем не выдал своего азарта, разве что глаза заблестели да внутри все запело – не зря, не зря пришел! Эх, если бы в прошлый-то раз… Так в прошлый раз этих девчонок не было, понятых с улицы брали. Допрос же соседей Алтуфьев тогда отложил на потом… да вот как-то все некогда было. Ошибка – да. Однако не ошибается тот, кто ничего не делает. А впрочем, не надо себя оправдывать, любезный Владимир Андреевич! Признайся – сглупил, прошляпил. Хорошо хоть сейчас…

– И что за любовник?

– Ой… – подружки смущенно переглянулись. – Да мы и не видели его никогда.

– Они переговаривались иногда по межгороду – Лидка на почту бегала, – смешно наморщив лоб, припомнила Алина. – Да как-то обмолвилась, мол, здешних-то кавалеров она у нас не отобьет. Есть и получше – из Ленинграда. Похоже, женатый. Иначе бы давно к ней приехал, навестил. Да и не хвасталась она особо. Небось настропалил, чтобы меньше болтала. Видать, ответственный работник – у них с этим строго.

– Еще открытки пару раз присылал. – Вера поправила воротничок на желтой крепдешиновой блузке. – Вот, на Восьмое марта…

– Открыток мы и в прошлый раз не находили, – хмыкнув, напомнил Теркин. – Уж были бы, так нашли бы. Выкинула, наверное.

– Открытки…

Вот насчет открыток у следователя совсем другое предположение имелось!

По пути заглянули на почту, просмотрели журнал междугородних звонков. И вот он – ленинградский номер! А вот – еще один.

– Это Кузищины звонили родственникам, – охолонул их начальник почты, худой вислоусый дядька с выбритой наголо головой. – А это – Лена Авдеева, у нее в Ленинграде подруга.

Следователь повел плечом:

– А что, гражданка Лидия Кирпонос, учительница, у вас звонками никак не отметилась?

– Та все переговоры заказывала, – усмехнулся в усы начальник. – Или ее вызывали. Номер? А номера никакого нет. С почтамта на Московском звонили.

Что ж – опять облом.

Адрес десятиклассницы Зои Епифановой Алтуфьев отыскал быстро – просто позвонил в школу, секретарю. Девушка жила у тетки, Анны Павловны Курочкиной, работавшей в местной кустовой больнице сестрой-хозяйкой. Дом располагался недалеко, на углу Пролетарской и Южной. Небольшая, в два оконца, изба с ухоженным палисадником и огородом. Огород когда-то был большим, но после указа об урезании приусадебных участков значительная часть его заросла бурьяном.

Зоя оказалась дома – пропалывала грядки. Синие аккуратные треники в обтяг и старая блузка, завязанная узлом на загорелом животике, как-то не очень вязались со строгим лицом отличницы в роговых очках и с аккуратно заплетенными косами.

Между прочим, красивая девочка! Этакая сероглазка брюнеточка, и совсем ничего, что очки. Красивая, да. Только, похоже, пока не осознает своей красоты, стесняется… Или тетка воли не дает.

Следователь подошел к калитке:

– Здравствуйте!

– Ой… – девушка выпрямилась. И – закусила губу, явно стесняясь своего голого живота, даже руками прикрылась… – А тетя Нюра на работе сейчас. Вечером только будет.

– А я не к тете Нюре, я к вам, – гость достал удостоверение. – Следователь прокуратуры Алтуфьев. Епифанова Зоя вы будете?

– Д-да. Епифанова – я… – Девушка сняла очки и часто заморгала. – Но я… ничего такого…

– Мне бы с вами поговорить.

– Ой, а я только полы намыла.

– А мы в дом не пойдем. На лавочке здесь присядем. Красиво как у вас! Цветы сами сажали?

– Тетя Нюра все… Ну и я помогала.

Открытку Зоя принесла сразу – с желтыми мимозами, к Восьмому марта.

«Милая моя Лидочка»… ну и так далее, в том же духе. Ничего необычного, но самое плохое – обратного адреса нет, только подпись – «Любящий тебя Г.».

«Г» – Гена, Георгий? Да хоть Герасим и Муму, адреса-то обратного нет! Есть только штемпель почтового отделения. Ну, хоть что-то. И образец почерка.

– Спасибо большое, Зоя.

Поблагодарив еще больше смутившуюся девчонку, Алтуфьев справился насчет школьного музея, Лиды Кирпонос и документов.

Об убийстве Зоя уже знала и Лидию Борисовну очень жалела. Правда, насчет личной жизни они с учительницей не откровенничали. Что же касается документов, то там, по словам Зои, работы было – непочатый край. До переезда в новое здание школьным музеем всерьез никто не занимался, да и музеем-то он считался лишь на словах, поскольку зарегистрирован в гороно не был. Так – просто выставка.

Вызвавшись помочь, вернее, получив комсомольское поручение, Зоя, будучи человеком добросовестным, периодически брала в школе пачку бумаг – переводила, сортировала по фотографиям.

– Да вот, сами смотрите!

Старые партизанские фотографии, боевые листки, немецкие листовки, приказы. Нет, никаким секретным архивом тут и не пахло!

– И все же, Зоя, ты пока из школы ничего не бери, – уходя, на всякий случай предупредил Алтуфьев. – Позагорай, отдохни малость. А то вон какая бледненькая!

Позагорай, ага… Девчонка еще больше смутилась.

И снова – почта, и снова – бритоголовый начальник. На этот раз разбирались со штемпелем на открытке. Много времени это не заняло – начальник просто открыл толстый ведомственный гроссбух со строгой пометкой «Для служебного пользования».

– Так-так-так… ага… вот… Есть отделение! Московский район, улица Варшавская. Неподалеку от Кузнецовской, ага.

И что это давало? Объявить неведомого воздыхателя в розыск следователь никак не мог – не хватало данных, увы.

Зато можно было наконец заняться фотобумагой. Той самой, на которой анонимный «доброжелатель» отпечатал пикантные карточки с пляжа.

– Йодоконт? – продавщица навалилась на прилавок своим объемистым бюстом. – Сейчас, по прейскуранту гляну. Мне-то все одно, как она там называлась. Фотобумага и фотобумага.

– Вы, Анфиса Федотовна, лучше припомните, кто ее у вас брал?

– Так все брали, – тряхнув грудью, хмыкнула продавщица. – Ну, фотолюбители – кто всегда берет. Пленку там, проявители-закрепители… я во всем этом не разбираюсь.

– Ну а все-таки… кто? – не отставал Алтуфьев. – Не так-то и много у вас фотолюбителей. Озерск – городок небольшой.

– Зато ребятни много. Эти-то завсегда прибегают – то бумаги, то пленки им дай. Я иногда даже придерживаю, для взрослых, а то ведь эти-то говна… сами знаете, на уме баловство одно.

«Говнами» или «говнами собачьими» в окрестных деревнях издавна называли детей лет до тринадцати-четырнадцати. В этом возрасте они уже становились «робятами», с них и спрашивали почти наравне со взрослыми, и так же усаживали за стол, могли и рюмку самогонки налить, а уж бражки-то – запросто. «Говны» же бражку крали и пили где-нибудь в лесочке, тайком. Никто их за полноценных людей не считал и жизнью их особенно не интересовался. Играются себе – и пусть.

Из взрослых фотобумагу в последнее время покупали человек восемь. Именно «Йодоконт» – другой в продаже не было уже месяца два.

– Василий Иванович, доктор, – загибая пальцы, припоминала тетка Анфиса. – Он всегда по десять пачек берет, но в этот раз я ему только пять отпустила – мало привезли. Затем Говоров Аркадий Ильич из Дома пионеров, директор. Их так-то бумагой снабжают, для кружка. Но для себя он завсегда в магазине берет. Очень уж честный.

Говоров, заведующий Домом пионеров, – следователь взял его себе на заметку. А почему бы и нет? Тем более – фотографии…

– Еще Миша Светлов, корреспондент бывший. Авдотьин, пенсионер… Еще кто-то… А! Почтальон наш, Столетов! – улыбнулась продавщица. – Тот для соседа, дяди Толи Ващенкова, брал. Еще и проявитель, и фиксаж. Ой! Он как-то и для пленки проявитель спрашивал! Тоже для соседа.

– А сам-то почтальон?

– Сам не увлекается, нет. Ни бумагу, ни пленку – ничего такого. А Ващенков, тот – да. Да и то уж давненько. Разве что знакомые на свадьбах пощелкать попросят. Да! – вдруг вспомнила продавщица. – Столетов еще тетрадки дефицитные взял – в косую линейку, для первоклассников. Я еще смеялась – у него же детей нет! Ну, какие были, такие и взял, штук десять.

Записка! Аноним именно на таком листке свое послание написал! Значит, что же получается? Столетов? Все-таки почтальон? А при чем тогда Крокотов?

– Анфиса Федотовна… А многие такие тетрадки брали?

– Да почти все. Я тоже брала. Других-то вот уж месяц как нет. Обещали к сентябрю…

Вот и думай!

Анатолий Вадимович Ващенков работал водителем первого класса на рейсовом автобусе. На Доске почета висел!

Кассирша на автостанции сказала, что Ващенков сегодня в рейсе.

– Дневной из Тянска вот-вот придет. Сто шестьдесят пятый – дяди Толин маршрут. Так вы обождите.

Поблагодарив, следователь так и сделал – купил в киоске свежий номер «Комсомолки», мороженое и уселся на лавочку под липы – ждать.

На первой странице писали об открытии очередного Пленума ЦК КПСС. «Пленум избрал Председателя Президиума Верховного Совета СССР Л. И. Брежнева и Первого секретаря ЦК Компартии Украины Н. В. Подгорного секретарями ЦК КПСС».

Подобные новости особо следователя не заинтересовали, как и репортаж об освоении целинных земель… Да, честно говоря, и ждать-то пришлось недолго: вдали на Советской показался бело-зеленый автобус ЗИЛ-158 – судя по оживлению скопившихся у посадочной платформы людей, как раз из Тянска.

Плавно, словно океанский корабль, причалил он к платформе, распахнул створки дверей, выпуская пассажиров.

Алтуфьев обошел машину спереди:

– Анатолий Вадимович?

– Ну я. – Шофер, плотный круглоголовый дядька в светло-синей рубашке с расстегнутым воротником и форменной фуражке «Пассажиравтотранса» глянул на следователя с высоты кабины. – А что случилось?

– Да вот, профилактируем, – Владимир Андреевич показал удостоверение. Прикидываться журналистом или кем-то еще не имело смысла – городок-то маленький, все друг друга знали. Но и всей правды говорить не хотелось, мало ли что…

– Фотопринадлежности в Доме пионеров украли, наверное, слыхали?

– Ну да, краем уха… – водитель подозрительно кивнул. – А что?

– Вы же занимаетесь фотоделом. Может, что слышали? Может, кто купить предлагал? Фотобумагу, например? Все-таки дефицит, в магазине не всегда бывает.

Ващенков неожиданно расхохотался:

– Да, вещь нужная. Как понадобится – так никогда нет. Но вы, дорогой товарищ, сейчас не по адресу обратились. Я уже давно от этих дел отошел.

– А соседи ваши? Тот же Столетов?

– Слава-то? Почтальон? Да он фотографией никогда в жизни не занимался.

– И вам фотобумагу не предлагал? И вы его купить не просили?

– Да что вы! Нет, конечно. Говорю же, давно от этих дел отошел.

Пообедав в столовой райпо, Владимир Андреевич вернулся в отделение и задумался. Для фотографий ведь много чего необходимо, не только фотобумага и химикаты. Еще и пленку надо где-то проявить – бачок нужен, а для печати – фотоувеличитель, фонарь, ванночки… Глянцеватель опять же – фотки сушить, чтобы красивые, с глянцем, стали.