Текст книги "Тайна синих озер"

Глава 5
Озерск,
начало июня 1963 г.

Сразу за Школьной улицей начинался лес. Ельник, сосны, осины. На склонах холмов рассыпались мелкие цветки земляники, чуть выше, в тени деревьев, – черника с брусникою. Пойдут скоро и ягоды, и грибы, ходить далеко не надо – только успевай, не ленись. Кто рано встает, тому Бог подает.

На пологом холме в ельнике, сразу за огородами, располагались выносные погреба, называемые просто «ямы». Почти вся улица была в двухэтажных, барачного типа, леспромхозовских домах. Личный подвал-погреб устроить было сложно, а на огороде – жалко земли, которой после постановления любимой партии об ограничении приусадебных участков и так осталось мало. Вот и копали погреба неподалеку, в лесочке. В каждом доме – четыре квартиры, а всего домов – с полдюжины будет, вот и «ям» – много. А то ведь картошку где хранить прикажете? В сарайке, в дровянике, – померзнет, а дома, в тепле, – сгниет. Вот погреба и пригождались. Просто копалась обычная яма, обшивалась толстыми досками, сверху ставилась небольшая – шалашиком – будка, в ней дверь и навесной замок, чтоб кто попало не лазил!

В дни войны в этих местах были укрытия от бомбежек – «щели», артиллерийские капониры, землянки. Этого добра с тех огненных лет в лесу оставалось множество. Вот одну из таких землянок и приспособили под собственный «штаб» ребята из компании Ваньки Мошникова. Не одни они – подобных «штабов» по лесам много было, каждая ребячья компания ревниво охраняла свое убежище, держала его втайне.

Старшеклассники такими делами не занимались – уже неинтересно было. Землянки обустраивал народ помладше, классов из пятых-шестых. В казаки-разбойники играли, в «немцев и партизан». Разрушить чужой «штаб» – милое дело, дело чести, доблести и геройства. Потому компашки друг за другом следили и место своего «штаба» охраняли строго. Частенько брали «языков», все честь по чести – завязывали им глаза да неподалеку, в старом карьере, «пытали»: зимой напихают снега за шиворот, летом – настегают крапивой. Неприятно.

О таком вот штабе Ваньки Мошникова Женька узнала от третьеклассника Вовика из своей подшефной «звездочки». У пионеров звенья были, а у октябрят «звездочки» – по пять человек. Даже книжка такая была «Командир звездочки», Женя читала.

Солнце садилось, над вершинами сосен играли золотистые сполохи. Темнело нынче поздно, и высокое небо долго оставалось светлым. Дневная жара немного спала, сразу же активизировались комары, слепни и прочая кровососущая сволочь. Девочка даже пожалела, что не переоделась, – так в платье и пошла. Ноги, плечи и руки голые – кусай не хочу!

Пройдя по лесной дорожке до старой водонапорной башни, Женька свернула на холм, к ямам. Где-то невдалеке, между ямами и карьером, и находился «штаб». Именно так говорил Вовка.

Встав между соснами, девушка огляделась. Ну, вот они – ямы. Там вот – карьер… Значит, теперь – по южному склону. По южному… хм… а знает ли Вовка, где юг?

Женька ойкнула – едва не упала, сильно зашибла ногу об упавшее дерево. Постояла немножко, прошла чуть ближе к карьеру, осмотрелась. Пошла дальше, того не замечая, что за ней уже давно наблюдает пара внимательных глаз.

Ага! Девушка засмеялась, увидев особую примету – старую катушку от проводов. Большая! Ее вместо стола можно приспособить – многие так и делали. На огороде, конечно, не дома же. А еще…

– А ну стой! – прозвучала властная команда. – Женька на секунду опешила, не зная, что делать. – Стой, кому говорят!

Из-за можжевельника прямо на нее вдруг выскочили двое парней, на вид – лет по двенадцать-тринадцать. Один – здоровый, толстый, с круглым, каким-то поросячьим лицом и белобрысой, падающей прямо на глаза челкой. Второй, наоборот, – длинный и тощий, стриженный почти наголо. Узкое вытянутое лицо, большие оттопыренные уши… Оба одеты одинаково – треники, кеды, рубахи. У толстого на руке – часы.

– Ага, попалась! – Парни схватили девчонку за руки и как-то нехорошо засмеялись: – Попалась! Ну, теперь держи-ись.

Эх, вот ведь угораздило! Девушка закусила губу: ну, точно – Горемыка! На ровном месте себе приключений нашла.

– Шныга, куда ее? В штаб? – не отпуская Женьку, деловито справился толстяк.

Лопоухий Шныга покусал тонкие губы и отрывисто кивнул:

– В штаб! Командир пусть решает.

– А ну шагай! – толстяк больно пнул девочку под колено.

Женька дернулась:

– Никуда я с вами не пойду!

– Пойдешь! – недобро ухмыльнулся Шныга. – Иначе прямо здесь изобьем. Будешь знать, как подглядывать! По мордасам врежем – поняла?

– Да что с ней разговаривать?

Толстяк потащил Женку за руку прямо через колючие кусты.

– Платье порвете, дураки!

Девушка поначалу упиралась, но скоро поняла – бесполезно. Толстяк пер, как танк! Длинный едва поспевал сзади, подгоняя пленницу чувствительными тумаками.

Женька не плакала – ругалась и гордо сопела. Хотя и ноги уже все были в царапинах, и платье порвалось на подоле.

– Ничего-о! Попадет еще вам! Ох, попадет!

Шли недолго. За кустами вдруг показалась небольшая полянка и… самый настоящий блиндаж – с бревнами вместо крыши! Вероятно, это и был «штаб». Возле блиндажа горел небольшой костерок. Рядом, на старом пне, сидел коренастый пацан с короткой стрижкой и деловито раскуривал папиросу.

«Мошников!» – узнала Женька.

– А, пионерочка! – пацан ее тоже узнал.

Нет, раньше они с ним не встречались, как, кстати, и со Шныгой, и с толстяком, вместе в одной компании не играли, и, как бы сказали в старые времена, – представлены друг другу не были. Но как все примерно одного возраста школьники, друг друга знали, по крайней мере в лицо.

– Вот, Вань, шпионку поймали! – горделиво похвастался Шныга.

– «Штаб» наш искала, зараза! – дополнил толстяк. – Ходила тут кругами, высматривала…

– Да ничего я не высматривала! Я вообще в эти игры не играю, я…

– Заткнись! – Шныга хлестко ударил пленницу ладоннью по губам. Не до крови, но обидно и больно!

Женька шмыгнула носом, но сдержалась, не заплакала. Перед этими-то козлятами? Вот еще!

– Молчи, пока не спрашивают, – закурив, Мошников поднялся на ноги и, подойдя к девочке, выпустил дым прямо ей в лицо.

– Да пошел ты! – пленница дернулась… и тут же получила удар под дых! Скрючилась, злые слезы полились по щекам…

– Плачь, плачь, – удовлетворенно протянул Мошников. – Сейчас еще пытать тебя будем. Как шпионку! Давай ее к дереву! Шныга, за крапивой к оврагу слетай.

– О! Это я сейчас!

Заломив пленнице руки, привязали к смолистой сосне старой грязной веревкой.

– Платье испачкали, гады! Отвечать будете!

– Ответим.

Мошников криво улыбнулся и вдруг, запустив руку Женьке за пазуху, принялся лапать грудь!

– Т-ты… что делаешь?!

– А титьки-то есть уже… Правда, маленькие, – ухмылялся мучитель.

Толстяк радостно засопел:

– Вань, а можно мне?.. Можно мне тоже потрогать?

– Дак кто не дает? Она даже рада будет…

Закусив губу, Женька закрыла глаза – было противно и горько. И еще – очень обидно от осознания своей полной беспомощности.

Тут подоспел Шныга с крапивой. Пленнице задрали подол, ожгли по бедрам.

– Ой, Вань, ой, не могу! – громко захохотал лопоухий.

– Вам же… это с рук не сойдет! – сквозь рыдания угрожала девчонка.

Мошников неожиданно осклабился и взял пленницу за подбородок:

– Очень даже сойдет! С Веткиной и еще кое с кем сошло. Мы же тебя не насильничаем, а так, пытаем… ты сама с нами решила поиграть. Тебе ведь самой приятно! Молчать не будешь – мы школе расскажем. Все расскажем, всем… И мильтонами нас не пугай. Что мы с тобой делали-то? Просто в шпионов играли. Сама же к нам пришла… Верно, парни?

– Ага! – радостно подхватили Шныга. – Слышь, Вань, а давай ее совсем разденем!

– Давай!

– Толстяк, подмогни…

Женька зарыдала в голос:

– Не-е-е-ет!

Услыхав крик, Макс прибавил ходу, потом побежал… Вот ведь – все-таки попалась! Говорил же… Ну, что уж теперь. Теперь выручать надо.

– Ах вы, сволочи!

Лопоухого он ударил с разбега ногой. Толстяка тут же двинул локтем в скулу, а вот Мошникова основательно приложил прямым в челюсть!

Длинный Шныга сразу же ударился в бега – только пятки в кустах засверкали. Толстяк после очередного удара осел под дерево и заплакал. Мошников же поднялся с земли и сплюнул:

– Не знал, что она – твоя краля. Извиняй. Сама нарвалась.

– Ах сама?

Еще удар! Ногой в челюсть, а потом ногой еще, еще, еще… Выбить кастет! Еще ударить! Убить! Растоптать к черту проклятого смрадного гада!

И убил бы. Хорошо, Женька помешала, подскочила, схватила за руку:

– Хватит, Макс! Остановись!

Опомнившись, Максим обернулся…

– Да у тебя кровь на губе! Ах ты, гнус!

Мошникову, несомненно, досталось бы еще… Кабы он не сообразил дать деру по примеру своего лопоухого товарища.

А вот толстяк так и рыдал под деревом! Видать, был в шоке.

Макс присел рядом:

– А ну, хватит ныть! Говори, кто такой? Кажется, я тебя в школе видел.

– Не бей! – перестав хныкать, толстяк закрыл руками лицо. – Не на-адо! Мы играли просто… Она сама… пришла. Шпионила. А я… мы… меня Владиком звать. Я в пятом «А» учусь… в шестом уже… Не бей!

– Не ту ты компанию выбрал, Владик, – Женька пришла в себя на удивление быстро. И тут же вспомнила, зачем она сюда явилась. – Я вообще-то поговорить пришла.

– П-поговрить? – Владик испуганно уставился на девчонку.

– Ну да, спросить хотела… – быстро, словно сами собой, высохли слезы на Женькиных щеках, истерика прекратилась, вернее – была отложена на потом. Сейчас главное – дело. Иначе все, что только что случилось, весь этот гнусный кошмар – зря.

– Это вы в «чижа» у старой школы играли? – быстро спросила Женька. – В тот день, когда Лидию Борисовну убили?

– Ну-у… не помню…

– Вспоминай! – Макс отвесил толстяку смачного «леща». – Недавно ведь совсем было.

– Да, мы там всегда играем, – закивал Владик. – С мелкими. Когда Ваньки нет. А когда Ванька – здесь, в «штабе».

– «В шта-абе»! – передразнил Макс и зло прищурился. – Поубивать бы вас всех за такие дела.

– Да мы не хоте-е-ли, – опасливо косясь на Женьку, заканючил толстяк. – Мы и вправду думали – шпионка. Геньки Смирнова команда – рядом. Они у Дома пионеров обычно шатаются, давно хотят наш «штаб» сжечь – завидуют! Вот мы со Шныгой и подумали – шпиона послали. Шпионку…

– Сам ты шпион! – не выдержала Колесникова. – Ка-ак двину сейчас! Платье еще разорвали, сволочи дефективные. Чем теперь зашивать? Где я такие нитки возьму?

– Я-я… принесу н-нитки… – неожиданно заверил «дефективный». – У меня сестра в бытовых, закройщица… Я принесу.

Максим хмыкнул:

– Принесет он… Вспоминай давай! Кого видели?

– Парень был на мопеде… или мужик… длинный такой, в кепке, в плаще…

– Так полгорода ходит, – хмыкнула Женька. – Лица не видел?

– Не. Он спиной стоял. Да я и не присматривался – за палочками бегал, водил. А мопед – помню. Обычный, как велик, только с мотором. Темно-серый такой. Как у почтальона нашего, дяди Славы.

– Так, может, это почтальон и был? Он же везде с почтой своей ездит.

– Не. У дяди Славы багажник сзади, а у этого – нет.

– Та-ак… – Женька присела на корточки рядом с Владиком. – А теперь припомни – точно это тот день был? Ну, когда…

– Да точно! Мне тогда еще от матери чуть не попало. За то, что поздно пришел. А потом тетя Вера зашла за солью. Она про убийство и рассказала. Вот мать про меня и забыла.

– Теперь с временем определимся, – не отставала Колесникова. – Вот когда ты этого, на мопеде, видел, это утро было, или обед, или вообще ближе к вечеру?

– Три часа сорок минут, – толстячок неожиданно улыбнулся. – Ну, без двадцати четыре.

Юные следопыты удивленно переглянулись:

– Откуда такая точность?

– Так у меня же часы, вот! «Победа»! – вытянув руку, похвастался пухлик. – Дядька родной в мае подарил, на день рождения. Я все время на них смотрю – точные! Вот тебя, например, мы со Шныгой в восемь шестнадцать заметили. Сучьями хрустела, как медведь!

– Сам ты медведь… Так! – Женька вдруг покусала губу. – Ты про какого-то Геньку говорил? Ну, что компания у него у Дома пионеров ошивается…

– А, да! – охотно вспомнил Владик. – Генька Смирнов из шестого «Б». Завистливый, черт! Он бы давно наш «штаб» нашел и сжег, да Ваньку боится.

– Мошникова?

– Его.

* * *

Общими усилиями собравшихся на танцплощадке пьяного хулигана Котьку Хренкова водворили-таки в КПЗ.

– Вот ведь гад, еще артачится! – громко возмущался Дорожкин. – Игнат, мне его на себя записать?

– Ну да.

– Отлично! Прям сейчас протокол и составлю. Сразу за весь месяц показатели сделаю.

– Все «палочки» считаете, – усевшись на подоконник, усмехнулся Алтуфьев.

Опер хмыкнул:

– А у вас не так?

– Везде так, – покивав, следователь вытащил сигареты. – Система. Кури, Игнат… Игорь, ты будешь?

– Не, бросаю.

– Молодец, – уныло похвалил Ревякин. – Недаром – культмассовый сектор. Кстати, не забудь записаться в танцевальный кружок.

– А ты – в библиотеку. И на газету «Правда». Так… – положив перед собой листок желтоватой бумаги, участковый посмотрел на помощника дежурного, усатого старшину. – Степаныч, там у него что в куртке-то?

– Как раз досматриваю… Ключ белого металла, кошелек… рубль и два пятака… Не густо… Опа!

– Что там такое? – Разом поинтересовались все.

– Часики женские! Похоже, золотые.

Ревякин подошел к решетке КПЗ:

– Хренков! Про часики слышал? Откуда дровишки?

– Не мое это!

– Давай колись, у кого подрезал? Все равно ведь найдем.

– Погоди-ка! – бросив недокуренную сигарету в жестяную банку, Алтуфьев соскочил с подоконника. – А ну, что за часики? Дай-ка сюда. Ага… Плоские, позолоченные, марки «Заря», производства Пензенского часового завода. Малиновый циферблат… Точно такие имелись у гражданки Лидии Борисовны Кирпонос, недавно убитой.

– Лида-а! – задержанный закричал, завыл даже, заколотил в обитую железным листом дверь, сбивая в кровь руки. – Лида-а!

– Откуда часы, спрашиваю? – снова напомнил опер.

– Говорю же, не знаю!

– А как в твою куртку попали?

– Подбросили. Ну, командир, – точно не мое! Ну вот честное слово. А Лиду я любил, да…

– Поговорим? – переглянувшись с Ревякиным, предложил следователь. – Или ты трезветь еще будешь?

– Не, начальник! Протрезвел уже. Протрезвел.

Хренков и впрямь держался вполне вменяемо. Поплакавшись «за Лиду», даже вспомнил, что куртку-то перед дракой он снял… вот только не помнил, куда бросил.

– Добрые люди на скамейку повесили, – усмехнулся Игнат. – Потом нам передали.

Алтуфьев насторожился:

– А кто именно передал?

– Да там много народу было… – задумчиво протянул оперативник. – Хотя установить можно. Дорожкин поможет.

Распахнув дверь, Ревякин громко покричал в коридор:

– Дорожкин! Игорь! Кто куртку передал?

– Да теперь уж поди вспомни, – участковый выглянул из дежурки. – Там народу было! А! Так завклубом и передал – Серега.

– Надо будет его допросить, – мотнув головой, следователь повернулся к задержанному: – Значит, как данные часики оказались у тебя в куртке, ты не знаешь?

– Так сказал же – нет! Ну, командир… Ну вот ей-богу, честное комсомольское!

– Комсомолец, а Бога поминаешь! Не стыдно? Ладно… В камере пока посиди… Дежурный!

Выпроводив Хренкова, опер плотно закрыл дверь:

– Володь, кажется, мы что-то лишнее сейчас делаем. Обвиняемый-то у нас есть – Шалькин! Железный. Там и отпечатки пальцев, и все…

– Так, а часы теперь куда девать прикажешь? – возразил Владимир Андреевич. – Сейчас оформим протоколом выемки и будем к делу приобщать. Так что Хренков?

– Ну… – Ревякин задумался. – Думаю, он в школу случайно зашел. Ну, искал свою Лиду… Вот и нашел. Убитой! А часики прихватил на память.

– Но ведь он ничего такого не говорит!

– Так стыдно же – ясно дело. Ничего, протрезвеет – скажет.

– А если это он, а не Шалькин? – выйдя из-за стола, Алтуфьев достал сигаретную пачку. – Теперь придется еще раз все проверять. А времени-то осталось мало! Не успею – начальство с меня семь шкур спустит. Экспертиза эта еще… Черт! Полдня терять, это как минимум.

– Ты когда едешь-то?

– Завтра.

– Про учебник не забудь! А я пока Хренкова проверю. Так, без протокола. В рамках уголовного дела опрошу.

Генька Смирнов оказался обычным мальчишкой, выглядевшим на свои тринадцать. Веснушки, рыжеватый чуб, нос картошкой. Зеленовато-серые глаза смотрели на мир с хитроватым прищуром.

Колесникова отыскала его на следующий день утром. Да и искать-то особо не надо было – Генька вместе с половиной своего класса проходил трудовую практику здесь же, в школе. Таскали и красили парты, подновляли стенды, аккуратно стопкой складывали стенные газеты – для пионерского архива.

– Ген, стенд помоги снять, – Женька начала издалека, с хитрости.

Помочь Смирнов не отказался, он вообще, похоже, был добродушным малым, если его не трогать.

– Ты сама-то не лезь – тяжело, – первым делом Генька отогнал девчонку от стенда. – Я сейчас пацанов позову. Эй, сюда давайте!

Тут же стенд и сняли. Смирнов обернулся:

– Куда нести-то?

– Да хоть в пионерскую, – повела плечом Женька. И тут же спохватилась: – Ой, я сейчас барабаны уберу с горнами. А вы пока к стеночке прислоните.

– Чего еще? – парнишка пригладил чубчик. – Ты говори, если надо.

Девушка покусала губы:

– Да есть она просьба к тебе… Ты ж у Дома пионеров живешь?

– Ну, – подозрительно прищурился Генька. – Допустим, живу. И что?

– Я хотела у Аркадия Ильича, заведующего, приемник попросить на вечер. Ну, у нас гости будут. Вот думаю – даст ли?

– Не знаю, – Генька почесал затылок. – Наверное, даст. Он вообще-то мужик невредный. «Спидолу» хочешь спросить? Так он ее уже давал кому-то.

– Давал? – насторожилась Колесникова. – Откуда ты знаешь?

– Видел. Мужик какой-то в Дом пионеров потом приносил. Я видел, как край «Спидолы» из сумки торчал.

– А что за мужик?

– Да не знаю я, не присматривался. Он как раз на крыльцо поднимался, а я из дому на рыбалку шел. А «Спидолу» не хочешь, да заметишь – приметная. Кажется, еще мопед был…

– Мопед?

– Ну, я слышал, как мотор трещал… до мужика еще, – пацан потеребил угол воротника, рубаха у него была старая, застиранная… Так ведь и сказано – приходить в рабочей одежде. Женька вон тоже не в платье пришла, а в трениках. Заодно и царапин на коленках не видно.

– А ты мопед-то сам видел? И того, кто на нем?

– Говорю же, слышал только.

– Так, может, это мотоцикл был? – не отставала девочка.

Мальчишка обиженно поджал губы:

– Да что я, мопеда от мотоцикла не отличу?

– Я не сомневаюсь!

– Даже могу сказать, что за мопед! Точно не «Рига», у нее помощней рев. Обычный, «газовик». Ну, на велик похожий. Как у всех. Я еще думал, сосед мой, дядя Коля, на рыбалку поехал. Хотя, может, это дядя Коля и был… Или почтальон.

– Так это дядя Коля «Спидолу» принес? – не поняла Женька.

– Да говорю же, не видел! Он спиной стоял. Как раз на крыльцо поднимался.

– Так поднимался или стоял?

– Да ну тебя! – вконец запутался парень. – Пошел я красить.

– Ген! Спасибо!

Женька прокричала ему в спину, уселась на стул между барабанами и горном и, вытянув ноги, задумчиво посмотрела на висевший в простенке портрет Ленина в строгой черной раме. Портрет этот Колесниковой нравился. Владимир Ильич тут был какой-то свой – добродушный и веселый. И так хитро щурился, будто спрашивал – ну, как там у вас дела?

В дверь вдруг заглянул Генька:

– Слышь… Я это… вспомнил про мужика.

Вскочив со стула, девчонка радостно всплеснула руками:

– Правда?

– Это не тот, что со «Спидолой», другой, наверное… Он все по кустам шарился, таился. Я еще подумал: в уборную хочет. Или за кем следит, чего-то высматривает. Не наш мужик, не озерский. Но я его где-то видел… У автостанции, что ли… Здоровый такой бугай, рожа красная, небритый. Кепка еще промасленная у него, как у тракториста.

– Так это он «Спидолу» принес?

– Да не знаю я! Может, и он. Говорю же – не увидел.

– Так тот, со «Спидолой», в кепке был?

– Да не помню… О! В капюшоне!

* * *

Инспектор уголовного розыска старший лейтенант милиции Игнат Ревякин был парнем добросовестным и честным. Хотя немножко грубоватым, это да. За словом в карман не лез и к начальству особого пиетета не испытывал. Насядут – мог и ответить прямо в глаза. Вот и перевели его из Тянска в провинцию.

С другой стороны, не так уж и плохо – Озерск! Ягоды-грибы, охота-рыбалка, да и вообще – красивейшие места. Еще и родственница тут – тетя Глаша. У нее Ревякин немножко пожил, пока комнату в бараке не дали. Ну и что, что в бараке? Зато отдельная, своя! Да и соседи попались хорошие.

И все же Игнат был не местный, а потому школьного конюха Шалькина толком не знал и в невиновность его не верил. Точнее сказать, верил фактам. А факты упрямо твердили – Шалькин убийца и есть. И месторасположение тела, и отпечатки пальцев на орудии убийства – все один к одному.

Что же касается Котьки Хренкова… Часы, конечно, он мог взять уже и после убийства. Но мог оказаться и соучастником! Да и вообще, поручение следователя нужно выполнять, тем более что с Алтуфьевым Игнат уже был в отношениях дружеских.

Все показания Хренкова опер тщательно зафиксировал, а особо важные выписал на отдельный листок красным (уж какой попался под руку) карандашом. Теперь надо было все проверить, чем Игнат и занялся уже следующим утром.

Придя в кабинет, еще раз просмотрел листок. Подумав, вытащил из КПЗ Котьку, еще разу уточнил – правильно ли написано.

– Да все верно, начальник! Я же не такой пьяный вчера был. Все, как сейчас, помню.

– Ладно. Иди пока, отдыхай.

– Командир, мне бы сигаретку…

– Вон пачка – бери.

Водворив задержанного обратно в камеру, Ревякин вернулся в кабинет и принялся думать, время от времени что-то черкая в листочке. Вычеркивал ненужное, по крупицам восстанавливая весь день Хренкова. День жестокого убийства Лидии Кирпонос!

Итак…

Утром, около восьми часов, пришел на работу – вычеркиваем, рано еще. До обеда ремонтировали колхозный автобус марки КАВЗ-651 (на шасси пятьдесят первого «газона»). Капиталили. До обеда – это тоже можно было вычеркивать.

А вот после обеда… Часика в два…

Около двух часов Котька Хренков выехал на автобусе за пределы машинного двора – так сказать, провести испытания. Заодно должен был заехать в деревню Орехово, на полевой стан – отвезти бидоны. Ну а потом…

А потом Котька просто катался! Молодой парень, чего там… Возился с этим чертовым автобусом две недели, двигатель перебрал, в салоне заново закрепил все сиденья, кузов самолично покрасил.

Как именно покрасил, опытный опер сразу же уточнил и записал очень подробно. Кузов – темно-синий, крыша и стоки – белые, даже передний бампер – белый, и еще осталась краска на диски колес. Красивый стал автобус! Не автобус, а пионер в белых гольфиках! Это хорошо – приметный…

В два часа Хренков выехал на полевой стан. К трем уже вернулся. Ну да, средняя скорость автобуса по сельской дороге – километров пятьдесят в час, а то и сорок. То на то и выйдет.

Вернувшись в Тянск… где его могли видеть? На площади? – Котька на машинный двор не свернул, а поехал на озеро, на пляж – захотел, вишь ты, искупнуться, а пуще того – пофрантить перед девчонками. Девчонок там, правда, не было. Да и к самому пляжу на автобусе не подъехать – застрянет. Кто это мог видеть? Кто купался или на пляж шел? Автобус большой – не спрячешь и мимо не пройдешь.

А вот теперь поподробнее! Здесь все тщательно надо проверить: где Хренков на автобусе был до восьми часов! В восемь – или около того – Котька загнал автобус на машинный двор, тут все точно – Игнат уже справился, позвонил.

Итак, с двух до восьми…

Ревякин взял в руки карандаш. Не любил он чернила, даже дорогие авторучки, – вечно от них кляксы!

14:00–15:00 (плюс-минус пять-десять минут) – полевой стан у дер. Орехово.

15:00–15:20 – Озерск, дорога – ул. Советская – автостанция, площадь.

15:20–18:00 (последнее – приблизительно) – повернул на Большое озеро у дер. Моськово.

18:00–19:00 – ужинал дома (мать уже подтвердила, но хорошо, чтобы еще и соседи).

19:00–20:00 – «просто катался по шоссе, по дороге на Тянск». Подвез по пути в Озерск двух девчонок.

Что ж! Бросив карандаш, Игнат потер руки. Теперь придется все проверять. Что-то можно по телефону, а что-то и вообще никак не проверить! Ну где тех девчонок искать?

На полевом стане, естественно, никакого телефона не было… Имелся он в Орехове, в медпункте. Туда инспектор и позвонил, решив слезно уговорить фельдшера прогуляться до полевого стана. Между прочим – километров пять!

Хотя… зачем фельдшера? У того своя работа есть.

Хмыкнув, Ревякин снял трубку:

– Орехово? Фельдшерский пункт? Это из милиции звонят. Старший лейтенант Ревякин, уголовный розыск. Такой вопрос. У вас там, в деревне, мальчишки на велосипедах катаются? Что-что? Ах, и девчонки тоже… Ага… Вот и ладненько! – повесив трубку, Игнат потер руки, полистал самодельный телефонный справочник, распечатанный на трех листах под ядовито-фиолетовую копирку, и снова пододвинул к себе телефон.

– Алло, это Игнатьевы? Северная, пять? Нет? А кто? Ах, Игнатовы… Извините… Ага… Алло! Северная, дом пять? Игнатьевы? Ну наконец-то… Это из милиции… Не подскажете… июня… около двух часов дня… колхозный автобус… Ах, видели? Стоял? Красивый? Спасибо большое!

Та-ак… Теперь – девчонки. Для начала хотя бы установить. Хренков подвез их в Озерск, до площади. Около восьми. Так, скорее всего, это они на вечерний автобус опоздали. Ну да – не просто же гуляли себе по дороге, а потом решили на колхозном попутном чуде – и в Озерск. Опоздали, ловили попутку… Значит, нужно было в Озерск! Танцев сегодня нету. Может, просто в гости к кому-нибудь? Или в кино… Кино!

Телефон. Завклубом.

– Сергей? Привет. Это Игнат, инспектор… ну да, милиция! Случайно, не помнишь, что у вас в начале месяца на вечерних сеансах шло? «Бабетта идет на войну»? Спасибо…

Ни в какие не в гости – в кино! Раз «Бабетта»… Как девочки выглядели? Ревякин взял в руки протокол допроса.

Вполне подходяще! Одна – Таня или Галя (тут Хренков путался и, как кого звали, точно не помнил): узкая черная юбка, приталенная блузка без рукавов, светло-желтая, с большим вырезом. Яркая блондинка, скорее всего крашеная. Прическа – «бабетта», ага-а!

Вторая – Юля или Гуля: голубое платье с короткими рукавами-фонариками, пояс. Волосы каштановые, «каре».

Обе девушки – в туфлях на шпильках, это Хренков точно утверждал. Ну да, куда же еще шоферу смотреть, как не на женские ножки? Не на дорогу же!

Шпильки! В такой обуви гулять по сельским дорогам не ходят. Точно – в кино. Эх, жаль остановку Котька не помнит, так бы знали, из какой деревни. Впрочем, таких модниц и в клубе не пропустят. Уж точно запомнили.

Кстати, они должны были как-то возвратиться. Или заночевали у кого? Да могли и просто часов до четырех утра на остановке просидеть, с молодежью. Полпятого тентовый «газон» доярок на первую дойку развозит. Раньше доярки почти все по дальним деревням жили, там и покосы, и ферма. А нынче, раз уж партия объявила про агрогорода, многих из деревень переселили на центральную усадьбу колхоза – в Озерск. Тут и школа, и два детских садика, и дома двухэтажные – чем не агрогород?

Подумав, Игнат заглянул в дежурку, справился, ходил ли кто на «Бабетту»? Именно в тот вечер.

– Дак мы с женой ходили, – припомнил усатый старшина, помощник дежурного, звали его Иваньков. – Лучше бы не пошли. Жена платье такое же захотела. Ну, как у этой… у артистки-то…

– У Бриджит Бардо! – подсказал заглянувший в дежурку Дорожкин. – Михалыч, мне материалов нет?

– Серьезных нету, – Иваньков покопался в бумагах. – Мелочь только. Каштанкина опять жалуется – спать ей молодежь не дает. Все на дальней остановке костры жгут… она там живет рядом.

– Да не так уж она близко и живет, – взяв бумаги, вздохнул участковый. – Просто вредная. Да и любопытная – спасу нет.

– Любопытная? – Ревякин почесал затылок. – Так это же наш кадр. Михалыч, ты, когда в кино был, девок перед фильмом разглядывал? Ну, в фойе…

– Окстись! Я же с женой.

– А втихаря? Там такие две фифы были – уж точно заметил бы.

– А, вон ты про кого, – старшина усмехнулся в усы. – На шпильках которые… Одна с «бабеттой», другая… тоже ничего.

– Как были одеты, вспомни!

– Ну, это… в платьях. Не! Одна вроде в юбке… Точно, в юбке! И в блузке такой… желтой, развратной, ну, просвечивает… шатенка. А та, что с «бабеттой», – крашеная.

– Отлично! – потерев руки, опер посмотрел на Дорожкина. – Игорь! Ты не против, если я твою Каштанкину навещу? Вдруг да повезет?

В дежурке вдруг зазвонил телефон. Помощник снял трубку и тут же протянул ее Игнату:

– Тебя! Какой-то фельдшер, что ли…

– Фельдшер? Ага… Слушаю! Ах видели, да… Автобус на полевом стане. Синий с белым, да-да… КАВЗ! Девчонки-то надежные, не соврут? Ах пионерки? Тогда конечно…

– Ну вот, – повесив трубку, Ревякин довольно рассмеялся. – Хоть что-то выяснил. Теперь еще бы старушка не подвела. Ну, та самая, Каштанкина. Опрошу ее – и на пляж.

– Я бы тоже на пляж, – глянув в окно, завистливо протянул участковый.

Игнат прищурился от солнца:

– Так давай! Только имей в виду – я туда работать еду. Возможно, в соседней деревне подворовый обход делать придется.

– По «отдельному поручению»-то? – живо смекнул Дорожкин. – Так оно и мне в зачет.

– Ну, тогда покатили.

– Игнат, – младший лейтенант вдруг смутился. – Ты это… К Каштанкиной давай без меня. А то, понимаешь, такая уж она нудная… А тебя не знает, приставать не будет… пока…

Гражданка Каштанкина оказалась сухонькой проворной старушкой в длинной, до пола, юбке, телогрее и зеленом цветастом платке. Опера она встретила с ухватом наперевес! Правда, увидев удостоверение, заулыбалась:

– А я вот, мил человек, пшенку поставила. На молоке! Ой… вы, верно, по заявлению моему? Так это костер! То песни там, то драки, да завсегда – хохот. Никакого сладу с молодежью этой нет. А девки там какие! Лахудры, а не девки! Их бы всех… на Колыму, золото добывать! Ага… вам, верно, записать что-то надо? Так не стесняйтесь, вот, садитесь к столу, я сейчас вытру… А звание у вас какое, не разглядела? Ах, старший лейтенант!

– Каштанкина Ираида Степановна, – расположившись, записал Игнат. – Год рождения?

– Одна тысяча восемьсот восемьдесят девятый.

– Ого! – опер присвистнул. – Это ж при царе еще!

– При Александре Александровиче, Миротворце, – скромно уточнила старушка. – В Париже в честь него мост построили! Я там в десятом году была, до войны еще…

– До империалистической? Ясно… Место рождения?

– Ревель. Ну, Таллин сейчас…

Игнат был сотрудником не только добросовестным, но и терпеливым, а потому слушал возможную свидетельницу внимательно, не перебивая. Исписал мелким почерком целых пять тетрадных листов, покуда в авторучке не закончились чернила.

– Значит, говорите, две лахудры были? Почти всю ночь… А число не помните?

– Помню. Аккурат в тот день, когда учительницу убили.

– Отлично!

В оперативной – да и в следственной тоже – работе именно так и бывает, когда ничего-ничего, а потом – оп! – и повезло, нашлась ниточка. Только никакое это не везение и не рояль в кустах! Всего лишь добросовестное отношение к делу и внимание к мелочам, ничего на первый взгляд не значащим. А по сути – работа, работа и еще раз работа.